Мы уже полгода болтались в космосе. Экспедиция на Марс, будь она неладна совсем. Экипаж подбирали лучшие психологи по результатам многочисленных тестов. Выходило, что мы трое как нельзя лучше подходили друг другу. Два американца, Энтони и Джон, и я. По тестам было все хорошо, даже более чем, но попробуй, поживи шесть месяцев в замкнутом пространстве размером с малогабаритную двухкомнатную квартиру! К концу полета мы тихо сходили с ума друг от друга. Больше всего меня раздражал Энтони. Бреясь по утрам, он всегда мычал одну и ту же мелодию. Однажды он спел нам эту песню, там было что-то про вольный ветер, вольного парня, которого полюбила вольная девушка. Песня как песня, но когда слышишь ее ежедневно в течение ста восьмидесяти с лишним суток... Джона тоже раздражала эта мелодия, хоть он и старался не подавать виду. Я всегда пытался мысленно отключиться, когда Энтони начинал бриться, представлял себе, что я нажимаю кнопку на пульте, и звук исчезает, и мне это часто удавалось, особенно в начале полета. Но теперь песня звучала уже у меня в голове, и, как я ни пытался не слышать ее, она лезла во все щели моей измученной души.
Джон раздражал меня своей привычкой разглядывать себя в зеркале. Он мог делать это часами. Какое-нибудь мифическое пятнышко на лице, зародыш будущего прыщика, приводило его в ужас. Он травил его лосьонами, даже пользовался втихаря неприкосновенным запасом спирта, чтобы прижечь, придавить и уничтожить. А еще он заводил разговоры о том, как за ним будут увиваться девушки, когда он вернется, овеянный космической славой первого человека, ступившего на Марс. Эту тему он просто обожал, и мы с Энтони тихо матерились, я по-русски, Энтони по-английски, когда Джон живописал нам, как он будет выбирать себе подругу, и какая она будет. Этакая Барби с длинными ногами, огромной грудью и осиной талией. Мне, в отместку, хотелось завести себе в подружки маленькую и толстую русскую бабу, которая будет уметь стряпать блины и ставить русский квас, который я обожаю.
Вполне возможно, что и я, в свою очередь, чем-то выводил из себя своих напарников, но они молчали, ничем не давая понять, что им во мне что-то не нравится.
Энтони жутко завидовал мне и Джону, хотя и не подавал виду. Он должен был оставаться на орбите вокруг Марса, как командир корабля, в то время как мы будем спускаться на поверхность для высадки. Я завидовал Джону, который и должен был стать тем самым первым человеком на Марсе, черт бы его побрал совсем. Я имею в виду Джона, а не Марс.
Марс приближался так медленно, что хотелось открыть люк и бежать бегом, чтобы ускорить встречу. Наконец мы провели последние корректировки курса и стали ждать, когда планета сорвет нас с гиперболической орбиты и заставит вращаться вокруг себя. В этот день все заметно волновались. Если в расчетах окажется хоть маленькая ошибка, мы пронесемся мимо, Марс забросит нас в сторону Юпитера, а уж вернуться оттуда нам никак не удастся - не достанет горючего. Мы провели сеанс связи с Землей. Это веселая штука - сеанс связи. Джон говорит что-нибудь в микрофон, а потом мы ждем семь минут, пока придет ответ - три с половиной минуты на то, чтобы наше сообщение дошло до Земли, три с половиной минуты на то, чтобы ответ дошел до нас. Диалог получается примерно такой:
Джон. Земля, Земля, я "Марсолет", как слышите меня? Прием.
Энтони. Сегодня опять буду смотреть "Звездные войны", Нравится мне этот фильм, черт его раздери!
Я. И охота тебе смотреть эту муру?
Энтони. Почему мура? Классный фильм.
Я. Какой же классный? Ты погляди, как они там летают, с какой скоростью мимо друг друга. И представь, какие перегрузки они должны испытывать при разворотах. Да их сплющило бы в лепешку!
Энтони. Ах, Юри, не будь таким занудой! Если все показывать правильно, как тогда выглядел бы космический бой? Это была бы жуткая скука! А твой любимый фильм какой?
Я. Никакой.
Энтони. Разве так можно? А книжка? Любимая книжка? Тоже нет? Ну, знаешь ли... Так нельзя! А композитор? А художник?
Я. А у тебя кто любимый художник? Он что рисует? Комиксы?
Энтони. А хоть бы и комиксы. Но у меня он хотя бы есть.
Я. У меня тоже есть. Куинджи. Слыхал?
Энтони (уважительно). Нет, не слыхал. Он кто? Еврей?
Я. Он обрусевший грек. И книжка любимая у меня есть, и фильм. Только мне не хочется об этом говорить...
Земля. "Марсолет", я Земля, слышу вас хорошо. Прием.
Я отлетаю в сторону, делая вид, что обиделся. Энтони замучил всех "Звездными войнами". За время полета он посмотрел их раз пятьдесят. Видеомагнитофон у нас один, а спрятаться особо негде, вот и мы с Джоном были вынуждены смотреть вместе с Энтони. Джон любил смотреть мультфильмы про Тома и Джерри. Ну ладно бы раз в неделю, но каждый день... Я же не отдавал предпочтения ничему, практически ничего не смотрел.
Вот так мы и летели себе к Марсу. Интересно сделалось тогда, когда Марс можно стало рассматривать в бинокль. Каждый из нас, если был свободен от вахты, прилипал к иллюминатору и до боли в глазах вглядывался в поверхность планеты.
- Где каналы? - возмущался Джон. - Почему я не вижу каналов?
- А их нет, - с тайным злорадством отвечал я. - Их давно уж не видно. Да и были ли они вообще? Первые телескопы были такими несовершенными.
- А я утверждаю, что не Марсе есть жизнь! - горячился Джон. - Вот увидите - мы высадимся и найдем жизнь!
- Ну-ну, - скептически осаживал его я. Мы и так уже герои - никто из людей так близко не приближался к Марсу. Если мы еще высадимся на планету, то наши имена навеки будут высечены на скрижалях истории космонавтики. Ну а если мы еще откроем на Марсе жизнь... Нам воздвигнут памятники! В полный рост.
- Я не понимаю твоей иронии, Юри, - говорил Джон. - Такое впечатление, что тебе вовсе не хочется высаживаться на планету. Давай скажем Земле, что ты неважно себя чувствуешь, и ты останешься на орбите?
- Ну уж нет! Я прекрасно себя чувствую, если не считать запора, но вы тоже мучаетесь запорами - это последствия многомесячного принятия консервированной пищи. Мы все в равном положении. Но свое право высадиться на планету я буду отстаивать с оружием в руках. Одним словом - не зли меня - убью!
Мы смеемся шутке и оставляем эту тему. Но в моей голове появляется дьявольская мысль. Я гоню ее, топчу, засовываю как можно глубже, но она высовывается и вертится в голове. Мысль подленькая - нужно сделать так, чтобы Джон не смог стать первым человеком, ступившим на поверхность Марса. Он сейчас подсказал метод для осуществления этой мысли - сделать так, чтобы Джон неважно почувствовал себя перед высадкой.
Но это же свинство! Это подлость! Хуже этого ничего нет! Ладно, ладно. Не думать об этом!
Очень легко сказать - не думать об этом! Именно об этом только и думается! В эту ночь я не могу заснуть, вращаюсь в своей подвесной кровати как волчок. Ну надо же такому случиться! Зачем, зачем Джон подсказал мне эту идею? И тут меня прошибает холодный пот - а если эта мысль запала и Энтони? Он может исполнить ее по отношению ко мне! Кто знает, что на уме у этого американца? Через несколько часов я практически убедил себя в том, что Энтони начал строить козни против меня и мне нужно быть начеку.
Вот так, запросто, я заработал себе навязчивую идею.
Сегодня мы должны перейти на круговую орбиту. Джон весь день торчит у клавиатуры бортового компьютера, в тысячный раз проверяет параметры траектории. По его расчетам все должно пройти нормально. Я не выспавшийся, злой, да тут еще волнение по поводу орбиты, и ночные мысли, которые сидели в голове как заноза...
Уф, на круговую перешли. Слава Богу! Энтони, как только переход совершился, принялся нервно болтать, у него открылось что-то в организме и его понесло. О чем он только не говорил! И о том, что его папа будет им гордиться, и о том, что все будут просить у него автографы, и о том, что Марс - необычайно красивая планета. В числе прочего заявил:
- Черт возьми, ребята, как я вам завидую! И тебе, Джон, и тебе, Юри. Эх! Полетите туда, к марсианам и марсианкам, а мне болтаться здесь.
Он расчувствовался немного, вытер слезинку обшлагом рукава. Джон посмотрел на него сурово и сказал:
- Завидовать - глупо.
А я весь подобрался внутри. Вот! Именно этого я и боялся! Завидует! Еще как завидует! Настолько, что высказал это вслух. Так-так. Теперь мне придется держать ухо востро. Во-первых, каждую тубу с питанием проверять, не наколота ли шприцем, во-вторых, каждый глоток из шланга делать и бояться, а не намазан ли мундштук каким-нибудь слабительным. Почему я этого боялся? Ну как же! Ведь у меня в голове созрел дьявольский план. Я думал о том, что проколю тубу с супом, например, иглой, и через шприц введу в него слабительное, которое мы употребляем в малых количествах. Одной капли этой штуки хватает на то, чтобы тебя пронесло со скоростью воды в водопаде, а я намеревался вколоть туда целый кубик. Не сейчас, а когда мы с Джоном останемся одни. Его скрутит, он будет сидеть в сортире, привязанный к унитазу в прямом и переносном смысле, ему придется доложить на Землю. Можно, конечно, питьевой мундштук помазать, но это малоэффективно.
Сволочь я, сволочь! Такую подлость задумал. Но уж очень хочется быть первым. Это просто наваждение какое-то. Если я буду вторым, никогда себе не прощу, что не сделал-таки ничего, чтобы стать первым. Почему Джон? Кто его выбрал? Почему он должен стать первым? Чем я хуже него? Вот так ложатся карты судьбы. Кто сейчас помнит имя второго человека, ступившего на Луну? А Нейла Армстронга помнят все. Я хочу быть первым! Хочу!
И никто же не узнает! Джон ничего не почувствует - лекарство без вкуса и без запаха, его можно пить как воду, зато потом начинается такое брожение в организме, что только держись! Никто не узнает.
Да, а вдруг Джон заподозрил что-то и тоже теперь начеку? Вдруг он осмотрит тубу, увидит прокол и не станет есть? Ну что ж, не станет, так не станет, значит не судьба. Значить быть мне вторым. Джона будут качать, носить на руках, приглашать повсюду и брать у него автографы, а на нас с Энтони никто и не взглянет. Нет, я немного перегнул. У нас тоже будут просить автографы и приглашать на телепередачи, но основная слава достанется Джону. А за что? За то, что кто-то там решил, что первым должен быть американец? С какой стати? Какими политическими соображениями руководствовались на Земле, когда принимали решение? Да никакими, скорее всего, просто наши вложили в проект гораздо меньше денег, мы же бедные, нищие, даром что с ракетами. Первым должен быть русский! Это я так решил, я! Я уверен, что меня одобрят наши. Вздор, кто меня будет одобрять? У Джона сделалось расстройство желудка, он прикипел к унитазу. Не ждать же, когда он придет в себя. Режим посадки расписан по минутам. После посадки мы ровно сутки привыкаем к силе тяжести - за полгода невесомости мускулы атрофировались, несмотря на то, что мы старались поддерживать их на тренажерах. Потом Джон должен открыть люк и выйти на поверхность. Все это будет фиксировать видеокамера, которую мы вывесим на специальном шесте. Потом он вернется, пробыв на поверхности не более минуты. Через час (только через час! Я же просто с ума сойду за этот час!) Он выйдет второй раз, и, следом за ним - я. Какая сволочь придумала этот час? В общей сложности мы пробудем на поверхности одни земные сутки. Потом старт, и прощай, красная планета!
Того времени, что мы будем сидеть, привыкая к силе тяжести, мне должно с избытком хватить на то, чтобы вколоть в тубу слабительного и подсунуть ее Джону.
А сейчас мы готовимся к переходу в посадочный модуль. Проверяем, чтобы все было в норме - продукты, вода, горючее, приборы, исправность систем. Модуль снаряжен для посадки еще на Земле, но мы очень тщательно проверяем все в сотый раз, потому что от этого сооружения зависит наша жизнь.
Наконец мы переходим, прощаемся с Энтони и задраиваем люк. Кабина посадочного модуля чуть больше легкового автомобиля. Здесь же, за спинками кресел, располагается тот самый пресловутый унитаз, который поможет мне сделать так, чтобы первым человеком, вышедшим на поверхность Марса, стал русский, то есть я.
Вот вам роль вещей в истории! Унитаз. Очко, охватывающее задницу, и отсасывающее продукты жизнедеятельности в условиях невесомости.
Боже мой! Неужели я сделаю это? Сделаю, сделаю, вот и склянка со слабительным во внутреннем кармане комбинезона, и шприц там же. Игла тонкая, прокол получится почти незаметным. Боже, прости мою душу грешную! Иначе гореть мне в аду!
Модуль отделяется от корабля, мы готовимся к перегрузкам, пристегиваем ремни. Джон переговаривается с Энтони, я сосредоточенно молчу, раздумывая о том, как мне получше обстряпать мое гнусное дельце. Морально я уже почти готов к преступлению... Бог мой, кто произнес это слово - преступление? Какое же это преступление?! Это невинная шалость ради того, чтобы стать первым! Я ведь никого не убиваю, не краду... Крадешь, еще как крадешь! Крадешь чужую славу, присваиваешь то, что тебе не принадлежит. Ну хорошо, хорошо! Не буду я ничего делать. Просижу в модуле, пока Джон будет топтаться по марсианскому песку, радостно гукать и передавать приветы всем грудастым девчонкам Земли. А потом всю жизнь буду кусать локти.
Вспомни, вспомни, что тебе перед полетом сказал Григорий Петрович, руководитель проекта с российской стороны.
- Жалко, Юра, что первым будет не наш человек. Ох, как жалко!
И при этом так многозначительно на меня посмотрел! Очень многозначительно! Или это мне сейчас так кажется?
Нас начинает жутко трясти - входим в плотные слои атмосферы. Закрываю глаза и молю Бога о том, чтобы не случилось ничего, чтобы оставил нас в живых, дал долететь до поверхности и мягко приземлиться. Боже, дай сесть спокойно!
В иллюминаторах бушует пламя, двигатели натужно ревут, тормозя, я считаю про себя секунды. Тело непослушно, на него навалилась дикая тяжесть, которая не дает дышать. Сердце бьется еле-еле, оно привыкло к невесомости, ему тяжело гонять кровь по такому тяжелому телу. Перед глазами разноцветные круги, я не могу поднять веки, как гоголевский Вий. Поднимите мне веки! Когда же кончится эта пытка?
- Высота тридцать километров, - слышу будничный голос Джона. - Становимся на крыло.
Тяжесть еще более увеличивается, в посадочном модуле что-то трещит. Это конструкция крыльев выдвигается из корпуса и принимает нагрузку на себя.
- Джон, а Джон, - говорю я, с трудом ворочая непослушным языком. - А если бы на Марсе вдруг не оказалось атмосферы?
- С чего бы это? - недоуменно отвечает Джон.
- Ну, так получилось бы. Вдруг ученые ошиблись?
- Чепуха! Что это тебе в голову пришло?
- Да так. Со страху, наверное.
- Ты про страх молчи лучше. Астронавту бояться не пристало.
- Ты не боишься, что ли?
- Боюсь, - сознается Джон. - Поджилки трясутся так, что зуб на зуб не попадает.
Я открываю глаза и скашиваю их на него - шутит или правду говорит? У него стиснуты зубы, и лоб покрыт крупными каплями пота. Руки лежат на штурвале, сжимая его так, что будь он непрочным, давно бы разлетелся.
- Не дрейфь, приятель, - говорю ему. - Бог не выдаст, свинья не съест.
- Какая свинья?
- Это поговорка у нас такая. Сажай эту штуку уже! Сколько можно лететь?
- Высота двадцать километров, - говорит Джон. - Ты, штурман, делом бы занялся лучше, чем про свинью болтать. Свиньи мясо не едят.
- Еще как едят. Они все жрут, что ни попадя. Они же свиньи.
- Ты говоришь как еврей, - смеется Джон. - У нас сосед был, дядя Аарон, он точь-в-точь как ты говорил. А может быть ты мусульманин? Они тоже свинину не едят.
- Я православный, - вздыхаю я. - Самый что ни на есть. Во имя отца и сына, и святого духа.
- Аминь, - смеется Джон. - Что-то я не видел, чтобы ты молился. У православных, я слыхал, икона должна быть, чтоб ей молиться.
- У меня есть икона. Она у меня вот здесь. - Я похлопал по груди. - А молиться можно и так, чтоб никто не замечал. Для этого не надо складывать руки как вы с Энтони, склонять голову и бормотать что-то себе под нос перед каждым завтраком.
- Конечно, - вежливо соглашается Джон. - Каждый молится по-своему. Высота - десять километров.
- Вот теперь можно и мне поработать, - говорю я.
Под нами сильно пересеченная местность, я вижу ее на экране локатора.
- Придется тебе, Джон, садиться на вершине горного пика, - говорю я.
Джон скашивает глаза на экран.
- Ничего. Надо будет - сядем.
- На карте это место называется долина Маринера, - сообщаю я. - Что-то у меня совсем другое представление о долинах. Долина - это ровная поверхность, равнинная река, пойменный луг, трава-мурава и плакучие ивы над водой. А здесь - рытвина на рытвине, овраг на овраге. О, вот и речка. Сухое русло. По нему когда-то бежали потоки серной кислоты.
- Почему кислоты?
- Да так. Фантазирую. Ты бы затормозил здесь.
- Скорость слишком высока. Мы же не на автомобиле. Высота - пять километров.
- Тормози, Джонни, не мучай меня. Хочу на твердь земную. Тошнит уже от космоса.
- Сейчас, сейчас. Глиссада - двадцать градусов. Высота - три километра.
- Мама моя, неужто скоро сядем?
Я сжимаю подлокотники кресла, к горлу подступает комок от волнения. Собственно, этот комок появился сразу после начала торможения, но теперь он заявил о себе во всю.
- Становлюсь на огонь, - говорит Джон через минуту.
Это означает, что наш аппарат превращается в самолет вертикальной посадки и может зависнуть над поверхностью. Лихорадочно кручу верньеры обзорного устройства в поисках ровной площадки, но на экране только нагромождения камней. Модуль зависает и начинает медленно двигаться над скалами.
- Ну? - говорит Джон нетерпеливо. - У тебя есть пять минут.
Но через пять минут по-прежнему сесть негде. Джон стискивает зубы и сообщает, что горючее на пределе, еще две минуты и назад нам уже не долететь. Он преувеличивает, конечно, но его можно понять - он нервничает и готов сесть на вершину скалы. Однако площадка все же находится. Джон опускает модуль с креном в десять градусов и выключает двигатель.
- Мама, - говорю я. - Добрались.
Мы прилипаем к иллюминаторам, не обращая внимания на то, что сила тяжести сдавливает нас так, что трудно дышать. Площадка размером с небольшой дворик, чуть побольше баскетбольной, наш модуль занял ее почти всю. Кругом громоздятся скалы красно-бурого цвета, похоже, из песчаника. Небо почти черное, с едва заметным фиолетовым отливом. При посадке мы почти не подняли пыли, она быстро осела.
- Юра, - сдавленно говорит Джон. - Поздравляю тебя.
Мы обнимаемся, похлопываем друг друга по плечам, кажется даже пускаем слезу. В эту минуту я люблю Джона и думаю о том, что никогда не сделаю прокола в тубе. Никогда! Он заслужил быть первым!
- Командир, - радостно говорит Джон, обращаясь к Энтони. - Мы сели!
Энтони лопочет что-то радостно-сопливое, мы его не слушаем. Делаем первые фотографии поверхности, я выпускаю шест с видеокамерой, поднимаю его как можно выше, мы видим на мониторе наш обгорелый челнок, окруженный скалами. Похоже, мы стоим на песчаной подстилке из красного песка.
- Давай выйдем, а? - вдохновенно предлагаю Джону. - Вместе, а?
Натыкаюсь на его сразу похолодевший взгляд.
- Что ты, Юра, - он смотрит удивленно. - А как же приказ?
Черт бы тебя побрал! Американец чертов! Приказ для него - закон, и не моги его ослушаться. Ему и в голову не придет похулиганить! Эх! Нет, дорогой, я задуманное выполню! Сидеть тебе на горшке до самого взлета!
Целые сутки сидеть и не иметь возможности выйти! Да я за эти сутки пять раз продырявлю тубу и накачаю туда пять лошадиных доз!
Самое смешное, что я так и делаю. Кто знает, что взбредет в голову Джону относительно еды - он всеяден и предпочтения ничему не отдает. Да и как можно выбрать что-то среди консервированной и запаянной в тюбики еды? Единственное, что американцы любят - это гамбургеры и хот-доги, а этого в тюбиках нет. Я накалываю суп, котлеты, картофельное пюре, копченую грудинку. Это происходит тогда, когда Джон спит, а я стою на вахте. Самому бы не наесться ненароком! А то будем драться за горшок, вместо того, чтобы стать марсианскими первопроходцами.
Перед первым уколом я надолго задумываюсь. Никогда еще не делал подлостей. Может быть и не стоит начинать? Брось, это не подлость, а военная хитрость! Никто ведь не называет полководцев, например, подлецами, хотя они сплошь и рядом подличали. Ну что может быть подлее Троянского коня? А разве этично сохранять в резерве свежие силы, в то время как противник с открытым забралом прет на вы? Хорошо ли было заманивать тяжелых тевтонских рыцарей на тонкий лед Чудского озера? Военная хитрость. Вот и весь сказ.
Успокоив таким образом свою совесть, я сделал черное дело и стал ждать. Джон проснулся, умылся, почистил зубы, напевая какую-то ковбойскую песенку времен покорения Техаса, и уселся завтракать.
В каждую тубу я вкатил по капле, чтобы Джон ничего не заподозрил. У него открылся волчий аппетит. Ох, не к добру ему так захотелось кушать! Он смел все, что я для него приготовил. Слабительное действует в течение часа, а через два часа ему выходить наружу.
В общем, случилось все, как я задумал. Джона скрутило, я сообщил Энтони, тот проинформировал Землю, оттуда пришел приказ Джона лечить, а на поверхность выходить мне. Перед тем, как открыть люк, я оглянулся. Джон сидел на горшке и мучился, глядя на меня глазами ягненка, ведомого на заклание. По-моему, он что-то подозревал, но ничего не говорил.
И вот я спускаюсь по лесенке. Весь мир следит за мной. Я спускаюсь нарочито медленно, понимая, что сигнал до Земли идет более трех минут. Я помню, как вел себя Армстронг, сходя на лунную поверхность. Он сделал отпечаток ноги и быстро вернулся в модуль. Я же решил действовать совершенно противоположным образом. Я встал одной ногой на песок, показал камере большой палец и поставил вторую ногу. Потоптался, счастливо глядя из-за стекла шлема, помахал руками, послал несколько воздушных поцелуев. За спиной у меня были приторочены два небольших шеста с российским и американским флагами, я отвязал их и по очереди воткнул в песок. Излишне говорить, что первым я воткнул российский флаг!
Теперь можно и оглядеться. До тех пор, пока не придет раздраженный окрик с Земли, что мне пора возвращаться в кабину, у меня было три с половиной минуты. Ничего интересного. Ни травинки, ни кустика. Песок и камни. Я вздохнул, набрал песку в ладонь и высыпал его, поглядывая в камеру. Все. Первый человек на Марсе - я. И уже никто и ничто не в силах этого изменить. И я полез вверх по лесенке в кабину.
Джону стало немного получше, он принял слоновью дозу закрепляющего и теперь запор на трое суток ему обеспечен.
- Ну как там? - спрашивает он.
Вид у него - не приведи Господь. И не столько от слабости кишечника, сколько от сознания того, что он продристал свое первенство. Все равно это станет известно, слишком много людей посвящены в эту тайну, мы ведь были вынуждены доложить на Землю все как есть. Каково ему будет после возвращения? Вот какой ценой я купил себе победу!
- Пустыня, - отвечаю я. - Никакой жизни не видно. Правда, дальше пятидесяти метров не заглянешь. Ну, как ты теперь думаешь - есть жизнь на Марсе?
Он пожимает плечами. От его недавнего энтузиазма не осталось и следа. Через два часа мы получаем разрешение покинуть модуль вместе. Первым спускается Джон, я великодушно предоставил ему это право. Мы берем пробы грунта, собираем небольшие камешки. Поднимаемся на скалы, чтобы заглянуть подальше. Сколько хватает глаз - пустыня. И тут я замечаю на краю зрения, справа, какое-то движение. Что-то мелькнуло над камнем и скрылось. Что это было? Птица?
- Ты видел? - спрашиваю Джона.
- Что?
- Да нет, ничего, - медленно отвечаю я. - Показалось, наверное.
Солнце начинает склоняться. Оно маленькое, желтое и ослепительно злое. Мы продолжаем собирать образцы - нам разрешено взять с собой более пятидесяти килограммов. Я опять замечаю движение - что-то мелькает, на этот раз слева, я резко поворачиваюсь, но уже ничего нет. Это было что-то серое, я уверен. Джон по-прежнему ничего не замечает, он увлечен работой и своими невеселыми мыслями.
Что мне, мерещится? Я бросаю работу, оглядываю окрестности. Никого и ничего. Джон тем временем перемещается к высокой скале, на вершине которой лежит камень размером со стиральную машину. Не ходил бы он туда, - думаю я, поглядывая на камень. А то еще свалится. Как бы в подтверждение моей тревоги налетает порыв ветра, бросает мне в стекло горсть песка. Я защищаюсь рукой, машинально, ведь я под герметически закрытым шлемом. И опять вижу, как что-то мелькнуло, на этот раз у того самого камня. И камень начинает падать!
- Джон! - заорал я и бросился к нему.
До него было метров пятнадцать, я бежал что есть силы, и, как мне казалось, успевал. Джон оглянулся на меня и начал привставать. Камни посыпались у него из рук. Он не понимал, почему я кричу и несусь со всех ног к нему. Когда до него начало доходить, он взглянул наверх, но было уже поздно. Он не успел бы отскочить! Я налетел на него, стараясь оттолкнуть от опасного места. Джон оказался слишком тяжелым для меня - он отлетел в сторону, но я остался на месте, размахивая руками. И тут камень накрыл меня. Резкая жуткая боль и... темнота...
Я вышел из комнаты, посмотрел по сторонам, ничего и никого не замечая.
- Юрий Леонидович, - послышался голос Жени. - Что с вами?
- Ах, это вы, - я тяжело опустился на стул, посмотрел на нее, вспомнил, как управлял ее телом и слегка улыбнулся. - Понимаете ли, только что на меня свалился камень и раздавил в лепешку. Все тело болит.
- Мда, сочувствую.
- Спасибо. Я еще ни разу не погибал.
- И что там, после смерти? Говорят, тоннель какой-то?
- Не знаю, - я пожал плечами. - Мне не дали досмотреть. Пренеприятнейшие ощущения, доложу я вам.
- Еще бы.
- Знаете что? - я наклонился к ней, любуясь ее ногами. - А давайте поужинаем вместе. Вы ведь, как я понимаю, сейчас закрываетесь? Ну вот и отлично. Так поедете со мной?
Я, почему-то был уверен, что она откажется. Однако она благодарно улыбнулась и согласилась. Ах, да, тогда, на третьем сеансе это ведь была вовсе не она. Это был я! Чертовщина какая!
Мы поехали в небольшой уютный ресторанчик за три квартала отсюда, маленький, но достаточно дорогой и изысканный, чтобы туда не захаживали бедные студенты и люди малого достатка. Обед прошел очень весело. Женя рассказала несколько историй, происшедших с клиентами, достаточно веселых, и, как ей казалось, поучительных. Я сделал вывод, что они в фирме прекрасно знают, что именно происходит на сеансах, только не подают виду. Но если так, то она должна знать, что было со мной на третьем сеансе!
Подумав об этом, я вздрогнул и выронил вилку.
- Что с вами?
- Ничего, это я все вспоминаю свою гибель. Впечатление на всю жизнь.
Она поняла, что я солгал, я заметил это по ее лицу. Зачем она согласилась поужинать? Не для того ли, чтобы доказать, что она не такая, какой я ее увидел? Посмотрим.
После ужина я вызвался проводить ее, довез до подъезда. Дом был старый, подъезд темный, с выломанной дверью.
- Я провожу вас до квартиры. А то, неровен час, какой наркоман встретится.
Она согласилась, и мы поднялись на площадку третьего этажа. Здесь горела грязная тусклая лампочка, на давно небеленной стене красовалась выцарапанная надпись "Колька и Ванька - лохи". Она остановилась перед своей дверью, повернулась ко мне. В глазах ее была какая-то неловкость.
- Ну, я пойду. Меня мама ждет. И младший брат. Ему тринадцать лет. Она посмотрела на меня с таким видом, будто извинялась за то, что не может пригласить меня к себе.
- А поедемте ко мне! - неожиданно для себя бухнул я и похолодел. - У меня решительно никого нет. Я вас прекраснейшим вином угощу.
Она взглянула на меня, и в ее глазах я прочел: "Вы можете думать обо мне все, что угодно, но разве одного ужина в ресторане достаточно, чтобы улечься к вам в постель?" Мы очень долго смотрели друг на друга, и я старался, чтобы она не увидела в моих глазах ничего, кроме сожаления и извинений. Потом она повернулась и ушла.