Повисло молчание, затем Салли спросила:
— Вы ещё не решили, что будете делать?
— Нет ещё, — ответила Ада.
— Вы ещё не готовы вернуться домой? — спросила Салли.
— Домой? — переспросила Ада, на мгновение смутившись, так как всё лето у неё было ощущение, что никакого дома у неё нет.
— В Чарльстон, — пояснила Салли.
— Нет. Я ещё не готова, — ответила Ада.
— У вас есть какие-нибудь известия из Чарльстона?
— Нет. Но я ожидаю, что письмо, которое я только что получила у мистера Пика, может внести ясность, как обстоят мои денежные дела. Кажется, оно от поверенного моего отца.
— Вскройте его и посмотрите, о чём оно, — предложил Эско.
— Не могу заставить себя. На самом деле всё, что оно скажет мне, — это есть ли у меня деньги на жизнь. Оно не скажет мне, где я окажусь через год или что мне делать с собой. Эти вопросы беспокоят меня больше всего.
Эско потер ладони и улыбнулся.
— Тогда я единственный человек в округе, который может вам помочь, — сказал он. — Есть поверье, что если взять зеркало и посмотреть в него, держа над колодцем, то можно увидеть своё будущее.
Ада тотчас оказалась у колодца. Она наклонилась над его мшистым краем в позе, которую нельзя было назвать достойной или удобной, — изогнувшись назад и расставив ноги для равновесия. Она держала ручное зеркало над лицом, повернув его под таким утлом, чтобы видеть поверхность воды.
Ада решила обратиться к предсказанию судьбы, чтобы пополнить свои знания о местных обычаях и чтобы найти хоть какое-то средство от уныния. Она всё время была погружена в мрачное раздумье о прошлом — да так долго, что с радостью воспользовалась случаем воспротивиться сложившейся привычке, заглянуть вперёд и думать о будущем, хотя и не ожидала увидеть ничего, кроме воды на дне колодца.
Она потопталась, чтобы найти лучшее положение на утрамбованной земле двора, и посмотрела в зеркало. Белое небо над ней было затянуто прозрачной дымкой, яркой, как жемчуг или как серебряное зеркало. Тёмная листва стоящих вокруг дубов обрамляла небо, дублируя деревянную рамку зеркала, в которое пристально смотрела Ада, изучая с его помощью чёрную шахту колодца позади себя, чтобы увидеть, что ждёт её в жизни. Крут колодезной воды глубоко на дне был вторым зеркалом. Он отражал сияние неба и был окаймлён тут и там веточками папоротника, растущими между камнями.
Ада постаралась сосредоточить внимание на зеркале, но яркое небо за ним отвлекало её внимание. Она была ослеплена светом и тенью, беспорядочными бликами и отражениями. Все они падали с разных сторон, их было слишком много, чтобы можно было сосредоточиться. Различные образы накладывались друг на друга, пока она не почувствовала головокружение; ей показалось, что она упадёт сейчас назад, нырнёт головой в колодец и утонет там и небо будет далеко над ней и последним, что она увидит, будет яркий круг, сияющий в темноте, словно полная луна на ночном небосклоне.
Голова у неё закружилась, она потянулась свободной рукой к каменной стенке колодца, чтобы опереться. И тогда на мгновение всё вокруг застыло, и там, в зеркале, и в самом деле появилось какое-то изображение. Оно было как плохо сделанный дагерротип, неясный в деталях, неконтрастный, зернистый. Она увидела круг яркого света с каймой листвы по краям. Возможно, намёк на дорогу, идущую через коридор деревьев под уклон. В центре этого круга — чёрный силуэт человека, идущего по дороге, но образ был слишком смутным, чтобы определить, приближается тот или удаляется. Но куда бы этот человек ни направлялся, что-то в его осанке говорило о твёрдой решимости. «Что это означает, мне надо следовать за ним или ждать его?» — подумала Ада.
Затем снова началось головокружение. Колени у неё подогнулись, и она упала на землю. Всё поплыло у неё перед глазами. В ушах звенело, в голове крутились строчки псалма «Странствующий путник». Она подумала, что упала в обморок, но вдруг кружение вокруг неё прекратилось. Она посмотрела, не заметил ли кто-нибудь, что она упала, но Салли и Эско сидели занятые работой, не замечая ничего вокруг. Ада поднялась и направилась к крыльцу.
— Видели что-нибудь? — спросил Эско.
— Не совсем, — ответила Ада.
Салли бросила на неё быстрый взгляд, взялась было снова за бобы, потом передумала и сказала:
— Вы побледнели. Вам нехорошо?
Ада старалась слушать, но не могла сосредоточиться на голосе Салли. Перед ней всё ещё маячил тёмный силуэт, а в ушах звучали прекрасные фразы псалма: «Странствую по этому миру внизу. Нет ни трудностей, ни усталости, ни опасности в той волшебной стране, к которой я иду». Она была уверена, что тот человек был важен для неё, хотя не могла сопоставить с тем силуэтом чьё-либо лицо.
— Так вы видели что-нибудь в колодце или нет? — спросила Салли.
— Я не уверена, — ответила Ада.
— Она выглядит бледной, — сказала Салли, обращаясь к Эско.
— Это просто поверье, — отозвался Эско. — Я и сам, бывало, смотрел в колодец, но никогда ничего не видел.
— Да, — сказала Ада. — Не было ничего.
Но она не могла выбросить эту картину из головы. Лес. Дорога, идущая через него. По ней идёт человек. Такое чувство, будто она должна за ним следовать. Или ждать.
Часы пробили четыре раза монотонно и резко, словно столкнулось лезвие мотыги с молотком.
Ада поднялась, собираясь идти, но Салли заставила её сесть. Она потянулась и приложила тыльную сторону ладони к её щеке.
— Вы совсем холодная. Вы ели что-нибудь сегодня? — спросила она.
— Что-то ела, — ответила Ада.
— Бьюсь об заклад, что не слишком много, — сказала Салли. — Пойдёмте со мной, я дам вам что-нибудь с собой.
Ада прошла за ней в дом. Внутри пахло стручковым перцем и сухими травами, которые висели рядами вдоль длинного коридора, заготовленные для сдабривания различных закусок, соусов и солений, которыми так славилась Салли. Повсюду — вокруг каминной полки, дверных косяков и зеркал — висели банты из красных лент, и стойка перил посреди холла была выкрашена красными и белыми полосами, словно столб перед цирюльней.
В кухне Салли подошла к буфету и вытащила глиняный горшочек с ежевичным вареньем, его горлышко было залеплено пчелиным воском. Она вручила его Аде со словами:
— Хорошо намазать на печенье к чаю.
Ада поблагодарила, но не сочла нужным говорить, что она не мастерица печь печенье. Уже стоя на пороге, она пригласила Эско и Салли зайти к ней, если они окажутся возле лощины Блэка. Она пошла прочь, неся в руках шаль и горшочек с вареньем.
Старая тропа, пересекающая хребет и ведущая в лощину Блэка, начиналась примерно в пятистах ярдах от фермы и круто поднималась вверх, удаляясь от реки. Вначале Ада шла через редкий лесок из молодых дубов, гикори и тополей, выросших на месте вырубки, затем, ближе к хребту, через не тронутый лесорубами лес, где огромные деревья этих же пород росли вперемешку с елями, тсугой и тёмными пихтами. На земле беспорядочно валялись сваленные деревья в различной стадии гниения. Ада поднималась вверх по тропе и вскоре поймала ритм шага, соответствующий мелодии «Странствующего путника», всё ещё звучавшей у неё в голове. Смелые, бодрые строки этого гимна придавали ей уверенность, хотя она немного боялась смотреть вперёд на тропу из страха, что из леса вдруг выйдет какой-нибудь неясный призрак.
Добравшись до гребня хребта, она отдохнула там, присев на выступающий из земли камень. Отсюда хорошо просматривалась речная долина. Внизу она видела реку и дорогу, а справа белый блик на зелёном фоне — церковь.
Она повернулась и посмотрела в другом направлении, вверх и вперёд, на Холодную гору, бледно-серую, казавшуюся такой далёкой, затем вниз — на лощину Блэка. С этого расстояния её дом и поля не производили впечатления заброшенных, напротив, казались свежими и ухоженными. И окружали их её леса, её хребты, её ручей. Здесь всё росло быстро, как в джунглях, и она знала, что, если она останется здесь, ей понадобится помощь, иначе поля и двор вскоре зарастут сорняками, низким кустарником и молодой порослью, пока дом не исчезнет в зарослях, как заколдованный замок из «Спящей красавицы». Хотя она сомневалась, что найдётся какой-нибудь достойный человек, готовый наняться к ней на работу, поскольку никто не захочет работать даром.
Ада сидела и мысленно набрасывала границы своей фермы. Когда её взгляд обежал вокруг и вернулся в начальную точку, земля, заключённая в этих границах, оказалась довольно существенной частью мира. Каким образом эта земля стала её собственностью, всё ещё оставалась для неё загадкой, хотя она могла вспомнить каждый шаг, который привёл к этому.
Они с отцом приехали в горы шесть лет назад в надежде, что Монро получит облегчение от туберкулёза, который медленно трудился над его лёгкими до тех пор, пока он не стал пачкать кровью до полудюжины носовых платков в день. Чарльстонский доктор, возлагавший надежды на чудодейственную силу холодного свежего воздуха и моциона, порекомендовал Монро хорошо известный высокогорный курорт с прекрасным столом и горячими минеральными источниками. Но ему пришлась не по вкусу идея жить в спокойном тихом месте в окружении состоятельных людей с их многочисленными болезнями. Вместо этого он отыскал в горах церковь своего вероисповедания, где не было священника, считая, что полезная деятельность окажет на него более благотворное лечебное воздействие, чем дымящаяся серная вода.
Они немедленно выехали на поезде в Спартанберг, главную железнодорожную станцию в северной части штата, — лишённый благ цивилизации город, расположенный у самой стены гор. Они пробыли там несколько дней, живя в некоем подобии гостиницы, пока Монро не нанял погонщиков мулов, чтобы перевезти их имущество через Голубой хребет в городок под названием Холодная Гора. В скором времени Монро купил экипаж и лошадь, и ему, как всегда, повезло с покупкой. Он натолкнулся на человека, натирающего до блеска лакированный верх превосходного нового кабриолета. Вдобавок у этого человека имелся крепкий мерин, как раз под стать экипажу. Монро купил и то и другое без раздумий, вынув деньги из бумажника и отсчитав их на жёлтую мозолистую ладонь владельца экипажа. Это заняло несколько мгновений, но, как только Монро расплатился, у него оказался лихой экипаж, так необходимый для священника, который вынужден постоянно разъезжать по всему округу.
Таким образом, приобретя средство передвижения, они, опередив свой багаж, двинулись сначала к городку Бривард, где не было даже гостиницы, лишь меблированные комнаты. Они покинули его в голубом предрассветном сумраке. Это было прекрасное весеннее утро, и, когда они проезжали через город, Монро сказал: «Уверяю тебя, к ужину мы уже будем в Холодной Горе».
Мерину, кажется, нравилась увеселительная прогулка. Он шагал бодро, и лёгкий экипаж ехал на удивление быстро; блестящие спицы двух его высоких колёс жужжали от скорости хода.
Они ехали всё время вверх в течение этого солнечного утра. С обеих сторон к обозной дороге примыкали тенистые заросли, она петляла, то поднимаясь, то опускаясь, пока не привела в узкую долину. Голубое небо превратилось в узкую полоску над тёмными склонами. Они дважды пересекли верхний рукав Френч Брод и однажды проехали так близко от водопада, что холодная россыпь брызг смочила их лица.
Ада прежде не видела других гор, кроме скалистых Альп, и не вполне понимала, как возникает этот удивительный растительный ландшафт, где каждая расщелина и скала поросли деревьями и кустарником, что так разительно отличалось от скудной растительности песчаной равнины. Раскидистые кроны дубов, каштанов и пирамидальных тополей смыкались, создавая полог, сквозь который не проникал солнечный свет. Ближе к земле шли непроходимые заросли азалии и рододендрона, создавая подлесок, плотный, словно каменная стена.
Ада также удивлялась жалким и запущенным дорогам этой местности. Настолько плохи были эти изрезанные колеями проселочные дороги по сравнению с широкими песчаными трактами равнины, что казалось, они были протоптаны скотом, а не проложены человеком. Дорога становилась всё уже с каждым поворотом, пока Аде не стало ясно, что скоро она исчезнет совсем, оставив их блуждать в дикой местности, такой же бездорожной и бездонной, как та, которая возникла, когда Бог впервые произнёс: «Девственный лес».
Монро был в прекрасном настроении для человека, совсем недавно перенёсшего кровотечение. Он смотрел по сторонам так, словно был приговорён и жил под страхом смерти, стараясь запомнить каждую складку земли и каждую тень от зелёной ветки. Время от времени он громко декламировал строчки из Вордсворта, пугая мерина. Когда они обогнули склон холма и остановились, увидев открывшуюся вдали бледную панораму плоскогорья, он прокричал:
Нет зрелища пленительней! И в ком
Не дрогнет дух бесчувственно-упрямый
При виде величавой панорамы.[11]
Позже, после полудня, когда небо затянулось мутными облаками, принесёнными восточным ветром, они сделали остановку среди рощицы черных пихт в том месте, где дорога входила в Обозное ущелье. Отсюда она волнующе ныряла вниз и следовала вдоль сбегающего в долину шумного притока Голубиной реки. Перед собой они видели громаду Холодной горы, поднимающейся вверх более чем на шесть тысяч футов; её вершина была затянута тёмными облаками и белыми полосами тумана. Между ущельем и горой протянулась дикая пересечённая местность крутых откосов и теснин. У этого унылого места Монро снова вспомнил своего любимого поэта и прокричал:
Безумствуя, речная быстрина
Нам головы кружила; в небесах
Парили облака свободной стаей.
Покой и непокой и тьма и свет —
Всё словно одного ума творенье
И словно одного лица черты.
О, грозные, таинственные знаки!
Своей рукой их начертала вечность:
Начало, и конец, и бесконечность.[12]
Ада смеялась, целовала Монро в щеку и думала: «Я бы последовала за этим стариком даже в Либерию, если бы он позвал».
Затем Монро заметил на небе тревожные облака и поднял сложенный до этого верх экипажа из окрашенного в чёрный цвет и навощённого холста, такой угловатый, что, когда ткань натянулась на каркас, он стал похож на крыло летучей мыши. Холст был совершенно новый и потрескивал при движении экипажа.
Монро опасался дождя и дал волю коню. Взмыленный мерин пустился вперёд, радуясь, что дорога идёт под уклон. Вскоре, однако, она так круто пошла вниз, что Монро вынужден был натянуть вожжи, чтобы кабриолет не наехал на ляжки лошади.
Хлынул дождь, и сразу стало темно. Не было ни лунного света, ни лучика из окошка какого-нибудь гостеприимного дома. Город Холодная Гора был где-то впереди, но они не знали, насколько далеко. Они ехали в этой темноте, доверившись лошади, полагая, что она не свалится нечаянно с какого-нибудь каменистого обрыва. Отсутствие даже одинокой хижины указывало на то, что они всё ещё далеко от города. По-видимому, они неправильно рассчитали расстояние до него.
Дождь лил косыми струями, попадая на их лица, так что верх экипажа служил плохой защитой. Лошадь шла опустив голову. Они продвигались по дороге от поворота к повороту, и ни на одном не было указателя. У каждой развилки Монро просто сворачивал наугад.
Позже, глубокой ночью, они подъехали к темной церкви, стоявшей на холме над дорогой и рекой. Они спрятались там от дождя и заснули, растянувшись на скамьях, не снимая промокшей одежды.
Утро было туманное, но с появлением солнца туман быстро рассеялся. Монро поднялся, с трудом разогнув члены, и вышел наружу. Ада услышала его смех и затем голос: «Благодарю тебя, Господи, за твоё могущество».
Она вышла к нему. Он стоял перед церковью, улыбаясь и указывая на дверь. Она обернулась и прочитала табличку: «Собрание Холодной Горы».
— Как это ни странно, мы приехали домой, — сказал Монро.
Тогда это прозвучало сентиментально, и Ада восприняла слова Монро с некоторой долей скептицизма. Все их друзья в Чарльстоне высказывали мнение, что горный край — это самая варварская часть мироздания, где так много странностей, бросающих вызов утончённым чувствам; место пустынное, унылое и дождливое, его жители вырастают мрачными и суровыми, склонными к грубому насилию, даже несмотря на свою сдержанность. Только мужчины из джентри носят нижнее белье, а женщины любого сословия кормят своих детей грудью, незнакомые с цивилизованным занятием кормилиц. Собеседники Ады заявляли, что жители гор недалеко ушли от кочевых дикарских племён.
Спустя неделю после своего приезда, когда они с Монро стали обходить с визитами настоящих и потенциальных членов прихода, Ада обнаружила, что жители гор и впрямь были странными, хотя не в том смысле, как это предсказывали в Чарльстоне. Во время визитов они столкнулись с тем, что эти люди были очень обидчивы и сдержанны и в большинстве своём скучны. Они часто вели себя так, как словно их оскорбили, хотя ни Ада, ни Монро не могли понять, каким образом. Они жили в своих усадьбах, и казалось, что они постоянно ожидают нападения. Когда к ним приходили с визитом, только мужчины выходили на порог; иногда Монро и Аду приглашали в дом, иногда нет. Ада находила эти визиты пугающими, и ей казалось, что заходить в дом даже хуже, чем оставаться во дворе.
Дома внутри были тёмными даже в ясный день. Там, где на окнах были ставни, они не открывались. Там, где висели занавески, они были задёрнуты. В домах странно пахло — не грязью, нет, скорее кухней, животными и работающими людьми. Ружья стояли в углах и висели на крючках над каминной полкой или дверью. Монро без умолку говорил, представляя себя и объясняя своё видение церковной миссии, рассуждая о теологии и убеждая посещать молитвенные собрания и службу. В течение всего разговора люди сидели на стульях, глядя на огонь. Многие были необуты и выставляли босые ступни без тени смущения. По их поведению можно было подумать, что они сидят в одиночестве. Они смотрели на огонь, не говоря ни слова, с бесстрастными лицами, словно не слышали речи Монро. Когда он обращался к ним с прямым вопросом, они долго обдумывали его и отвечали иногда короткими уклончивыми фразами, а чаще просто бросали на него короткий резкий взгляд, как будто тот сам по себе должен был выразить всё то, что они желали сказать. В этих домах были и другие обитатели. Ада слышала, как они ходят в комнатах, но они не хотели выходить к ним. Она подозревала, что это были женщины, дети и старики. Всё это выглядело так, словно жители гор считали мир за пределами своей лощины таким ужасным, что боялись запачкаться от любого соприкосновения с чужеземцами и полагали, что всех, кроме знакомых и родни, лучше считать врагами.
После таких визитов у Ады и Монро всегда оставался неприятный осадок, и, когда они катили по дороге в кабриолете, Монро говорил о невежестве и придумывал стратегию его искоренения. Ада просто ощущала вращение колёс, скорость их отступления и смутную зависть к людям, которые, кажется, совершенно равнодушны ко всему тому, чему они с Монро придают большое значение. Эти люди, очевидно, совершенно по-другому подходят к пониманию жизни и живут полностью в своём собственном мире.
Самое величайшее поражение Монро как миссионер потерпел позже, в конце лета, и было оно связано с Салли и Эско. Один человек из прихожан, по имени Миз, сказал Монро, что Суонджеры погрязли в невежестве. Эско, по словам Миза, едва умел читать и не продвинулся в понимании прошлого дальше сотворения мира. Бог создал свет — это первое и последнее, что он твёрдо усвоил. Салли Суонджер и того меньше знает, сказал Миз. Они оба считают Библию магической книгой и пользуются ею для гадания, как цыгане. Они открывают её наугад и затем тычут пальцем в страницу стараясь разгадать значение слов в этом месте. Они расценивают это как предсказание и ведут себя так, будто получили божественное предначертание. Если Бог сказал идите, они идут. Если Он сказал следовать чему-то, они следуют. Если Он сказал убей, Эско берет топор и идёт на поиски молодой курицы. Несмотря на своё невежество, они жили припеваючи с тех пор, как заняли широкую полосу на дне лощины, где земля была такой чёрной и плодородной, что растила сладкий картофель длиной что твоя ладонь, единственное, что требовалось от них, — выполоть сорняки. Они сделаются полезными членами общины, если только Монро сможет пролить на них свет знания.
Итак, Монро отправился с визитом, и Ада вместе с ним. Они сидели в скромной гостиной; Эско сгорбился и наклонился вперёд, в то время как Монро пытался втянуть его в разговор о вере. Но Эско мало что сообщил о себе и своей вере. Монро не обнаружил никаких признаков религии, кроме культа животных, деревьев, камней и погоды. Эско был этаким старым реликтовым кельтом — вот какое Монро сделал заключение; некоторые представления Эско о мире очень походили на верования шотландских горцев.
Воспользовавшись такой уникальной ситуацией, Монро попытался объяснить основные постулаты истинной религии. Когда они дошли до Святой Троицы, Эско оживился и сказал: «Три в одном. Как индюшачья лапа».
Затем, убедившись, что Эско всё же не уловил сути того, что он рассказывал, Монро поведал историю Христа с божественного рождения до кровавого распятия на кресте. Он включил в свой рассказ все известные детали и, стараясь излагать просто, призвал всё красноречие, на которое был способен. Закончив, он откинулся на спинку стула в ожидании, что тот скажет.
Эско спросил:
— Вы говорите, это было давным-давно?
Монро сказал:
— Две тысячи лет, если считать, что это «давным-давно».
— Да уж, я бы сказал, давненько это было, — пробормотал Эско. Он взглянул на свои руки, на то место, где кисть соединялась с запястьем. Затем согнул пальцы и посмотрел на них критически, словно изучая новый инструмент. Он обдумывал рассказ некоторое время, потом спросил:
— И что, этот парень погиб, чтобы спасти нас?
— Да, — подтвердил Монро.
— Из-за того, что мы такие скверные, и всего прочего?
— Да.
— И они спокойно сделали с ним то, что сделали? Прибили ему руки к перекладине и всё остальное?
— Да, именно так, — подтвердил Монро.
— Но вы говорите, что эта история произошла много сотен лет назад? — спросил Эско.
— Примерно.
— Так сказать, много воды с тех пор утекло.
— Очень много.
Эско усмехнулся, как будто разгадал загадку, встал, хлопнул Монро по плечу и сказал:
— Ну, нам остаётся только надеяться, что всё это было не так.
В тот же вечер дома Монро составил план, как ему наилучшим образом наставлять Эско в истинной вере и спасти его от язычества. Ему даже в голову не пришло, что над ним подшутили, что его попытки обнаружить невежество Эско были так очевидны с того момента, как он вошёл к нему во двор, что могли нанести смертельную обиду. И он, конечно, не предполагал, что, вместо того чтобы захлопнуть дверь перед его носом, или выплеснуть на него помои из ведра, или направить на него дробовик за нанесение такого оскорбления, Эско, добрая душа, просто находил удовольствие в том, чтобы продемонстрировать перед Монро как можно больше невежества, которое тот стремился в нём обнаружить.
Эско никому не рассказывал, что произошло. Его, казалось, вовсе не заботило, знает или не знает Монро истинное положение вещей, которое заключалось в том, что они с женой были глубоко верующими баптистами. Так случилось, что Монро сам способствовал распространению этой истории, выспрашивая имена других людей, таких же невежественных, как Эско. Ему казалось странным, что люди воспринимают эту историю с юмором, что они поджидают его на выходе из лавки или на речной дороге и просят рассказать её. Они с нетерпением ждали, когда он повторит последнюю фразу Эско, как это свойственно людям, которым нравится ещё раз услышать удачную шутку. Когда Монро не завершал рассказ этой фразой, они произносили её сами, чувствуя, очевидно, что иначе история останется незавершённой. Это продолжалось до тех пор, пока Салли наконец не проявила сострадание и не рассказала Монро, как над ним подшутили и почему.
Монро в течение нескольких дней после этого ходил подавленным из-за розыгрыша, который учинило над ним всё поселение. Он сомневался, что сможет когда-нибудь занять здесь подобающее место, пока Ада наконец не сказала:
— Я думаю, что, поскольку мы получили урок этикета, нам следует вести себя в соответствии с ним.
После этого всё встало на свои места. Они отправились к Суонджерам, попросили у них прощения и после этого стали друзьями, приглашали их на обед и сами у них обедали; и вскоре, очевидно, чтобы исправить проделку Эско, Суонджеры вышли из баптистской общины и присоединились к церкви.
В тот первый год Монро сохранял их дом в Чарльстоне, и они жили в сыром домике приходского священника на берегу реки, в котором так сильно пахло плесенью в июле и августе, что закладывало нос. Затем, когда стало ясно, что изменение климата благотворно подействовало на лёгкие Монро и что община наконец отнеслась к нему благосклонно и готова принять его, он решил остаться окончательно. Он продал дом в Чарльстоне и купил лощину у семьи Блэков, которые вдруг решили переехать в Техас. Монро понравился окружающий живописный пейзаж, расположение участка, ровное и открытое дно лощины, больше двадцати акров расчищенных и огороженных полей и пастбищ. Ему понравилась прерываемая хребтом и ложбиной дуга лесистых гор, которые поднимались вверх к Холодной горе. Понравилась вода из родника, такая холодная, что даже летом от неё ломило зубы, с чистым нейтральным вкусом камня, из недр которого родник бил.
И особенно ему нравился дом, который он там построил, главным образом, потому, что тот воплощал его веру в будущее, в то, что он проживёт ещё по крайней мере несколько лет. Монро собственноручно нарисовал план нового дома и наблюдал за его постройкой. И дом удачно вписался в окружающий ландшафт; снаружи он был обшит белыми досками, изнутри тёмными резными панелями, по всему фронтону шла глубокая веранда, кухонная пристройка расширяла дом сзади, в гостиной имелся большой широкий камин, и в каждой спальне стояла печь, что было редкостью в горах. Бревенчатый домик Блэков, стоявший в нескольких ярдах от нового дома на склоне холма по направлению к Холодной горе, стал жилищем для наёмных работников.
Когда Монро купил лощину, хозяйство было полностью самоокупаемым, но Монро вскоре всё пустил на самотёк, так как никогда не стремился к тому, чтобы ферма приносила доход. В этом не было необходимости, как он полагал, так как деньги продолжали поступать от его чарльстонских вложений в рис, индиго и хлопок.
Очевидно, деньги больше не будут поступать — Ада поняла это, когда, оторвавшись от созерцания своих владений, вытащила письмо из книги и прочитала его. Вскоре после похорон она написала другу и поверенному Монро в Чарльстоне, известила о смерти отца и попросила сообщить ей о её финансовом положении. В письме, которое она получила, содержался ответ на её просьбу. Оно состояло сплошь из осторожных фраз и предостережений. В нём говорилось о войне, которая, похоже, затягивается, об эмбарго, о различных других последствиях того, что наступили тяжёлые времена, и о воздействии этих последствий на доход Ады, который будет сокращаться практически почти до нуля, по крайней мере, пока война удачно не закончится. В случае же неблагоприятного окончания войны Ада вообще ни на что не может рассчитывать. Письмо заканчивалось предложением продолжить управление имуществом Монро, поскольку Ада не имеет достаточного опыта и лишена возможности возложить эти обязанности на себя. В письме содержался деликатный намёк, что это требует трезвых расчётов и таких познаний, которыми Ада не обладает.
Она поднялась, сунула письмо в карман и направилась по тропе вниз, в лощину Блэка. В свете того, что настоящее виделось ей довольно угрожающим и неизвестно, какие страшные события могут ожидать её в будущем, Ада спрашивала себя, где ей найти мужество, чтобы не утратить надежду. Выйдя из-под больших деревьев, растущих на граде, она обнаружила, что туман растаял или его унесло ветром. Небо было чистым, и Холодная гора вдруг показалась близкой настолько, что, казалось, до неё можно было дотянуться рукой. День клонился к закату, солнце спускалось вниз и через два часа должно было закатиться за горы, дав начало бесконечным сумеркам высокогорья. Белка застрекотала на Аду с высокой ветки гикори, когда она проходила под деревом, и осыпала её шелухой от орехов.
Добравшись до старой каменной стены, которая отмечала конец верхнего пастбища. Ада снова решила отдохнуть. Это было приятное место, один из её самых любимых уголков на ферме. Лишайник и мох росли на стене, так что она казалась очень старой, хотя это было не так. Один из старших Блэков, по-видимому, начал складывать её из камней, когда пытался очистить поле под пашню, но бросил через двадцать футов — в этом месте стену продолжала изгородь из жердей. Стена шла с севера на юг, и на склоне солнечного дня её западная сторона была тёплой от послеполуденного солнца. Возле неё росли яблони с золотистыми, очень вкусными плодами, и несколько рано созревших яблок лежали в высокой траве. На сладкий запах гниющих яблок прилетели пчелы и жужжали в солнечном свете. Стена возвышалась не над широкой панорамой, а просто над тихим уголком лесистого участка, зарослями ежевики и двумя большими каштанами. Ада подумала, что это самое прекрасное место, которое она когда-либо видела. Она расположилась на траве у основания стены, свернула шаль как подушку и подложила под голову. Затем вынула из кармана книгу и начала читать главу «Как ловят чёрных дроздов» и следующую за ней «Как летают чёрные дрозды»[13].
Она полностью погрузилась в чтение, увлечённая рассказом о войне и беззаконных деяниях, пока не заснула в лучах клонящегося к закату солнца под жужжание пчёл.