Неприятные вопросы наследования.
1.
Через две недели, в тусклый, но теплый день конца августа, в селение прибыл племянник покойного Матвея – плотный, грузный человек лет пятидесяти или чуть больше, ровесник Радлова, с лысиной во всю макушку, тонкими губами и небольшими, близко посаженными глазками, которые цеплялись за всякий предмет так, словно пытались его присвоить.
Он сошел на станции, в дорогом пальто и с аккуратной дорожной сумкой из натуральной кожи, и добрался до Вешненского – по ошибке. Там пообедал в первой попавшейся (и вообще-то единственной) забегаловке, затем заказал лодку до деревни. Всю дорогу он возмущался, что местность застряла в каменном веке, что такой ерунды с транспортом давно нигде по стране нет, что вообще-то в нормальных населенных пунктах изобрели службы такси.
- Так оно и в Вешненском есть, - сказал лодочник, налегая на весла. – Три с половиной машины в штате, что называется. Да только кто ж вас на машине через реку переправит? Мостик самодельный, только для пешего ходу.
- Вот что ты несешь? – возмутился мужчина. – Я сюда по нормальному мосту перебрался!
- То северный мост, он ведет к ж/д. А в Шонкарский поселок попасть можно тремя способами: либо от ж/д час-полтора пешком, либо отсюда по реке сплавиться, либо с запада, с трассы, через лес проехать, но это на машине только.
- О Господи! – воскликнул мужчина и закатил глаза. – Дыра какая-то.
Как только причалили, он издали оглядел серые кляксы домов и спросил со злостью в голосе:
- Ты меня куда привез?!
- Как и просили… вон озеро, вон ШМЗ надо всем торчит, трубы.
- В газетах же писали, развивающийся поселок, высотки строят для рабочего персонала, даже чуть ли не школу собирались возводить…
|
|
- Ну, так больше верьте нашим газетам, - огрызнулся лодочник и поспешил отплыть от причала, чтобы у него не стали требовать назад деньги.
Матвеевский племянник пожал плечами, с брезгливостью раздавил комья грязи перед собой и отправился на поиски дома, который вроде как причитался ему по наследству. Не знал он, что в доме до сих пор жила Ирина, причем жила на совершенно законных основаниях, поскольку все имущество старик передал ей по завещанию. Процедура оформления, конечно, еще не кончилась, но к нотариусу женщина уже обратилась и нужные документы подала.
Потому неудивительно, что, когда мужчина отыскал наконец нужный участок, встретила его именно Ира.
- Ты еще кто? – неприязненно произнес посетитель, затем без спроса вошел внутрь и начал осматривать комнаты, расхаживая по чистому полу в обуви и оставляя позади себя комья черной и рыжей грязи.
- Я живу здесь, - неуверенно ответила Ирина, растерявшись от такого нахрапа, потом осмелела и поинтересовалась: – А сами-то вы кто?
- А я, милая моя, законный наследник, в отличие от тебя. На каком основании ты самовольно заняла жилплощадь?
- Мне дед Матвей завещал.
- Дед? – мужчина громко и противно расхохотался. – Ты что, потерянную внучку из себя разыграла? Или ты сожительница? Любовница? – тут он перестал расхаживать по комнатам, встал вплотную к женщине и с сальной ухмылкой спросил: – Ну, и как оно, с дедушками-то?
- Да вы в своем уме?! Я помогала по хозяйству и только.
- А! – наигранно вскинул руку и похлопал себя по лбу, разыгрывая сценку внезапной догадливости. – Сиделка, значит. Ох, как тебе не стыдно, милая моя? Нашла пожилого человека после инсульта, охмурила и ради дома в могилу свела раньше срока, правильно? Все верно я говорю? Был преступный умысел такой, да?
|
|
Все это он проговаривал с язвительной интонацией, а на лице его блуждала самодовольная улыбочка, так что было совершенно неясно, шутит ли он так или обвиняет. Но своими манерами он доводил Иру до бешенства, так что в отчет она разразилась криком:
- Сдурели, что ли?! Я же помогала! Просто помогала! А он мне посочувствовал, что меня мать из дома выгнала, и…
- Ой, мать, значит, выгнала? – елейным голоском перебил племянник. – Это хорошо. Значит, личность ты асоциальная, и характеристика у тебя, милка, будет плохая. Ну, порадовала, ну, спасибо тебе, милая!
Тут он усмехнулся и добавил более серьезным тоном:
- Знаешь, давай-ка выметайся из моего дома, а я тебе… я тебе… эм… десять тысяч отступных, а?
Ира отрицательно помотала головой, и мужчина вдруг рассвирепел, надвинулся на нее всем телом и воскликнул:
- А ты че отказываешься?! Тебе, дуре деревенской, десять тысяч на попойку и опохмел в самый раз, вы же делать-то больше ни хрена не умеете, пить только, - выдержал паузу и завершил спокойнее: – Соглашайся, в самом деле. По рукам?
- Да пошел ты! – Ира отошла назад и широко открыла входную дверь, вроде как предлагая гостю уйти.
- Я ж больше не предложу. Бери десятку и вали отсюда. Иначе вылетишь позже, но с позором. Ты, милая моя, думаешь, я по этой вашей сраной грязи просто так забесплатно бегал? Это мое имущество. И я его получу. А тебя признают мошенницей, поняла расклад?
|
|
- Пошел вон, я сказала! Не то соседей позову, они тебя, как ты сказал, в нашей сраной грязи утопят.
- Угрожаешь, значит? Ну-ну, - племянник отчего-то развеселился и выскочил на улицу.
Через два дома ему повстречался какой-то местный мужичок, оглядел внимательно дорогой костюм и полюбопытствовал:
- А вы к кому-то приехали, да? А то нашенские так не наряжаются.
- Я племянник дяди Матвея. Знаете, недавно умер тут?
- Как не знать! Хороший человек был. Большое горе!
- Да-да, как приятно, что вы так отзываетесь! А я ведь его к себе звал, там бы и лечение, и все. Представляете, не поехал! – помолчал немного, пытаясь состряпать из своего лица скорбную мину, затем договорил: – Вот, наследство теперь оформлять придется.
- Так там Ирка живет!
- Какая Ирка? Скажете фамилию, год рождения, еще что-нибудь? Ну… чтоб не обидеть ее при оформлении.
- Ой, я и не знаю. Это к матери ее надо.
- Вы же меня проводите?
У матери Ирины он пробыл полчаса и вышел в крайне хорошем расположении духа – чуть не подпрыгивал от радости. Так, вприпрыжку, добрался до причала и заказал лодку в обратную сторону.
2.
Наступил сентябрь, который вообще-то ничем не отличался от лета – холода и затяжные дожди были еще не по времени, листва по весне не выросла, так что ждать красно-рыжих вихрей на верхушках деревьев, обычно знаменующих наступление осени, не приходилось. Да и трава в июле еще стала местами белой, местами кирпичного цвета, от производственных ядов. Яды опускались на землю с дымом и проникали вглубь, до самых подземных вод. От этого колодезная вода в селении сделалась горькой, но ее все равно пили – разве что кипятить начали на всякий случай.
Радлов довольно часто заглядывал теперь к Луке, проведать да поговорить, как в прежние времена – благо, лекарства сделали это возможным.
Пятнадцатого сентября он вынужден был уехать в Город, а потому зашел к другу лишь под вечер – на завтра решил не откладывать, а то до этого два дня не приходил из-за собственного плохого самочувствия.
Сидели, как всегда, в мастерской. Петр пил спитой чай, глядел в тесное оконце, запорошенное сажей, и внимательно наблюдал, как в алом от заката небе появляются серые червоточинки, как эти червоточинки сливаются в одно огромное плато в верхней части небосвода, а плато постепенно наливается чернотой, тяжелеет и опускается книзу, окутывая поселок ночной дымкой. Лука в смешных окулярах рассматривал рваный ботинок, но, кажется, не чинил его, а только вид делал.
- Чего ты с ним возишься? – Радлов покончил с чаем и решил начать беседу.
- Так, - Лука отложил ботинок, поглядел на Петра поверх окуляров. – Вспоминаю, как работал раньше. Только теперь что-то.., - снял очки и отбросил их в сторону – …душа не лежит. И народ разъехался после мора, нет работы. Я в Вешненское недавно ходил, узнавал, может, приткнуться куда – а там своих сапожников навалом. А вот гробовщик требуется в одну конторку – областной морг все же рядом. Думаю, попробовать, жить-то не на что.
- Ты разве умеешь?
- Не особо, конечно. Но я дом несколько раз ремонтировал, с деревом справлюсь. А хитростям научат. Наверное, завтра устроюсь. Утром ходил к Анечке, спрашивал. Дала добро. И Илюша тоже.
Радлов поначалу напрягся при упоминании мертвой жены и сына, забеспокоился, не вернулась ли болезнь, но почти сразу с облегчением выдохнул – вспомнил, что и сам иной раз на кладбище с падчерицей заговорит, и даже ее ответы сам выдумает и ее голосом по памяти произнесет.
- Часто ходишь к ним? – спросил он.
- Теперь чаще стал. У Ани такая неухоженная могилка стояла, неприбранная. В траве вся. Мне даже стыдно, что давно не навещал.
- Ты самоедством-то не майся. Сам понимаешь, болел ты.
- Да нет, я прибрал, теперь все хорошо. Памятник заделал, где трещины были, сорняки вырвал. Там еще цветочки выросли, меленькие такие, их не трогал – пусть растут. А трава вся белая, рвешь ее, и в руках рассыпается.
- Яды от завода накапливаются, вот и белеет, - Радлов вдруг помрачнел и добавил хрипло: – Вообще с этим заводом недоброе грядет что-то.
- Как будто кто-то чего-то доброго от него ждал, - Лука рассмеялся.
- На сей раз хуже всё. Вон, накануне юбилея деда Матвея, Царство ему небесное, бригадир у нас сбежал…
- Ты рассказывал, - перебил Лука. – Уж полтора месяца прошло, зачем ворошить.
- А ты дальше слушай. Все эти полтора месяца рабочие нормально справлялись, без всякого надзора – чего ж не справляться, коли платят исправно. Да тут переполох вышел. Мы ведь думали, он на север подался. А недавно его бродяги какие-то в лесополосе, в болоте, нашли. Не знаю, сам утоп или.., - Петр задумался на мгновение, тяжело сглотнул, от нервов, и продолжил: – В общем, как производство открыли у нас, людей перемерла тьма. Нехорошо это. И очень страшно, если честно. Вчера двое рабочих уехали, остальные не хотят выходить. И мне вчера уведомление было, чтобы я на вторую ставку взял управление добычей на себя.
- Конечно, когда человек умирает – это всегда плохо. Но тебе-то денег больше, сейчас у всех вроде туго.
- Да не в деньгах же дело. Неловко как-то на месте покойника. Я сегодня к семье его ездил, объяснял. У него дочке лет одиннадцать. Ревела очень сильно! И жена стоит, двинуться не смеет, лицо позеленело все от переживаний! И слова не идут. Молчит, на меня таращится. Зарплата у нее нищенская, а компенсаций им не положено, не на производстве же умер. Дадут, конечно, пенсию по потере кормильца. Да там жилье съемное, муж с оклада оплачивал каждый месяц, и пенсия эта даже стоимость квартиры не покроет. Помочь бы им… а ведь и самому деньги нужны. Не знаю, я, наверное, эту вторую ставку им отправлять буду. Не знаю. Девочку жалко, папу потерять в одиннадцать лет! Не знаю… ничего не знаю.
Радлов протер вспотевший от напряжения лоб и погрузился в тягостное молчание. Сидел, сгорбившись, минуты три, потом резко откинулся назад и начал о другом:
- А еще второе уведомление пришло! Если хорошенько подумать, то хуже первого. Про дом Матвея.
- И что там? Ира вроде законно живет.
- Ну, видимо, уже нет. Помнишь, приезжал племянник матвеевский, нахальный такой? У Ириной матери еще все разузнал, а та тоже, стерва, взяла и всю необходимую информацию рассказала, даже документы скопировать позволила. Ума не приложу, как можно настолько собственную дочь невзлюбить!
- У моралистов мораль всегда на первом месте. Родственники идут в счет, только если ей соответствуют, - спокойно прокомментировал Лука.
- Может, ты и прав. Смысл в том, что этот хмырь через суд хотел завещание оспорить. Видимо, выгорело у него это дело, потому что в уведомлении четко указано, что дом следует выкупать у него, а не у Ирки.
- Как вообще можно оспорить, если покойный уже все решил?
- Да можно. Матвей ведь завещание сделал после инсульта. Вот и напишут посмертную экспертизу, мол, были задеты обширные участки мозга, и старик-де не отвечал за свои действия. Признают недееспособным, завещание тут же потеряет силу. И наследовать смогут только родственники, то есть племянник как раз.
- С чего же они так напишут? Дед до самой смерти прекрасно соображал.
- А ты пойди докажи им! Этот племяш – чиновник из городской администрации. И вроде, знаешь, небольшой у него чин-то, да ведь мог связями хорошими обрасти. Кем именно трудится – не знаю. Я ведь, как здесь засел, почти все полезные знакомства растерял, не могу до бесконечности справки наводить.
- Получается, Ира опять к братцу пойдет?
- Получается, так. Если деньги свои у матери не заберет. К нам-то не могу позвать, Тома ее органически не переваривает.
- У меня комната свободная, - Лука указал на дверь. – Ты ей скажи, пусть ко мне переезжает.
- Я передам, как случай представится. Да разве ж она согласится в комнате Ильи жить? Она так переживала, когда узнала, что он у.., - Радлов осекся. Зрачки его расширились от испуга, и он сказал с виноватой интонацией: – Ты прости, я… не хотел.
- Ничего. Я знаю, что он умер, - Лука судорожно подскочил, отыскал в кармане таблетки и проглотил одну, потом повторил тише: – Знаю.
- Не увлекайся особо, - предостерег Петр, настороженно рассматривая сжатую в руке обувщика упаковку лекарства. – Их по режиму надо.
- Просто плывет иногда, - Лука поморщился, крепко зажмурил глаза и просидел так довольно долго, продолжая говорить: – Плывет что-то в боковом зрении. Как будто прорваться хочет, да не может. Я и пью. Голова кружится из-за этого, зато… ничего не прорывается. Ну вот, - открыл глаза. – Теперь все хорошо.
Радлов сочувственно похлопал его по плечу, посидел еще минут десять и засобирался домой, опасаясь, как бы жена не потеряла.
На улице было холодно. По крышам домов распласталась густая темень. Где-то в темноте поскуливала собака.
3.
Через два дня племянник Матвея вернулся в селение с видом победителя, копией судебного решения и документами, подтверждающими его право собственности на спорный дом. Ира внимательно все прочитала да ничего толком не поняла: в решении суда значилось, например, что свидетели дали показания, согласно которым старик плохо соображал, даже возраст свой путал, а свидетелями указывались ее мать да сестрица. «За что, Господи? – подумала она в отчаянии. – Зачем они так со мной?».
- Вот, суд-то разобрался! – торжественно заявил племянник. – Суд, милка, не обманешь. Обдурила бедного старичка, бедного моего дядю, - при этом он так ехидно улыбался, что было понятно – дядю он за человека не считал, и ни о каком сочувствии речи и быть не могло. – Так что давай, выметайся отсюда. До вечера тебе срок, иначе завтра силком выгонят.
Ирина от неожиданности расплакалась, а мужчина весело сказал:
- Да не реви, милая моя! В вашем гадюшнике полно стариков, возьмешь еще свое, - тут он подмигнул и вышел на улицу.
На сей раз мужчина приехал на служебном автомобиле, который теперь стоял во дворе. Обчистив туфли, он уже собирался сесть за руль и уехать в Город, на поиски покупателя недвижимости, но его остановил Радлов. Радлову за час до этого пришло уведомление от завода о том, что приезжает хозяин нужного участка, именно поэтому ему удалось вовремя появиться.
- Вам чего? – осведомился матвеевский племянник.
- Я уполномочен от имени завода приобрести ваш участок, - объяснил Петр, стараясь унять одышку.
- Так это замечательно! Сколько предлагаете?
- Девяноста тысяч за землю, - Петр озвучил сумму, обозначенную в документе, ничего себе не оставляя – не хотел слишком долго обсуждать сделку, ибо собеседник вызывал у него крайнюю неприязнь. – По десять тысяч за сотку.
- А дом?
- Дом заводу не нужен, его снесут.
Чиновник снисходительно улыбнулся и произнес:
- Ты, дружочек, решил бюджет сделки прикарманить? Или просто дурачок? Я что, ради девяноста тысяч историю с судом затеял? Расходник хоть знаешь на ту же экспертизу?
- Имею представление, - хрипло отозвался Радлов и показал чиновнику текст уведомления о купле-продаже. – Сами посмотрите, стоимость такая.
- Мой оценщик предварительно оценил землю вместе со строениями в шестьсот тысяч. Земля по тридцатке за сотку и благоустроенный дом. Ты че мне лепишь тут?
- А ваш оценщик лично здесь был?
Племянник отрицательно помотал головой.
- Ну, так вокруг посмотрите, - продолжил Петр твердым голосом, даже с нотками откровенной злости. – Кто здесь жить захочет? Участок нужен только заводу. А завод больше не предложит.
- А у тебя там какая должность, собственно?
- Я исполняю обязанности заместителя директора.
- Божечки! – мужчина театрально схватился за свои щеки, изображая крайнюю степень удивления. – Ты ж даже не зам. Дружочек, отведи-ка меня на завод, мы пообщаемся с настоящим руководством, и они мне предложат новую цену – ту, которую я им скажу.
- Вас не пустят.
- Отведи, тебе сказали, - чиновник цокнул языком и добавил с презрением: – Место знай свое.
Радлов вскипел от гнева, сжал кулаки, но в ход их пускать не стал. Вместо этого он расплылся в широкой ухмылке и неожиданно весело ответил:
- Валяй! Я тебя отведу. Только знаешь, - понизил голос и договорил то ли с издевкой, то ли с угрозой: – Ты коли руководство встретишь, мне хоть расскажи, как оно выглядит.
Чиновник странно хмыкнул, явно не понимая смысл намека, вылез из машины и последовал вслед за Петром, не забыв прихватить папочку с нужными бумагами.
Обогнули озеро, не говоря друг другу ни слова, прошли через забор и оказались на пустыре, усеянном рыжими будками. Из одной будки хлестала вода. Радлов все время озирался и тяжело дышал – в очередной раз прихватило сердце, но своему спутнику он этого показывать не хотел и мужественно шел вперед.
Завод дымил и гудел, как всегда, и от его гула дрожал воздух.
Когда оказались у крыльца, звуки, доносящиеся изнутри здания, стихли, а двери распахнулись под действием автоматического механизма.
- Дирекция на втором уровне, - сообщил Петр. – Там всегда заперто, но если хочешь, иди.
- А ты как же? Боишься нагоняя от начальства?
- Иди, иди, - прохрипел Радлов и подтолкнул чиновника – совсем чуть-чуть, но тот едва не опрокинулся.
Выпрямившись, он погрозил кулаком и скрылся в недрах завода. Двери за ним мгновенно захлопнулись, так что казалось, будто ненасытный исполин поглотил его навсегда.
Радлов направился к будке, изрыгающей потоки воды. Вода выстреливала прямо из крыши метра на два, затем распадалась множеством капель, и капли дождем опадали на землю. Там, где они падали, земля шипела.
Петр открыл дверцу и увидел разорванную в клочья трубу. Присмотревшись внимательней, он заметил в воде розовые отблески и невольно подумал, будто труба кровоточит. Пожал плечами, поскольку не знал, что с этим делать, и встал у забора в ожидании неприятного чиновника.
А ждать пришлось очень долго, у Радлова в голове опять скопился туман – так случалось всегда, когда он оставался в одиночестве. В тумане мелькали чьи-то неясные лица и звучал голос мертвой падчерицы, но что именно говорила девушка, разобрать не удалось. Кажется, что-то вроде «Не убивай нас». Осознав смысл фразы, Петр дернулся всем телом и поспешил прогнать назойливых призраков.
Через полчаса наружу выскочил матвеевский племянник – весь растрепанный и расхристанный, с испариной на блестящей лысине и бледным, почти белым лицом. Близко посаженные глазки больше не задерживались на каждом предмете, стараясь его присвоить. Теперь они быстро-быстро бегали, ни на чем толком не задерживаясь, а зрачки в них были расширены наподобие ям, и в смолистой глубине этих ям подергивался страх.
Заводское нутро вновь загудело.
Радлов с удивлением осмотрел выскочившего мужчину и невольно подумал: «Что ж ты там увидел-то?». Он действительно не знал ответа – завод тревожил его, но никогда не показывал ничего такого, что могло бы вызвать подобный ужас.
А чиновник со всех ног кинулся к нему, как к спасительному оберегу, попытался выдавить из себя слова, но не сумел – горло пересохло. Тогда он прокашлялся и сиплым голосом, заикаясь, смог наконец произнести:
- Я… я согласен. Н… на девяносто.
У него зуб на зуб не попадал.
Но Петр как-то не особо проникся сочувствием. Поглядел на чиновника пренебрежительно и, пародируя его прежнюю интонацию, сказал:
- Нет, дружочек. Теперь цена шестьдесят.
- Да, - безо всяких колебаний согласился тот, еще раз пять судорожно повторил это «да», клацая зубами, и попросил: – Давайте подпишем быстрее. П… пожалуйста.
Завершать сделку отправились в радловский дом. Когда выходили за ворота, Петр обернулся и обнаружил, что вода больше не течет – либо напор уменьшился, либо кровоточащая рана заросла сама по себе.
Трясущийся чиновник подписал договор, даже не читая. Сразу после этого съездили в Город и подали документы о передаче права собственности на земельный участок в пользу завода. Сделку обещали зарегистрировать в течение семи дней, так что, вернувшись в поселок, Радлов первым делом отправился к Ире, успокоил ее и сообщил, что у нее есть неделя на решение своих проблем.
- Спасибо вам, - поблагодарила женщина, вытирая слезы.
- Мне-то за что? Я по чужой указке действовал, - Петр вздохнул. – Разберись с матерью. Иначе тебе придется идти к брату. Хотя Лука просил передать, что можно у него пожить, в комнате Ильи. Согласишься?
- Нет. Не соглашусь. Это тяжело очень.
4.
Всю последующую неделю Ирина ежедневно наведывалась к матери, но тщетно. Ей удалось вытребовать лишь пятьсот рублей, и то от сестры, которая оказалась чуть более добросердечной, чем родительница.
- Маша, зачем вы так? – обреченным тоном спросила Ира, принимая помятую купюру.
- Мама говорит, ты ей не дочь больше. Я честно не знала, что мы на твои живем. А теперь мне не особо много дают.
«Не знала она. Ну да, ты у нас всегда была туповата», - подумала Ирина, но вслух сказала другое:
- Хорошо, не дочь. Пусть не пускает. Деньги не возвращает – как-то можно объяснить, например, желанием тебе ни в чем не отказывать. А показания в суде зачем давали? Что Матвей не в себе был?
- Да я… я просто.., - Маша сбилась, долгое время не знала, что ответить, потом начала уверенней: – Мама говорит, ты дом не заслужила. Пришла на все готовенькое, своим трудом не зарабатываешь, а только… только… ну, ты сама понимаешь. То ли наказать тебя хотела, то ли обозлилась сильно. А я против матери не пойду, ты ведь знаешь. Не могу.
Ира махнула рукой и ушла. Напрямую с матерью побеседовать так и не удалось.
Полученные деньги почти все потратила на еду, поскольку запасы, старательно собранные Матвеем, таяли на глазах.
По вечерам женщина запиралась в своей комнате, хотя прекрасно знала, что фактически все комнаты в доме временно ее, и что запираться не от кого, но привычки упрямы. Она садилась на бежевую тахту, доставшуюся от Андрея, и пыталась придумать выход из сложившегося положения, обхватив голову руками – так почему-то проще было размышлять. К Шалому возвращаться не очень хотелось. Однако и к Луке боязно – неизвестно, что ему придет на ум во время очередного помутнения рассудка, да и тошно там, где Илья жил. Забыла она Илью, забыла свои к нему чувства, а вспоминать нисколько не хотелось, ибо всякий раз становилось от самой себя тошно. Среди прочих мелькнула мысль занять денег на билет и вернуться к прошлому ремеслу, но образ Ильи мысль эту тут же отбил.
Так и провела шесть вечеров, в запертой комнате, в запертой плотно скрещенными руками голове.
А на седьмой вечер, еще засветло, появился Радлов. Долго мялся, кружил вокруг да около, выпытывая дальнейшие планы, но в итоге выдавил из себя сквозь хрип:
- Письмо пришло. Участок на завод переписали. Через два часа бульдозер пригонят, чтобы дом снести, ты уж… ты постарайся уйти к тому времени, ладно?
- Я поняла, - женщина вроде и знала, что это вскоре произойдет, а все равно была отчего-то шокирована. Ей все чудилось, будто ее выгонят когда-нибудь завтра, а как завтра превращается в сегодня, а сегодня в сейчас – она и не приметила.
- Прости, - промямлил Петр, не зная, куда глаза спрятать. – Я бы к нам пригласил, но Тома на тебя обижается до сих пор.
- Не простила, выходит?
- Выходит, так.
- А вы?
- Я зла не держу, дело прошлое. И Матвею, упокой Господь его душу, ты очень хорошо помогала. Ты, главное, знаешь, - осекся на мгновение, - тоже зла не держи.
- Петр Александрович, да вы же ни при чем!
И Радлов выскочил наружу, как ошпаренный. Приносить дурные вести – занятие неблагодарное, а он что-то уж больно часто стал этим заниматься. То жена бригадира, то вот теперь…
Домой шел, продираясь сквозь постепенно сгущающиеся сумерки. Горные хребты были резко очерчены красной линией, а все, что ниже и выше их – зернистая серость.
Проходя мимо завода, услышал обычный мерный гул и еще какие-то лязгающие звуки. Трубы протыкали и сжигали небо, а рыжие будки выглядели кусочками вздыбившейся из-под земли раковой опухоли, покрытой засохшей до ржавого цвета кровью. Металлический лязг, доносившийся с территории, встревожил Радлова, но источник странного звука он решил не искать и только ускорил шаг.
В прихожей его ждало уведомление, полчаса назад принесенное каким-то рабочим. Тома сказала, что рабочий сильно ее напугал, хотя ни вид его, ни повадки страшными не были – напугал и все, без явных причин.
Петр разорвал конверт, развернул бумагу и прочитал:
«Управляющему производственного цеха;
И. о. заместителя директора ШМЗ им. Мелехина
Радлову П. А.
Уведомление: 33/5.6.13.1.32/14.16.4.10.13.29
Сообщаем вам, что земельные участки больше не будут выкупаться на возмездной основе. Мы рассматриваем альтернативные программы. Вы будете извещены о дальнейшем порядке действий.
В случае неисполнения вами служебных обязанностей вас полностью лишат денежных выплат».
Тем временем Ирина собрала свои вещи в чемодан, остатки еды завернула в небольшой пакет, деньги (рублей сто пятьдесят монетками, сдача с продуктов) припрятала в карман. Впрочем, они так громко бряцали, что выдавали место своего нахождения при малейшем движении.
«Тахту бы забрать, - подумала женщина, запирая за собой дверь. – Хотя полтора часа еще есть, попрошу Бориску. Ох, водки опять потребует».
Было прохладно, и она пожалела, что упаковала куртку на самое дно чемодана. С другой стороны, идти не так уж и долго – можно стерпеть. А силы ее иссякали с каждым шагом, будто на смертную казнь шла, так что на подходе к избе Шалого даже ноги начали подкашиваться.
Впрочем, Ирина себя переборола и уверенно вошла в душное помещение, пропитанное запахом спирта и окутанное табачной поволокой. Сам Шалый сидел на кушетке, рябой примостился сбоку от стола и курил, сплевывая на пол.
- Ну что, без дома я осталась, - сообщила женщина, перешагнув порог комнатушки. – Назад примешь хоть?
Шалый уставился на нее тупым, ничего не понимающим взглядом, сияющим беспредметной злобой из-под череды слипшихся волос, потом осклабился и глухо произнес:
- Назад, говоришь? Думаешь, можно так вот, да? Приходить, уходить, и тебе ни хера не будет за это? Вы все с матерью стервы. Вы все, поняла!
Он поднялся, страшно раскачиваясь из стороны в сторону, доковылял до сестры и вдруг одним резким движением отбросил ее к стене, крича при этом:
- Вот так вас отец, вот так! И правильно делал!
Ира гулко стукнулась затылком и опрокинулась навзничь. Взгляд ее затуманился, по щекам хлынули давно сдерживаемые слезы. По полу разлетелись монеты. А Шалый широко заулыбался и принялся избивать несчастную ногами, целясь в живот и грудь. Рябой весело загоготал где-то позади.
Пытка не прекращалась несколько минут. Когда Бориска закончил, его жертва хрипела на полу, свернувшись калачиком.
- Б…ь, Шалый! – восторженно воскликнул рябой и подскочил со своего места. – Я те скажу, отличное шоу ты устроил! Мужик!
Шатаясь, он подошел ближе и продолжил восхвалять своего кумира развязным, отвратительно пьяным и оттого невнятным голосом:
- Так их! Дай я те руку пожму! Ну, одно слово – мужик! Слышь, - рябой склонился над Ириной и тронул ее за плечо. – Ты х… развалилась? Еще я тебе поддам сейчас!
- Уймись! – пригрозил ему Бориска. – Это ж сестра моя, не абы кто, - тут он погрузился в странную задумчивость, будто наконец осознал чудовищное противоречие между избиением женщины и теперешним за нее заступничеством. Нахмурился, пытаясь ухватить эту мысль за хвост, но мысль юрко продиралась сквозь алкогольный туман и вскоре исчезла, так и не понятая своим обладателем до конца.
- Бить нельзя? – уточнил рябой и часто и нелепо заморгал, словно до него не доходил смысл запрета. – А е…ь хоть можно? А че? Давай, как в тот раз, на трассе? Мне она не сестра, а так баба привыкшая. Слова против не скажет! А поди, вообще в восторге останется! Ну? А ты подержишь, как тогда, - усмехнулся. – Хотя так ее укатал, что и держать не надо.
Ирина вдруг выгнулась, как от судороги, изрыгнула изо рта струйку темно-алой крови, сжалась и захрипела сильней.
- Сука, она кровью харкает! – рябой затрясся от страха и мгновенно протрезвел. – Б.., че делать-то? Че делать-то, а? Слышь, че делать будем?
Он еще раза три или четыре повторял это, от испуга захлебываясь собственными словами и чередуя мат с вопросительным «а?» - неизменно на высоких, каких-то визгливо-бабских тонах. Шалый стоял на месте, как вкопанный, ровным счетом ничего не соображая.
- Это сестра моя, да, - выдал он с какой-то неуместной, противоестественной гордостью в голосе, затем очнулся, осмотрелся по сторонам и предложил шепотом: – Мы ее на улицу выбросим. Вроде как это не мы сделали.
Рябой похвалил дельную, по его мнению, мысль и схватил корчащуюся от боли женщину за ноги. Бориска взял ее за плечи. Ира дернулась, изо рта у нее вновь фонтаном брызнула кровь и залила Шалому лицо – тот сплюнул, приподнял сопротивляющееся тело над полом и приказал рябому идти к двери, крепче держа при этом ноги.
Они выволокли несчастную на улицу, бросили у соседнего дома да с чувством облегчения отправились пить дальше – ибо в чем еще может заключаться радость жизни?
Ирину вскоре нашла вездесущая Инна – она часто выбиралась из дома по вечерам, от возрастной бессонницы и приступов ностальгии, которые в четырех стенах было невозможно вынести.
Увидев бедняжку на дороге, старуха со всех ног ринулась к дому своего зятя, рассудив, что тут уж не до личной неприязни, машина ведь только у него имеется.
Радлов мгновенно всполошился, завел внедорожник, усадил старуху на пассажирское сиденье и в какие-нибудь две минуты примчался на место – мотор при этом ревел и завывал, как бешеный, а машина подскакивала на каждом камушке, но вроде особо не повредилась.
Ира все еще харкала кровью, и Петр попросил тещу найти где-нибудь лед, пока сам осторожно укладывал пострадавшую поперек задних сидений.
- Это зачем? – не поняла Инна.
- Разрыв желудка у нее, по всему. Я такое давно видел, на другом месторождении – парня камнем накрыло слету. Тащи быстрей.
- Ишь ты, тащи, начальник тут наше…
- Инна! – прикрикнул на нее Петр. – Потом все выскажешь, давай быстрее!
Лед нашелся у соседа через два дома. Один кусочек Радлов вложил Ирине в рот, ласково приговаривая:
- Надо проглотить, милая, легче станет.
Остальное закинул в пакет и приложил женщине к животу, после чего вскочил в автомобиль и, не дожидаясь замешкавшейся Колотовой, рванул в Город, к ближайшей больнице.
В больнице несчастную тут же отправили на операцию.
На обратном пути Петр не поехал домой – он завернул в сторону основной части селения, преодолел прибрежную зону и остановился на том же месте, где подобрал Ирину. Вышел из машины, осмотрелся, желая остаться незамеченным, никого поблизости не увидел (благо, в поселке все давно спали), и ворвался в шаловскую избу, белый от гнева.
Рябой сразу все понял, заорал благим матом:
- Это не мы! Это ее другой кто-то порешил!
Радлов, не говоря ни слова, вцепился ему в горло и повалил, однако долго возиться не стал – нет, рубить надо с головы, уничтожая вожака стаи, а не жалких прихвостней. Рябой, освободившись, трусливо заполз под стол.
Шалый поначалу расхрабрился, встал во весь рост посреди комнаты, но почти сразу как-то сник, обмяк и от страха побежал куда-то в угол.
- А ну стой, п…р, - страшным, совершенно нечеловеческим рыком крикнул ему Петр, нагнал в два прыжка и сбил с ног.
Затем, несмотря на вязкую борьбу, ухватил его крепко-накрепко за виски и принялся бить затылком об пол.
- Ай! – завизжал Бориска. – Голову раздавишь!
- Раздавлю, - прохрипел Радлов тем же кровожадным рыком, разбрызгивая слюну. – Я для того и пришел, падаль.
От злости его буквально колошматило, будто в теле завелся какой-то неимоверно мощный двигатель внутреннего сгорания и с каждой секундой только набирал обороты. Он сел поверх извивающегося Шалого и стал обрушивать на него удары – слева, справа, слева, справа, - так что у того лицо вминалось куда-то внутрь головы и постепенно обращалось красным месивом.
И тут позади раздался грозный и вместе с тем смешной возглас:
- А ну, цыц!
Сжатый кулак Радлова безвольно повис в воздухе. Он посидел немного без движения, медленно обернулся и увидел Инну Колотову.
- Ты чего это удумал? – продолжала старуха. – Мою единственную дочь женой зэка сделать? Мало ей от тебя бед? Остынь-ка. Тоже мне, верующий! Разве ж можно людей убивать?
- Это не люди, - отозвался Петр. Лицо его застилал жирный слой пота, а глаза были бешеные да ничего перед собой не различали. – Не люди, - повторил он, но послушно встал, поскольку ощутил неприятное покалывание в области сердца.
- Мы их участковому завтра сдадим, - пообещала Инна. – Посадят их, не боись. Как пить дать посадят. Пойдем, пойдем отсюда. Чайку попьем, оклемаешься, - и она даже миролюбиво похлопала зятя по спине, то ли от сочувствия, то ли опасаясь того жестокого зверя, который в нем пробудился и пока еще окончательно не затих.
Радлов поплелся вслед за старухой со сгорбленной спиной, безумно уставший, с пальцами, перемазанными чужой кровью.
Когда он скрылся, рябой выполз из-под стола и бросился приводить в чувства собутыльника. Тот лежал безвольной куклой, с размазанными по сторонам чертами лица, вывороченным носом, но, кажется, дышал.
- Очнись, - тряс его рябой. – Валить надо.
Шалый открыл один глаз, залитый алой пеленой, перевернулся на бок, сплюнул и едва слышно прогнусавил:
- Я его убьгу. Гне плевать га его силу. Убьгу, тварь такую.
- Ты его потом, потом убьешь, хорошо? Сейчас уходить надо. Не зима, в лесу протянем как-нибудь.
- Мы здесь остагемся. Мы подкараулим…
- Кого ты караулить собрался? Бабка грозилась местного мусора натравить! Ты на руку глянь свою! Забыл про партак-то? Тебе нельзя на зону. Встать можешь?
Бориска приподнялся на локтях, но не удержался и вновь упал на вдавленный вглубь лица нос. Заскулил от боли и несколько минут лежал без движения. Потом собрался с силами и сумел-таки сесть, опираясь на стену.
- Мы вергнемся, - убежденно проговорил он. – Вернемся и спалим здесь всех.
- Уж это обязательно! – подтвердил рябой, бегая по комнате и сбрасывая шмотки в дорожный рюкзак. – Ты не переживай, Бориска! Настанет еще наше время.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
________________
Их время
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ.
Лука по эту сторону.
- Сбежали! Ты представляешь, сбежали, твари такие! – разорялся Радлов в мастерской у Луки. – Вчера же сидели пьяные вусмерть, а среди ночи ушли.
Он метался из угла в угол, несмотря на тесноту помещения, руки у него слегка тряслись от нервного напряжения, а глотку рвало от невыразимого гнева – невыразимого, поскольку ни резкость его слов, ни громкость голоса не могли передать всю силу разыгравшейся внутри бури. А хозяин мастерской тихо сидел у оконца, в беспамятстве размазывал по стеклу черные песчинки, налипшие по углам рамы, и о чем-то размышлял, не смея перебивать обозленного гиганта.