Три указующие складки были начертаны меж бровями Карасика.
... Нет, могуч еврейский бог! Надо же, собственная газета! Ровно запо-лошннй запрыгал Маровихер по городу. Конечно, свободная! Конечно, независимая! Название газеты снизошло, как откровение - "Что почем"! Свободная независимая газета "Что почем"! Городская. Ежедневная. Тираж – 1.000.000 экз.
Поразмыслив, однако, Маровихер дал задний ход. Нет, пожалуй, миллион экземпляров не потянуть. Пусть пока будет сто тысяч. Как бизнесмен он должен учитывать косность будущих покупателей и подписчиков. Коммунистическое наследие, общая для всех гоев умственная неполноценность, ничего не поделаешь. С мечтой о ежедневных выпусках тоже пришлось расстаться. Категорически отсоветовал Леонард Поебли. У ленинградского Льва Толстого застойных времен судьба складывалась блестяще. "Перестройка" переселила его в Москву, где он, как и подобает потомку старого раввинского рода, занял должность президента всемирного социологического ценила "Звездочет". Питер Поебли тоже не забывал, наезжал постоянно, так проездом и осчастливил Маровихера, дал дельный совет.
- Ровняйся на Коротича, - не скупился президент на духовную поддержку. - Журнал "Огонек" - наше все!
Для первого номера газеты Поебли оставил Маровихеру немалую рукопись, рассказ о любви "Недержание", дал и московский адрес, куда надо было переслать гонорар, короче, головокружительный карьерный взлет нисколько аода не испортил, добрым остался и отзывчивым.
В суете,над которой витал соблазнительный дух давно ожидаемых денег, Маровихер чувствовал себя хорошо. Умница Карасик, когда они обмывали рождение будущей независимой газеты, сказал:
- Большая разница, Изя, чувствовать себя хорошо и быть в этом состоянии постоянно, как библейские патриархи. Помнишь,"... и было ему хорошо"? - Карасик хотел выразительно поднять палец вверх, но, полупьяный, запутался в бороде и с наслаждением почесался. - Это, понимаешь, духовный цимес, вечное сверхеврейство, мотай на ус!
Трудно быть евреем и прекрасно быть евреем. Маровихер то день-деньской колесил по городу, то часами матерился в телефонную трубку. Проблемы росли, как снежный ком и так же быстро таяли. Азартно договариваясь о ценах за печать, бумагу, помещение Маровихер все время держал в уме разницу. Меж тем, что платил ему Карасик, и тем, что должен был оплачивать сам Маровихер, нужен зазор. Приличный денежный зазор на хлеб с маслом и прочую еврейскую жизнь. Это зависело единственно от сметки и хватки Маровихера. Иосифом в Египте обрушился он на родной город. Купить как можно дешевле, продать как можно дороже - это изначальное и вечное правило иудея ничуть не ослабело в нем от вынужденного бездействия, напротив, извлеченное из души, будто из толщи веков, было готово разить наповал. Русские гои только зенками лупали, принимая его условия. У них, жалких потомков крестьян-земледельцев, представления о наживе были младенческие. Маровихера смех разбирал.
В заботах, несмотря на общее приподнятое настроение, усталость давала о себе знать и подчас одолевала вконец. В любом самом увлекательном деле есть нудные обязательные мелочи по существу бесплодные, но по местоположению непререкаемые. Как ни ладь не обойти, коли движешься вперед. Маровихер на глазок прикинул их будущее количество и вспомнил Нурдулду Горфункеля. Парень, конечно, не ахти с какой головой, но, во-первых, еврей, потом, мудацкого упрямства и бестолковости в нем хватит на десятерых. Именно то, что надо.
Не откладывая Маровихер собрался в гости. Нурдулды он не видел уже давно. Как-то пораскидала их жизнь. Словно бильярдные шары по лузам, будто за одним столом, а не увидать друг друга. К тому же сплетни о поведении Нурдулды в последнее время отдавали откровенной дичью. Вроде, начал он читать Василия Шукшина, завел от русской жены-шиксы выблядка, перестал ходить в "Сайгон". Все вечера проводит дома, меняет младенцу пеленки да слушает с проигрывателя Шаляпина. Бред!
Маровихеру повезло, Нурдулды был дома. Никакого Шаляпина. Коляска и впрямь стояла в углу комнаты, но ни жены, ни ребёнка. Маровихер недреманным своим косым глазом впился в книжку на диване, что лежала корешком вверх. Опять не Шукшин, но не хуже - "Лад" Василия Белова, того, который антисемит. Нет, значит, дыма без огня!
- Изя, - буркнул Нурдудды, точно они ввек не расставались - Оно-это-ладно, здравствуй. Горбачев, дьявол, слышал, что сказал вчера по телеку?
- Идет он к такой-то матери ваш Горбачев, - браво ответил Маровихер, выставляя на стол бутылку 0,7 "Столичной" и конфеты. – Выпить и поговорить можно и без Горбачева. Помой стаканы.
- Неделю уже чистые стоят, - скучно так и лениво отозвался Нурдулды. Может, был он не в духе, может, недоспал этим утром, а может, и укатали уже Сивку крутые горки, двигался, как выжатая губка.
- Ты что, с бабы сегодня упал? - Как солдат на вошь, глядел Маровихер на стаканы, по стенкам которых плотно сидел рыжий чайный осадок.
- С нее разве упадешь? - с необыкновенной горестью глянул на него Нурдулды. - Твердой рукой, однако, свернул на бутылке пробку, разлил,тотчас же выпил и ловко заткнул в рот сразу две конфеты. Маровихер, поторопившись хватить за ним, закашлялся.
- Оно-это-ладно, Изя, - Нурдулды вялый-вялый, а так хватил его кулаком в спину, что едва дух не вышиб: -Все проходит!
- Эй, потише, - вылупил Маровихер побелевший косой глаз. - Я еще жить хочу!
- В философском плане я свое бытие давно закончил, - проникновенно поддержал тему Нурдулды, отыскал на столе кусок колбасы и принялся есть его, кусая, как яблоко. - Живу, - сочно жевал он, - исключительно
ради ребенка и случайных половых связей.
Взгляд его оставался принтом таким непосредственным и открытым, что Маровихера подрал мороз по коже. "Принес же меня черт, - с отчаяньем подумал он, осторожненько осматриваясь по сторонам. - Он же совсем тронутый! Сейчас даст чем-нибудь по голове, и привет!"
- Ты, Изя, не бойся, - словно читая его мысли, задушевно продолжил Нурдулды. - Я знаю, про меня, оно-это, уже стали говорить, что я совсем спятил! Тьфу! 1Ъе совесть у евреев? На дворе, видишь сам, Иерусалимский Ренессанс стоит! Изя, Изя! -вцепился Нурдулды в остатки волос на голове,глаза у него сверкали, как стеклянные. - Плачет душа моя при виде великого Песаха! Наступил Исход из тьмы египетской, а мне ходить не в чем! Пятьдесят один процент собственной жизни отдал я вам, евреи, а остальные сорок девять растерзали собаки-гои. Скажи, умный человек Маровихер, куда подевалась моя стопроцентная прибыль?
- В чем проблемы? - Не своим голосом спросил умный человек. С сумасшедшими вот так нос к носу Маровихер еще не сталкивался. В "братском” союзе писателей Ленинграда, конечно, время от времени кого-нибудь да то
стаскивали с белой горячкой на Пряжку, но"4было всегда "за кадром",а ' здесь... Да, влип!
Давясь слезами, Нурдулды набулькал водки в стаканы. - Я - сионист, Изя! - всхлипнул он во весь рот. - Всегда им был и останусь вечно. Ты - известный поэт, Изя, поклонник Бродского, все знаешь, ви Скажи мне правду, где будут ставить памятники евреям, которые, как я, всю жизнь прожили в русском коммунистическом аду? Ведь я у них в армии служил, вкалывал на их заводах!.. Ты - молодой, не застал, я в школе лучшее сочинение о "Русском лесе" Леонида Леонова написал! Так что, все это даром? А? Даром? Есть или нет еврейская справедливость на земле?
Как ни напуган был Маровихер, не сдержался, открыто хихикнул. "Ну козел, Нурдулды! Ну козел! Главное, за душой ни копья, а туда же, где и порядочные люди норовит. Слова-то какие наговаривает:"Иерусалимский Ренессанс! Песах!.. Песах песахом, да не для всех же!.. Козел!"
- Будет тебе, Нурдулды, памятник, - внутренне почти успокоясь сказал Маровихер. - Ты с ведром раствора приходи на Марсово поле пораньше, выбери место, облейся и жди. Когда раствор застынет, мы табличку приспособим. Текст могу я написать.
Безумие навалилось на Нурдулды не особо обременительным образом. Во всяком случае оно не было сплошным и беспросветным, выпадали и легкие, счастливые промежутки, давали парню роздых. Вот и сейчас, только что он навзрыд рыдал, поминая свою загубленную в лапах у русских коммунистов судьбу, но после уверенных слов Маровихера о памятнике Нурдулды, шш ' чтобы высмеяться, лег грудью на остатки закуси перед собой. Беспричинный детский смешунчик ходуном ходил по всему его телу. "Иа-иа-иа", - вновь и вновь по-ослиному закатывался Нурдулды, откуда что бралось!
Поняв, что опасаться больше нечего, а толку от Нурдулды уже ни при какой погоде не будет, не допив водки и не попрощавшись, Маровихер пошел прочь. Смех Нурдулды Горфункеля еще полоскался у него в ушах, когда во дворе он столкнулся с широкоплечей и плоской бабищей, которая колотила каблуками об асфальт с такой силой, будто печатала червонцы. Рядом с ней, как на колесиках, катился пузатый мальчуган лет пяти. Ни к кому не обращаясь, он время от времени хмуро выкрикивал:
- Папа Нурдулды! Я тебе наделал полные штаны! Папа Нурдулды!
Мгновенно представив себе обосранного и хмурого сына рядом с помирающим со смеху отцом, Маровихер сам заржал, как помешанный. "Нет, не зря сходил в гости. Какая-никакая, а разрядка. В деловом потоке это необходимо. Боевое настроение человека, чьи природные возможности скоро удесятерятся посредством благоприобретенной собственности, вернулось к нему. С довольным и умиротворенным видом зашагал Маровихер к центру и скоро, насвистывая, оказался на Дворцовой.
Ленивое, низкое небо почти шшшишш касалось ангела на Александровской колонне, поддувал с Невы едкий ветерок. Пустынно и неприютно сделалось от этого Маровихеру, будущему редактору и владельцу независимой газеты "Что почем". "Ларьков бы сюда побольше, - мечтал он, ёжась и втягивая голову в плечи. - Пиво чтоб продавали, шашлыки, гамбургеры, а то - пустырь какой-то их "сердце города"! Что за безголовый народ!"
Недовольный и замерзший под аркой Главного штаба вышел Маровихер на Невский. Здесь было получше. Жирными пальцами уже бралась "перестройка" за трехименный город трех Революций. Где только возможно, в полуподвальных "низках", на первых этажах открывались так называемые кооперативные кафе и чайные, цены супротив государственных - астрономические, качество - кустарное, названия - из Ярослава Гашека: "У моста", "Под Фонарем", "Лидочкин уголок”. Подле этих оазисов частного предпринимательства с тугими, как бицепсы, мордами табунились затянутые в гнилую турецкую кожу молодые парни и девки; матерясь и щелкая семечки, вели "цветущую" жизнь. Такое прямое народное волеизъявление всегда очень нравилось Маровихеру. Он видел в этом широкую общественную поддержку новому экономическому курсу властей.
"Победа будет за нами, победа всегда за нами, наша победа с нами будет всегда", - само собой стало складываться у него в голове под легкий снисходительный шаг. Все с большей и большей симпатией вспоминал Маровихер Нурдулды Горфункеля. "Это ничего, что он вконец свихнулся, - по-деловому оценивал произошедшее Маровихер. - Мысль он подбросил стоящую, очень даже ценную, здоровую, так не один он мыслит. Сейчас, когда евреи получили доступ к открытому управлению этой страной, начали брать в свои руки телевидение, шоу-бизнес, газеты и кино, происходит естественная переоценка казалось бы совершенно мирного советского прошлого. Массе простых евреев оно предстает теперь в своем истинном обличии - обличии душителя свободной еврейской инициативы, тупого, бескровного и жестокого. Тот же холокост, что и при Гитлере, только жертвы его умирали от невостребованности сами, их не нужно было убивать. Вот! Вот - название для передовицы первого номера моей газеты: "Бескровный холокост"! Будет громадный общественный резонанс!"
И окрыленный неслабой творческой находкой, чуть не пританцовывая, пустился Маровихер дальше, уже имея в виду дом свой, письменный стол, машинку…
На сделанной под дореволюционную и отнесенной с Невского подальше на набережную Мойки афишной тумбе увидел он однако мельком нечто отрадное, желаемое. Подошел ближе. Разлаписто было напечатано: "1-ое апреля - всеобщий день смеха! Участвуют все!". А на фотографии пониже - всего два лица. Зато какие! Идущие прямо за Иосифом Бродским, не знать их нельзя, если ты - интеллигент! Первое узковатое лицо было слеплено, думается, из одной духовности, так и лезло в небо, так и липло к вечности темечком. Другое, напротив, все в стремлении объять необъятное, являло собой воплощенную житейскую ширь с умелым ртом и мудрыми, родными глазами. Александр Иванов и Михаил Жванецкий! Один - гениальный пародист, второй - творец бессмертных шуточек! Ах, как он выворачивает наизнанку зажравшегося, самодовольного гоя! Любого, даже американского!
Дрожь восторга проняла Маровихера. Вот это подарок! Непременно надо идти, такое бывает раз в жизни. Жванецкого Маровихер, везунчик, уже как-то слушал в одной компании в Москве, но была такая прорва народу, что бойкий говорок великого человека почти не достигал ушей. Маровихер не то чтобы сильно нажрался тогда, но от глубокого чувства собственной сопричастности буквально лыка не вязал... Вот Александра Иванова он слышал тюлько по телевизору. Феномен! А как гонимы были они оба при Брежневе! Жванецкий даже дачу под Одессой не смог оформить на свое имя! Александр Иванов три раза сдавал на права! Кошмар! Спасибо Горбачеву, дал возможность насладиться их искусством.
"Нет, положительно, сегодняшний день - весь с красной строки, - подвел общий итог Маровихер своим последним впечатлениям. - Я бы сказал, действительный вклад!"
Прожитая жизнь иногда представлялась ему в виде сберегательной книжки. Между прочим, очень точное сравнение. Только в русской литературе почему-то не употребимо. Брезгуют, суки! Гои не понимают и боятся денег, и всего, что с ними связано. А как поучительно было бы для каждого разбить свою жизнь на три графы: приход, расход, остаток. Пожалуйста, все, как на ладони. Что было, что есть, что будет... Красота!
О повредившемся в уме Горфункеле Маровихер уже и не вспоминал. Старый глупый еврей сошел с ума... - Лучше быть здоровым и богатым.
Карасик позвонил ни свет ни заря и, если бы заговорил, нет, словно ногами принялся лупить в барабанную перепонку:
- Ну? Узнал адрес Ждана?
- Конечно, давным-давно, - затряс головой Маровихер. Ему физически было больно слушать. Вот же чертова игрушка телефон, то разговор как разговор, а тут - будто Карасик, тяжеленная, к слову сказать, туша, залез в трубку и бухает оттуда по ушам за здорово живешь!
- Молоток, Изя, - клокотал жизнерадостный Карасик дальше. - "Первый апрель - никому не верь", не забыл? Тогда слушай, первого я заеду за тобой в десять утра, поедем брать Ждана тепленьким. Заодно и посмеемся!
- Валериан, Валериан, - закричал, страдая от боли в ухе, Маровихер. - Я тут для нашей газеты очень много сделал, есть бесценные задумки...
- Все будем решать при встрече, - как кулаком саданул напоследок Карасик и повесил трубку.
Приехал он минута в минуту, и Маровихера, заварившего для утренней деловой беседы кофе, сразу поволок в машину.
- Пошли, пошли. После будем светские замашки демонстрировать,сейчас дождь пойдет.
- Какой еще дождь?
- С неба. Вот такими каплями, - выругался Карасик.- Я - метеопат. Ох, чую, будут сегодня дорожно-транспортные! Повсюду еще лед лежит, скользко. Шею свернуть, как на два пальца наплевать.
- Может, его еще и дома нет, - с надеждой промямлил голодный и потому зябнущий Маровихер.
- Неа, сидит, как штык... Пристегивайся.
Доехали благополучно. Натощак запущенный в ход, Маровкхер от огорчения позабыл, что на календаре - суббота, стало быть, куда мог уйти Ждан спозаранок?.. Он и был дома. Просветленный после бритья садился пить чай. Не выказывая внешне никаких чувств посетителям, кажется, все-таки обрадовался, сразу пригласил за стол.
- Узнал? - ажник приседая от накатившей вдруг радости заорал Карасик. - Старых друзей, однокорытников, так сказать, говорю, узнал?
- Тебя попробуй не узнай!
- То-то же! - Из карманов необъятного кожана Карасик извлек коньяк, баночку икры, два банана и сел на диван так, что рядом не поместишься, только напротив. Маровихер, поэтически тоскуя, пустое брюхо грозно урчало, поместился, чтоб не дергаться к окну. Ждан быстро и ловко нарезал колбаски, сыру, достал масло, свежий батон, расставил рюмки.
- Зек! Ну чистый зек, - восхищался каждым его движением Карасик. - Слушай, от "хозяина" все такими ушлыми выходят?
- Кому как повезет, - Ждан пристально посмотрел ему в глаза, вернее, на то место, где им следовало быть. Черт знает чего только не выделывает с человеком бизнес, перво-наперво пропадают бесследно глаза, потом лицо превращается в верхнюю и нижнюю покрышки для челюстей, затем… - Ты чем, Валериан, нынче занимаешься? - оборвал сам себя Ждан.- Судя по виду, вряд ли теорией изобразительного искусства.
- По принципу: разрешается то, что не запрещено! Проще сказать, теоретизирую на проблеме межличностных отношений.
- Теоретизируешь или паразитируешь?
Звонко пристукивая новыми зубами, Карасик зашелся смехом, а Маровихер нетерпеливо оскалился:
- Да наливай ты, наконец, соловьев баснями не кормят!
Выпили. Давнишнее, то, что уже полузабыто и ненужно, издали тронуло Ждана и тотчас же отпустило. Кто они ему сейчас, эти гости? Не скажешь даже старые друзья. Попутчики. По жизни в одиночку не ходят, всегда найдется кто-нибудь ковыляющий рядом. С Карасиком Ждан делил студенческие годы, ладно? О ничтожной книжонке Маровихера писал перед самым арестом никому не нужную рецензию… Ждан перевел глаза с одного на другого... Сейчас его с ними ровно ничего не связывало. Тюрьма, как бесконечная канава с грязной водой, надежно лежала меж ними...
Что ощущал сейчас поперхнувшийся коньяком Маровихер, было не трудно угадать, впопыхах он заглотил полчашки горячего чая и закоченел, уставясь косым глазом на банку с икрой.
Карасик не чинясь, по-свойски блаженствовал. Вот так, нутром чуя, что нужно купить подешевле, а что - продать подороже, вели торг на всех базарах мира его несчетные предки. Как памятник бессмертной купле-продаже покоился он на диване: загребущие руки с круглыми кулаками скрещены на груди; кожан величественно распахнут; кожаная одежка торгашу всегда к лицу, всегда в масть - блестит потому что и вовремя выскальзывает из рук. Улыбку держал на лице Карасик, как прейскурант цен; молвил чутко понюхивая:
- Ну как? Открыла глаза русскому человеку "перестройка"? Михаил Сергеевич Горбачев, дай бог ему здоровья, поуменыпил количество "белых пятен” в нашей жизни. Да-да, старик, видишь, теперь газеты и телевидение открыто говорят о том, о чем мы в свое время шептаться боялись. Все опять вышло по-старому: живи и давай жить другим!
Ждан подолгу засиживаться не любил, встал со своего места, оперся локтями на спинку стула:
- Как ты думаешь, Валериан, исчезая, "белые пятна" не станут "черными"? Может, прежде равновесие между ними существовало?
- Разливай, - зыркнул Карасик на Маровихера, - Ну-ну, интересно говоришь, слушаю, слушаю…
- Любопытную историю напомнили мне, Валериан, эти "белые пятна". Помнишь, несколько лет назад всхлипнуло все прогрессивное человечество: некий маньяк прихлопнул в Америке Джона Леннона? Ну, казалось бы, и шут с ним! Осточертели его заунывные песенки, пора и честь знать! Для меня тогда "белым пятном" этот маньяк стал. Не понимал я его мотивов. Он, вроде, выбился из беззаветных поклонников Леннона, повзрослел, набрался ума и на тебе! Выстрелом в голову поверг собственного кумира на тот свет! Как так? Почему вдруг? Лишь сейчас начинаю я соображать, как он прав был, этот неизвестный герой! Да, благодаря "перестройке"! Нынче наше телевидение уже выперло из всех возможных рамок. Как не включишь любую программу - толстущая бабища с внешностью продавщицы кричит благим матом: "Держи меня, соломинка, держи!" Как же, поди попробуй! Такая не всякому домкрату под силу, - Карасик с Маровихером согласно гоготнули.
- Ты это, - изображая задумчивость, сказал Карасик, - держись ближе к народу.О чем хочешь сказать - давай, не тяни кота за хвост.
- Да-да, - отмахнулся Ждан. - На собственной шкуре теперь понимаю. Осознал и прочувствовал под давлением очевидного. Вот так смотришь изо дня в день на эту неподъемную "соломинку", которая и орет-то на всю страну только потому, что невиданные взятки телевизионщикам отстегивает, потом берешь кирпич и по темечку исполнительницу в темном закоулке! А как иначе? Иначе никак! Телевидение - какая-то там по счету власть, ему на платящих налоги зрителей плевать с Останкинской вышки!
- Гляди, аспект! - как из-под земли радостно рыкнул уставший молчать Карасик и поднял стакан: - Ну, будем!
Ждан еще искал на тарелках чем бы перебить вкус коньяка во рту, когда на своем конце стола непрожеванной закусью, которую веером пронесло над головами сидевших взорвался со страшным ревом Маровихер. Любой кусок нынче шел ему в горло не тем углом: сейчас он подавился куском булки с икрой.
- Да ты не жри в два горла, Изя, - серьезно попенял ему Карасик. - Суй для начала в одно, - и как своему пожаловался Ждану: - Нервным стал Изяслав - ужас! Конечно, поэт. А сейчас он еще и издатель независимой газеты. Живьем до тла сгорает!.. Ну да бог с ним... Я что, старик, тебе предложить хотел. Говорить ты, знаю, мастак, голова на плечах имеется и вообще... судьба за плечами! Не пора ли тебе в большую политику двигать? Время само подсказывает.
- В политику? - безмерно удивился Ждан. - В качестве кого? 3дравствуйте, я ваша тетя, что ли?
- Как узник совести, - прохрипел весь выпученный по причине пищевых травм Маровихер. - Ты есть жертва политических репрессий! Ясно?
- Ты не смотри, что он не каждый кусок прожевать может, - поддержал друга и Карасик. - Он – умный, Изя! Дело говорит. Причем, большое!
- Постойте, ребята! - Надежда объяла Ждана с головы до пят, и во всем существе его заиграла сильнее алкоголя. Открывалось, открывалось будущее; может, находилось и ему, потерянному, неотъемлемое место: - Я в таком плане никогда о себе не думал. Политик - человек, чья партийная принадлежность очевидна; кто является выразителем всех надежд и помыслов громадной человеческой массы!.. Я - нет... Разве у меня есть партия? Своя политическая и социальная программа, сторонники? Это же нарабатывается десятилетиями напряженного труда. Что вы, ребята...
- Абы деньги, - задушевно причмокнул Карасик, - абы деньги, старый дружище!
- Есть такая партия, - гикнул оправившийся после застольных неурядиц Маровихер. Ему только что беспретятственно удалось заглотить немалый бутерброд с икрой, и он засиял вновь: - Есть! Называется - "Партия Экономического Абсолютизма" ПЭА!
- Изяслав, - тиигшА&щ на него Карасик и с натугой повертел у виска пальцем: - Ты не того?..
- А что "Изяслав"? Что "Изяслав"? - вскипел на него Маровихер. – Ты же - образованный человек. Скажи, королевский абсолютизм был?
- Ну, был… -,.
- “Ну, был..." Конечно, был! Неограниченная, деспотическая монархия, абсолютная тирания, во Франции семнадцатого века. В этой стране такая форма правления называлась "самодержавием". Тогда будем логичны. Наше время - время господства интеллекта во всех сферах человеческой деятельности. Отныне общество может существовать только строго по научным законам. А что, как не абсолютизированное понимание экономики, способно удовлетворить все его потребности? Только экономический абсолютизм! Выпьем, господа, за сплошную компьютеризацию всей страны!
Сложив руки на животе, Карасик в полуха слушал, а Ждан с пустого места ринулся в спор:
- Профессиональный союз не может стать политической партией. Это - политический абсурд! Сословная удавка для государства вроде узаконенной мафии. Партия обязана выражать основные интересы ведущих классов общества, она невозможна без убедительной программы по улучшению жизни всего народа в целом. Все прочее - игра в бирюльки, лукавый междусобойчик, элитарный детсад, да обыкновенное надувательство!
- По делу выступаешь, старик, - не к месту вырвавшись из каких-то своих потаенных расчетов, прищуренно уставился на Ждана Карасик. - Абы гроши!
- Ты - дремучий, как тайга, Ждан, - так и зашелся от злости Маровихер, словно не об отвлеченных идеях спорил, а бился за кусок булки с икрой. - Успокойся, твои политические взгляды устарели еще в начале нашего века. Подобное политиканство сейчас не пройдет! Экономика! Только химически чистая экономика еще способна спасти эту страну. У власти станут ученые и деньги. Это и есть самое объективное и независимое правительство! Ученые - деньги, деньги - ученые! Железная формула! '
- Поздравляю, - язвительно усмехнулся Ждан, - опять Америку открыл! Чьи деньги тех и правительство будет. Это не железная формула, Изя,а золотая, старая, как мир.
- Косность, - как сплюнул в ответ Маровихер. - Коммунистическая косность и узость. Во всех цивилизованных странах давно известно, что деньги в наше время - величина объективная и суверенная. Ею нельзя владеть так же, как никто не владеет, например, закатом!
- Муть! Всегда можно купить и отгородить от посторонних то место,откуда закат виден. Были бы законы!..
нЗе*Л' сип '
- Аспект, - очнулся при слове учиид1^ Карасик, просидевший весь спор с осмысленными, кстати, глазами. Пока эти двое драли глотки, он легко и привычно, как наедине, общался с теми неизмеримыми денежными громадами, которые давно завладели его воображением, и уже жили в нем сами по себе. Блоками шершавой, выше горизонта, тьмы медленно и неуклонно теснили они ту мелкую лужицу иссякающего света, где покамест еще дозволено было обретаться ему, Валериану Карасику,бизнесмену... '?
- В самую точку подцелили вы своей философией меня, - вслух затосковал Карасик. - Тут, правильно, самое время выпить!
Бедному жениться - ночь коротка. Коньяк кончился именно тогда, когда происходить этому не стоило.И они все втроем, обнявшись, бережно поддерживая друг друга и размахивая руками, как глухонемые, сгоняли за добавкой в ближайший магазин. На обратном пути Карасик, проклиная на чем свет стоит эту страну, где до сих пор нет сотовой телефонной связи, из простецкого автомата вызвал себе холуя, чтобы тот отвез его, когда понадобится домой.;?
- После дружеских бесед я сдаю, я не водило, - громко жаловался он самому себе. - Руки еще, да, работают, а глаз - хрен, не туда начинает глядеть, паскуда!
Ждан с Маровихером, ничего не замечая округ, продолжали лезть из кожи вон, доказывая каждый свое. Маровихер, как лев, боролся за экономический абсолютизм, Ждан отстаивал всеобщие политические права. Обоим было невдомек, что споря они играют в одни ворота, что каждому из них для осуществления его замыслов нужно немедленное разрушение Советского Союза. Прогнил, де, свободы совсем нет. О свободе, правда, памятуя свои недавние теоретические злоключения, Маровихер причитал не очень, но сильно кручинился о правах наций на самоопределение. Уничтожили их гады-коммунисты на корню.
- Русское государство - это же свет всему миру, - как из забытья вынырнул Ждан.
Маровихер зашипел и заплевался:
- Опять свет! Опять всему миру! На меньшее вы не согласны! Русское государство - это постоянная угроза империализма, а не свет. Расчленять надо! Только расчленять! Как Сахаров говорит! На корню уничтожить империализм!
- Да ты что? Империализм есть братство!
- Ну да, пролетарии всех стран соединяйтесь! Спасибо, сыты!
Дым табачный и точно стоял коромыслом: наискосок через всю комнату, свисая с потолка по углам клочьями.
Ждан с Маровихером переходили с места на место, подчас замолкая, чтобы через мгновение наброситься один на другого с новой силой, но со стаканом и тарелкой наготове каменно молчал Карасик. И сам походил на ту шершавую денежную глыбу, что заняла все его сознание в последнее время. Хоть тот и не чувствовал вроде, одним присутствием своим теснил он волю Ждана; его мрачно растущий объем не дозволял иметь собственное мнение, как в воду, тянул в чужое. По-видимости, спорил один Маровихер, и Ждан незаметно, помалу пошел на попятную:
- Ладно! Пускай будет экономический абсолютизм. Но, требую, он должен быть социально ориентированным. Точка! - Получалась как бы и не сдача позиций, а, напротив, решительное утверждение своих убеждений. Диктат!
Ждана всего зажгло, ему не терпелось приступать к деланию, он видел пути к скорейшему наведению порядка, ему было уже не до интонацией деталей. А Карасику с Маровихером был нужен долгий период "мутной воды”, они знали, что делали, знали, что выйдет по-ихнему.
Ждан вконец уверился, что все поняли друг друга, пришли к взаимному согласию; он благодушествовал.
- Об чем речь, мужики, - покачивался изрядно поднабравшийся Карасик. - Были бы деньги, гроши, доллары. Я вам говорю, через неделю выпускаем листовку с программой нашей партии и регистрируем ее как малое предприятие с ограниченной ответственностью. Ну как бы по выпуску бабской бижутерии. Для конспирации! Нельзя, ребята, терять время! Оно - деньги!
У Ждана даже в голове скрипнуло: какая-такая бижутерия с ограниченной ответственностью, дело - о партии, о возможности иного политического курса, но тут, как колун, врубился опытный Маровихер: