Исследование своего прошлого 1 глава

Джеймс Редфилд

Селестинские пророчества

 

Посвящаю Саре Вирджинии Редфилд

 

И смыслящий просветлятся аки светлость тверди,
и от праведных многих аки звезды во веки и еще.
Ты же, Данииле, загради словеса сии и запе­чатай
книги до времене скончания, дондеже на­учатся
мнози, и умножится ведение.

Дан. 12:3, 4.

От автора. 1

Критическая масса. 2

Длительное настоящее. 8

Энергия. 16

Битва за власть. 27

Мистическое озарение. 37

Исследование своего прошлого. 49

Вступление в поток. 60

Этика человеческих отношений. 72

Новая духовная культура. 87

 

 

 

Столь многие способствовали появлению на свет этой книги, что перечислить всех невозможно. Но вот те, кому я обязан особой благодарностью: Алан Шилдс, Джим Гембл, Марк Лафоунтейн, Марк и Дебра Макелейни, Дэн Куэстен-берри, Б. Дж. Джонс, Бобби Хадсон, Джой и Боб Куопьен, Майкл Раис, автор серии аудиозаписей «Почему это снова происходит со мной», — и, главное, моя жена Сара.

От автора

Вот уже лет пятьдесят, как в нашей жизни стали за­метны пробивающиеся ростки нового самоощущения. Его можно назвать осознанием духовности, выводящим за пре­делы обыденной жизни.

И раз уж Вы читаете эту книгу — значит, и Вы почувствовали, что в Вашей внутренней жиз­ни произошел некий сдвиг.

Для начала мы догадываемся, что наша жизнь имеет направление и смысл. Случайно, казалось бы, но, как раз, в нуж­ный момент, происходит какое-нибудь событие или неожи­данное знакомство, и в жизни появляется новое содержание и цель.

Возможно, именно люди нашего времени острее, чем кто-нибудь в прошлом, прозревают высший смысл этих та­инственных случайностей.

Мы начинаем постигать, что жизнь каждого из нас — это духовное самораскрытие, природу которого до конца еще не удалось объяснить ни науке, ни философии, ни религии.

Мы понимаем, что, научившись осознавать и осмысливать этот процесс, придав ему должное значение, человече­ство совершит прорыв к совершенно новому образу жизни.

Все лучшие традиции человечества найдут свое выражение в новой культуре — той самой, которая и была изначально целью истории.

Цель настоящей книги — способствовать углублению нового сознания.

Если мой рассказ заденет Вас за живое, если книге этой удастся изменить и углубить Ваше воспри­ятие жизни, — передайте Ваше понимание другим, ибо, я думаю, что новое осознание духовности распространяет­ся именно так: не насилием авторитета или моды, но че­рез личное общение, от человека к человеку, подобно, своего рода, благотворной психической инфекции.

Не так уж много требуется от каждого из нас — сосредоточить внимание, отложить на время сомнения и... чу­десным образом овладеть новой реальностью.

Критическая масса

Я подъехал к ресторану, припарковал машину и откинулся на сиденье, чтобы немного поразмыслить. Чарлина, должно быть, уже на месте и ждет меня внутри. Что бы это значило?

Несколько лет от неё не было ни слуху ни духу, а именно сейчас, когда я уединился в своем лесном доме и целую неделю прожил затворником, раздался ее звонок.

Я вылез из своего фургончика и пошел к ресторану. Пос­ледние лучи заходящего солнца бросали янтарно-золотистые отблески на мокрый асфальт парковочной площадки.

Ещё час назад бушевала гроза с обильным летним ливнем, но теперь небо очистилось, и обновленный, дышащий прохладой воз­дух, закатный полумрак и низко висящий полумесяц создава­ли какое-то странное, почти фантастическое впечатление.

Я шел и вспоминал Чарлину. Как изменили ее годы? Ос­талась ли она такой же красивой, такой же впечатлительной? И что за Рукопись она упомянула — найденную в Южной Америке Рукопись, о которой ей не терпится мне рассказать?

— Я в аэропорту, — сказала она по телефону, — у меня два часа до вылета, хочешь, пообедаем вместе? Рукопись приведет тебя в восторг, ты же любишь такие тайны.

Какие тайны? О чем это она?

Ресторан был полон, несколько пар ждали, когда освобо­дятся места за столиками. Я обратился к официантке. Она сказала, что Чарлина ждет меня в галерее, расположенной над главным обеденным залом.

Я поднялся по лестнице, и увидел, что возле одного из столиков столпились люди, в том числе двое полицейских. Внезапно полицейские повернулись и побежали мимо меня вниз по лестнице.

Люди стали расходиться, и я увидел жен­щину, находившуюся в центре внимания. Она сидела за сто­ликом. Это была Чарлина! Я подбежал к ней.

— Чарлина, что случилось?

Она вскинула голову с шутливой гримаской гнева и вста­ла, сияя знакомой улыбкой. Прическа была другая, но лицо не изменилось: тонкие черты, крупный рот, громадные си­ние глаза.

— Ты не представляешь! — воскликнула она, дружески обняв меня. — Я выходила в дамскую комнату, и, пока я ходила, кто-то украл мой портфель!

— Что в нём было?

— Ничего особенного! Книги, журналы, которыми я запаслась для полета. Глупость какая-то! Те, кто сидел за соседними столиками, говорят, что какой-то человек просто-напросто подошел, взял портфель и спокойно удалился. Они описали его полицейским, и те пошли прочесать окрестности.

— Хочешь, я пойду, помогу им?

— Нет, нет! Не будем об этот думать. У меня не так много времени, я хочу поговорить с тобой.

Я кивнул, и Чарлина пригласила меня сесть. Подошел офи­циант, и мы, заглянув в меню, сделали заказ. Следующие де­сять или пятнадцать минут мы просто болтали.

Мне хотелось замять тему моего добровольного затворничества, и Чарли­на сразу почувствовала, что я чего-то недоговариваю. Она склонилась ко мне и снова одарила меня широкой улыбкой.

— Ну-ка рассказывай, что с тобой происходит?

Я заглянул ей в глаза. Она ответила своим обычным вни­мательным взглядом.

— Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас всё-всё тебе рассказал?

— Обязательно!

— Ну, если хочешь знать, я взял отпуск и поселился у озера. Я много работал последнее время, и мне захотелось пожить совсем по-другому.

— Да, помню, ты говорил об этом озере. Вы с сестрой, кажется, хотели продать его?

— До продажи пока не дошло, хотя налоги на недвижи­мость замучили. С каждым годом приходится платить всё больше, участок-то почти пригородный.

Она кивнула.

— И что ты думаешь делать?

— Пока не решил. Хочется чего-нибудь новенького.

Она бросила на меня загадочный взгляд.

— Похоже, тобой овладело всеобщее беспокойство.

— Наверное, — ответил я. — А что?

— Вот об этом и говорится в Рукописи.

Наступила тишина, и я в свою очередь внимательно по­смотрел на нее.

— Ну, рассказывай, что за Рукопись!

Она откинулась на стуле, словно собираясь с мыслями, и снова посмотрела мне в глаза.

— Я ведь уже говорила тебе по телефону, что несколько лет назад бросила газету. Теперь я работаю в исследователь­ской фирме на службе ООН.

Они изучают динамику культурных и демографических процессов в мире. Недавно мне пришлось по заданию моей фирмы побывать в Перу.

Я там проделала кое-какие разыскания в Лимском универ­ситете. За время работы мне несколько раз доводилось ус­лышать о находке некоей старой Рукописи. Я заинтересова­лась, но не смогла узнать никаких подробностей.

Даже на археологическом и антропологическом факультетах ничего не знали. Я обратилась в правительственные учреждения, но там заявили, что слыхом не слыхали ни о какой Рукописи.

До меня дошли слухи, что правительство, по каким-то причинам, намеревается засекретить этот документ. Но точ­ных сведений ни у кого не было.

Ты ведь меня знаешь, — продолжала она. — Я очень лю­бопытная. Покончив со своим заданием, я решила задер­жаться на несколько дней и попробовать что-то разузнать. Поначалу все мои расспросы натыкались на глухую стену.

Но однажды, завтракая в одном кафе неподалеку от Лимы, я за­метила, что на меня глядит какой-то священник. Он подошел ко мне и объяснил, что случайно услышал, как я спрашива­ла у кого-то о Рукописи. Он не пожелал назвать свое имя, но согласился ответить на мои вопросы.

Чарлина слегка замялась, но, справившись с колебанием, продолжала, по-прежнему пристально глядя на меня.

— Он сказал, что Рукопись создана за шесть веков до нашей эры. Она предсказывает радикальные перемены в жиз­ни человечества.

— И когда они начнутся? — поинтересовался я.

— В конце двадцатого столетия.

— То есть, сейчас?

— Вот именно!

— И что же это за перемены?

Чарлина ответила не сразу. Когда она заговорила, ее сло­ва звучали медленно и выразительно.

— Священник сказал, что сутью перемен будет возрождение сознания, очень медленное. Это духовный процесс, но с религией он не связан.

Нам откроется новое знание о человеческой жизни на этой планете, о смысле нашего существования. Этот священник считает, что знание смысла жизни полностью преобразит наше общество.

Она снова помолчала, потом добавила:

— Дальше он рассказал, что рукопись делится на разделы, или главы, и каждый раздел посвящен какому-то откровению о жизни.

Рукопись предсказывает, что, в наше время, люди начнут последовательно постигать эти откровения, одно за другим, переходя, тем самым, от нашего теперешнего состояния к совершенно новой духовной культуре.

Я не сдержался и недоверчиво покачал головой.

— Неужели ты этому веришь?

— Как тебе сказать...

— Ты погляди вокруг, — перебил я, указывая вниз, на многочисленных посетителей ресторана, обедающих за столиками в зале. — Вот она, реальность. Ты замечаешь в ней ка­кие-нибудь перемены?

Не успел я договорить, как из-за столика в отдаленном углу зала раздался гневный выкрик. Слов я не разобрал, но кричали так громко, что все головы повернулись туда.

Я по­думал даже, не ограбили ли кого-нибудь снова, но оказа­лось, что это обычная ссора. Женщина лет тридцати пяти вставала из-за стола, гневно глядя на сидящего напротив мужчину.

— Не в этом дело! — воскликнула она. — А в том, что меня не удовлетворяют наши отношения! Понимаешь ты это? Не удовлетворяют! — Она овладела собой, бросила на стол салфетку и бросилась вон.

Мы с Чарлиной посмотрели друг на друга. Мы оба были поражены тем, что эта гневная вспышка разразилась как раз в ту минуту, когда разговор зашел о людях в нижнем зале. Нако­нец, Чарлина кивнула в сторону столика, за которым мужчина продолжал в одиночестве доедать свой обед, и сказала:

— Да, это реальность, и она преображается.

— Но как? — воскликнул я, еще не придя в себя.

— Преображение совершается, по мере восприятия Первого откровения. Правда, по словам священника, поначалу человек его не осознает и ощущает только глубокую неудовлетворенность и жажду перемен.

— Перемен?

— Да.

— Каких же?

— В том-то и дело, что, поначалу, мы сами этого не знаем. Согласно Рукописи, мы, на какие-то мгновения, постигаем иное самоощущение... Более глубокое. Мы испытываем вдох­новение.

Но его природа нам непонятна, и продлить его мы бессильны. Когда оно уходит от нас, мы чувствуем неудовлетворенность, недовольство жизнью. Она кажется нам слишком тусклой, слишком обыденной.

— И ты думаешь, что эту женщину именно неудовлетво­ренность заставила вспылить?

— Думаю. Эта женщина такая же, как и мы все. Всем нам хочется найти себя, реализовать свои возможности, и мы не желаем мириться с тем, что нас сковывает. Это беспокойное стремление к самореализации — причина эгоцентризма, распространившегося в последние десятилетия. Ему подвержены все, от финансистов до уличных хулиганов.

Она просмотрела мне в глаза.

— И потому-то мы делаемся так требовательны, когда строим отношения с другими. Из-за этого наши привязан­ности так непрочны!

Ее слова заставили меня вспомнить два своих последних романа. Оба начинались очень бурно, но ни один не про­длился и года. Чарлина терпеливо ждала, когда мое внима­ние снова обратится к ней.

— Расскажи-ка об этом подробнее, — попросил я.

— Об этом мы долго говорили со священником, — ответила она. — Он объяснил, что, когда оба партнера слишком требовательны, когда каждый ждет, что другой будет жить только его интересами, всегда будет под рукой, чтобы делать то, чего хочется другому, обязательно возникают столкновения.

Ее слова попали в цель. Действительно, оба моих романа погубило стремление диктовать другому свою волю. У нас постоянно возникали стычки из-за распорядка дня.

При высоком темпе жизни нам катастрофически недоставало времени, чтобы согласовать наши планы — куда идти, что делать, чем заниматься. И, в конце концов, вопрос, кто будет решать такие вещи, становился неразрешимой трудностью.

Вот из-за этой-то битвы за власть, — продолжала Чарлина, — нам и трудно долго оставаться с одним человеком. По крайней мере, так написано в Рукописи.

— Не вижу, при чём тут духовность, — заметил я.

— Вот и я сказала священнику то же самое, — ответила Чарлина. — Важно помнить, ответил он, что, хотя многие современные болезни общества можно объяснить беспокойством и неудовлетворенностью, это проблема временная, она раз­решится сама собой.

Рано или поздно, мы поймем, чего нам недостает и в чём состоит новое осознание жизни. Тогда можно будет считать, что Первое откровение усвоено нами.

Принесли наш обед, и разговор прервался. Официант налил вина. Мы таскали кусочки друг у друга с тарелки. Про­тянув руку через стол, чтобы подцепить ломтик моего лосо­ся, Чарлина сморщила нос и хихикнула, а я подумал: «До чего же с ней легко!»

— Ну, хорошо, — сказал я, — так чего же, всё-таки, нам не­ достает? В чём состоит это твое Первое откровение?

И снова Чарлина помолчала, подыскивая нужные слова.

— Это трудно объяснить, — произнесла она наконец. — Но, священник выразил это так: Первое откровение будет усвое­но, когда мы осознаем значение совпадений в нашей жизни.

Она наклонилась ко мне.

— Случалось ли тебе когда-нибудь предвидеть свое будущее? Какая-то интуиция, какой-то нутренний голос подсказывал тебе, что ты будешь делать, чему посвятишь жизнь.

Тебя это удивляло? Потом, когда ты успевал забыть об этом и строил совершенно другие планы, ты вдруг встречался с кем-то, или что-то читал, или попадал в какое-то место — и это приводило, как раз, к тому будущему, которое ты предви­дел когда-то.

Так вот, этот священник убежден, что такие совпадения происходят с людьми всё чаще — и, в конце концов, мы по­нимаем, что это не может быть простой случайностью. В этом чувствуется судьба!

Мы осознаём, что наша жизнь на­правляется какой-то силой. Мы соприкасаемся с тайной, чувствуем вдохновение, ощущаем полноту жизни!

Священник говорил, что, испытав это ощущение на ка­кое-то время, мы будем стараться сохранить его постоянно. Всё больше людей с каждым днем убеждаются, что эта таин­ственная сила вполне реальна и, значит, что-то неизвестное нам сокрыто за повседневной жизнью. Вот осознание этого и есть Первое откровение.

Она посмотрела на меня, ожидая ответа. Но я промолчал.

— Разве ты не понимаешь? — огорчилась она. — Усвоить Первое откровение — значит признать существование тай­ны, окружающей жизнь каждого из нас на этой планете. С нами происходят таинственные совпадения, и, хотя мы их не понимаем, мы знаем, что они реальны.

Мы снова чувствуем, как в детстве, что какая-то сторона жизни скрыта от нас, что нам многое предстоит узнать, что самое важное скрыто от нас за кулисами. Чарлина говорила увлеченно, наклонившись ко мне и же­стикулируя.

— Похоже, ты очень увлеклась всем этим, — заметил я.

— Я помню времена, — резко сказала она, — когда ты сам говорил о таких вещах.

Ее слова встряхнули меня. Она была права. В моей жизни был период, когда я действительно интересовался подобны­ми значимыми совпадениями и даже пытался истолковать их психологически. Но, впоследствии, мои взгляды измени­лись.

По какой-то причине я стал считать свои прежние интересы фантазиями, недостойными зрелого человека, и вообще, перестал обращать внимание на какие бы то ни было совпадения. Я почувствовал потребность оправдаться.

— Что же, видно, я тогда увлекался восточной философией или христианской мистикой, а ты и запомнила. И, в любом случае, согласись, Чарлина, о том, что ты называешь Первым прозрением, написано немало книг.

Что нового со­общает твоя Рукопись? Даже если согласиться, что в совпа­дениях есть нечто таинственное, каким образом это может привести к преображению жизни?

Чарлина на мгновение опустила глаза.

— Пойми меня правильно, — сказала она. — Конечно, это осознавалось раньше и написано об этом много. Священник особо подчеркнул, что Первое откровение не ново.

Он ска­зал, что во все времена отдельные люди понимали значение совпадений, что это легло в основу многих религий и фило­софских построений.

Новизна заключается в количестве таких людей. Преображение совершается сейчас, в наше время, потому что, очень много людей одновременно осоз­нали одно и то же.

— Что же это все-таки значит? — упорствовал я.

— По словам священника, в Рукописи говорится, что число людей, сознающих важность совпадений, резко возрастёт, когда двадцатый век перевалит за свою половину. Это число будет расти примерно до начала следующего столетия, когда его значение дойдет до некоей величины. Иными слова­ми, будет достигнута критическая масса.

В Рукописи содержится предсказание: когда мы достиг­нем этой критической массы, тут уж всё человечество пой­мет важность значимых совпадений. Большинство из нас всерьез задумается о таинственном процессе, который ле­жит в основе человеческой жизни на нашей планете.

И ког­да этими вопросами задастся одновременно достаточное количество людей, в их сознание смогут проникнуть и сле­дующие откровения, потому что, согласно Рукописи, когда очень много людей начинает всерьез спрашивать себя о смысле жизни, они непременно получают ответы.

Осталь­ные откровения явят себя... одно за другим. Чарлина сделала паузу и занялась едой.

— И что же, — спросил я, — когда мы получим следующие откровения, вся наша жизнь преобразится?

— Так говорил священник.

Я смотрел на Чарлину некоторое время, обдумывая идею «критической массы», потом сказал:

— Знаешь, а не кажется тебе всё это слишком уж замысловатым для Рукописи, написанной за шесть веков до нашей эры?

— Согласна, — ответила она. — Я сама об этом заговорила. Но священник заверил меня, что ученые, которые первыми переводили Рукопись, нимало не сомневались в ее подлинности. Дело в том, что она написана на арамейском, как и большинство книг Ветхого Завета,

— Арамейский в Южной Америке? Как же он проник туда за шестьсот лет до Рождества Христова?

— А вот этого священник не знал.

— А церковь как относится к Рукописи? Признает?

— Нет. Он говорил, что большинство духовенства изо всех сил старается замолчать или запретить Рукопись. По­этому, он и отказался назвать мне свое имя. Очевидно, разговор со мной представлял для него немалую опасность.

— А почему большая часть духовенства настроена против Рукописи, он объяснил?

— Объяснил. Она заставляет усомниться в полноте религии.

— Каким образом?

— Я не совсем поняла. Он мало говорил об этом. Очевидно, дальнейшие откровения развивают и дополняют некоторые традиционные представления, а это пугает церковных пастырей. Они считают, что их представления в дополнени­ях не нуждаются.

— Вот оно что!

— Сам-то он считает, — продолжала Чарлина, — что Рукопись ничуть не противоречит церковным основам. Скорее, она проясняет то, что подразумевают духовные истины. Он уверен, что пастыри церкви убедились бы в этом, если бы вспомнили, что жизнь — великая тайна, и испытали бы последующие откровения.

— А сказал он тебе, сколько всего этих откровений?

— Нет. Он только упомянул Второе. Он сказал, что оно объясняет события недавней истории и уточняет смысл пре­ображения.

— А подробнее он не говорил?

— Нет, не успел. Он сказал, что ему надо идти, что у него дело. Мы договорились встретиться у него дома через не­сколько часов. Когда я пришла, он еще не вернулся. Я про­сидела там три часа, но так его и не дождалась. В конце кон­цов, мне пришлось уйти, чтобы не опоздать на самолет.

— И что же, ты так и не говорила с ним больше?

— Нет. Мы больше не виделись.

— А официальные инстанции не подтвердили существования Рукописи?

— Нет.

— И когда это всё было?

— Около полутора месяцев назад.

Несколько минут мы ели в молчании. Наконец Чарлина подняла глаза и спросила:

— Ну, так что ты об этом думаешь?

— Не знаю, что и думать, — честно ответил я. Мне трудно было поверить в то, что люди могут радикально изменить­ся. С другой стороны, меня потрясла мысль, что может существовать Рукопись, толкующая о таких вещах.

— А он не показал тебе списка или хотя бы выдержек?

— Нет. У меня нет ничего, кроме собственных записей. Мы снова помолчали.

— Послушай, — сказала она, — а ведь я думала, что ты придёшь в восторг от этих мыслей.

Я посмотрел на нее.

— Видишь ли, без доказательств поверить в такое трудно. Она снова широко улыбнулась.

— В чем дело? — спросил я.

— Дело в том, что я сказала то же самое.

— Кому, священнику?

— Да.

— И что он ответил?

— Он сказал, что доказательство состоит в переживании.

— Что бы это значило?

— Это значит, что истинность Рукописи подтверждается нашим собственным внутренним опытом. Когда мы глубоко погрузимся в себя и осознаем, как протекает наша жизнь в данный исторический момент, мы сразу увидим, что идеи рукописи осмысленны и справедливы. — Она поколебалась. —
Ты согласен, что в этом есть смысл?

Я задумался. Есть ли в этом смысл? Действительно ли каж­дый испытывает ту же неудовлетворенность жизнью, что и я, и верно ли, что наша неудовлетворенность проистекает из простого озарения, простого осознания, появившегося за последние тридцать лет, — осознания того, что жизнь — это нечто большее, чем мы думаем, нечто выходящее за преде­лы повседневного опыта?

— Не знаю, — ответил я, наконец. — Думаю, мне нужно время, чтобы осмыслить это.

Я спустился в сад, разбитый перед рестораном, и стал позади кедровой скамейки, обращенной к фонтану. Справа от меня загорались и гасли огни аэропорта, ревели двигате­ли реактивного самолета, готового взлететь.

— Какие красивые цветы! — проговорила Чарлина у меня за спиной. Я повернулся и увидел, что она подходит ко мне по дорожке, любуясь петуниями и бегониями, окаймляющими площадку со скамейками.

Она остановилась рядом, и я притянул ее к себе. Я вспоминал... Несколько лет назад, когда мы оба жили в Шарлотсвилле, штат Вирджиния, мы часто проводили вечера за разговорами — в основном обсуждали научные теории и проблемы психологического роста.

Мы любили эти разговоры и нравились друг другу. Но наши отношения так и остались платоническими, и сейчас я удивлялся этому.

— Я просто выразить не могу, — сказала она, — до чего приятно снова тебя видеть!

— Мне тоже, — ответил я. — Так многое вспоминается.

— Как ты думаешь, почему мы потеряли друг друга из виду? — спросила она.

Ее вопрос пробудил во мне воспоминания о нашей пос­ледней встрече. Мы стояли у моей машины и прощались. Я возвращался в свой родной город, меня переполняли замыс­лы. Меня ждала новая работа: я собирался заниматься с деть­ми — жертвами жестокого обращения.

Мне казалось тогда, что я знаю, как помочь этим детям выйти из замкнутого кру­га воспоминаний и реакций на пережитое, которые меша­ли им жить. Но время показало, что я не смог ничего добить­ся. Пришлось мне признать свою беспомощность.

Я и до сих пор не знаю, как может человек преодолеть свое прошлое. Это было шесть лет назад. Думаю, что полученный опыт пошёл мне на пользу. Но я чувствовал потребность идти дальше. Только вот куда? Для чего?

Изредка я вспоминал Чарлину — мои тогдашние представления о природе детской травмы многим были обязаны ей. И вот, она снова была ря­дом, и беседовать с ней оказалось так же интересно, как раньше,

— Наверное, потому, что я был полностью поглощен работой, — ответил я.

— Я тоже. Работая в газете, не соскучишься. У меня про­сто не было времени на воспоминания.

Я сжал ее плечо.

— Знаешь, Чарлина, я ведь успел забыть, как чудесно с тобой разговаривать, как легко и непринужденно чувствуешь себя с тобой!

Она улыбнулась и кивнула.

— Да, — сказала она, — а я, поговорив с тобой, всегда чувствовала прилив энергии!

Я собирался ответить, но тут заметил, что побледневшая Чарлина обратила тревожный взгляд в сторону ресторана.

— Что с тобой? — спросил я и тоже посмотрел туда. Не­ сколько человек, беседуя, шли к стоянке автомобилей. Ничего необычного я не заметил. Я снова повернулся к Чарлине. Она казалась встревоженной и смущенной.

— Что с тобой? — повторил я.

— Там, за первым рядом автомобилей... Видишь человека в серой рубашке?

Я снова посмотрел на стоянку. Из ресторана вышло еще несколько человек.

— Которого?

— По-моему, его уже там нет, — сказала она, вглядевшись. — Те люди, за соседним столиком, которые видели вора, укравшего мой портфель, сказали, что он был с бородкой, лысоватый и в серой рубашке. По-моему, я видела его только что у автомобилей. Он смотрел на нас.

Тревога Чарлины передалась мне. Сказав, что сейчас вер­нусь, я подошел к стоянке, стараясь не отходить слишком далеко. Никого подходящего под описание предполагаемо­го вора я не увидел.

Когда я вернулся к скамейке, Чарлина наклонилась к мо­ему уху и почти прошептала:

— Послушай, а вдруг всё дело в Рукописи? Может, этот человек решил, что я вывезла из Лимы копию, и взял мой портфель, чтобы ее вернуть?

Мы возвратились в ресторан и вызвали полицию. Маши­на явилась очень быстро, и мы рассказали, что произошло. В течение двадцати минут полицейские проверяли все авто­мобили, а потом сказали, что у них больше нет времени. Зато они пообещали проверить всех пассажиров на борту Чарлининого самолета.

Когда полицейские уехали, мы с Чарлиной вернулись к фонтану.

— О чем мы говорили, — спросила она, — перед тем, как я увидела этого человека?

— О тебе и обо мне, — ответил я. — Чарлина, почему ты решила увидеться со мной и рассказать обо всем этом? Она, кажется, растерялась.

— Понимаешь... Там, в Перу, когда священник рассказывал о Рукописи, мне почему-то всё время вспоминался ты.

— Неужели?

— Тогда я как-то не задумалась об этом, — продолжала она, — но и позже, когда я вернулась в Вирджинию, ты приходил мне на ум каждый раз, когда я размышляла о Рукопи­си. Я не раз хотела тебе позвонить, да так и не собралась.

Я сейчас лечу в Майами, получила туда назначение. И вот, представь себе, уже в самолете я узнала, что здесь будет двух­часовая посадка. Ну, тут уж я позвонила сразу, как только мы сели.

Прослушала твой автоответчик — ты, правда, просил звонить на озеро лишь по важным делам, но я всё-таки, ре­шила рискнуть.

Я смотрел на нее, не зная, что думать.

— Конечно, — сказал я наконец, — я рад, что ты позвонила.

Чарлина посмотрела на часы.

— Уже поздно. Мне пора возвращаться в аэропорт.

— Я тебя отвезу, — предложил я.

Мы подъехали к главному зданию аэровокзала и подошли к месту посадки. Я внимательно смотрел по сторонам, но ничего подозрительного не заметил. Посадка в самолет уже началась, и один из тех полицейских, что приезжали в рес­торан, внимательно наблюдал всех пассажиров.

Мы подо­шли к нему, и он сказал, что видел всех пассажиров с биле­тами, и среди них нет никого, отвечающего описанию вора. Мы поблагодарили его, и когда он ушел, Чарлина с улыб­кой повернулась ко мне.

— Ну что же, мне пора. — Мы обнялись. — Вот мой телефон. Давай на этот раз поддерживать связь.

— Послушай, — сказал я. — Я хочу, чтобы ты была поосторожнее. Если что, сразу зови полицию.

— Не беспокойся обо мне, — ответила она. — Всё будет хорошо.

Мы посмотрели друг другу в глаза.

— Что ты думаешь делать по поводу Рукописи? — спросил я.

— Не знаю. Следить за новостями, наверное. Может, что-нибудь просочится.

— А если ее скроют?

Она снова широко улыбнулась.

— Так я и знала! Ты уже на крючке. Я же говорила — это то, что тебе нужно. Что будешь делать?

Я пожал плечами.

— Наверное, попробую что-то разузнать.

— Ладно. Если что-то выяснишь, сообщи мне.

Мы попрощались еще раз, и она зашагала прочь. Я смот­рел ей вслед. Один раз она обернулась и помахала мне, по­том исчезла в коридоре, ведущем на посадку. Я вернулся к машине и поехал прямиком к себе на озеро — правда, при­шлось по дороге остановиться для заправки.

Дома я немного посидел в качалке на крыльце. Пели ци­кады, квакали древесные лягушки, а в отдалении слышался голос козодоя. Лунный серп почти касался воды, и колеблю­щаяся на воде серебристая дорожка тянулась прямо ко мне...

Да, рассказ Чарлины меня заинтересовал. Только вот по­верить в скорое преображение человечества мне было труд­новато. В свое время я, как и многие другие, отдал дань со­циальным исканиям шестидесятых и семидесятых годов, да и духовные интересы восьмидесятых не оставили меня рав­нодушным.