Изучая стопки советских дел, Рик постепенно осознал исключительность своего положения. В 1983 году внутри СССР работало больше шпионов ЦРУ, чем когда бы то ни было за всю историю существования Управления. Помимо Толкачёва, Эймс мог назвать по крайней мере ещё десятка два агентов и около сотни секретных операций, хотя лишь немногие из них были столь же изощрёнными, как "Тоу" и "Абсорб". В большинстве случаев Управление, к примеру, не шло дальше установки подслушивающего устройства в московской квартире советского чиновника. Степень доступа ЦРУ к советским секретам была поистине ошеломляющей. «Бог мой! — впоследствии вспоминал Эймс — наши были везде. Шпионы ЦРУ проникли на все участки советской системы: в КГБ, ГРУ, Кремль, научно-исследовательские институты». Где только «кроты» не прорыли свои ходы… Из-за этого советская система напоминала кусок швейцарского сыра. Если Эймсу и требовались какие-то дополнительные доказательства этого, то он получил их, изучив дело агента ЦРУ в Москве, проходившего под псевдонимом Мидиум, Владимира Поташова. Поташов работал в том же институте и даже в том же отделе, что и Сергей Федоренко, то есть Пиррик, но ни один из них даже не подозревал о другом. «У нас буквально шпион сидел на шпионе!» — рассказывал Эймс.
Помимо дел по агентам, работавшим в СССР, Рик также имел доступ к информации о советских гражданах, трудившихся на ЦРУ за пределами советской империи. Двое из них привлекли его внимание. Оба являлись сотрудниками резидентуры КГБ в советском посольстве в Вашингтоне. И тот, и другой снабжали ЦРУ исключительно ценными развешанными о том, что у них происходило в отделах. Подполковник КГБ Валерий Мартынов, имевший псевдоним Джентил, работал на линии Х, то есть в управлении КГБ, отвечавшем за добычу научно-технической информации.
Мартынова завербовал шеф Рика Родни Карлсон, и он же поддерживал с ним связь. Согласно записям, содержавшимся в деле, Мартынов согласился шпионить по политическим соображениям, разочаровавшись в советском строе из-за процветавшей в КГБ коррупции.
Зато майор КГБ Сергей Моторин, Гоз, перебежал на сторону противника отнюдь не из-за высоких идеалов.
Вскоре после прибытия в Соединённые Штаты в 1980 году он стал жертвой шантажа со стороны ФБР. Агенты Бюро проследили за Моториным, когда тот, явившись в магазин, торгующий электроникой в пригороде Вашингтона Чеви Чейз, штат Мэриленд, попытался приобрести в кредит дорогой теле-видео моноблок. Он был иностранцем и к тому же обладал дипломатической неприкосновенностью, что лишало владельца возможности вчинить ему в судебном порядке гражданский иск, если на то возникнет необходимость. В магазине отклонили просьбу Моторина. Стоило ему уйти, как туда вошли сотрудники ФБР и попросили хозяина помочь им заманить Моторина в ловушку. Согласившись, владелец магазина позвонил Моторину и предложил ему другой способ заполучить вожделенную электронику. Владелец сказал, что позволит выплатить часть стоимости моноблока (950 долларов) русской водкой, которую офицер КГБ мог купить через посольство по цене 4,5 доллара за бутылку (в то время русская водка стоила в американских магазинах 12 долларов). Моторин не отказался. Он вернулся в магазин с несколькими ящиками русской водки. ФБР уже поджидало его там с видеокамерами. Когда Моторин собрался уходить, агенты выступили вперёд и напомнили ему о том, что советское законодательство запрещает продажу и обмен за границей не обложенных пошлиной товаров. Моторин тут же согласился стать шпионом.
На новом месте Рик не должен был руководить повседневной оперативной работой. Скорее, ему, как шефу подразделения, полагалось сидеть и размышлять о методах усовершенствования операций. Также отвечал за разработку новых способов обеспечения безопасности работы агентов ЦРУ. Изучая дела, Рик усмотрел определённую закономерность. Почти во всех случаях, когда ЦРУ удавалось разоблачить американца, шпионящего на КГБ и ГРУ, это становилось возможным благодаря информации, предоставленной предателями из этих организаций. И наоборот, КГБ и ГРУ почти всегда узнавали о шпионах ЦРУ через осведомителей из американской разведки. Одним из наиболее показательных примеров является случай с Уильямом Кэмпайлсом, в прошлом младшим офицером ЦРУ, который в 1978 году явился в афинскую резидентуру КГБ с предложением приобрести у него руководство по эксплуатации КН-П, нового секретного спутника, использовавшегося военными для связи. Кэмпайлс не догадывался, что дежурный офицер ГРУ, встретивший его при входе на советскую территорию, был шпионом ЦРУ. Управление завербовало Сергея Ивановича Бохана, известного под кличкой Близзард, несколькими годами раньше. Он передал в ЦРУ сообщение о визите Кэмпайлса, и того арестовали сразу же по возвращении в Штаты. «Наибольшую опасность для шпионов представляют перебежчики, которые на них стучат», — позднее заявил Рик. Вот и все, проще некуда.
Рик начал приходить в офис рано утром и засиживаться допоздна. В нем вновь проснулся интерес к работе. Как-то раз он попросил у Родни Карлсона разрешения покопаться в материалах, имевших отношение к операции "Содаст". И по сей день в архиве Управления вряд ли найдутся столь не принятые для ЦРУ дела, как то, что касается "Содаст". Так называлась организованная в 60—70-х годах Джеймсом Джесусом Энглтоном «охота на "кротов"», изрядно подкосившая Управление и вписавшая позорную страницу в его историю. «все, кто хоть что-то знает о прошлом Управления, слышали про "Содаст". А людям, руководившим Управлением в 1983 году (таким, как Род Карлсон), Энглтон причинил непоправимый ущерб. Я хотел лично ознакомиться с подлинными документами, и Карлсон дал мне на это зелёный свет».
В течение нескольких дней Рик не поднимал головы от пожелтевших от времени страниц. Это была мрачная история, повествующая о жестокости и безжалостности. В начале 60-х Энглтон, окончательно уверившись в том, что перебежчик по имени Юрий Носенко является двойным агентом и по-прежнему работает на КГБ, держал его под стражей в течение четырёх лег и восьми месяцев! вначале Носенко находился на чердаке, где не было ничего, кроме кровати. Ему давали только слабый чай, безвкусную похлёбку и кашу. Затем ему завязали глаза и переместили в построенный специально для него бетонный подвал на Ферме. Там он подвергался допросам «с пристрастием» — так их окрестили в отчётах конгрессу высшие чины Управления. Носенко находился в абсолютной изоляции от внешнего мира. Ему не дозволялось иметь часы, журналы, книги и все остальное, чем можно было себя занять. Вначале ему выдали тюбик зубной пасты, но и его конфисковали после того, как Носенко поймали за попыткой прочесть сделанные на нем надписи, спрятавшись под одеялом. свет в камере включали и выключали бессистемно, чтобы Носенко потерял счёт времени и не знал, день на дворе или ночь. Арестованному делали огромные инъекции торазина — мощного наркотика, использующегося в тюрьмах для усмирения заключённых, а также давали другие психотропные средства. Носенко впоследствии будет утверждать, что его держали на ЛСД, но Управление не согласится с этим. Трижды за время заключения агент подвергался тестированию на "детекторе лжи". В первых двух случаях прибор был настроен таким образом, что вне зависимости от того, что говорил Носенко, выходило, что он лжёт. На каком-то этапе тюремщики, решив отдохнуть, оставили узника на семь часов привязанным к креслу. При этом "детектор лжи" продолжал работать. Носенко было заявлено, что он сходит с ума, что от него отреклись все, кто его знает.
Когда впоследствии конгресс принудил Управление обосновать жестокость, проявленную в отношении. Носенко, Энглтон и его начальство заявили, что были уверены в том, что он двойной агент. Оказалось, что они просто пытались заставить его это признать, так как Носенко был настоящим перебежчиком. Его донесения были намного более точными, чем информация, полученная от Анатолия Голицына — единственного русского перебежчика, в чьей надёжности Энглтон не сомневался. Он был уверен, что только Голицын не пляшет под дудку КГБ. «меня поразило абсолютное безумие того, что произошло, — рассказывал Эймс. — Помню, я читал эти материалы и думал: как люди, считающие себя порядочными, могут так поступать? Разумеется, напрашивался один ответ: порядочностью там и не пахло. Потому-то они так себя и вели».
Но список жертв Энглтона не заканчивался на Носенко. В июле 1967 года Энглтон намеренно выдал агента ЦРУ Юрия Логинова южноафриканской разведке, рассказав им, что тот работает на КГБ. Логинова арестовали и два года продержали в тюрьме. В течение всего этого времени Энглтон упрямо отрицал тот факт, что Логинов имеет какое-либо отношение к ЦРУ. И это несмотря на то, что Логинов служил Управлению верой и правдой восемь лет. Энглтон был в ярости из-за того, что Логинов заявил курировавшему его офицеру, что Носенко — настоящий перебежчик, а Голицын — лжец. В 1969 году Энглтон устроил так, что Логинова в числе прочих обменяли на диссидентов и отравили в Москву. При этом агент не хотел ехать, и сотрудники Управления подозревали, что его казнят сразу по возвращении.
«Большая часть материалов по "Содаст" была обнародована ещё во время расследования конгресса, — сказал Эймс. — Но держать в руках подлинные телеграммы, читать записи, сделанные рукой Энглтона… Черт возьми, мне казалось, что я прикоснулся к живой истории!»
Поскольку Рик должен был быть в курсе всех московских операций, ему сообщили о смелом замысле, который двумя годами раньше воплотили в жизнь сотрудники резидентуры. Операция называлась «Чистая щель» и являлась детищем Бертона Ли Гербера, в то время возглавлявшего резидентуру ЦРУ в Москве. Гербер обратил внимание, что его офицеры практически лишены возможности покидать здание посольства незамеченными. Каждый раз за ними следовали сотрудники КГБ. Зато несколько человек, занимавших невысокие посты в Госдепартаменте, могли ходить, куда им вздумается. Одна из причин, почему КГБ всегда знал, за кем следишь, заключалась в том, что сотрудники Управления работали в помещениях ЦРУ в посольстве и, как правило, будучи старшими офицерами, уже успевали послужить где-либо за рубежом, при этом нередко занимаясь вербовкой советских граждан. У КГБ имелись на них толстенные досье ещё до их приезда в Москву. Гербер решил, что новичка с Фермы, никогда не бывшего за границей, будет вычислить намного сложнее, особенно если он будет занят полный рабочий день в Госдепартаменте и ему прикажут избегать помещения ЦРУ. В довершение ко всему о нем будут знать лишь коллеги из Управления и сам посол. Использовать же его станут только при крайней необходимости — когда шефу резидентуры понадобится, чтобы кто-то покинул посольство без "хвоста".
Начальство отнеслось к предложению Гербера со скепсисом. Боссы из ЦРУ не желали посылать в Москву новичка. Более того, им была ненавистна уже одна мысль о том, что сотрудник ЦРУ будет работать полный рабочий день на Госдепартамент. Однако в результате Гербер одержал победу, и в конце 1981 года в Москву был направлен офицер в соответствии с проектом "Чистая щель". Рику сообщили, что операция увенчалась успехом и что в начале 1983 года Управление решило послать второго новичка на смену первому. Этим новым офицером оказался Эдвард Ли Ховард, 31 года от роду, ранее служивший добровольцем в Корпусе мира и поразивший наставников на Ферме своей зрелостью.
Поскольку никто не знал, с какими чрезвычайными обстоятельствами Ховарду придётся столкнуться, его проинформировали обо всех наиболее важных операциях московской резидентуры, включая и "Тоу". Ему рассказали также о занятых в них шпионах, в том числе и об Адольфе Толкачёве. В апреле 1983 года, примерно за пять месяцев до того, как Рик заступил на должность начальника подразделения, рутинный тест на полиграфе показал, что Ховард солгал в ответ на вопрос об употреблении наркотиков во время службы в Корпусе мира. Без каких-либо предупреждений ему туг же подыскали замену и в мае уволили. Рику сообщили, что документы другого сменщика оформляются максимально быстро, чтобы он как можно скорее выехал в Москву.
Рик не стал утомлять себя чтением личного дела Ховарда. Раз тот больше не работает в Управлении, зачем на него тратить время? Лишь много времени спустя Эймс поймёт, какую важную роль Ховарду предстояло сыграть в его жизни.
* * *
Говорит Рик Эймс
Став шефом отделения, я собрал все материалы по Советам, накопившиеся в Управлении за последние 10–15 лет. Во время изучения этих дел меня неожиданно осенило, что Управление никогда не предпринимало попыток всерьёз рассмотреть подоплёку происходящего. И поскольку этого не было сделано, Управление так по-настоящему и не осознало, что собой представляет КГБ. И вот теперь появляюсь я. Проработав на новой должности всего около шести восьми месяцев, я начинаю думать. «Бог ты мой, да я самый крупный эксперт по КГБ во всём отделе.» Да как же так? Как такое могло случиться? Я прочёл все наши учебники по исследованию методов работы КГБ. Я изучил все написанные нами отчёты… Обладая этими знаниями, я сказал себе, когда читал рапорты и аналитические обзоры нашей контрразведки: «Здесь нет ничего такого, что в действительности имело бы отношение к КГБ». Ни один из этих людей не имеет и малейшего понятия о том, что собой представляют КГБ и Советский Союз и как там все устроено. Сперва я решил, что, возможно, у меня просто больше мозгов, чем у всех остальных. Несмотря на то что эта мысль тешили моё самолюбие, в глубине души я знал, что это не так. Я по-настоящему уважал многих коллег по работе, восхищался ими. А затем до меня дошло, в чем дело. Видите ли, никто до сих пор всерьёз не воспринимал то, что нам за все эти годы сообщали наши советские агенты. Я не шучу! Это правда. Позвольте мне привести пример. Вне зависимости от того, какие сведения поступали от наших источников в КГБ, мы упорно продолжали считать, что КГБ располагает всеми ресурсами в мире. Если бы им понадобилось 10 тысяч офицеров для ведения слежки, то — какие проблемы! — они бы их нашли. Когда мы проваливали дело, то всегда предпочитали думать, что это произошло из-за того, что кто-то из КГБ заметил нашего агента возле тайника или во время встречи с офицером ЦРУ. Мы решительно отказывались взять на себя ответственность за провалы. Нам был больше по душе миф о практически неуязвимом КГБ — огромном диком тигре, с которым трудно сладить.
Вам известно, сколько в действительности офицеров Седьмого управления КГБ было занято в Москве слежкой полный рабочий день? всего 250 человек. Это не так уж много. Поверьте мне, вы лишились бы дара речи от изумления, если бы узнали, сколько агентов ФБР делали то же самое в одном лишь Нью-Йорке. А вы знаете, что КГБ не хватает диктофонов для всех офицеров? И уж совершенно точно у них не хватает людей, свободно владеющих английским для расшифровки всех телефонных переговоров, которые ведут американцы из Москвы. КГБ ничем не отличается от остальных бюрократических структур: у него весьма ограниченные ресурсы, которые он пытается использовать максимально эффективно. Но нам не хотелось в это верить. Нам было важно думать о КГБ как о непобедимом тигре. Почему? А потому что нам тоже хотелось быть "непобедимым тигром" — в противном случае мы не смогли бы оправдать себя перед конгрессом и американской общественностью.
Прошу понять меня правильно. Я вовсе не хочу сказать, что КГБ — "бумажный тигр». КГБ был самым настоящим тигром, с настоящими клыками и когтями. Умнея нет иллюзий по этому поводу сейчас, не было и тогда, в 1983 году. Позвольте рассказать одну историю. Дело было в Сан-Франциско. Как-то раз офицер КГБ (Борис Южин, проходивший под кодовым именем Твайн) решил сфотографировать для нас в резидентуре некоторые документы. "У него была маленькая фотокамера, которую он получил от нас. И он теряет эту камеру. Все в Лэнгли впадают в панику, однако ничего страшного не происходит. Парень благополучно возвращается в Москву. В 1985 году сбегает Виталий Юрченко… И вот что он нам рассказывает. Оказывается, камеру нашла уборщица. Она передала ею в КГБ. Таким образом, у КГБ появились основания заподозрить, что в его ряды затесался шпион. Главных подозреваемых двое — тот самый незадачливый фотограф и сотрудник министерства иностранных дел. (Позже русские сказали мне, что это был Игорь Самсонов. (Прим. авт.). КГБ отзывает обоих в Москву. За ними устанавливают слежку, но так и не могут выяснить, кто же на самом деле предатель. И что же делает КГБ? Сперва он устраивает обыск на их квартирах, в ходе которого ничего не находит. Остаётся ещё одна возможность: КГБ известно, что мы общаемся со своими агентами, посылая им радиограммы на коротких волнах. У обоих подозреваемых имеются дома коротковолновые приёмники.
Почти в то же самое время, когда КГБ пытается установить личность нашего агента, один из офицеров ЦРУ выясняет, что наши радиосообщения можно перехватить. Этот инженер ставит все Управление на уши, рисуя им ужасные картины. По улицам раскатывают машины с аппаратурой времён второй мировой войны, все радиопередачи прослушиваются, а потом определяется, чей приёмник настроен ка нашу частоту. Инженер настаивает на том, чтобы полностью изменить устройство радиоприёмников, выдаваемых нами агентам, и установить в каждом специальный экран, который помешает Советам перехватывать сигналы. Я был против этого. Было бы куда опаснее выдавать агентам специально переоборудованные радиоприёмники… Вероятность того, что КГБ мог подключиться к конкретной радиопередаче, была невелика. Почему я так думал? А потому что Москва — это огромный город, в котором полно многоэтажных домов… Население Москвы — почти десять миллионов человек… Даже если бы КГБ и располагал всеми этими новейшими технологиями, разве смог бы он вычислить нужную квартиру с радиоприёмником? Именно это я имею в виду, когда говорю, что тигра-то на самом деле не было.
Я спросил Юрченко, удалось ли КГБ поймать шпиона, и тот мне ответил, что у обоих подозреваемых изъяли радиоприёмники и установили в них по микрофону. Таким образом, сидя в соседней квартире, можно было определить, на какую волну настроены приёмники потенциальных предателей. И вот здесь уже тигр и впрямь показал свои зубы! Так что у КГБ не было технических возможностей, чтобы вести себя подобно непобедимому тигру… Однако кое-что он умел.
Самое смешное, что сотрудники КГБ так ничего путного и не услышали, потому что мы не посылали этому парню сообщений. Я спросил Юрченко, на кого пали их подозрения, и тот назвал имя сотрудника министерства иностранных дел. Одним словом, попали пальцем в небо. Конечно, в конце концов КГБ арестовал нашего агента, но не благодаря использованию электронных средств. Я сообщил КГБ его имя. Вот как настоящий тигр получал нужные сведения.
Глава 11
Любовь заменяла им все. По крайней мере, на первых порах.
Накануне Рождества 1983 года Рик с Розарио переехали в скромную квартирку в районе Фоллз Черч, на окраине Вашингтона. Кроме «вольво" 1974 года у Рика практически ничего не было. За исключением одежды и нескольких книг, которые он привёз из Мехико-Сити, все остальное имущество осталось в нью-йоркской квартире у Нэн. Рик и Розарио приобрели подержанную мебель и постепенно начали покупать все необходимое для совместной жизни. Подумать только, сколько всякой всячины нужно для того, чтобы обставить дом, удивлялся Рик. Большую часть расходов он оплатил по кредитной карточке "Америкэн экспресс", принадлежавшей ему и Нэн. Через несколько недель, когда сломался "вольво", ему пришлось потратить ещё 800 долларов. Розарио все ещё оплакивала своего отца и беспокоилась о матери, оставшейся в Боготе. Она звонила Сесилии почти каждый день. Рик не протестовал, хотя их ежемесячные телефонные счета вскоре стали превышать 400 долларов. Он завёл вторую кредитную карточку и сразу же исчерпал ее максимальный лимит — 5 тысяч долларов. Но это не имело значения. Впервые за много лег он чувствовал себя счастливым. Розарио, казалось, тоже была счастлива. Она пекла хлеб, купила печатную машинку для работы над докторской диссертацией и, как только Рик переступал порог, начинала суетиться вокруг него. Подруг у Розарио не было, но она на это не жаловалась. Они принадлежали друг другу.
По ночам они строили планы на будущее. Розарио мечтала завести детей, и Рик, сам себе удивляясь, сказал ей, что тоже хочет ребёнка, хотя ему уже стукнуло 42. Во время отдыха в Плайя-дель-Кармен он пообещал ей, что, как только у них появятся какие-то средства, он уйдёт из ЦРУ, и сказал это вполне искренне. Правда, Рик ещё не решил, кем станет потом. Возможно, журналистом — писать он обожал. Мог устроиться куда-нибудь консультантом. Или попробовать себя в бизнесе. "мир у наших ног", — твердил Рик. Розарио льстили эти слова, но она неизменно напоминала ему, что Богота навсегда останется ее домом. "Иногда мне кажется, что я последняя патриотка Колумбии, — шутила Розарио. — все остальные мечтают стать такими же, как американцы!" в Колумбии она планировала воспитать своих детей и именно там собиралась встретить старость.
Ему нравилось представлять себя в роли эмигранта, гражданина мира. До поездки в Мексику Рик был невысокого мнения о Латинской Америке и ее культуре. Такие взгляды разделяли почт все его знакомые, особенно те, кто работал в правительстве. Для сотрудника ЦРУ или Госдепартамента назначение в Латинскую Америку означало службу второго сорта. Как позже заметил Эймс, нет большей нелепицы, чем лицемерные рассуждения Генри Киссинджера, Сайруса Вэнса или других чиновников из Госдепартамента о роли и значимости Латинской Америки во время нечастого визита за южную границу Штатов. Ха! Элитой Оперативного директората давным-давно себя провозгласили советологи, о чём все прекрасно знали. Это были "фронтовики", сражавшиеся с реальным противником. Второе место, по мнению Рика, занимала группа Ближнего востока во главе с арабистами, поскольку из-за конфликта между арабами и евреями этот регион не выходил из числа "горячих точек" планеты. Затем шли азиаты, которые после вьетнамской войны стали терять своё влияние, но не силу. Естественно, любого, кто просился в Западную Европу, считали дилетантом, ищущим лёгкой жизни. Однако благодаря односторонним и двусторонним связям Европы с Соединёнными Штатами не лишённый амбиций офицер мог добиться там успеха. Африканские страны в ЦРУ рассматривались как провинции ковбоев, живущих на всем готовеньком. Кому какая разница, попадёт или не попадёт Заир, или как его там сейчас называют, под коммунистический режим? Оставалась Латинская Америка — безопасное и комфортабельное убежище для посредственностей. Бытовавшее в Оперативном директорате мнение о том, что работать в латиноамериканских странах не престижно, не помешало Рику отправиться в Мехико-Сити, поскольку в то время' это назначение казалось ему идеальным компромиссом с Нэн. Но теперь он чувствовал, что Мексика его преобразила. Все, что Рик там пережил, казалось ему волнующе-удивительным. В Мехико-Сит он как бы родился заново. Еда, выпивка, поездки, разговоры — все в Мехико-Сит пробуждало его чувства и заставляло по-другому взглянуть на жизнь. У Рика появилось ощущение, что он может возродиться не только профессионально, но и как личность. Именно это он и сделал.
Катализатором этого процесса послужила Розарио. Влюбившись в неё и наслаждаясь состоянием влюблённости — после стерильного брака с Нэн и пустых сексуальных связей ему казалось, что он на это неспособен, — Рик чувствовал, что теперь для него нет ничего невозможного. В каком-то внезапном озарении ему вдруг открылся выход из его банального существования. Рик как бы увидел человека, которым он мог стать, но не стал. Он отчаянно хотел сбросить с себя груз прошлого, висевшего на нем подобно омертвевшей коже. Ему не терпелось освободиться от тупикового брака с Нэн, от все возрастающего ощущения, что его жизнь лишена смысла, от своих дурных привычек — пьянства и бесцельного шатания — и от общего недостатка жизненной энергии. Розарио! Она стала его спасительницей. В Мексике Рик влюбился не только в неё, но и во все то, что она собой олицетворяла. Правда, он никогда не был в Колумбии, но разве это имело какое-нибудь значение? Розарио сказала, что это сказочное место для жизни. Он увидел родину любимой ею глазами, и этого было достаточно. Разве ему могло быть там плохо? Это же часть Розарио!
С новым для него чувством восхищения Колумбией и увлечённостью латиноамериканской культурой Рик впервые начал отдавать себе отчёт в том, как возросло его отчуждение от Соединённых Штатов — как в политике, так и в культуре. Его переполняла ненависть к Рональду Рейгану и его голливудской Америке, о которой с экранов телевизоров кричали 60-секундные рекламные ролики. Они предназначались для людей, порабощённых приверженностью к массовой культуре, которая провозглашала, что жизнь прекрасна только для тех, кто пользуется определённым дезодорантом, водит самую крутую машину и пьёт пиво, приготовленное по старому американскому рецепту. "Я совершенно не выношу Рейгана как президента, политика и оратора, — жаловался он Розарио. — Не могу слушать его сентиментальных и лицемерных речей и чувствую полное отвращение к большинству аспектов поп-культуры Соединённых Штатов". Между тем в Латинской Америке все, естественно, было по-другому. Розарио обожала книги, изящные искусства, изысканные блюда и приятные беседы. Вот это культура! Теперь он был уверен, что жить в Латинской Америке было уготовано ему судьбой.
Рика послали в Мехико-Сити "убрать грязь" за офицером, уличённым во лжи и воровстве. Возвращаясь в штаб-квартиру, он чувствовал, что не только выполнил профессиональный долг, но и начал приводить в порядок свою личную жизнь, в общем, стал совершенно другим человеком. Так для него начался 1984 год — с радужных надежд, больших ожиданий и уверенности в себе.
А затем в очередной раз сломался "вольво". Механик сказал, что дешевле сменить машину, но Рик все-таки настоял на ремонте. Розарио мечтала о новом автомобиле, и он купил ей "хонду-аккорд", взяв ссуду у кредитного объединения. Шли недели и месяцы, и Рика начало охватывать беспокойство. Розарио погрустнела. Ей стало одиноко. В Мехико-Сити ее нагружали работой в посольстве, ублажали на дипломатических приёмах и интересовались ее мнением о мировой политике на званых обедах. Теперь же Розарио сидела дома и ждала Рика, изнывая от безделья. Работать она не могла, поскольку жила в Штатах по туристической визе. Каждые полгода Розарио приходилось уезжать из страны и подавать прошение о повторном въезде. Когда она впервые отправилась в Боготу навестить мать, Рик опасался, что Розарио там и останется. Полугодовая виза стала тяготить их обоих. Ей надоело делить свою жизнь на шестимесячные интервалы. Розарио начала жаловаться. Кто она такая? Они не женаты. У неё нет работы. Она нигде не учится. Когда во время нечастых вылазок на люди они встречали кого-то из знакомых, Розарио холодела, а Рик терялся, не зная, как ее представить. Для одних она проходила как его знакомая из Мехико-Сити, для других — как подружка, словно они были подростками. Наконец, он начал представлять ее просто как "Розарио", обходясь без комментариев, что она с грустью находила соответствующим действительности. Розарио жаловалась, что теряет свою индивидуальность. В Мехико-Сити она никогда не была "другой женщиной", но теперь стала ею — и больше никем.
Незадолго до начала их совместной жизни Рик, подчиняясь требованиям Управления, подал в отдел безопасности отчёт о своей "деятельности вне службы". В нем он официально уведомил ЦРУ, что находится в серьёзных отношениях с иностранкой и бывшим "активом" ЦРУ. 7 апреля 1984 г. он составил ещё один отчёт, информируя Управление о том, что намеревается жениться на Розарио. Это повлекло за собой проверку ее прошлого. Сотрудники Управления позвонили пятерым знакомым Розарио, которых она указала как своих поручителей в анкете ЦРУ. Все подтвердили, что она хороший человек. Позже следователи заявят, что на этом этапе в системе безопасности Управления произошёл сбой. Глава отдела контрразведки (КР) порекомендовал перевести Рика на менее ответственную работу, если он решится на этот брак. Рекомендация была передана директору отдела кадров ЦРУ, но тот считал, что не уполномочен решать, кто должен, а кто не должен работать на особо секретных должностях с учётом вопроса о жёнах. Это решение должен был принять начальник отдела СВЕ. Тогда-то система и отказала. Директор отдела кадров так и не переслал рекомендацию главы контрразведки начальнику отдела СВЕ. В результате ни одному из боссов Рика не сообщили о поступившем предложении, и его брак получил безоговорочное одобрение.
То, что она должна была понравиться ЦРУ, показалось Розарио унизительным. Какое право имело Управление задавать о ней вопросы? На это Рик лишь рассмеялся и напомнил ей, что проверка благонадёжности — это ещё цветочки. Сотрудникам ЦРУ запрещались браки с иностранцами. Ей было необходимо получить американское гражданство. Когда он впервые упомянул об этом требовании в Мехико-Сити, Розарио промолчала, но теперь, когда ей предстояло на самом деле отказаться от колумбийского гражданства, она содрогнулась от ужаса. В Госдепартаменте не существует подобных правил, запротестовала Розарио. Дипломатам разрешают жениться на иностранках. Почему она должна отрекаться от своей любимой Колумбии? Это несправедливо!
— Ты же знаешь, что я не дипломат, — сказал ей Рик.
— Тот, кого я полюбила, им был, — отрезала Розарио ледяным тоном.
Рик достал все необходимые для получения гражданства документы и вручил их Розарио. Он напомнил ей также, что для того, чтобы стать гражданкой США, ей придётся сдать письменный экзамен. Вечером, накануне тестирования, он спросил, не хочет ли она просмотреть образцы вопросов.