- Ты не ремонтируй резину - пиши программу партии нового типа. Назначаю тебя заместителем в нашей независимой газете! А? - Он хотел начальственно похлопать Ждана по плечу, да промахнулся и своротил на пол полстола посуды: - Этим, наличняком заплачу, - сказал он со слезой в голосе, - когда, конечно, будет...
Карасик молча поволок его к выходу. Как они добрались по домам - бог весть. На единственный в своем роде концерт Жванецкого с Ивановым оба не попали.:
Зато с головою ухнул в этот концерт Нурдулды Горфункель, вовсе туда не собиравшийся.
В тот день всесоюзного смеха - 1-го апреля - сидел он один дома и внимательно, с карандашиком, в который раз перечитывал "Лад” Василия Белова. Нурдулды считал, что врага, русского гоя, знать надобно досконально. Уже у него и мысли особенные, загогулиной, по поводу прочитанного стали пошевеливаться в голове, когда под рев ребенка вломилась в комнату Надька Залыгина, его жена-философ.
- Оно-это, - с любовью сказал Нурдулды,- есть будешь?
- Чтоб ты выхворал, обейбон, - звонко,как оплеухой отозвалась жена и философ…
Нурдулды крепко вздохнул. Так уж сложилась у них жизнь. Не то, чтобы не ладно, а чересчур возвышенно. Нет, поначалу, помнится, любил он Надьку только как бабу, но со временем все больше и больше стала его забирать ее философская сущность. Теперь уже не телеса Надьки, впрочем, донельзя обвисшие, возбуждали его, а некая отвлеченная болванка супруги, абстрактная и чувственная вместе. Может, это было послано в наказание, ибо всегда Нурдулды полагал, что ум у Надьки - выдающийся, и ни в жизнь не поверил бы, что такового у нее нет вообще. Рядовой набор житейских приемов, кстати, небогатый.
- Поанализируем? - с надеждой замаслился и заерзал Нурдулды.
- Вот тебе, - презрительно ЩЫН%Ш Надька пальттем у^дддмя/. – Собирайся,- коротко приказала она, - тебе страшно повезло! Я достала два билета на концерт Жванецкого с этим... - Фамилии никогда не были
ее сильным местом, причем чем проще была фамилия, тем запутанней припоминала ее жена-философ! - Ну который есть "Столп и утверждение”... Флоренский же, господи!
- Постой, - открыл рот Нурдулды. - Отца Павла Флоренского зверски замучали большевики в 37-ом году. Что ты несешь? Какой концерт?
- А этот думаешь не замученный? Ты бы на него посмотрел! Кожа да кости!.. Ой, правда... Что я говорю, дура?Конечно, не Флоренский... Петров! Вспомнила, Петров! В Доме композиторов! Собирайся же...
Нурдулде собраться - только подпоясаться. Отвели наследника к соседям, двинули к Дому композиторов.
На улице и дождем поплевывало, и ветром постегивало. Шерстяную безразмерную шапчонку Нурдулды натянул поглубже. Вот спасибо матушке-судьбе, попал к нему намедни допившийся до полной бессловесности великий русский поэт Соснора. Два часа промычал на кухне над чаем, три часа на кухне же, сидя, проспал и ушел с богом.
- Он же вроде не разувался, - удивлялся поутру Нурдулды. - Как мог один носок оставить?
- Это не носок, дурик, - сказала жена-философ. - Это - модная шапочка такая,- натянула ее на мужа: - А тебе идет, носи.
Мудрость ее Нурдулды вскоре оценил: не только идет - греет! А когда голове тепло, можно и подумать вволю. Дело это, думать, Нурдулды очень полюбил, поблажек себе не давал, углублялся постоянно. Мыслил он и сейчас, боковым зрением машинально отслеживая шагающую, как циркуль Надьку. Думать - хорошо. Это ведь тупые гои все запутали, уверяя, будто думать - значит иметь в голове какие-то проекты, идеи, цели. Нет. Думая, Нурдулды ощущал собственные мозги, как желанное теплое месиво. Мозги, оказывается, жили самостоятельной жизнью у него под плешью. Шевелились, если тепло, и, напротив, застывали недвижимо, когда холодно. Сегодня, к примеру, совсем слабо ощущал Нурдулды свои мозги, словно их и не было у него... Наверно, от ветра. От ветра пронзительного, обжигающего.
Однако, пришли. У скверно освещенного входа в Дом композиторов толкался народ, и какой-то бездельник или, как начали говорить, бизнесмен ловко подбрасывал в свете ближайшего фонаря сияющие медные шарики, складно объясняя желающим;
- Эти простые медные шарики просто и надежно корректируют наше эмоциональное состояние. Когда нужно усиливают его, когда нужно - ослабляют. На наших способностях это сказывается поразительно... А я отдаю каждый шарик всего за треху. Меньше, чем даром!
"И здесь ослабляют!" Нурдулды остановился подле речистого шалопая, как стреноженный: - Скажите, - в последнее время говорить он начал величественно и неотразимо, - а от слабоумия ваши шарики помогают?
Бизнесмен заткнулся, Глаза забегали по лицу, как два таракана.
По-библейски непреклонный, Нурдулды ждал насыщенного думой ответа, даже Надька не могла сдвинуть его с места.
Наконец глаза у бизнесмена успокоились, устало и задушевно он произнес:
- Очень помогают, молодой человек. Вам могу продать со скидкой. За два картавеньких!
Возмущению Надьки не было предела:
- Эти шарики? От слабоумия? А вы на себе их пробовали? Два картавеньких, два картавеньких... Пошли, Нурик, отсюда, опоздаем!
Нурдулды напряженно думал, За два рубля? От слабоумия? Нет, дурит! Слабо!
- Не надо, друг, - распрощался он с бездельником и поспешил за Надькой, которая уже тащила из сумочки входные билеты.
Народу в зале было туго-натуго. Говорят еще, яблоку некуда упасть. Да плюнуть на соседа не было никакой возможности! Все бок-о-бок, локоть к локтю. Сели кое-как. Сцена - рукой подать. По боковому проходу на нее сразу же выкатились выступающие. Что сделалось с залом! Аплодисменты, неформальные выкрики, стоны, какой-то бородач в голос зарыдал от счастья... Главенствовал, конечно же, Жванецкий. Он - толстый человек - представил собравшимся тонкого - поэта-пародиста Александра Иванова.
"Не слабо они смотрятся вдвоем", - отметил про себя Нурдулды, думая.
В общем-то, да! Была в этом дуэте какая-то запредельная гармония. Представьте себе свежее дерьмо на чистом сосновом полу. Ведь прекрасно! Кроме того, Жванецкий, как не противились этому его отутюженный костюм и свежая сорочка, до боли, буквально один к одному, походил на сломленный жизнью мужской детородный орган, а его подельник, пародист Александр Иванов был тот же цыганский разноцветный леденец с прилаженной кое-как змеиной головкой. Впечатляло! Кстати, сентиментальный бородач все еще где-то всхлипывал, хотя Жванецкий уже острил напропалую:
- Дождик пошел, в трамвай не влезть, - быстро говорил он в микрофон, - плащ не на ту пуговицу застегнул, голова болит... Может, к врачу сходить? Таблеток выпить? Или... что-нибудь в конституции изменить?
От восторга зал зашелся, как от щекотки.
Знающей рукой была освещена сцена - мягко-мягко, и потому неспешное действо на ней казалось кукольным, словно в музыкальной шкатулке. Покамест коллега трудился на публику, Александр Иванов загадочно ухмыляясь перебирал за коротеньким столиком в отдалении поступающие из зала записки. Словом, деловая, привычная обстановка.
Нурдулды встал.
- Оно-это, - сказал солидно. - Я с философом живу!
Жванецкий, толстый человек, не понял, но и не обиделся и улыбнулся той стороной лица, что была обращена к залу. Александр Иванов, тонкий человек, чутко встрепенулся и раздвоенная, как змеиный язык, улыбка порхнула с его губ! “Нуте-с? Нуте-с?" В зале воцарилась скучная глухая тишина.
- Живу с философом, следовательно, существую, - гнул свое Нурдулды. Он прогрелся наконец, и ему очень ладно думалось сейчас, голова была полна чем-то живым, глубоко дышащим. Надька изо всех сил пнула его ногой.
- Существую, следовательно, являюсь правоверным евреем,- едва не упал Нзфдудцы, мгновенно выровнялся и спросил уже у всех, тыча перед собой пальцем: - А кто евреем не является?
- Нет, ты поняла на что намекает, - дыхнули ему прямо в ухо.
- Скорую, скорую вызывайте, - забеспокоились от дверей.
Тут по-новой разобрало доселе хныкавшего в полголоса бородача, и он заплакал заливисто, как брошенный щенок, на одной ноте, без передыху.
Если кто и сохранял сейчас совершенное спокойствие, так только выступающие. Также с едкой ухмылкой перебирал свои записочки Александр Иванов, а Жванецкий даже ковырнул в носу, стоя перед микрофоном. Зал вдруг резко обособило от них, он стонал, сморкался, кашлял и всхлипывал.
- Евреем не является тот, - сладко улыбаясь, торжественно пробубнил Нурдулды,=гМГе живет с философом, - и сел поудобнее.чтобы еще подумать. Зря,между прочим. Деловитые, в темных под горло халатах, бьштрые и молодые, уже подходили к нему санитары.
- Вас вызывает Главный философ Советского Союза, - доложил один из них Нурдулде. Нурдудды нисколько не удивился… "Давно пора!" - и послушно проследовал к выходу. Помещаясь внутри медицинского фургона, он с неудовольствием увидел, что Главному философу Советского Союза зачем-то понадобился еще и зареванный бородач. "Ведь сразу же видно,что он - совсем не умный человек!", - косился Нурдулды на непрошенного соседа.
А грузная машина несуетно и неуклонно везла их на Пряжку, в известную всему городу психиатрическую лечебницу.
Итожился День смеха.
Далеко заполночь Ждан проснулся от счастья. Случайный уличный свет бродил по комнате, а за окном, крупный, отчаянно летел в никуда апрельский шганга снег.
Под ногами валялась битая посуда, остатки закуси. Ждан жадно напился из чайника. Он и думать забыл о долгой и нудной пьянке с Карасиком и Маровихером. Одно предложение большой политической деятельности стояло перед ним. Может, наконец-то, пришло то, ради чего он жил. Служил в армии, учился в Академии Художеств, сидел в лагере. Может сбудется? Всеохватная общерусская деятельность, возможность стать так, чтобы рядом поместились все самые сильные, самые преданные и умные сыны Отечества. И нет, не тихомолком! Они станут действовать так, чтобы народ все видел, чтобы народ был им настоящим, а не формальным судьей! Творить на Руси можно только всем миром, сообща, когда нет первых и последних, когда нет деления на Кремлевскую власть и безликое непонятное общество...
Мысли рождались сами по себе, шли плотным надежным потоком, было так свободно и легко, как не бывало годами. Стороной подумалось: вот оборвись сейчас его жизнь... Разве плохо? Уйти с таким ясным сердцем?.. Нет! Тысячу раз нет!
Он не стал прибираться. Лег и сразу же уснул. И тюрьма не снилась ему. Светло было во сне.
Глава шестая