Изнутри, глазами пациента, все выглядело немного по-другому. Во-первых, он не располагал внешней картинкой, поскольку веки его были закрыты. Во-вторых, не мог чувствовать, потому что находился под наркозом. И в-третьих, о чем мы знаем так мало, внутри были слышны голоса, и образы сменяли друг друга как в калейдоскопе, мысли медленно перетекали одна в другую; внутри, в глубине, узнать о которой можно только, попав туда самому.
Внутри была Вера. Пока во внешнем мире все внимание было приковано к ее телу и органам, к полученным повреждениям, Вера находилась совсем в другом месте. В одиночестве. Со связкой ключей и телом повешенной. И с белым как мел ребенком, который чернилами скорби выводил на руке: «Так не должно было быть… не должно было быть…»
Снаружи, далеко-далеко, словно гигантский бункер из белоснежного камня, располагалась огромная больница «Седершюкхюсет» с рядом горящих окон. В темноте недалеко от парковки стоял одинокий длинноволосый мужчина. Глазами он искал окно, на котором мог бы остановить взгляд.
Внезапно свет в выбранном им окне погас.
* * *
В то утро над парком Гласблосарпаркен стоял глухой звон, как будто ветер опустил на людей траурный венок из росы. Одноглазая Вера умерла. Их любимая Вера умерла. Ее свет погас сразу после полуночи вслед за тем, как отказали разорванные органы. Врачи сделали все, что смогли, с профессиональной точки зрения. Когда Верин пульс превратился в узкую полосу, медсестры уже были рядом с ней. До самой смерти.
Они стекались в парк, молча, один за другим, кивали друг другу, привставали со скамеек и опускались обратно. Редактор газеты тоже пришел. Вера много лет продавала газеты. Он сказал пару трогательных слов об уязвимости и о Вере как о живом источнике тепла. Все кивали и соглашались. Потом снова погрузились в свои мысли.
Их любимая Вера умерла. Та, которая так никогда и не дошла до цели, не почувствовала настоящую жизнь. Которая боролась с призраками, живущими у нее в голове, с подавленными детскими воспоминаниями — и никогда не могла с собой справиться. Теперь ее не стало.
Она больше никогда не будет стоять в лучах заходящего солнца и смеяться своим внезапным хрипловатым смехом или горячо спорить о плохом отношении к тому, что она называла «действительностью заплутавших». Снегоуборочная машина отслужила свой срок.
Йелле вошел в Гласблосарпаркен незамеченным и сел на скамейку на окраине парка. В этом ясно выражалась его двоякая потребность: я здесь, в отдалении, не подходите. Он не знал, почему пришел сюда. Вернее, знал. Здесь сидели единственные люди, которым известно, кто такая Вера Ларссон. Избитая насмерть женщина из северной части Уппланда. Больше никого нет. Кто бы волновался или горевал. Кроме сидящих здесь на разбросанных по парку скамейках.
Сборище выброшенных на обочину развалюх. И он. Тот, кто занимался с ней любовью, видел, как она уснула, трогал ее белые шрамы и ушел. Как трусливая крыса.
Йелле снова встал.
В конце концов он решился. Сначала наугад искал какую-нибудь закрытую лестничную площадку или чердак, место, где мог бы побыть один. Но в итоге выбор пал на его старый сарай у озера. В нем он был уверен. Там никто его не потревожит. Там он напьется.
Йелле никогда не напивался. В последний раз он пробовал крепкий алкоголь много лет назад. Сегодня он занял денег в редакции и купил водку и четыре банки крепкого пива. Должно хватить.
Он примостился на полу. Пара здоровущих крыс вытолкнула одну из планок, и Йелле почувствовал затхлый запах влажной земли. Он положил на пол коричневые картонки и кое-где прикрыл их газетами: вполне достаточно для этого времени года. Зимой он жутко замерзал, как только засыпал.
Йелле посмотрел на свои руки. Тощие, с длинными тонкими пальцами. «Больше похожи на когти», — подумал он, когда обхватил ими первую банку. За ней последовала вторая. Затем к уже выпитому Йелле подбавил еще несколько глотков водки. К тому моменту, когда только начал пьянеть, он успел повторить вопрос пять раз, тихо:
— Какого черта я ушел?
Не найдя ответа, он немного изменил вопрос и произнес уже громче:
— Какого черта я не остался?
И похожая формулировка пять раз кряду, и один и тот же ответ:
— Понятия не имею.
После третьего пива и пятого глотка водки появились слезы. Тяжелые, они медленно ползли по шероховатой коже. Йелле плакал.
Можно плакать, потеряв что-то или не получив чего-то. Можно плакать по многим причинам, пустяковым или глубоко трагическим, или вообще без причины. Люди плачут, когда какое-то мимолетное чувство распахивает окно в прошлое.
У слез Йелле была конкретная причина. Одноглазая Вера. Но он знал, что есть нечто более глубокое: развод с женой, несколько пропавших друзей и прежде всего — пожилая женщина на смертном одре. Мама. Которая умерла шесть лет назад. Йелле сидел у ее кровати в доме престарелых. Ее накачанное морфием умирающее тело мирно лежало под тонким одеялом, а он держал ее за руку, похожую на скрючившуюся птичью лапку. Но Йелле почувствовал, как рука вдруг сжалась, увидел, что мамины веки приоткрылись, и услышал, как с тонких обветренных губ слетело несколько слов. Он совсем близко наклонился к ее лицу, ближе, чем когда-либо за долгие годы, и услышал, что она сказала. Каждое слово. Каждое предложение. Потом она умерла. А он лежит сейчас тут и плачет…
Когда опьянение постепенно загнало его в ловушку болезненных воспоминаний, Йелле закричал, а когда сознание снова нарисовало дым, огонь и окровавленный гарпун, он начал орать.
* * *
Он без проблем переключался с французского на португальский. Французский — в левом мобильном, португальский — в правом. Он сидел в своем изысканном кабинете директора на самом верху на Свеавэген, откуда открывался вид на могилу Пальме.[18]
Старинный объект ненависти в его кругах. Не могила, а мужчина, загнанный туда пулей. Улоф Пальме. Когда появились сообщения об убийстве, Бертиль Магнуссон сидел в ночном клубе «Александра» в компании Латте и парочки таких же веселых господ — консерваторов, как и он.
— Шампанское! — закричал Латте, и они стали пить шампанское.
И пили его всю эту долгую ночь.
Прошло уже двадцать пять лет, а убийство по-прежнему не раскрыто. Что Бертиля ни капли не расстраивало. Он вел переговоры с Конго. Владелец земли недалеко от Валикале потребовал материальную компенсацию неприемлемых размеров. У местного португальского шефа возникли проблемы. Французский представитель фирмы хотел, чтобы они удовлетворили требования, но Бертиль не соглашался.
— Я позвоню главнокомандующему в Киншасе.
Он позвонил и заказал время для телефонного разговора с еще одним мутным дельцом. Заартачившийся владелец земли не был серьезной проблемой для Бертиля. В конце концов, все можно решить. По-хорошему или по-плохому. К сожалению, ни один из этих способов не подходил для его настоящей проблемы. Для записи разговора.
Бертиль сделал вывод, что отследить звонки Вента невозможно. Этот путь закрыт. В общем, он не знал, звонил ли Вент из-за границы или из Швеции. Но он предполагал, что Вент хочет каким-то образом установить с ним контакт. Раньше или позже. А иначе какой смысл в записи? К такому выводу пришел Бертиль.
Поэтому он позвонил Ка Седовичу. Очень надежному человеку. Бертиль попросил его проверить все отели, мотели и хостелы в Стокгольме и окрестностях на предмет пребывания там Нильса Вента. Если он, конечно, сейчас в Швеции. Но Бертиль опасался, что это холостой выстрел. Даже если Вент в Швеции, он мог не останавливаться в отеле. Во всяком случае, под своим настоящим именем.
Что же у него на уме?
* * *
«Красивая женщина», — заключила Оливия. Хорошо выглядит, должно быть, пользовалась успехом, когда работала в эскорте в юные годы. Жила за счет привлекательного лица и тела. Оливия перемотала чуть вперед. Она сидела за кухонным столом, просматривая на ноутбуке интервью, которым поделилась с ней Ева Карлсен. Интервью с Джеки Берглунд. Его записали в бутике в районе Ёстермальм. «Необычное & Привычное» на Сибиллегатан. Типичный в своем роде и для этого района бутик. Игривые детали интерьера вперемешку с неприлично дорогой брендовой одеждой. Магазинчик-прикрытие, как его называла Ева, прикрытие другой деятельности Джеки. «Ред Вельвет».
Интервью было записано несколько лет назад. Ева задавала вопросы, и из ответов на них становилось понятно, что Джеки сама управляет магазином. Оливия вышла в Интернет, чтобы проверить. Магазин по-прежнему существует, под тем же названием и на том же месте. И с той же владелицей — Джеки Берглунд.
«Было бы неплохо посетить его», — решила Оливия. Она досмотрела интервью до конца. Еве удалось вывести Джеки на разговор о ее прошлом в качестве работницы эскорт-услуг. Джеки не стыдилась этого; наоборот, для нее это был способ выживания. Она уверенно отрицала тот факт, что оказывала и сексуальные услуги.
— Мы были как гейши, утонченные спутницы, которых приглашали на всякие мероприятия и ужины, чтобы придать обстановке торжественность; вдобавок мы устанавливали контакты.
Про контакты она заговаривала несколько раз. Когда Ева попыталась выяснить, какого рода были эти связи, Джеки ответила крайне неопределенно. Если не сказать ушла от ответа. Она считала это личным делом.
— Это были деловые контакты? — спросила Ева.
— А какие еще могут быть?
— Дружеские.
— И те, и те.
— У вас они сохранились?
— Частично.
Вот в таком духе. По крайней мере, для Оливии было очевидно, чего добивалась Ева: она хотела выяснить, были ли эти контакты клиентами. Клиентами не бутика, а другой сферы, для которой бутик был прикрытием. Для «Ред Вельвет», эскорт-бизнеса Джеки.
Но Джеки так легко не проведешь. Она чуть ли не смеялась, когда Ева в четвертый раз попыталась выпытать информацию о клиентах. Улыбка мгновенно исчезла, когда Ева задала следующий вопрос:
— Вы ведете реестр клиентов?
— Клиентов магазина?
— Нет.
— Не совсем вас понимаю.
— Реестр клиентов другого вашего бизнеса, который поставляет эскорт-услуги. «Ред Вельвет».
Оливия не понимала, как Ева отважилась задать такой вопрос. Она еще больше зауважала журналистку. Очевидно, сама Джеки недоумевала, как у той хватило духу. Ее взгляд, устремленный на Еву, принадлежал совершенно другому миру. Запретному. Взгляд этот сразу напомнил Оливии о предупреждении, сделанном Евой. За такой женщиной не стоит шпионить. Особенно если тебе двадцать три и за спиной у тебя ничего нет, если говорить честно. И ты считаешь себя Туре Свентоном.[19]
Оливия не могла не улыбнуться себе самой, смотря прямо в камеру ноутбука. Вдруг она вспомнила о немецкой полиции, которая изобрела вирус, способный взламывать компьютер и регистрировать все, что происходит перед камерой.
Девушка чуть опустила крышку.
* * *
Уже почти наступила полночь, когда Йелле проснулся в своем сарае. Медленно, мучительно, со слипшимися веками и большой улиткой во рту. Одолеваемый сильным похмельем и испачканный блевотиной. Как так вышло, он совсем не помнил. Потихоньку приподнявшись, Йелле прислонился к одной из стен. Он видел, как между досками струится ночной свет. В голове было мутно. Он сидел так довольно долго, чувствуя, как его заливает. Изнутри. Горячая волна ярости разливалась по грудной клетке и поднималась в голову. Йелле почти ничего не видел. Вдруг он резко встал на ноги. С неимоверной силой выбил дверь ногой. Доски разлетелись в разные стороны. Убийство Веры и его собственное предательство словно копье пронзили его тело. Он ухватился за косяк и вышел.
Из пустоты.
Было далеко за полночь, когда Йелле поднимался вверх по ступенькам, по каменной лестнице слева от парковки «Катаринагарашет». По лестнице Харальда Линдберга. От Катаринавэген наверх до переулка Клевгрэнд, четыре пролета, по фонарю на каждом, всего сто девятнадцать ступеней вверх и столько же вниз.
Шел сильный теплый летний дождь, но Йелле не обращал на него внимания. Он решил, что настало время. Когда-то в незапамятные времена он обладал атлетическим телосложением. Мускулистый, рост метр девяносто два. Но это в прошлом. Йелле знал, что сейчас его форма оставляет желать лучшего, мышц почти нет, тело несколько лет бездействовало. Он почти развалина.
Почти. Пришло время это изменить.
Йелле поднимался по лестнице, ступенька за ступенькой, не торопясь. Путь наверх до переулка занял шесть минут и четыре минуты — вниз. Когда он начал подниматься во второй раз, у него иссякли силы. Полностью. С колотящимся сердцем Йелле сел на первом же пролете. Он слышал стук сердца даже через грудную клетку. Как оно борется, словно молот, не понимая, что вдруг взбрело в голову этому человеку и кем он себя возомнил. Или на что способен…
Не на многое. Пока. Прямо сейчас — ни на что. Сейчас Йелле просто сидел, обливаясь потом и тяжело дыша, с усилием пытаясь нащупать нужные кнопки на телефоне. В конце концов он добился своего и нашел фильм в Сети. Убийство Веры.
Фильм начинался с кадра, запечатлевшего спину мужчины, который совокупляется с лежащей под ним женщиной. Он и Вера. Йелле заново включил фильм. Видели ли они его лицо? Вряд ли. Но все же. Он знал, что Форс и его ищейки изучат каждый сантиметр. Мужчина в фургоне представляет для них особый интерес. А что, если его смогут идентифицировать? На месте убийства? И именно Форс?
Эта мысль раздражала Йелле. Как и сам Форс. Говнюк. Но Форс может наделать чертовски много глупостей, если решит, что Йелле замешан в убийстве Веры. И произойдет это довольно скоро.
Йелле продолжал смотреть. Когда начали избивать Веру, он выключил запись и посмотрел на Катаринавэген. «Трусливые сволочи, — думал он. — Ждали, пока я уйду. Побоялись войти, когда я был там. Хотели напасть на Веру, когда она останется одна».
Бедная Вера. Йелле покачал головой и провел рукой по глазам. Какие чувства он испытывал к Вере? До того, как произошло то, что произошло? Она вызывала у него грусть. С первого мгновения их встречи, когда он увидел, как жадно она смотрит на него, пытаясь зацепиться, словно за веревочную лестницу, ведущую к жизни. Которой он не являлся. Скорее наоборот. В последние годы он сам спустился глубоко вниз. Не на самое дно, как Вера, но был не намного выше ее.
И вот она умерла, а он сидит здесь. Уставший как черт. На каменных ступенях недалеко от Слюссена и думает о ней, о том, как оставил ее одну в фургоне и ушел. Пришло время ходить. Здесь, по лестнице. Ночь за ночью, пока не станет достаточно сильным, чтобы справиться с тем, с чем он обязан справиться. С парнями, убившими Веру.
* * *
Получилось так, как и предполагал Бертиль. Отчет Ка Седовича гласил: «Нильс Вент не обнаружен ни в одном из отелей Стокгольма». Где же он мог остановиться? Если он, конечно, в городе. Едва ли у него остались связи из прошлого, это Бертиль уже проверил. Имя Вента больше никому ничего не говорило.
Что дальше?
Бертиль встал и подошел к окну. Машины проезжали мимо по Свеавэген. Беззвучно. Несколько лет назад все окна офиса, выходящие на улицу, застеклили звуконепроницаемым стеклом. «Разумное вложение», — отметил Бертиль, а потом у него появилась совсем другая мысль. Скорее предположение. Идея. О том, где, возможно, находится Нильс Вент со своей кошмарной записью.
Светловолосый парнишка немного притормозил. Скейтборд был с трещиной посередине. Парень нашел его вчера в контейнере и, как смог, починил. Колеса сильно стерлись, а заасфальтированная дорога шла под горку. После начиналась длинная ровная дорога, идущая вплоть до аляповатых высотных домов с растущими перед ними деревьями в Флемингсберге. Тут и там попадались детские площадки. Почти со всех балконов торчали спутниковые тарелки. Многие здесь хотели смотреть иностранные каналы.
Парень взглянул на отдаленный голубой дом, на седьмой этаж.
Она сидела за столом на кухне и курила, повернувшись к чуть приоткрытому окну. Она не хотела, чтобы дым попадал в квартиру. Вернее, хотела бросить курить. Это желание не покидало ее уже много лет, но курение было сейчас ее единственной вредной привычкой, а предрасположенность всегда оставалась неизменной. Если она завяжет с одним, то пристрастится к чему-нибудь другому. Более тяжелому.
Ее звали Оветте Андерссон, и она растила сына Аке — светловолосого десятилетнего мальчика. Оветте было сорок два.
Она выдохнула немного дыма в щелку и рефлекторно обернулась к настенным часам. Стрелки не двигались. Уже довольно давно. «Новые батарейки, новые чулки, новые простыни, новая жизнь…» — мысленно перечисляла Оветте. Список длиннющий. На первом месте стоят футбольные бутсы для Аке. И он получит их при первой возможности, мать ему обещала. Когда оплатит аренду и все остальное. Все остальное, помимо прочего, включало в себя немаленькие долги и оплату пластического хирурга. Несколько лет назад Оветте увеличила грудь в кредит. Теперь ей приходится считать деньги.
— Привет!
Аке отставил в сторону треснувший скейтборд и сразу же пошел к холодильнику взять немного холодной воды. Он любил холодную воду. Оветте всегда держала для сына в холодильнике пару литров.
Они жили в двухкомнатной квартире в одной из высоток. Аке учился в школе в центре. Сейчас были каникулы. Оветте притянула мальчика к себе.
— Мне надо на работу вечером.
— Я знаю.
— Думаю, вернусь поздно.
— Я знаю.
— У тебя есть футбол сегодня?
— Да.
Аке соврал, но Оветте ни о чем не догадывалась.
— Не забудь ключи.
— Хорошо.
Аке, сколько он себя помнил, всегда имел собственный ключ. Он был предоставлен самому себе большую часть суток. В то время, пока мама работала в центре. Обычно мальчик до темноты играл в футбол, а потом шел домой, где разогревал приготовленную мамой еду. Она всегда была вкусной. А потом он играл в приставку. Когда не занимался чем-нибудь еще.
* * *
Оливия торопилась. Она просто ненавидела большие магазины. Особенно те, в которых никогда не бывала. Терпеть не могла кружить по узким проходам с качающимися полками в поисках баночки консервированных моллюсков вонголе. В конце концов ей пришлось спросить кого-то из работников.
— Как это называется, вы сказали?
— Вонголе.
— Это овощ?
Но сегодня у нее не было времени для выбора магазина. Возвращаясь с техосмотра в Лэннерста, Рённинг заехала в супермаркет «ИКА Макси» в местечке Нака. Теперь она торопливо шла от парковки к стеклянным дверям на входе, вдруг вспомнив, что у нее, скорее всего, нет монеты в пять или десять крон, а значит, придется довольствоваться пластмассовой корзиной. Купюру в пятьдесят крон разменять ей было некогда.
За пару метров от входа стоял высокий худой мужчина. Один из бездомных, зарабатывающих на пропитание продажей газеты «Ситуашун Стокгольм». Лицо мужчины было немного поцарапано, длинные спутанные волосы блестели от жира; судя по его одежде, последние недели он провел близко к земле. Оливия покосилась на бездомного. На карточке, висевшей на шее, она прочитала: «ЙЕЛЛЕ». Девушка быстро прошла мимо. Иногда она покупала газету, но не сегодня. Она спешила. Пройдя через стеклянную вращающуюся дверь, Рённинг через пару метров резко остановилась. Она медленно обернулась и внимательно посмотрела на мужчину снаружи. Точно не зная почему, Оливия вышла, остановилась неподалеку от него и стала наблюдать. Мужчина повернулся и сделал пару шагов в ее сторону.
— «Ситуашун Стокгольм»?
Оливия порылась в кармане, достала купюру в пятьдесят крон и протянула ее, не спуская глаз с его лица. Он взял купюру и отдал сдачу и газету.
— Спасибо.
Оливия взяла газету и решилась спросить:
— Вас зовут Том Стилтон?
— Как? Да.
— У вас написано «Йелле».
— Том Йеспер Стилтон.
— Понятно.
— Что?
Оливия быстро прошла мимо и снова вошла через вращающуюся дверь. Она остановилась на том же месте, перевела дух и обернулась. Мужчина снаружи как раз запихивал пачку газет в рваный рюкзак и собирался уходить. Оливия не знала, что делать, но понимала, что срочно нужно что-то предпринять. Она вышла на улицу и направилась вслед за мужчиной. Он двигался довольно быстро. Девушке пришлось чуть ускориться, и она догнала его. Мужчина не останавливался. Она преградила ему путь.
— Что вы хотите? Еще газет? — спросил он.
— Нет. Меня зовут Оливия Рённинг, я учусь в Академии полиции. Я хочу с вами поговорить. О береговом деле. О том, что случилось на Нордкостере.
На изможденном лице мужчины не отразилось никакой реакции. Он просто повернул и пошел прямо по дороге. Проезжавшая машина резко затормозила, и водитель с зализанными волосами показал ему средний палец. Мужчина продолжал идти. Оливия стояла на месте. Долго. Так долго, что увидела, как бездомный завернул за угол вдалеке, и так неподвижно, что пожилой господин не мог не обратиться к ней:
— Вы хорошо себя чувствуете?
Оливия чувствовала себя как угодно, но только не хорошо.
Она опустилась в машину и попыталась собраться с мыслями. Машина была припаркована у большого центра, где Оливия только что встретила мужчину, который шестнадцать лет вел расследование убийства на Нордкостере.
Бывший офицер полиции Том Стилтон. «Йелле»? Как из Йеспера получился Йелле? По словам ее научного руководителя, он один из лучших следователей в Швеции, сделавший одну из самых быстрых карьер в истории полиции. Сегодня он торгует газетами. Бездомный. В ужасном физическом состоянии. Настолько ужасном, что Оливии пришлось напрячься, чтобы узнать его.
Но это был он. Она видела некоторые фотографии со Стилтоном, когда просматривала газетные статьи о береговом деле в библиотеке, и его старое фото у Гуннара в Стрёмстаде. Оливию поразил его пронзительный взгляд, и она отметила его привлекательность и уверенность.
Нынешний Стилтон таким не был. Его физический упадок отразился не только на внешности, но и на личности. Даже глаза потускнели. Тощее тело нехотя удерживало длинноволосую голову, которая казалась совсем не к месту. И все-таки это Стилтон.
Рённинг среагировала инстинктивно. В первый раз — когда прошла мимо него. В ней родилось мимолетное ощущение, которое затем сформировалось в конкретный образ, когда она остановилась за дверью: Том Стилтон? Не может быть. Не мо… Тут она вышла и принялась изучать его лицо. Нос. Брови. Заметный шрам в уголке губ. Это был он. А теперь он исчез.
Оливия чуть повернулась. На соседнем сиденье лежал блокнот с кучей записанных вопросов и размышлений о береговом деле. Записанных для того, чтобы задать их ответственному следователю. Тому Стилтону. Жалкому бездомному.
Сам бездомный уселся около озера Йерлашён. Рюкзак он оставил висеть за спиной. Иногда он сидел здесь, недалеко от своего сарая. Несколько густых кустов, медленно текущая под старым деревянным мостом вода, относительная тишина.
Йелле отломил ветку с ближайшего куста, оборвал все листья, опустил вниз и, глубоко погрузив в воду, стал шевелить ею в коричневой воде.
Он был поражен. Не тем, что его узнали, с этим он мог смириться. Его на самом деле звали Том Йеспер Стилтон, и менять имя он не собирался. Но тем, что сказала она, девушка с застывшим на лице удивлением, преградившая ему путь. Оливия Рённинг. Имя ему хорошо знакомо. Очень хорошо.
«Я хочу поговорить с вами. О береговом деле. О том, что случилось на Нордкостере».
Есть миллионы лет и есть миллиарды лет. А еще есть эоны. Бесконечное число лет. Вот примерно настолько далеким казалось Стилтону его прошлое. И все-таки хватило всего лишь пары слов, чтобы эон сжался до размеров зернышка и начал упрямо прорастать в голове Стилтона.
Береговое дело. Так пустяково звучит. Простое словосочетание. Берег и дело. Сам Стилтон никогда не использовал это сочетание. Ему казалось, что оно упрощает одно из самых жутких убийств в его карьере. Банальное название. Он всегда называл дело «Нордкостер». Четкое профессиональное имя. И нераскрытое преступление.
Стилтона не интересовало, почему Оливия проявляет интерес к Нордкостеру. Она принадлежала к другому миру. Но эта девушка посадила зерно в его ментальное тело. Порвала настоящее и впустила прошлое, что тревожило Стилтона. А он не хотел тревожиться. Ни прошлым, ни тем более тем, что мучило его почти восемнадцать лет.
Йелле выдернул ветку из воды.
* * *
Собравшиеся на тротуаре Свеавэген напротив главного офиса «МВМ» демонстранты мокли под летним дождем. Лозунги на плакатах гласили: «ПРОЧЬ ИЗ КОНГО!», «БАНДИТЫ!», «ДОЛОЙ ДЕТСКИЙ ТРУД!». Небольшая группа полицейских дежурила поодаль.
Еще дальше, на улице Улофа Пальме, стоял, прислонившись к фасаду дома, пожилой мужчина. Он наблюдал за демонстрантами, отметив все лозунги и прочитав листовки.
«При добыче ископаемых „МВМ“ уничтожает невосстановимые природные территории! Алчность ставит под угрозу выживание горилл, так как исчезают их источники пропитания! Помимо этого горилл убивают из-за мяса и продают под видом дичи! Остановите безнаказанное насилие „МВМ“ над природой!»
Листовка была снабжена леденящими кровь фотографиями мертвых горилл, которые висели, словно распятые, на деревянных шестах.
Мужчина опустил листовку. Он обвел глазами фасад напротив и посмотрел на окна последнего этажа, где находился главный офис. Туда, где у исполнительного директора Бертиля Магнуссона был собственный кабинет. Мужчина задержал на нем взгляд. Он знал, что Бертиль — у себя. Он видел, как тот подъехал на отполированном до блеска сером «ягуаре» и проскользнул вовнутрь.
«Ты состарился, Бертиль, — подумал Нильс Вент, проведя рукой по карману с аудиокассетой. — И состаришься еще больше, совсем скоро».
* * *
До конца рабочего дня в городе еще оставалось время, хотя он и приближался к концу. Для Оветте Андерссон день только начинался. Ее рабочее место, отрезок от банка до Академии художеств, в принципе никогда не пустовало. Уже начали появляться машины в поисках тех, кого согласно закону о проституции называют продавцами секса. В противовес покупателям. Как будто речь шла о сделке по продаже каких-нибудь интимных товаров.
Спустя короткое время перед Оветте выплыла машина, стекло опустилось. После завершения всех формальностей женщина забралась в машину и отогнала от себя последнюю мысль об Аке. Он на тренировке. У него все хорошо. Скоро он получит новые кроссовки.
Оветте захлопнула дверцу.
* * *
Было почти семь вечера, когда Оливия вернулась домой. Элвис развалился на коврике в прихожей, как модель «Плейбоя», с лапами в разные стороны: он требовал ласки. Оливия подняла его и уткнулась носом в мягкую шерсть любимого кота. Шерсть немного пахла едой, которую Оливия оставила ему утром. Теперь он улегся у нее на плече, своем излюбленном месте, и начал пожевывать ее волосы.
С котом на плече Оливия достала сок из холодильника и уселась за кухонным столом. По пути из местечка Нака домой она систематизировала впечатления от встречи со Стилтоном. Она нашла его на-конец-таки, он был бездомным. Что ж, наверное, на то есть причина, ее не касающаяся. Но этот человек по-прежнему оставался важным источником информации о береговом деле. Совершенно незаинтересованный источник, очевидно, но… Можно, конечно, бросить дело, задание ведь необязательно, но Рённинг совсем не любила сдаваться.
Напротив, встреча со Стилтоном придала делу новое измерение в глазах Оливии с ее живой фантазией. Мог путь Стилтона от уважаемого офицера полиции до развалины каким-то образом быть связан с береговым делом? Или он шесть лет назад докопался до чего-то, что заставило его завершить карьеру? Хотя он же уволился из-за личных обстоятельств?
— Не только, — признался Оке Густафссон, когда Рённинг ему снова позвонила и немного надавила.
— А из-за чего еще?
— Вокруг расследования возник конфликт.
— Береговое дело?
— Этого я не знаю, я тогда только поступил в университет, и до меня дошли слухи.
— Так, значит, конфликт — одна из причин увольнения?
— Возможно.
Большего для фантазии Оливии не требовалось. «Возможно». Что он ушел из-за конфликта вокруг чего-то, что могло быть связано с береговым делом. Или какое-то другое дело стало толчком для разногласий. Чем занимался Стилтон, когда завершил карьеру? Может ли она это выяснить?
Оливия приняла решение. Она не оставит Стилтона в покое. Будет за ним охотиться. А именно: она найдет редакцию «Ситуашун Стокгольм» и узнает все, что удастся, о Стилтоне. А потом снова с ним свяжется. Чуть лучше подготовившись.
* * *
Во второй раз они встретились на лестнице Харальда Линдберга. Поздно, после часа ночи, чисто случайно. Стилтон спускался в четвертый раз, а Хорек поднимался. Они столкнулись на втором пролете.
— Здорово!
— Зубы болят?
— Садись.
Стилтон указал на ступеньку. Хорек тут же насторожился. Он отметил как строгий тон, так и тот факт, что Стилтон просто не прошел мимо. Хотел поговорить о чем-то? Хорек посмотрел на предложенную ступеньку и задумался, а давно ли на ней в последний раз оказывалось собачье дерьмо. Он сел. Стилтон сел рядом. Так близко, что Хорек почувствовал не самый приятный запах мусора и аммиака. С немалой долей пота.