Но как исполнение роли сказывается на мне лично? Это объяснить не просто. Я виню Станиславского и его метод за то, что их навсегда смешали все вместе, что многие склонны верить, что успешная игра означает способность перевоплощаться, то есть совмещать, заменять или даже сливать воедино личность актера с предполагаемой личностью героя. это совсем не так. Исполнение роли — это искусство, в котором мастерство определяет почти все, и, повторяю, не существует такой вещи, как представление одного человека, в нем должна участвовать публика. Так о чем я здесь говорю?
Мне кажется, я говорю о том, что в моей профессиональной жизни не было проблем с вхождением в роль. Я мог делать это с большой лёгкостью. Я думаю, что это объясняется тем, что в моей профессиональной жизни это был защитный механизм. Он использовался для обмана, но гораздо в большей степени — для моей собственной защиты, а не для манипулирования людьми.
Конечно, обман всегда включает в себя манипулирование людьми, не так ли? Н-да… Думаю, что я исполнил роль в основном для того, чтобы скрыть, кем я являюсь в действительности. Но опять, насколько я отличаюсь в этом от других? Таковы мы, все люди, не правда ли?
Говорят другие
Суть состоит в том, что наша работа в качестве вербовщиков заключается в использовании людей. Это то, что мы делаем и единственный способ оправдать себя состоит в вере в то, что делает твоя сторона. Если ты не веришь в то, что ты делаешь, является правильным не только с точки зрения интересов твоей страны, но и собственного чувства справедливости и чувства того, что необходимо сделать для защиты демократии — ну что же, тогда никто не удерживает вас от того, чтобы вы перешли черту. Я думаю, Рик просто потерял эти чувства — если он когда-либо их имел. Я не уверен, что имел.
Р. Патрик Уотсон, ФБР
Олдрич Эймс? Надеюсь, он вечно будет гореть в аду!
Сын русского, казнённого после разоблачения его Эймсом как шпион ЦРУ
Сделал ли Рик что-либо аморальное? Он причиняет боль своему сыну, но это не самое главное. Послушайте, все эти шпионы, которые были казнены, знали, на что шли. Точно так же, как и он, они рисковали. Мне не жаль никого из них, а что касается Рика — да, он мой друг и я не знаю никого, кто мог бы так проделывать нечто подобное, как он.
Чак Уиндли, школьный товарищ
На рождественском вечере 20 декабря 1973 г. Эймс так набрался, что сотрудникам службы безопасности ЦРУ пришлось помочь ему добраться до дома. На следующее Рождество Эймс также напился, и офицер безопасности обнаружил его в компрометирующей ситуации с женщиной — служащей ЦРУ.
Из доклада комитета по разведке сената Соединённых Штатов
Я думал, что меня расстреляют. Я никогда не слышал о том, чтобы люди, арестованные КГБ, вновь оказывались на свободе. Я никогда не знал кого-либо, посаженного в Лефортовскую тюрьму и вышедшего живым.
Владимир Поташов, шпион, которого раскрыл Эймс.
Рик, безусловно, не был практичным, когда впервые пришёл в Управление и женился на Нэн. Он был в действительности просто неряшливым. Его волосы свисали до самых плеч, и я клянусь, он просто сам подрезал их ножницами. Они были конечно, не ухожены, не уложены в причёску и даже не выглядели чистыми. Он носил старые очки, которые явно вышли из моды. У него были плохие зубы, и он постоянно курил. Он любил поговорить об идеях. Он не был человеком того сорта, с которым можно посидеть за столиком и поболтать о погоде или о том, что в кафетерии подаётся в этот день на ленч.
Жанна Р. Вертефей, ЦРУ
Джон Соудерс позвонил мне и сказал, что Рик собирается идти на постоянную работу в ЦРУ. Я спросил его: "Куда именно?" И Джон сказал, что Рик хочет поступить в Оперативный директорат. Я, помнится, воскликнул: "О Боже!" Понимаете, мои родители работали в ЦРУ, и я знаю, что оно делает с людьми Те, кто там работает, делятся на две категории: аналитиков и тех, кто занимается оперативной работой, что и собирался делать Рик. Нет ничего безнравственного или аморального в работе аналитиков так называемого Информационно-аналитического директората, но каждый знает, что Оперативный директорат существует в абсолютном и полном моральном вакууме. Люди, которые занимаются тайными операциями, должны расстаться со всеми нравственными категориями, на которые другие опираются в своей жизни. Вы не можете сказать соседям, чем вы занимаетесь. Вам каждый день приходится лгать, но самое плохое — то, что вы оказываетесь в этической пустыне.
Это — мир "Государя" Макиавелли в реальной жизни, когда решения относительно людей и международной политики принимаются исключительно на основе "реалполитик'! Рик был одним из моих ближайших друзей, и я боялся за него. Я боялся того, что с ним может произойти, когда он исчезнет в этом мире мрака.
Уес Сандерс, школьный товарищ
Глава 4
КГБ неохотно делился своей технологией даже со странами-сателлитами, а вот ЦРУ в конце 60-х годов проявляло щедрость, раздавая устройства для перехвата телефонных сообщений. Эймс сказал, что турецкие спецслужбы испытывали денежные затруднения, поэтому Управление передало им подслушивающее оборудование на полмиллиона долларов. Они отплатили ему путём записи телефонных разговоров по линиям связи советского посольства и передачи плёнок. Это происходило не только в Турции, но и повсюду в мире, особенно в Центральной и Южной Америке.
Перед тем как покинуть Лэнгли, Рик внимательно изучил разведдонесения, которые поступили из Анкары, и заметил, что в некоторых из них упоминается молодой офицер ГРУ. У французского бизнесмена установились дружеские отношения с этим офицером, и он сообщил о нем ЦРУ. "Я разработал довольно сложный план вербовки этого офицера", — вспоминал Эймс. Рик хотел запугать его, вынудив поверить, что сотрудники турецкой контрразведки собираются вскоре его арестовать как шпиона и выслать из страны. Рик рассчитывал, что молодой человек запаникует. Он не захочет возвращаться в Москву, где плохие условия жизни. Офицеры ГРУ, которых высылали из какой-либо страны, часто сталкивались с затруднениями при выезде за границу вновь, коль скоро они были раскрыты как разведчики. "Идея заключалась в том, чтобы ввести его в состояние отчаяния и сделать уязвимым. Тогда выступаем мы и предлагаем спасти, заступившись за него перед турками, — говорил Эймс. — вся эта угроза — не более чем хитроумная махинация, но он этого знать не будет". Эймс сказал, что шефы одобрили его план, но, когда он прибыл в Анкару, ему сообщили, что этой операцией будет заниматься старший оперативный офицер. "Этому парню нужно было "прокомпостировать билет" — внести что-то в свой послужной список, что даст ему продвижение по службе, а моя очередь, сказали мне, подойдёт позднее".
Рик не стал расстраиваться, пока не выяснил, что тот самый оперативный офицер не говорит по-русски и знает только несколько турецких слов (это были единственные два языка, на которых говорил офицер ГРУ). "Не было никакой возможности успешно завербовать этого парня, поскольку наш человек не был в состоянии даже связно говорить с ним, — рассказывал Эймс, который прошёл ускоренный курс турецкого языка перед отправкой в Анкару. — все знали, что это не сработает, но никого это не беспокоило Дело заключалось в том, что резидентура ЦРУ в Турции сможет доложить, что ею произведена попытка вербовки, и все получат поздравления". Как и предсказывал Эймс, русский не понял, чего от него добиваются, и уловка провалилась.
"Оперативный офицер ЦРУ получил своё повышение по службе, так что ему было не важно, что мы никого не завербовали".
В Анкаре Рик пользовался своим настоящим именем, но представлялся всем как гражданский служащий, работающий в ВВС США. Чтобы придать достоверность этой легенде, он работал в Анкаре в здании штаб-квартиры ТУСОЛОГ (сокращённое название командного центра США в Турции по оперативному и материально-техническому обеспечению). Предполагалось, что Рик участвует в изучении перспективных планов материально-технического обеспечения, но он проводил все время в поисках "цели" для вербовки.
Перед прибытием в Анкару Рик рисовал в своём воображении, как играет в "кошки-мышки" с КГБ, который пытается поймать его во время свидания с советским агентом в полумраке экзотического бара в Анкаре. Вместо этого он оказался за канцелярским столом, отправляя разведдонесения и отвечая на телеграммы.
«После победы Ричарда Никсона на выборах 1968 года стали говорить о том, что Новый президент хочет, чтобы Управление перестало быть "хорошим парнем", когда дело касается Советов. Новой администрации надоело, что Советы постоянно нажимают на нас, и каждой резидентуре было приказано работать более творчески и подготовить обоснованные планы секретных операций. Я думал: наконец-то мы приступим к оперативной работе и действительно завербуем советского гражданина. Однако шеф нашей резидентуры по-другому понимал значение слов "стать более жёсткими"». Советский Союз в августе 1968 года вторгся в Чехословакию и отстранил чешского лидера Александра Дубчека. По распоряжению резидента в Анкаре были напечатаны тысячи листовок с протестом против вторжения. Эймс проводил рабочие дни на улицах города, пришлёпывая листовки со словами "Помните Дубчека! Помните 68-й!" к стенам и окнам зданий, где располагались различные офисы. "мы хотели, чтобы все выглядело так, будто турецкий народ действительно возмущён вторжением в Чехословакию". Рик провёл несколько недель, распространяя листовки, и тем не менее у него оставалась ещё большая коробка, наполненная ими. Как-то после полудня он и ещё один оперативный офицер поднялись на крышу высокого здания в центре города и сбросили содержимое коробок со стороны, выходившей к деловому сектору Анкары, где, пересекая улицы, осыпая вышедших на обеденный перерыв людей продубчековскими листовками. "мы написали об этом, как о большом достижении резидентуры!"
Жизнь в Анкаре разочаровала Нэнси Сегебарт Эймс, так же как и ее мужа. Совершенным примером бюрократического абсурда явилось то, что тот же самый офицер ЦРУ по кадрам, который требовал ее увольнения из Информационно-аналитического директората, не стал возражать, когда она была принята на работу в качестве административного помощника в том же офисе, где работал Рик. Вскоре она приобрела репутацию энергичного и хорошо работающего, настойчивого и честного сотрудника. Оказалось, что и дома, и в офисе она взяла верх над мужем.
Через год после назначения в Анкару Рик наконец получил возможность использовать своё умение вербовщика.
Профессор американского университета, работавший преподавателем в Анкаре, предложил Рику представить его турецкой студентке, члену радикальной студенческой организации "Девгенг", ставившей целью свержение турецкого правительства. Студентка, которую Рик собирался завербовать, была близким другом Дениша Гешмиса, одного из лидеров "Девгенга". ЦРУ было заинтересовано в проникновении в "Девгенг", поскольку Турцию сотрясали массовые волнения. премьер-министр Сулейман Демирель был вынужден уйти в отставку, и в стране было введено военное положение. Газеты подвергались цензуре, действовал запрет на печатание и распространение книг, производились незаконные аресты и ходили слухи, что особые правительственные отряды похищают диссидентов из студенческих общежитий в ночное время. Лично Рику нравилось большинство демократических реформ, за которые выступали критики правительства, но он знал, что США не будут противодействовать существующему правительству. Агентство национальной безопасности США использовало Турцию для строительства на ее территории многочисленных постов для перехвата сообщений на советских линиях связи. В Турции находилась часть Ядерного арсенала США, и важное значение имела поддержка НАТО со стороны турецкого правительства. Наличие информатора внутри "Девгенга" могло бы дать ЦРУ сильную карту для достижения выгодных сделок с теми, кто стоял у власти.
Американский профессор, знакомый со студенткой — "целью" Рика, был уверен, что она поможет им, в основном потому, что он находился с ней в интимной связи. Рик решил действовать под видом чиновника Госдепартамента, заинтересованного в проведении демократических реформ в Турции. Для встречи он выбрал ресторан вдали от университета и прибыл заблаговременно, чтобы убедиться в безопасности этого места. Позднее Рик вспомнит, как это произошло. Он выбрал столик в дальнем углу и коротал время, наблюдая, как дым от его сигареты растворяется в спёртом воздухе. В кафе стоял запах жареной баранины и пота. Слышался неразборчивый говор людей, сидящих у входа в ресторан. Рик волновался. Придёт ли она? Он проклинал себя за то, что выбрал это неприглядное место. Студентке 20 с небольшим, и она победительница конкурса красоты. Профессор показывал ее фотографию. Девушка совершенно не вписывалась в эту обстановку — компанию мужчин с арбузообразными животами и неряшливо одетыми женщинами.
Как Рик и опасался, все уставились на студентку, как только девушка вошла, но это, казалось, ее не смутило, и он жестом руки пригласил ее к столику. Рик не чувствовал себя свободно рядом с привлекательными женщинами, и эта черта характера сохранилась в нем даже после женитьбы. Он по-прежнему носил очки с толстыми темными стёклами, длинные непокорные волосы и с трудом поддерживал светские беседы. "Я думаю, что у нас одинаковые устремления", — сказал он девушке в начале монолога, который репетировал несколько дней. Рик заверил ее, что Соединённые Штаты хотят продвижения реформ в Турции, однако его стране приходится это делать негласно, учитывая ее отношения с существующим правительством. Его основная задача, сказал Рик, — избежать кровопролития. Он не хотел бы, чтобы ее друзей сажали в тюрьмы, пытали и убивали, но он не сможет помочь им, пока не будет знать больше о "Девгенге" и его планах. Конечно же, Рик лгал. Он не планировал помогать ей или "Девгенгу". Позднее Эймс вспомнит, что говорил серьёзно и убедительно в тот день в ресторане, и девушка "проглотила наживку".
"Ключом к вербовке кого-либо всегда было умение предложить человеку именно то, что он хочет от вас, причем так, чтобы тот был уверен, что за этим ничего не кроется", — впоследствии объяснял Эймс. После того как Рик закончил говорить, он незаметно протянул через стол конверт с 75 долларами. "мы понимаем, что вы делаете это не ради денег, но для того, о чём я прошу, понадобится время, и я хотел бы тоже что-то сделать для вас, скажем, помочь покрывать вам ежемесячные расходы". Рик знал, что 75 долларов в месяц были для студентки большой суммой. Вместо борьбы за выживание это позволяло ей жить комфортно. Она засунула конверт в карман. Рик понял, что она в его распоряжении.
Несколько дней спустя он встретился с ней в своей машине неподалёку от университета. Пока они ехали по улицам Анкары, девушка сообщила ему имена других студентов из "Девгенга", а также дату предстоящей встречи группы. Он передал эту информацию своему резиденту, который связался с турецкой разведкой. К большому удивлению сотрудников ЦРУ, турки не проявили интереса к этой информации.
Оказывается, у них уже было несколько источников в "Девгенге". Рик еще дважды встречался со своим агентом, но не узнал ничего полезного и получил указание прекратить встречи со студенткой.
Они встретились в том же кафе, где Эймс завербовал ее. Девушка опоздала и казалась расстроенной. Он не спросил почему, а незаметно передал ей конверт, в котором было 200 долларов. "моя страна благодарна вам за помощь, но я не думаю, чтобы было что-то ещё, над чем мы могли бы работать вместе, — вспоминал он впоследствии свои слова.
Мы хотим, чтобы вы знали: то, что вы сделали, очень помогло". Если она когда-либо захочет связаться с ним вновь, ей нужно лишь пойти в американское посольство и попросить поговорить с офицером разведки. "Просто назовите своё имя", — сказал Рик. Она, казалось, была шокирована. Он не был до конца уверен, но подозревал, что девушка только сейчас поняла, что имеет дело с ЦРУ, что ее имя занесено в какое-то досье и о ней могут вспомнить, если она понадобится.
Девушка спросила, разговаривал ли Рик с их общим знакомым, профессором колледжа, и Рик ответил, что не разговаривал. "вы знаете, что он перестал встречаться со мной? — спросила она. И прежде, чем он смог ответить, продолжила: — Он нашёл себе новую девушку, моложе меня". Они молча допили кофе, и она ушла. Рик не знал, как студентка будет реагировать. Его предупреждали, что некоторые агенты паникуют, когда им сообщают, что выплата пособия подходит к концу. "Но все оказалось гораздо проще, чем я думал, — вспоминал Эймс впоследствии. — Это была моя первая вербовка".
Несколько недель спустя Рик предпринял ещё одну попытку вербовки. "все было устроено классически. Нэн и я пригласили этого мужчину и его жену на обед. Он работал в турецком министерстве иностранных дел и мне пришлось потратить немало времени на налаживание с ним дружеских отношений. Мы ходили на рыбалку, выезжали вместе с женами на пикники, ходили под парусом и все такое прочее, и когда я почувствовал себя достаточно уверенно, то решил склонить его к сотрудничеству". Рик стал жаловаться на свою работу и говорить, как ему трудно получать надёжную информацию, которая была необходима для специальных докладов. Он действительно испытывает затруднения в связи с подготовкой доклада, говорил Рик. От этого зависит его продвижение по службе. За обедом гость спросил, какого рода информацию он пытается достать. "Это должно иметь отношение к разведывательным оценкам советского военного потенциала", — небрежно ответил Рик. Он дал понять, что доклад пишется для НАТО, и ловко напомнил своему другу, что как США, так и Турция являются членами НАТО. "Я хотел, чтобы он думал, что мы в одной команде", — рассказывал Эймс. В конце концов Рик спросил своего приятеля, не может ли он достать для него информацию из турецкой службы разведки. Тот сильно мучился, терзался в сомнениях, но в конечном счёте через несколько дней дал Рику некоторые материалы и получил определённую сумму наличными. В резидентуре Эймс удостоился похвалы за ещё одну вербовку.
"Вы быстро узнаете, что каждый человек, которого встречаете, является потенциальной "целью". Имея такой образ мыслей при установлении личных отношений с людьми, — а они могут быть настоящими и укрепляться — вы всегда руководствуетесь прежде всего своим первоначальным и главным намерением — оценивать их, использовать тех, кого можно использовать. Что удивительно: я обнаружил, что мне довольно хорошо удаётся обрабатывать людей, но никогда не получалось так же хорошо использовать свои способности для продвижения по службе в Управлении. Я никогда не старался поддерживать дружеские отношения с начальством, приглашать на обед. Делать подобного рода вещи было мне неприятно, и у меня всегда были проблемы с начальством. Я никогда не чувствовал себя непринуждённо с вышестоящими сотрудниками".
Когда закончилась двухгодичная командировка, Рик был готов возвратиться домой, однако в резидентуре ЦРУ в Анкаре не хватало сотрудников. Несмотря на его протесты, Рику сказали, что придётся продлить командировку на шесть месяцев. Он стал мрачным и ещё больше погрузился в депрессию, когда во время приезда к нему родителей узнал, что у Карлтона неоперабельный рак и жить ему осталось немного. Отец и мать Рика вновь жили вместе после окончания командировки Рашель в Пакистан, где она работала преподавателем. Алисон прошла курс лечения, выписалась из больницы, и дела у нее пошли лучше. Казалось, что семья вновь объединяется.
В июле 1971 года в Анкару прибыл Новый заместитель резидента Дьюи Клэрридж, горящий желанием устроить сотрудникам хорошую встряску. "Дьюи приказал мне не сидеть в офисе, а вербовать советских граждан. У нас действительно было не так уж много советских агентов. Он сказал: "Организуй несколько вечеринок, больше вращайся в обществе турок", но мне это было не по душе, да и я просто ленился заниматься этим. Дьюи прямо-таки выходил из себя, когда я игнорировал его указания". До появления Клэрриджа начальники Рика отлично оценивали его работу, и он дважды получал повышение по службе. Клэрридж дал его работе негативную оценку. Хуже того, он записал в характеристике, что не верит, что Рик когда-либо будет хорошим оперативником. "Эймс испытывает затруднения в работе "лицом к лицу" с незнакомыми людьми, которых нужно вербовать", — отмечал Клэрридж. Он также писал, что Рик — натура слишком замкнутая, чтобы добиваться успеха, работая вербовщиком. Оценка Клэрриджа была сокрушительной в особенности потому, что работа Рика заключалась в вербовке советских граждан. «мы с Нэн обсуждали, не следует ли мне переключиться на работу в Информационно-аналитическом директорате или попытаться перейти на службу в Госдепартамент. Нэн не хотела возвращаться на свою прежнюю работу в Управлении. Она была сыта по горло ЦРУ, и я также был не против уйти из Управления, но вместо этого продолжал служить в ЦРУ и вернулся в штаб-квартиру, не зная точно, что будет дальше. Это было на меня похоже. Но когда я возвратился, то узнал, что я направляюсь на год в школу иностранных языков для изучения русского, а это означало, что меня готовили к продвижению по службе. Я думал: "вот это да! выходит, эта паршивая оценка Клэрриджа не причинила мне никакого вреда".
* * *
Говорит Рик Эймс
Когда Нэн и я вернулись в Штаты, мы поселились в Рестоне (Вирджиния), где планировалось создать одну из первых общин, и, к моему большому удивлению, Нэн по-настоящему включилась в эту работу. Началось с того, что она побывала на двух собраниях общинной ассоциации Рестона, а затем совершенно неожиданно добровольно вызвалась помогать демократу Джо Фишеру проводить предвыборную кампанию за место в конгрессе в борьбе против Джоела Бройхила, долгое время занимавшего это место и являвшегося республиканцем" консерватором. Она проявила большой, до этого скрытый талант организатора, развила бурную деятельность, стучалась во все двери и действительно все приводила в движение. Она очень помогла Джо в его предвыборной борьбе. Когда Джо выиграл, он нанял ее для выполнения каких-то аналитических исследований, а затем, как я знаю, она выдвинула свою кандидатуру в члены правления общинной ассоциации Рестона. С этой стороны я ее никогда не знал. Она действительно много делала для того, чтобы добиться от округа строительства недорогого жилья для меньшинств и бедняков, и я ее в этом поддерживал.
В то лето умер мой отец. Ему тогда было 67 лет. Это меня очень опечалило. Когда он приезжал в Анкару, то говорил, что гордится мной. Понимаете, гордится тем, что я служу своей стране. Мама все еще была в Хикори, Северная Калифорния, и тоже включилась в местную политическую жизнь.
Нэн и я неплохо ладили между собой. Возможно, в Турции мы уже начали осознавать, что не столь интересны друг другу в сексуальном плане, как прежде, но между нами никогда не было стычек или споров. Мы решили не иметь детей. Я не испытывал необходимости в детях, и когда об этом заходил разговор, оба приходили к выводу: "Хорошо, может быть, позднее, но это "позднее" никогда не наступило. Я не знаю, почему я не хотел их, ведь потом живя с Розарио, я хотел ребёнка. Мне кажется, я думал, что Нэн не хочет детей, а она, возможно, думала, что я не хочу. Конечно, впоследствии я узнал, что она хотела ребенка. Правда заключается в том, что мы морочили голову друг другу и самим себе. То есть мы не были искренни друг с другом. Мы не общались по-настоящему и не слушали друг друга, но каждый из нас делал вид, что все в порядке, и вел себя таким образом, словно считал, что, если мы будем игнорировать проблемы, они исчезнут. Конечно, когда мы осознали, что оба притворяемся, было слишком поздно.
В Турции мы однажды пошли на вечеринку, где я выпил лишнего и вел себя слишком развязно. Я не был настолько пьяным, чтобы не стоять на ногах, но стал слишком болтливым и нес всякий вздор. Нэн тогда была очень смущена, и мне от нее попало. После этого случая, если я выпивал на вечеринке две порции, то она обязательно предостерегала меня от дальнейшей выпивки, поскольку сама не пила вообще. Когда она стала успешно работать в правлении общинной ассоциации Рестона и нам приходилось посещать различные вечера, она всегда с опаской наблюдала за тем, сколько я пью.
Пьянство — это для меня всегда борьба. Я постоянно колебался между тем, что считал себя человеком, умеющим контролировать свою потребность в выпивке, и необходимостью полного отказа от спиртного. До того, как я уехал из дома поступать в колледж, я выпил не более чем дюжину банок пива и несколько бокалов вина. Я совершенно уверен, что даже никогда не пробовал ничего более крепкого. В мою первую осень в Чикаго я вместе с приятелями по студенческому общежитию время от времени выпивал виски, но затем быстро переключился на джин, который пил на вечеринках во время уик-эндов. К следующей весне я был вовлечён в театральную труппу, бросил вечеринки в общежитии и пил пиво, когда я это мог себе позволить, в тавернах, где любили проводить время связанные с театром люди. В течение многих лет после этого я редко пил что-либо крепче пива и вина, что давало мне возможность чувствовать себя в приподнятом настроении и зачастую довольно пьяным.
Думаю, я должен сказать, что устойчивый характер моего увлечения выпивкой связан с его социальным аспектом. Я был закрепощённым, необщительным, неспособным просто поболтать о том о сем и получить удовольствие от откровений с другими, даже с друзьями и коллегами. Выпивки в компании позволяли мне чувствовать себя более общительным и раскованным. Со временем я заметил две вещи: я всегда пил дольше и больше, чем другие, и часто становился более пьяным. Другие, казалось, лучше контролировали себя и были способны вовремя подняться и уйти. Я этого не мог. Я всегда пил до конца. Еще во время учёбы в колледже у меня были случаи провалов в памяти, когда на следующее утро после кутежа я совершенно не помнил, что было накануне вечером. Я надеюсь, ничего ужасного никогда не происходило. Мне говорили, что в пьяном виде я всегда был дружелюбным и сентиментальным.
Глава 5
— Я беременна, — доносился с магнитной ленты голос кричавшей на испанском женщины.
— Я позабочусь о тебе, не беспокойся, — отвечал ей мужчина на плохом испанском с сильным русским акцентом.
Такие разговоры обычно не интересуют офицеров колумбийской спецслужбы, известной под аббревиатурой ДАСС, но когда был записан этот короткий разговор по телефону, они решили провести расследование. Женщина звонила из Мадрида и разговаривала с кем-то из сотрудников советского посольства в Боготе. Он сказал, что не может свободно говорить по телефону в посольстве, и предложил ей позвонить ему по номеру ближайшего к посольству телефона-автомата.
Позднее агенты ДАСС увидели, как Александр Дмитриевич Огородник осторожно приблизился к автомату, из которого раздавались звонки. Разговор подтвердил их предположение. Огородник находился в интимных отношениях с Пилар Санчес[2], колумбийкой, гостившей у родственников в Испании. Вскоре после возвращения Санчес домой два агента ДАСС потребовали, чтобы она представила их Огороднику. Если она или русский откажутся от сотрудничества, сведения об их связи будут разглашены, Санчес подвергнется унижениям, а Огородника отзовут в Москву. Санчес согласилась сотрудничать, но Огородник заартачился. Он сказал, что будет иметь дело только с ЦРУ. Спустя две недели Огородник и оперативный офицер ЦРУ встретились в бане делового центра Боготы. русский согласился шпионить на Управление. В ответ ЦРУ обещало оплатить расходы Санчес на рождение ребёнка, поселить ее с новорождённым в Испании и дать деньги, достаточные для открытия центра по уходу за детьми**,
ЦРУ отчаянно нуждалось в советских шпионах. В течение шести лет на работу отдела СВЕ оказывала разрушительное воздействие параноидальная и бестолковая деятельность Джеймса Джесуса Энглтона, легендарного охотника ЦРУ за "кротами", чья навязчивая идея о вылавливании агентов КГБ внутри ЦРУ погубила карьеры нескольких ни в чем не повинных служащих и подорвала усилия по вербовке. Вновь назначенный директор Уильям Колби был среди тех, кто добился отставки Энглтона в 1974 году и незадолго до появления Огородника дал отделу СВЕ щелчок по носу.
«Отдел все ещё не вербует агентов для работы против Советов, — сказал Колби Тону Мэнголду, автору книги "Боец холодной войны". — мне пришлось выступать перед ними с речами, чтобы подчеркнуть важность их миссии. "Давайте работать, давайте работать! — говорил я им. — Давайте вербовать повсюду в мире!" Это, должно быть, возымело какое-то воздействие, и один из ребят вскоре завербовал русского в бане!»
Поскольку Огородник работал за рубежом, Хэвилэнду Смиту, шефу латиноамериканского отделения СВЕ, нужен был сотрудник для руководства им. Офицер ЦРУ в Колумбии забирал бы любую информацию Огородника из тайников — заранее подготовленных мест, где агент и офицер-оперативник могли бы оставлять закладки друг для друга, а его коллега в штаб-квартире в Лэнгли нёс ответственность за анализ материалов, полученных от Огородника, и определение путей их наилучшего использования. Для первого задания Смит выбрал Рика, который только что закончил изучение русского языка и ждал назначения. Никто не знал, получится ли из Огородника стоящий шпион, и Смиту было любопытно посмотреть, как Рик станет с ним работать. Огороднику дали псевдоним Кнайт, а поскольку он был из Советского Союза, перед псевдонимом автоматически добавлялись буквы "АЕ": они использовались для идентификации советских агентов. Новый шпион числился в официальных справочниках как начинающий дипломат, но все думали, что он из КГБ.