Великий князь Михаил Павлович. Худ. Д. Доу. 1820‑е гг.
Михаил Павлович довольно редко являлся на заседания, и сидел на них, закрыв лицо листом бумаги. По его ходатайству приговоренный к смертной казни Кюхельбекер был помилован – казнь заменили 15‑летним заключением в крепостях, а в 1835 году, тоже по просьбе Михаила Павловича, этот срок был сокращен на 5 лет. Великий князь прислал узнику прекрасную медвежью шубу, в которой тот и проделал свой путь от крепости Свеаборг до сибирского Баргузина.
Как видно из этого, милосердие Михаила Павловича доходило до того, что он спас жизнь тому, что покушался на его жизнь. В день восстания великий князь честно и до конца исполнил свой долг, а затем, когда опасность миновала, как истинно русский воин проявил милосердие к побежденным.
С воцарением Николая I Михаил Павлович получил множество новых должностей. Уже в декабре 1825 года он был назначен генерал‑инспектором по инженерной части, а также членом Государственного совета, где мог присутствовать, когда был свободен от военных дел. Главное в его жизни назначение произошло в два приема. В 1826 году он стал командующим Гвардейским корпусом. Официальным командиром гвардии все еще оставался живущий в Варшаве цесаревич Константин, который занимался только своим варшавским отрядом. 25 июня 1831 года Михаил Павлович стал командиром Гвардейского корпуса, а также главным начальником всех сухопутных военно‑учебных заведений. Кроме того, в 1844 году он стал еще и командиром Гренадерского корпуса, и всю жизнь продолжал управлять всей артиллерией. Его приказы были подписаны: «Генерал‑фельдцейхмейстер Михаил».
Возглавляя гвардию, Михаил Павлович совершил два больших похода, и побывал в боях, под огнем. В 1828 году он командовал Гвардейским корпусом в Русско‑турецкой войне. При осаде крепости Браилов великий князь приказал часовому удалиться, встал на его место и стоял под обстрелом, делая важные наблюдения. Когда он покинул опасную зону и часовой вновь занял свое место, около него разорвалось турецкое ядро, и солдат был ранен.
Рядовой Л.‑гв. Литовского полка. Литография Л. Белоусова. Около 1831–1833 гг.
В 1831 году во время Польской кампании железная дисциплина и соблюдение требований устава, насаждаемые великим князем, строгая выучка войск сыграли свою положительную роль. Михаил Павлович не был выдающимся полководцем, но при этом, что очень важно, и не считал себя таковым. Неукоснительное соблюдение воли государя, храбрость, патриотизм, чувство долга, скромность, отсутствие личных амбиций, заботливое отношение к солдатам помогали ему благополучно командовать войсками и не жертвовать ими понапрасну. Участник этой войны, офицер Л.‑гв. Егерского полка Петр Александрович Степанов писал: «…все его распоряжения отличались точностью и спокойствием. Каждый начальник знал, куда ему идти и что делать. Поэтому мы отправлялись на разведку, в передовые караулы и в самое сражение, как на маневры, как на ученье. Помню, когда в эту войну мне пришлось первый раз быть в деле, я сам себя спрашивал: „Неужто это сражение?" Части двигались стройно, равняясь в ногу, останавливались по команде и тотчас выравнивались, цепи соблюдали линии – словом, все по уставу.
Трубач Л.‑гв. Уланского Его Высочества великого князя Михаила Павловича полка в 1836–1846 гг.
…Скржинецкий, сделав со всею польскою армиею внезапное нападение на Гвардейский корпус, не застал великого князя врасплох; его приняли твердо и каждый шаг стоил полякам обильной крови. Михаил Павлович медленным, подчас победоносным отступлением заманивал поляков вовнутрь и тем самым давал время фельдмаршалу Дибичу отрезать сообщение польской армии с Варшавой (надо сказать, что Дибич недостаточно торопился). Гвардейский корпус пользовался каждою хорошею местностию для задержания наступающего. Под Якацом мы видели на возвышении, как великий князь поехал в цепь, осматривал ее расположение и оставался там не только до пушечного, но и до ружейного огня. Небольшая свита, бывшая при нем, уговорила его возвратиться к своему месту».[66]
Михайловский дворец. Акварель К.П. Беггрова. 1832 г.
Под Снядовым, где было решено дать сражение, гвардия была полна решимости и уверенности в успехе. Михаил Павлович объезжал войска, говорил с солдатами. Но поляки так и не вступили в бой. В течение всего маневра гвардии военные действия ограничивались стычками и перестрелками. Великий князь подробно расспрашивал всех поступавших раненых, заботился об их размещении, посылал им белье, докторов, раздавал по 100 и 200 рублей. Когда у него не было своих денег, он занял 2000 рублей у своего адъютанта Ростовцева.
Великий князь Михаил Павлович (справа) и наследник цесаревич. Рис. неизв. худ. кон. 1830‑х гг. Ошибочно считается портретом Николая I с адъютантом
После штурма Варшавы, в котором участвовали охотники (добровольцы) из числа солдат и офицеров гвардии, великий князь выдал каждому из них по червонцу, а раненым охотникам – по 4 червонца.
За Польскую кампанию Михаил Павлович был награжден шпагой с надписью: «За храбрость» с лаврами и алмазными украшениями, а также званием генерал‑адъютанта. С тех пор при любой форме он носил аксельбант, а на эполетах – вензель императора.
Летом 1832 года, после дозволения офицерам носить усы не только в кавалерии, но и во всех полках, усы появились и у государя, и у великого князя, которые, по словам генерала Гринвальда, «были больше пехотинцами, чем кавалеристами». С этого времени окончательно сложился внешний облик Михаила Павловича, который запомнился современникам. Обладая столь же огромным ростом, как и император Николай, великий князь Михаил Павлович был от природы несколько сутуловат, но это с избытком искупалось идеальной военной выправкой и таким же совершенным владением всеми строевыми и ружейными приемами. Лейб‑егерь Степанов так описывает внешность своего любимого начальника: «Как сейчас, вижу его перед собою, высокого, плотно и хорошо сложенного, несколько сутуловатого, с густыми, светло‑русыми, отчасти рыжеватыми усами и бакенбардами по свежему лицу. Вид его воинственно строг и суров, но добрые голубые глаза, в которых часто искрятся веселость и юмор, говорят, что за этой личиной суровости живет высокая, теплая, даже мягкая душа».[67]
С наступлением длительного мирного периода 1832–1848 годов жизнь Гвардейского корпуса приобрела стабильность и постоянство. Командуя гвардией, великий князь по‑прежнему требовал железной дисциплины, беспрекословного подчинения, четкого строевого шага и виртуозных перестроений. Еще в молодости он стал грозой всех караулов. Ежедневно он объезжал все караулы в Петербурге и за малейшие неисправности арестовывал всех караульных начальников, а на следующий день отмечал в приказе все замеченные упущения. Один из старых солдат Л.‑гв. Московского полка, фельдфебель Павел Петров вспоминал: «Великий князь Михаил Павлович сам поверял караулы, да еще на извозчика сядет, да откуда‑нибудь из‑за угла, чтобы его не заметили. А попробуй только прозевай его – так и унтер‑офицера сейчас разжалует, и офицера на гауптвахту, и всем достанется. Тогда бывало, один часовой на платформе стоит, а человека 3 или 4 махальных на всех углах. Редкий караул был, чтобы кому не нагорело здорово».[68]
Была у великого князя и другая, так сказать, страсть – к точному соблюдению формы одежды в Петербурге. Каждый день он выходил на прогулку, словно на охоту, вылавливать на улицах офицеров, одетых не по форме, и отправлять их на гауптвахту. Как писал офицер Л.‑гв. Егерского полка Карцев, «зоркий до невероятия, он заметит и пуговицу, случайно пришитую головами орла вниз; издали, бывало, завидишь его большую треугольную шляпу с черным султаном в виде елочки – отляжет от сердца, когда вовремя успеешь спустить шинель с плеча, приложить руку к шляпе и спокойно вынести этот взгляд, разом окидывающий с головы до ног, и когда почувствуешь возможность продолжать путь. Но и при таком, казалось, благополучном исходе встречи нельзя было считать ее законченною; великий князь иногда на другой или третий день, при собрании у него полковых командиров, адъютантов и представлявшихся, передавал командиру полка, в котором служил встретившийся, прибавляя слова: „Ты с него взыщи“».[69]
Офицер Л.‑гв. Преображенского полка Колокольцев отзывался примерно так же, подчеркивая исключительность грозного командира Гвардейского корпуса и его принадлежность к николаевской эпохе: «Боже сохрани встретиться с великим князем Михаилом Павловичем – это была такая беда… ибо такою грозою оказывался великий князь Михаил Павлович по отношению военного сословия, в настоящее время этого себе представить невозможно; и могут помнить только те, которые в те времена жили и служили».[70]
История Л.‑гв. Финляндского полка отмечает: «Особенно грозны были смотры великого князя Михаила Павловича. Когда батальоны в назначенные дни шли в манеж на этот экзамен, то, надо правду сказать, на сердце у батальонных командиров было очень нехорошо».[71]
Таков был официальный облик великого князя, продиктованный его высокой должностью и большой ответственностью. И его легендарная строгость находит свое объяснение. Михаил Павлович жил в то время, когда это качество являлось залогом дисциплины, порядка и всеобщего благоденствия, считалось, что именно оно развивает у солдат чувство подчиненности начальникам всех рангов, преданность престолу и Отечеству, исключает возможность бунта; у кадет, юнкеров и офицеров воспитывает чувство долга и искореняет «вредный дух», всю армию превращает в послушную и грозную силу.
Опять не в ногу. Акварель А. Заранека. 1840 г.
Всегда помня о 14 декабря 1825 года, великий князь считал дисциплину не средством для воспитания, а главной целью всего воинского строя, чтобы усиленными требованиями службы отвратить от «либеральных мечтаний».
Штаб‑офицер и обер‑офицер Л.‑гв. 1‑й Артиллерийской бригады. Нач. 1830‑х гг. Литография Л. Белоусова
Великий князь старался выдавать себя за человека, мало знакомого с наукой, и посещая классы вверенных ему военноучебных заведений, часто говорил: «Ученость не мое дело». Этим он делал уступку времени, когда все начальство дичилось образованных офицеров, помня о декабристах. (Как видно из этого, кроме прямого вреда, их восстание принесло и косвенный, растянувшийся на годы.) Однако при этом Михаил Павлович много сделал для образования молодых людей, понимая, что армия без этого не может существовать: создавал условия для поступления в академию, заботился о кадетских корпусах, об артиллеристах и инженерах, которым больше всего требовались знания в науках.
Один из любимцев великого князя, офицер Л.‑гв. Преображенского полка Гавриил Петрович Самсонов, восхищался даже его строгостью: «Великий князь Михаил Павлович был примером для всех и во всех отношениях. Кто не знал его доброго сердца, его справедливого отношения к старшим и младшим, и, наконец, его безграничной и непоколебимой преданности своему монарху! Строго держал нас великий князь, всех взыскивая за самые незначительные провинности, и в особенности со своих любимцев, чтобы все знали, что на службе любимцев нет и не должно быть. Мне, как любимцу, попадало очень часто и я за это очень благодарен…
Никто не обсуждал его распоряжений – так беззаветно мы ему верили, и такую любовь к себе поселил он среди нас своими поступками. Правда, если великому князю приходилось сознавать свою ошибку, он немедленно ее исправлял, отнюдь не признавая себя непогрешимым».[72]
Строгость великого князя часто бывала напускной. В царствование Николая I умение сделать подчиненному свирепый разнос считалось необходимым для начальников всех рангов. Михаил Павлович, с одной стороны, отличался добротой и веселостью, с другой – имел обостренное чувство долга, и бывало, что по служебной необходимости ему приходилось по‑актерски разыгрывать вспышки начальственного гнева. Об это знали только наиболее близкие люди, которым он доверял и открывался. Преображенец Самсонов приводит такой случай, происшедший в 1834 году, когда еще будучи подпрапорщиком гвардейской школы, он был приглашен великим князем во дворец обедать, кататься на лодке по каналам сада и развлекать дочь Михаила Павловича: «Вскоре доложили великому князю, что приехал вытребованный им командир учебного саперного батальона, который накануне занимал караулы, и мы отправились в кабинет. Выходя к этому полковнику, великий князь сказал мне:
– Посмотри, как я его распушу!
И действительно, распушил так, что у бедного немца (полковник был немец, фамилии его я не помню) коленки затряслись. Указав на найденные беспорядки, великий князь, возвышая постепенно голос, закончил свой выговор словами:
– Да я вас, милостивый государь, пошлю туда, куда Макар телят не гонял, куда ворон костей не заносил! Извольте идти.
Перепуганный полковник от страха едва двери нашел.
– Каково я его отделал? – спросил меня, смеясь, великий князь.
Мне было очень жаль полковника, и у меня невольно сорвалось с языка:
– Слишком сильно. Он, бедняга, едва на ногах устоял.
Его высочество строго посмотрел на меня, показал пальцем на язык и внушительно мне погрозил».[73]
Штаб‑офицер Учебного саперного батальона в 1826–1828 гг.
Лейб‑егерь Степанов, еще один любимец, писал столь же восторженно: «Кто видел его только перед фронтом, в исполнении обязанностей, тот его боялся, кто знавал его ближе, тот уже не боялся, а кому случалось быть в частных сношениях с великим князем, тот не мог его не полюбить. Вообще во всем его существе являлось полнейшее отсутствие всякого эгоизма. Вся жизнь его, с немалою долею огорчений и несчастий, посвящена была неусыпным трудам, и физическим, и моральным, работе для всех, для службы, но не для себя… У Михаила Павловича была не простая страсть к фронту, а высокая страсть к точному исполнению своих обязанностей; он хвалился тем, что он первый и самый верный подданный своего государя; он говаривал, что он метла, которая выбрасывает все дурное, что его обязанность состоит в неуклонном доведении вверенных ему частей до такого состояния, чтобы государь видел только хорошее, чтобы государь был доволен. „Пусть меня ненавидят – и обожают государя“, – говаривал он».[74]
Великий князь Михаил Павлович в санях. Акварель А. Заранека. 1843 г. Ошибочно считается портретом Николая I
Вне службы, в кругу своих приближенных или молодежи, великий князь был прост, доступен, добродушен, сыпал шутками и каламбурами, а выходя на службу, словно делался другим человеком. Как‑то раз он вместе с генералом П.П. Ланским возвращался из‑за границы, и поэтому оба были одеты в штатское платье. В то время русским военным полагалось всегда и везде быть только в форме, чтобы ни на минуту не забывать о своей принадлежности к военному сословию и беречь честь мундира. У офицеров единственными неформенными вещами были только домашний халат с мягкими туфлями, шароварами, колпаком или феской, и охотничий костюм. Выходная одежда – круглая шляпа, фрак или сюртук, жилет, панталоны – носились только в частных заграничных путешествиях. Историограф великого князя Божерянов пишет: «Великий князь Михаил Павлович ехал в экипаже с генералом Ланским, приветливый и веселый. На пограничной станции они должны были оба надеть военную форму. Генерал Ланской переоделся скорее и ожидал великого князя в комнате, куда его высочество пришел в военном сюртуке с фуражкою в руках. Подойдя к зеркалу, великий князь раскланялся и сказал: „Прощайте, Михаил Павлович". После этих слов он тотчас поднял плечи, нахмурил брови и уже оставался таким, каким его знало большинство в России».[75]
Лица, хорошо знавшие великого князя, замечали, что если он, отчитывая подчиненного, смотрит ему в глаза, то сердится на самом деле, а если смотрит вверх, то только напускает на себя сердитый вид. Все его наказания офицерам носили отеческий характер. Человек остроумный, любивший смелые шутки, он часто слышал их от провинившихся, и нередко уменьшал наказание или даже прощал его. Его доброе сердце смягчалось, если гвардейский офицер, совершивший шалость, сам приходил с повинной. Современники оставили в воспоминаниях массу примеров.
Многие офицеры любили ходить по Театральной улице, что за Александринским театром, – здесь завязывались и развивались их романы с актрисами и балеринами, за что она и получила название «улицы любви». К одному из таких волокит, офицеру Л.‑гв. Уланского полка Волкову, великий князь в театре прислал своего адъютанта князя Волконского со словами: «Его высочество поручил вам сказать, что вы шалопайничаете, ничего не делаете и только таскаетесь по „улице любви“. Великий князь постоянно вас там встречает». Волков ответил: «Доложите великому князю, что он, стало быть, сам часто по ней ездит, а у него дел побольше, чем у меня». Михаил Павлович, узнав об этом, только посмеялся.
Великий князь часто встречал на Невском проспекте старого отставного офицера, всегда навеселе и в самой дрянной шляпе. Наконец он остановил его и спросил: «Отчего на тебе такая ветхая шляпа?» – «Нет денег». Великий князь пожаловал ему на шляпу 25 рублей. Старый гуляка купил шляпу за рубль, а остальные деньги принялся пропивать. Вскоре Михаил Павлович опять встретил его пьяным и строго посмотрел на него. Офицер виновато проговорил, коснувшись рукой новой шляпы: «Вот, купил». Великий князь ответил: «Да, я вижу, что водку пил».
Во время одного из петербургских наводнений при спуске с Поцелуева моста на Большую Морскую улицу образовалась большая лужа, куда упал пьяный солдатик Л.‑гв. Измайловского полка, сильно выпивший со своим земляком. На его беду, на мосту показался великий князь Михаил Павлович. Солдатик при виде столь высокого начальства попытался встать, но не смог, и лежа отдал честь, сняв с головы фуражку. Собравшиеся зеваки уже оплакивали участь измайловца, но Михаил Павлович решил дело по велению своего доброго сердца. Он приказал полицейскому отвести солдата в полк и передать приказ оставить его без наказания, поскольку солдат «хоть пьян, да умен».
Подпоручик Л.‑гв. Гренадерского полка князь Волконский выехал в город на санях, одетый не по форме. При встрече с экипажем великого князя успел скрыться благодаря своему лихому рысаку. В полк был послан запрос, и полковой командир, собрав офицеров, спросил, не убегал ли кто из них от великого князя. Волконский честно признался. Михаил Павлович не только не наказал его, но даже поблагодарил за честность, прибавив: «Хорошая у тебя лошадь».
Великий князь всегда смеялся над врачами. Уровень развития медицины был тогда еще невысок, неграмотность многих медиков была предметом общих насмешек. Как‑то раз, вернувшись из‑за границы, Михаил Павлович посетил Л.‑гв. Преображенский полк и спросил полкового штаб‑лекаря Дьяконенко: «Ну что, коновал, много без меня переморил солдат?». Врач смело ответил: «Я, ваше высочество, меньше морю солдат, чем вы вашими смотрами на Царицыном лугу». Великий князь, смеясь, обратился к окружающим, указывая на Дьяконенко: «Каков – все такой же!».
В другой раз один офицер представлялся великому князю по случаю убытия в отпуск по болезни. Михаил Павлович спросил: «Чем вы больны?» – «Печенью, ваше высочество», – ответил офицер, прикладывая руку к левому боку. «А где у вас печень?» – «Здесь, ваше высочество», уверенно сказал офицер, похлопывая себя по левому боку. Великий князь тут же вызвал старшего доктора Гвардейского корпуса Наумовича, со словами: «Пожалуйте сюда, посмотрите, что у вас делают полковые медики: этому офицеру дали свидетельство о болезни печени, а он указывает, что у него печень и, следовательно, болезнь, в левом боку, и вы пропустили это свидетельство». Поднялась большая суматоха, но офицер отделался легко, он только был лишен отпуска.
Главный гвардейский медик Наумович был, по воспоминаниям, человек небольшого ума и неглубоких познаний, но зато честный и усердный. Михаила Павловича всегда забавляло внешнее сходство врача с Наполеоном. Будучи в особенно хорошем расположении духа, великий князь заставлял Наумовича надеть шляпу по форме, скрестить руки на груди и выставить правую ногу вперед, как статуя Наполеона на Вандомской колонне.
Барабанщик и знаменосец Л.‑гв. Московского полка. Литография Л. Белоусова. Около 1828–1833 гг.
Как командир Гвардейского корпуса, великий князь Михаил Павлович старался быть заботливым отцом для всей гвардии. Постоянно заботясь о здоровье нижних чинов, он часто отправлял старшего врача объезжать казармы полков, отделять слабых и посылать их в деревню или в отпуск. После каждого удачного смотра полкам давался отдых от 3 до 10 дней. Строго наблюдали за тем, чтобы пища была вкусной и обильной. Адъютанты великого князя неожиданно появлялись на кухнях, пробовали пищу, и обо всем докладывали его высочеству. В дни больших смотров пища давалась улучшенная. В случае сырой погоды сразу же отдавалось распоряжение надеть набрюшники. Великий князь прилагал все усилия, чтобы солдат был сыт, хорошо одет, не измучен службой, желая этим скрасить многолетнюю жизнь в казармах. Ротные артели жили богато, многие роты имели капитал по 4000 рублей серебром. Выходя в отставку, солдат получал значительную сумму денег на первое время.
Одной из главных заслуг великого князя была его огромная благотворительная деятельность в военной среде. Солдатам он раздавал деньги за удачные смотры и за отличие в боях. Каждый офицер, уезжая в отпуск по болезни, и особенно по ранению, получал от него негласное пособие. Михаил Павлович не знал счета деньгам, когда речь шла о пособии нуждающимся или денежных наградах солдатам за храбрость или за ранение. Императрица Мария Федоровна оставила младшему сыну капитал в 4 миллиона рублей. В течение нескольких лет вся эта сумма была потрачена на Гвардейский корпус. Сам же великий князь жил скромно. Любой известный ему исправный офицер имел право писать ему с просьбой о материальной помощи. Письма контролировались начальниками, которые пропускали тех, кто действительно по‑настоящему нуждался, но все равно таких писем было очень много. Случалось, что Михаил Павлович оказывал помощь человеку даже против его воли. Великий князь имел записную книжку, в которую заносил только потраченные суммы, без имен тех, кому помог. Щедрость его доходила до таких размеров, что гофмейстер его двора иногда вынужден был отказывать, ссылаясь на расстроенность сумм.
Многие современники в разных вариантах пересказывали случай, когда некий гвардейский офицер, севший играть в карты и проигравший казенную сумму накануне ревизии, в отчаянии решился приехать в Михайловский дворец и открылся дежурному адъютанту Бибикову. Несмотря на позднюю ночь, тот доложил великому князю о несчастье. Михаил Павлович отсчитал нужную сумму и, передавая деньги адъютанту, сказал: «Отдай ему и не смей мне никогда называть его имени – иначе я, как корпусной командир, отдам его под суд; скажи, что я помогаю ему, как частное лицо».
Великий князь Михаил Павлович. Гравюра Иордана. 1830‑е гг.
Постоянная раздача денег великим князем привела к тому, что уже в 1836 году от его 4 миллионов не осталось ничего. Но тем же летом, во время Красносельских маневров, Михаил Павлович просил своего адъютанта Толстого поздравить его: «Я счастливейший из людей: государь приказал отпускать ежегодно по 300 000 рублей для раздачи нуждающимся офицерам. Теперь опять можно будет помогать беднякам. Слава Богу!».[76]
Случалось великому князю помогать не только деньгами, но даже авторитетом своей особы спасать жизнь. Один кавалерист явился к Михаилу Павловичу и поведал, что его товарищ хочет лишить себя жизни из‑за неудачной любви. Он влюблен в одну девушку, она отвечает взаимностью, но ее родители категорически не согласны на брак. На другой день великий князь сам выступил в роли свата, и родители невесты не смоги отказать жениху, получившему такого высокого покровителя.
В 1845 году великий князь встретил в Петербурге на улице отпускного поручика Л.‑гв. Уланского полка своего имени без сабли. Михаил Павлович объявил ему строгий выговор и отправил на гауптвахту с приказанием по отбытии ареста немедленно возвращаться в свой полк, стоявший в Новгороде. На другой день великий князь узнал от главного врача Гвардейского корпуса, что улан приехал в отпуск к внезапно и тяжело заболевшей матери, и бросился отыскивать врача, забыв надеть саблю. Михаил Павлович тут же освободил улана от ареста и продлил ему отпуск до выздоровления матери.
Конечно, любовь и уважение гвардии к Михаилу Павловичу были хотя и массовые, но не всеобщие; не мог такой человек нравиться всем. Среди восторженных отзывов современников особняком стоят воспоминания офицера Л.‑гв. Саперного батальона Владимира Ивановича Дена: «Великий князь придирался к офицерам; слава Богу, никогда лично не обращался ко мне, но зато, когда только мог, приказывал отправлять меня на гауптвахту. Читая это, можно подумать, что я кутил, предавался шалостям и т. д. – ничуть не бывало, я был скромнее 15‑летней девочки, и по сие время не могу себе объяснить, чем я мог навлечь на себя гонение великого князя».[77]
Великий князь Михаил Павлович и великая княгиня Елена Павловна. Литография Шмида. 1830‑е гг.
Такие слова были настолько непохожими на традиционные отзывы гвардейских офицеров, что издатели мемуаров даже сделали особое примечание, где напомнили читателю, что вообще‑то Михаил Павлович отличался добротой и справедливостью. Не понимая причин плохого отношения великого князя к нему, Ден невольно сам проговаривается о них в предыдущих строках, из которых мы узнаем, что в период своей учебы он во внеслужебное время «переодевался в партикулярное платье и таким образом избегал усиленной ходьбы и случайной встречи с начальством, в особенности с великим князем Михаилом Павловичем, в то время наводившем ужас на всех военных».[78]
Далее следует второе невольное признание: «Скучно и однообразно… прошли почти два года; в начале декабря 1839 года я выдержал офицерский экзамен с грехом пополам и 28 января 1840 года, в день рождения великого князя Михаила Павловича, я был произведен в офицеры».[79]
В то время все юнкера, кадеты, пажи, кондукторы должны были, как и солдаты в строевом головном уборе, при встрече на улице с офицером вставать «во фрунт», а при форме в фуражке – снимать ее. Петербург был не таким уж большим городом, и Михаил Павлович или его адъютанты вполне могли неоднократно замечать на Невском знакомое лицо молодого человека, который надевал штатское платье, чтобы не отдавать честь офицерам и самому великому князю. А если этот человек еще и офицерский экзамен сдал «с грехом пополам», то, конечно, великий князь не мог смириться с тем, что он попал в такую престижную часть, как Л.‑гв. Саперный батальон. Автор записок утверждает, что гвардейские саперы не видели никаких проявлений доброты великого князя к ним. Справедливости ради стоит заметить, что впоследствии Ден превратился в исправного офицера и даже стал флигель‑адъютантом.
Великий князь Михаил Павлович в лагере Л.‑гв. Гусарского полка. Неизв. худ. около 1845–1849 гг.
Чрезвычайно высоко ценя честь носить гвардейский мундир, Михаил Павлович, бывало, говорил нерадивым выпускникам Школы гвардейских подпрапорщиков: «Вы, маменькины сынки, недоучившись, выходите в армию, в надежде, что вас переведут в гвардию. Я вам отвечаю, что вам гвардии не видать как своих ушей!».[80]
Офицер гатчинских кирасир князь Александр Михайлович Дондуков‑Корсаков, отношение которого к великому князю было противоречивым, оставил интересный отзыв о том, как Михаил Павлович смотрел на гвардейских офицеров, желающих повоевать на Кавказе: «Когда я явился к великому князю откланиваться перед отъездом на Кавказ, в приемной зале, где обыкновенно собирались все представлявшиеся и почти все гвардейские командиры, он обратился ко мне с гневом, упрекая, что оставляю гвардию, что не хочу служить честно, а только „шалаберничать“, и когда я что‑то возразил, он окончательно разругал меня. Сконфуженный вышел я от этого неожиданного приема. Таковы были понятия великого князя о кавказской службе – идеалом его была гвардия».[81]
