- Тома, - позвал Петр. – Обедать-то будем или нет?
Тамара очнулась от своего мертвенного забытья, обернулась в сторону мужа, вымучила на лице улыбку, отчего по уголкам рта у нее собрались мешочки морщинок, и медленно кивнула.
Радлов с облегчением выдохнул и поспешил на второй этаж. Уселся за стол, от нетерпения и голода потарабанил пальцами по его поверхности и вдруг ощутил такую неимоверную тяжесть во всем теле, будто все мышцы разом налились водой и разбухли. А веки, воспаленные и свинцовые, накрыли своей мягкой тканью уставшие глаза. Радлов не уснул, но впал в какое-то немое оцепенение. Перед ним мелькали темные тени и проносились крохи черного песка, и в этой смуте мелькали лица падчерицы, Ильи, Даши и даже того старика, что жил на окраине и стучал по стенам от безумия – всех, кто умер за последний год. И лица были такие четкие, ясные, каждую морщинку удавалось рассмотреть, каждый изгиб линий. Только старик оказался окутан туманом, ведь Петр его никогда толком и не видел. Затем откуда-то повалил густой дым, люди исчезли, раскрыв рты в беззвучном крике, и перед мысленным взором осталась лишь чудовищная, пугающая своими хищными трубами громада завода…
Но вот Тамара принесла суп и котлеты, а вместе с ними – назойливую ткань реальности, и удручающие видения растаяли без следа.
- Что у нас на кухне по запасам? – спросил Петр, вливая в себя первую ложку мясной похлебки. От запаха еды желудок громко заурчал и затрепыхался в предвкушении.
- Наша свинина ушла вся, это последняя, - ответила Тома, указывая на тарелку с супом, и присела рядом. – На плите целая кастрюля стоит, конечно. Дня на три хватит.
- Зарплата через неделю только, - протянул Радлов невнятно, пережевывая жилистые куски. – Протянем?
- Протянем, не переживай, - Тамара блекло улыбнулась. – В погребе полно консервов, соленья с прошлого года еще остались. Ну и крупа, мешка два, наверное. Уж один мешок ты сам в амбар отнес. Наверное, про запасы надо было спрашивать до того, как ты его потащил.
- Так чтоб не лазали. Вон, калитка на задний двор вся раздолбанная. Поросята-то давно все ушли, а они всё лезут. Думают, я утаил чего.
- Зря ты им помогаешь. Не ценят ведь.
- Зря не зря, а тоже люди, - Петр закончил с супом и потянулся за котлетами, но вдруг остановился, напряженно сложил руки на стол и сказал вполголоса: – Я, кстати, в амбаре с Ириной столкнулся.
- С кем?! – воскликнула Тома и некоторое время смотрела на мужа молча, а лицо ее мрачнело и постепенно кривилось от злости. – Я про нее и слышать ничего не хочу! Надеюсь, ты ей все высказал! А лучше влепил бы ты этой сипухе хорошую затрещину!
- Я на нее сорвался, конечно. Но бить нехорошо.
- А могилы осквернять хорошо, по-твоему? Да она нам с тобой в душу плюнула! А ты еще что-то рассуждаешь! Эх! – Тамара махнула рукой, затем заговорила тише, ядовитым и неприятным тоном: – У них вся семейка гнилая. Папаша редкий подонок был. И сынок весь в него – здоровый мужик, а горазд только рюмки тягать да баб бить. Жаль, что его в колонии не убили, - прокашлялась и продолжила почти шепотом, словно от ненависти задыхалась: – Хотя у них и бабы хороши, таких иной раз и побить не грех. Ира эта строит из себя не пойми кого, а сама вон, с алкашней запросто якшается да, как выяснилось, ноги только так раздвигает. Маша, старшенькая, вроде тихоня тихоней, а за глаза может ушат помоев на тебя вылить и как будто все нормально, как будто так и надо. Ну и мамаша тоже. Высокоморальной себя возомнила, дура старая. Видано ли, собственных детей в дом не пускать? Да, дети у нее – твари. Но для нее-то самой – родная кровь, как так с ними можно! Дашенька только хорошая была. Прямо как роза средь гадюшника. И та умерла, - на последнем слове женщина сникла, опустила голову и пробормотала едва слышно: – Бедная, бедная…
- Ты чего, Том? – беспокойно спросил Радлов и погладил жену по седым волосам.
Та встрепенулась, посмотрела на него с неизбывной тоской и вместе с горловым хрипом выдавила из себя:
- Лизу вспомнила. Снилась мне опять. Плачет да все за собой зовет. Видно, мне за ней следом нужно было, - она тяжело вздохнула, отвела взгляд в сторону, закивала, как бы соглашаясь сама с собой, сначала медленно, а потом часто-часто, почти как при судорогах, и глухо добавила: – Да. Нужно было. Подло это, позже своих детей умирать.
- Тома, ведь год прошел. Надо как-то жить.
- В монастыре, куда ты меня зимой таскал, тоже сказали, что надо как-то жить, - громко втянула воздух и несколько раз всхлипнула, но без слез – только чуть глаза увлажнились. – Мол, руки на себя накладывать – большой грех против Бога. Да как жить-то? По мне, лучше б этот ихний бог детей не отбирал.
- Тома! – недовольно воскликнул Радлов.
- А? Да, прости. Верь в своего бога, коли тебе так хочется. Оно, может, и легче так, не знаю уж, - зажала лицо рукой, стараясь не разрыдаться, переборола себя и вспомнила о другом: – Мальчик там еще лежит этот. Такой молодой, такое у него лицо доброе! Лежит в гробу, как живой, аж сердце кровью обливается.
- Говорят, он праведную жизнь вел, вот и не тлеет, - сказал Петр и смутился. На самом деле он не знал, что ответить, да ляпнул первое, что пришло на ум.
- Праведная жизнь это для стариков. Нам с тобой, в принципе, тоже уже подходит. Сидеть, греться да, что называется, о душе думать. Молодые должны полной грудью дышать. Кровь-то кипит, против природы идти негоже.
Тома замолчала. Радлов отметил это ее «негоже», до боли напоминающее Инну Колотову, и в очередной раз подумал, что Тома становится похожей на свою мать.
- Дети ведь умирают, - заговорила женщина вновь, собравшись с мыслями. – Дети. Лизонька. Илья. Этот святой мальчик. А значит, будущего нет, понимаешь? Значит, будущего нет. Разве можно… жить дальше?
- В церкви говорят, уныние – грех.
- В твоей церкви-то много всякого говорят! – вспылила Тамара. – Вон епископ ваш разъезжает холеный весь, лицо надменное, машина дорогущая. И живет, небось, лучше, чем все жители нашего села, вместе взятые. Горя они не испытывают, оттого и рассуждают смело.
- Зря ты так думаешь. В монастыре, например, настоятель умершего послушника очень любил, почти как сына. Говорят, он поэтому мрачный такой и службу не ведет.
- Настоятель там жуткий, от него дрожь пробирает, - Тома поежилась. – а вообще-то на нашего Луку похож – тоже у него улыбка болезненная какая-то. Ты, кстати, у Луки когда был последний раз?
- Позавчера. Я сегодня пойду, проведаю.
- Суп отнеси ему и заставь съесть. Хоть насильно вливай, ели придется.
- Да не придется, он ест послушно. Только отрешенно так… как будто не понимает ничего и вообще не здесь находится.
- И что, ни разу не признал тебя за все дни?
Радлов отрицательно покачал головой, попытался сказать «нет», но поперек горла вдруг встал ком, так что вышло только сдавленное, невнятное мычание.
- Не отойдет он уже. Вези его в больницу завтра.
- Придется, наверное, - согласился Петр. – Если уведомлений от завода не будет.
Слово «уведомления» он произнес с отвращением и плохо скрываемым страхом и сразу побледнел. Тамара, уже зная, что тема завода и в особенности каких-то поручений от его загадочного руководства является болезненной для мужа, не стала его расспрашивать и вернулась к себе в спальню, почему-то стараясь не шуметь. Завод рождал тишину.
Радлов еще немного посидел за столом, затем, так и не притронувшись к котлетам, спустился на кухню. Там он отлил в банку суп, порции этак на три, завернул ее в плотный пакет и вышел на улицу.
Тесный проулок, отделявший его дом от озера, был мертв – зимой из него все разъехались да так и не вернулись. По эту сторону озера из местных остались только сам Петр да его жена.
Из окон некоторых домишек еще выглядывали на улицу признаки жизни – одинокие увядающие цветы в горшках, грязная посуда, чьи-то забытые вещи. А земля под ногами плыла, земля плевалась влагой, и Радлов при каждом шаге скользил и вздрагивал всем своим огромным туловищем.
Завод он обошел стороной, стараясь не глядеть каменному монстру в его узкие оконца-глаза. Неспешно обогнул берег озера, одетого в рванье из потрескавшегося льда и черной пыли, преодолел немногочисленные улочки поселка и оказался у жилища Луки. Дверь была распахнута настежь – ходила ходуном от ветра, и петли ее противно скулили.
А когда Радлов вошел внутрь, к петлям присоединилась собака – завыла где-то в отдалении, истошно так, с надрывом, будто подыхала. И Радлов мельком подумал, что ему самому тоже хочется сдохнуть, ибо жизнь кругом тяжела и непонятна.
Он облазил все комнатушки, но хозяина так и не отыскал.
В панике ринулся к деду Матвею, поскольку сам от бессонницы никак не мог сообразить, что следует предпринять. Долго стучался, звал, заглядывая в дом через раскрытые ставни, однако никто не откликнулся.
Отяжелевшее от переутомления и страха сознание ворочалось медленно, так что Петр в растерянности минут пять топтался на одном месте. Потом наконец вспомнил, что старик заимел привычку навещать Инну Колотову, и заковылял к теще.
Инна отворила не сразу. По своему обыкновению она приоткрыла дверь настолько, насколько позволяла цепочка, выглянула в образовавшуюся щелку, презрительно поглядела снизу вверх на зятя и, с клацающим звуком раскрыв свой беззубый рот, язвительно сказала:
- Боже ты мой, это кто ж к нам нонче пожаловал! – и, сердито: – Ты чего приперся? Али тебя звали сюда?
- Послушайте, - холодно и спокойно начал Радлов. – Мне бы Матвея увидеть.
- А я тебе что, секретарь его, что ли? – возмутилась старуха, затем понизила голос и пробурчала: – Ишь че удумал, боров треклятый.
- Там… Лука пропал.
- Ах ты, батюшки! – испуганно воскликнула старуха и исчезла, громко хлопнув дверью.
«И что дальше? – недоумевал Петр. – Совсем она умом тронулась, что ли? Мне помощь нужна». Он постучал два или три раза, не дождался ответа и собирался было уходить, но тут из дома, хромая и кашляя, выскочил дед Матвей. Следом появилась Инна.
- Шумишь-то зачем, ирод? Я тебя пускать не обязана!
Старуха поежилась на холоде, тщательно заперла за собой дверь да еще дернула ее пять или шесть раз, проверяя, надежно ли держит замок.
- Все время у себя в мастерской сидел, - бормотал между тем Радлов. – Куда мог пойти?
- Сгубил мужика! Говорила же я, лечить надобно его. Я столько лет на свете живу, поди, не глупее тебя!
- Сейчас кричать-то ужо бессмысленно, - спокойным тоном заметил дед Матвей. – Найти главное. Он, может, пошел куда, где раньше гулять любил. К монастырю спустился или…
- Грачевник, - подсказал Радлов.
- Ага, ага! – горячо согласился старик. – Туда тоже мог. Отыщем, чего уж! Только для начала надо бы по местным закоулкам пройтись. Мало ли, Лука забрел куда-нибудь в соседние дворы, а мы сейчас все селение на уши поставим.
Но в соседних дворах обувщика не обнаружили, а Инна подняла такой шум, что на уши поставила если не все селение, то половину его жителей точно. Ирина к тому моменту закончила обедать и изнывала от тоски, ни о каких поисках не догадываясь – шаловская изба стояла на отшибе, до нее никто не дошел.
Засуетились люди, как муравьи-рабочие, зарыскали по размокшим огородам да неприбранным погребам, облазили унылое кладбище, даже в общий амбар заглянули – без толку.
Тогда уж все согласились с дедом Матвеем, что надо искать где-то за поселком. Андрея насилу уговорили съездить до С-кого монастыря, куда Лука в летний период любил совершать долгие прогулки; несколько человек отправились на север, к действующей железнодорожной станции; а сам Матвей вместе с Радловым решили наведаться на закрытую станцию, что за грачевником. Поехали на радловском внедорожнике, грузном и потрепанном, как и его обладатель – идти до леса, конечно, было не очень далеко, но на машине все же быстрее, чем на своих двоих.
- Ох, лишь бы нашелся, - причитал дед Матвей, сидя на переднем сидении, рядом с водительским, и подпрыгивая на каждой кочке. – А коли не найдется? В полицию надо будет писать. А мы и не знаем, сколько по времени вышло...
- Давай сейчас о плохом лучше не думать, - попросил его Петр, не отрывая взгляда от рваной грунтовой дороги. – Если что, разберемся.
- Ага, - ответил старик с какой-то обиженной интонацией и некоторое время сидел молча. Потом оживился и заговорил снова: – Заметил, как Андрей ехать не хотел? Машину, видать, жалеет новую.
- Недешевая она, вот и жалеет. Не хочет иномарку по нашим болотам гонять. Но там, хоть и лес, а накатано неплохо. И получается, что там проехать ровнее, чем здесь. У меня-то зверь-машина, - Радлов чуть заметно улыбнулся. – Где угодно проскочит.
- Он, знаешь, совсем другой вернулся из Города. Помогать никому не хочет, не то, что раньше. Мы же с ним грачей-то вывозили, когда.., - Матвей осекся, вовремя сообразив, с кем разговаривает, и закончил не так, как хотел: – Когда попадали они. А сейчас самомнение у него вроде как. Оно, конечно, когда по молодости чего-то добиваешься – самомнение всегда! Только неприятно мне чего-то. Черствость вот эта, безразличие неприятны. Ты же с людьми всю жизнь прожил, а замаячила на горизонте возможность быт получше обустроить – и все, плевать на тех людей. Нехорошо, ага.
- Ничего. Пообживется тут заново, попривыкнет и спустится с небес на землю.
- Так не хочет он тут оставаться. Говорит, мол, дом хочу продать и уехать. Ну кто у него купит?
- Вообще-то могут купить, - протянул Радлов. – В газетах – читал ли? – пишут, что после запуска производства у нас чуть ли не Мекка для рабочих. Вполне вероятно, что как раз из-за завода и купят.
- Газеты? – переспросил Матвей, недоверчиво сощурившись. – А как покупатель приедет сюда – так чего? Глаз у него, что ли, не будет, у покупателя? Какая тут жизнь, грязь одна.
- Да нет, для житья участок никому не нужен. Скорее надо как промземлю оформлять…
- Чегой такое? – не понял старик.
- Земля для промышленных нужд…
- Ага! Точно! Андрей-то так же и объяснял, да я не понял.
В этот момент как раз проезжали пустырь, распластавшийся сразу за выездом из селения. На пустыре сочащимися влагой кучками лежал снег, и Матвей спросил в недоумении:
- Почему снег не тает? У нас-то давно никакого снега нет.
- Тает, но гораздо меньше. Почти вся химия с завода оседает внутри горы, как раз на наши дома, получается. Сюда только крохи долетают.
- Тут хоть валенки мои пригодятся! А то я сапоги-то Луке отдавал на ремонт, а он, видишь, заболел. Вот и остался я без сапогов!
- Да, дед Матвей, ты уже рассказывал.
- Неужто? – старик несколько секунд пробыл в явном недоумении, потом вдруг загрустил и добавил тихим голосом: – Так все, голова-то ужо заржавела. Возраст. Я как-то из дому вышел…
И он в очередной раз поведал историю о том, как однажды вышел из дому да не сумел вспомнить, зачем. А Радлов тоскливо подумал, что старость – она ведь никого не щадит, даже если человек хороший.
Грачевник стоял темный и тихий, как кладбище. Собственно, кладбищем он и был – на погибших деревьях топорщились костлявые ветки, держащие своими хилыми лапищами пустые гнезда, а внизу валялись полуистлевшие птичьи трупики, зарытые в собственных перьях.
Машину оставили посреди пустыря и разошлись по сторонам – старик хромающей походкой направился к забытой станции, а Петр ушел правее и забурился в чащу леса. Деревья здесь произрастали в основном хвойные, их ссохшиеся тела были густо покрыты грубой темно-зеленой шерстью, а из ран, нанесенных птицами и редкими в этих краях беляками, сочилась мутная смола.
Со стороны станции донесся крик Матвея:
- Етить твою мать!
Радлов тут же бросился к нему, ничего вокруг не различая, и еще издали спросил:
- Чего? Лука?
- Паровоза нет!
И действительно, рельсы, от времени почти поглощенные землей, были пусты. Присмотревшись внимательней, Петр заметил и еще одну странность – к ним небрежно приклеился отросток новой колеи. Колея уходила вдаль и тянулась к месторождению меди.
- Вот здесь и перегнали. Не знаю, зачем, - Радлов растерянно поглядел на пустоту, белым пятном висевшую в воздухе на месте локомотива, затем резко отвернулся и добавил: – Жаль, Луку не нашли.
- И чего теперь? В Город, за полицией?
- Эта ветка, - указал на блестящие рельсы, неуклюже приваренные к ржавому металлу, - идет до месторождения. Туда и съездим. Если Лука сюда приходил – наверняка пропажа паровоза его заинтересовала. Но, надеюсь, он все-таки туда не ходил. Место опасное, в карьер провалишься – костей не соберешь. А он теперь все время как в тумане…
У месторождения, как всегда, грохотало и вздымалась ввысь каменистая пыль, удушливыми облачками серого цвета. По дну карьера ползали прожорливые механизмы, вгрызаясь в твердую породу так легко, как будто это масло. На поверхности, изрезанной сетью транспортных развязок, стояли угловатые вагонетки, до отказа груженые рудой.
Матвей остался в машине – он не слишком хорошо переносил шум.
Радлов сразу двинулся к бригадиру – тот сидел в своей невзрачной будке в виде деревянной коробки с двухступенчатым крыльцом.
- Давно тебя не было, Петр Александрович! – поприветствовал его бригадир. – случилось что-то или… по производству?
- Случилось, - Петр несколько раз кивнул. – Посторонних не было у вас? Мужичок такой с кривым лицом, улыбается – знаешь?
- Да, он же в прошлом году приходил за тебя просить. Лука, кажется. Не видел. Я его хорошо запомнил – глаза у него такие… такие.., - бригадир не смог закончить мысль и оборвал себя сухим и однозначным: – Нет. Не было.
- А то ушел куда-то. А он не в себе после смерти сына.
- Так это у него сын умер? Слышал что-то, наши же рабочие у вас могильщиками подрабатывают по необходимости. Детей терять всегда тяжело.
Радлов промолчал. Развернулся к двери, приоткрыл ее, запуская в помещение волну приглушенного грохота, однако остановился и спросил, почувствовав нечто вроде озарения:
- А локомотив старый, который у леса стоял, куда дели?
- Так у завода он. Перегоняли ночью, кажется. Но не мы, другой кто-то.
- Зачем?
- Да пес его знает! Ходили разговоры, что через ту станцию пустят ветку напрямик до Города, чтоб быстрее готовую медь отвозить. А уж правда или нет, неизвестно.
Радлов кивнул, выбрался из будки и спешно ринулся к машине.
- Что, не видели Луку? – поинтересовался Матвей.
- Не в том дело! – громко, чуть ли не криком, ответил Петр и от воодушевления затараторил, слепив все слова воедино: – Я ж без сна-то совсем отупел, не сообразил!
- Чего не сообразил?
- Лука в последнее время заводом интересовался, вроде даже ходил туда однажды. Там он. Чует мое сердце, там он!
Локомотив громоздился на заводской территории, за забором, втиснутый аккурат между двумя рыжими строениями. Радлов сразу побежал к нему – подтянулся на перилах, отчего те прогнулись и чуть не переломились под его весом, взобрался на площадку вокруг котла и протиснулся в кабину машиниста.
Лука сидел там, забившись в самый угол. По лицу его градом стекал пот, само лицо было изможденным и от улыбки скошенным набок. Тут до паровоза доковылял дед Матвей и тоже вскарабкался по перилам.
- Слава те Господи! – воскликнул старик с облегчением, приметив в темноте обувщика. – Я ужо боялся, что все, не отыщем.
- Лука, - позвал Петр. – Пойдем отсюда.
Лука приложил палец к губам, призывая всех к тишине, и не сдвинулся с места. Не зная, что делать, Радлов устало присел рядом с ним и принялся разглядывать металлические стены, проеденные грибком насквозь. Через них внутрь проникали ниточки света, хлипкие и как будто совершенно неуместные.
- Вы зачем здесь? – шепотом спросил обувщик.
- Ты… узнаешь нас, да? – голос Радлова трепетал от робкой надежды.
- Да. Конечно узнаю, Петя. Разве можно иначе?
Матвей от радости расплылся в широкой улыбке, обнажая наполовину беззубый рот, и издал какой-то восторженный, но нечленораздельный звук.
- Теперь-то без меня справитесь, - сказал он. – Пойду, расскажу в поселке, что все обошлось.
- Погоди! На машине ведь приехали, я тебя довезти могу.
- Да я пройдусь лучше, - сказал старик. Видно было, что его буквально распирает от неуемной, негасимой жизнерадостности. – А то от машины ужо голова гудит.
Он распрощался со всеми и исчез.
Лука и Радлов несколько минут сидели в безмолвии, потом Радлов не выдержал и осторожно поинтересовался:
- Почему ты здесь?
- Я убегал, - ответил обувщик и судорожно сглотнул. – Убегал от… от кого-то… не помню. Тут мертвые повсюду, Петя! Их на завод привозят на этом самом локомотиве! Кажется, со всех окрестных кладбищ собирают.
- Успокойся, Лука. Привиделось тебе. Никаких мертвецов на заводе нет. Там вообще никого нет.
На последней фразе Петра передернуло от страха, он весь ссутулился и сам почти забился в противоположный угол. Впрочем, в любом случае он занимал полкабины.
- Пошли ко мне, - предложил Радлов, набравшись смелости и отлепившись от дырявой стены. – Тома обрадуется. И вообще… куда тебе одному?
Добрались на внедорожнике минуты за две. Тамара встретила их вздохом облегчения – так, как будто ей пришлось весь день таскать за собой мешок с камнями, и вот теперь мешок наконец дозволили снять.
- Ты проходи на кухню, - приговаривал Петр, помогая гостю раздеться. – Ужинать будем. Потом спать. Сон – он лечит, это хорошо. Во сне все забывается.
Проходя мимо жены, он шепнул ей на ухо:
- Узнал, представляешь? Имя мое вспомнил. Ко врачу-то можно и погодить.
Ел Лука жадно и много, от нетерпения почти захлебываясь супом. Два раза закашлялся, так что хозяину дома пришлось бить его по спине.
После ужина ему постелили в большой зале наверху. Сам Радлов остался на кухне, как неприкаянный. Глядел в оконце, упиравшееся в пол, чувствовал, как ноги его легонько гудят после тяжелого дня, и пил горячий чай, чашку за чашкой – руки хотелось чем-то занять, а дел никаких не имелось.
Вскоре к нему заглянула Тома, закутанная в ночной халат.
- Пошли уж со мной, что ли, - произнесла она снисходительно. – Куда ж тебя девать.
- Ты ведь знаешь, я не сплю. Помешаю еще, чего доброго.
- Ой, да пошли уже, - бросила Тамара с легким недовольством и вышла.
Радлов с довольной ухмылкой последовал за ней.
__________________________
Через час, когда окончательно стемнело, кто-то настойчиво постучал в дверь. Тамара к тому времени успела задремать. Она повернулась на другой бок и сквозь сон недовольно пробурчала мужу:
- Это к тебе.
Радлов, лежавший у стенки, осторожно перелез, стараясь не побеспокоить женщину, впотьмах отыскал тапочки, выбрался на ощупь из спальни и добрался до прихожей. Там он щелкнул выключателем, поморщился немного, привыкая к свету, и отворил дверь.
На пороге стол перепуганный бригадир.
- Что стряслось, почему так поздно? – спросил Петр, поправляя халат.
- Бумага тебе. От завода, - бригадир вытащил из переднего кармана мятый конверт. Руки у него дрожали.
- Кто принес?
- Петр Александрович, не задавай глупых вопросов. Ты ведь и сам знаешь, как оно обычно происходит. Забирай, что ли, да пойду я.
Радлов принял конверт, и бригадир скрылся за завесой тьмы.
Внутри конверта лежал плотный лист бумаги, сложенный вдвое. На нем печатными буквами значилось:
«Управляющему производственного цеха;
И. о. заместителя директора ШМЗ им. Мелехина
Радлову П. А.
Уведомление: 33/19.13.6.8.21
Вам надлежит в трехдневный срок провести переговоры с Андреем Владимировичем Беловым касательно сделки купли-продажи принадлежащего ему на праве собственности земельного участка, расположенного по адресу: Шонкарский пос., Третий проулок, д. 5.
Бюджет сделки составляет 80 000 руб. Ваша премия включена в указанный бюджет.
В случае неисполнения вами служебных обязанностей против вас будет применено взыскание».
«Это ведь участок Андрея. Да откуда они узнали, что он решил продавать?» – с ужасом подумал Радлов.
Довольно быстро, однако, в нем пробудилась его практичная натура, подавив судорожные потуги страха. Он перечитал ту строку, где значилась сумма, и принялся мысленно рассуждать: «Итого восемьдесят. Ага. Тьфу ты! Как с дедом Матвеем пообщаешься, так всегда агакаешь да угукаешь. А цену-то ниже рыночной поставили раза в полтора. И из этого еще премию себе выудить? С другой стороны, деньги нужны. Деньги очень нужны. Хозяйство-то накрылось, передохнут тут свиньи, - Радлов еще раз бегло просмотрел текст на случай, если упустил что-то важное. – М-да, дела…».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.
Переговоры.
На следующее утро Радлов встал, как всегда, разбитый, с тяжелой головой да путаницей в мыслях. Уснуть ему так и не удалось, но всю ночь перед глазами стелился какой-то туман. А в тумане угадывались очертания лиц, собранных из дыма и гари, но чьи это были лица – неясно.
Тамара еще спала, уткнувшись носом в подушку. Петр перескочил через нее и первым делом поднялся на второй этаж, проведать гостя.
Лука сидел на полу посреди залы, расставив руки в стороны – как всегда, ладонями кверху, будто у него что-то в них насыпано. Глядел мутным взором прямо перед собой и тихо, с нежностью приговаривал:
- Кушайте, кушайте, мои хорошие…
«Неужели снова?» - настороженно подумал Петр, затем приблизился к другу, стараясь по возможности не шуметь, положил руку ему на плечо и спросил:
- Лука, с тобой все хорошо?
- Со мной все хорошо, - машинально ответил обувщик, не меняя позы.
- А чего же ты… сидишь так?
- Петь, ну должен же их кто-то кормить, - Лука наконец развернулся в сторону собеседника, а во взгляде его тусклым огоньком блеснул угнетенный разум. – Не станет моих птичек – совсем тяжко придется.
Радлов стоял в замешательстве и долго не мог пошевелиться. На миг ему даже почудилось, словно комната и вправду наполнена черным вороньем. Воронье кружит, кружит вокруг Луки, усаживается к нему на плечи, клацает клювами и недобро косится на хозяина дома.
Петр помотал головой. Морок исчез.
- Лука, ты, может быть, у нас пока поживешь…
- Не хочу. Я уже привык там. И пташкам больше нравится… правда же? – и обувщик оглядел комнату, спрашивая совета у своих невидимых спутников.
- Посиди до вечера хотя бы, - предложил Радлов, понимая, что отпускать друга в столь плачевном состоянии – это все равно, что смертный приговор ему подписывать.
Лука медленно кивнул – прерывистыми короткими движениями, будто шея у него изнутри была оснащена пружинами, и пружины от времени утеряли плавность.
- Вот и славно! – обрадовался Радлов. – Вот и славно. Тома скоро проснется, завтрак будет. А я тебе сейчас воды принесу – обмоешься.
- Зачем? До ванной я могу дойти.
- Нет-нет, там… не работает. Я сейчас, ты погоди!
И Петр отправился вниз. На самом деле все, конечно же, прекрасно работало, просто у него вдруг мелькнула пугающая мысль: «В запертом-то помещении еще вздернется, не приведи Бог».
Он набрал большое ведро теплой воды, поднял его наверх вместе с пустым тазом и полотенцем и помог Луке умыться. А через час, когда Тамара встала и засуетилась на кухне, отправился в Город – вероятно, чтобы подготовиться к предстоящей сделке.
В тот же день, около двух часов, Петр уже был у Андрея. Тот как раз закончил копаться в гараже, приводя машину в порядок после вчерашней поездки, и шел к дому, так что встретились они во дворе.
Андрей посмотрел на пришедшего с недовольным выражением лица и пробурчал:
- Петр Александрович, вот на кой ляд вы меня вчера погнали? Лука нашелся в итоге, а у меня все днище камнями и глиной набито.
- До монастыря путь не очень близкий, а действовать нужно было быстро, - объяснил Радлов. – Мало ли что, человек-то не в себе.
- Я тоже скоро не в себе буду. Дороги нет вообще. Я в следующий раз отсюда если и выеду, то только окончательно.
- Вот, кстати, об этом я и хотел поговорить. На, погляди.
И Петр протянул Андрею уведомление с заранее обрезанным верхом и низом, чтобы не было видно ни шапки письма, ни указанной суммы, так что текст начинался словами «Вам надлежит…» и обрывался на номере дома. Андрей внимательно прочитал бумагу и в недоумении уставился на посетителя.
- Ты уже объявление подавал о продаже? – уточнил Радлов, пытливо прищурив взгляд.
- Нет еще. Вам сказал кто-то, что я продаю?
- Мне-то сказали, да я дальше никуда не передавал. Не знаю даже, каким образом информация дошла до руководства завода. В общем, надо бы нам с тобой обсудить, что да как…
- Конечно! – Андрей просиял. – Я, в принципе, хоть сейчас готов. Пойдемте.
В доме была единственная жилая комната – просторная, до блеска вылизанная и полупустая, так что обстановка напоминала какое-то спартанское убежище. Из мебели – только дубовый стол, два стула и старая тахта, обитая бежевой тканью.
- Скромненько у тебя, - прокомментировал Радлов, занимая один из стульев.
- Я много чего продал перед поездкой, - ответил Андрей и сел напротив. – Так и за сколько вы хотите купить?
- Не я, - уточнил гость. – Завод.
- Хорошо, пусть так. И за сколько же завод хочет купить?