Утром, когда пурга стихла, офицер, показывая в окно, спросил:
– Кто это? – Теперь Гроуда обратил внимание на то, что он говорит по‑чешски не очень чисто. По дороге к дому шел человек с ящиком за спиной.
– Совсем из памяти вон, господин офицер. Вчера мой сынишка разбил стекло в окне. Пришлось позвать местного стекольщика. Это он идет ко мне.
– Добрый человек?
– Кому добрый, а кому… Стекольщик хороший.
Не будет же он говорить гитлеровцу, что в Богданче многие сторонятся этого стекольщика, подозревая в нем гестаповского осведомителя.
Толстенький, кривоногий человечек опустил у крыльца тяжелый ящик со стеклами, по‑хозяйски отряхнул ноги у дверей.
Жандарм сказал Гроуде:
– Вот что, хозяин. Стекольщик должен уйти отсюда после нас. Заговори ему зубы. А мы скоро отправимся. У тебя сын в школу ходит?
Чех кивнул головой.
– Пускай сегодня он не идет. Не страшно, если пропустит один день уроки.
Тут уж Гроуда решился запротестовать:
– Как же так, господин вахмистр? Учитель очень строгий у них, обязательно накажет.
Жандарм вдруг засмеялся, и под густыми черными бровями глаза весело сверкнули.
– Вот чудак! У него в доме партизаны, как говорят, люди для немцев опасные, а его мальчишка пойдет в школу, будет болтать.
Гроуда ошалело смотрел на жандарма и только через минуту на его выдубленном ветрами лице расплылась улыбка.
– Что же вы сразу не сказали? А мы думали…
– Думать, друг, лучше надо. Так что давай пока не выходить из дому. Вот когда мы уйдем от тебя, ты сбегай в жандармерию и заяви, что у тебя были партизаны, заставили – так и скажи, заставили! – накормить, ночевали и куда‑то ушли. Только обязательно заяви, не то гестапо разузнает об этом – тебе не сдобровать.
Гроуда понимающе кивал головой, с лица его еще не сошло выражение неожиданной радости.
– Вот так, брат. А радоваться по‑настоящему ты будешь, когда из‑за Карпат придут наши и ваши, чехословацкие, солдаты.
Миша Балакирев, одетый в немецкую форму, на посту за флигелем увидел двух жандармов, поднимающихся по каменистой тропке из деревни сюда, к дому Гроуды. Миша подбежал к крыльцу, прокричал в открытую дверь:
– Командир, идут два жандарма! Стрелять?
– Ни в коем случае. – Фаустов выходил из комнаты, дожевывая картофель. – Пропусти в дом. Тут мы их встретим как нужно – от и до. Ванюшка и Борис, встаньте за дверью. Шума не должно быть!
Шума действительно не было. Жандармов обезоружили быстро и так ловко, что те в первые минуты ничего не могли понять. Им связали руки и втолкнули в какую‑то темную каморку, предложив вести себя тихо.
А через час в комнате сидел обезоруженный Эрвин Шмид.
Допрос вел Кадлец, а командир, как обычно в этих условиях, сидел в сторонке и, глубоко надвинув на лоб шапку‑ушанку, казалось, не слушал сбивчивых ответов начальника жандармов. Глаза его были полуприкрыты, худощавое лицо ничего не выражало, только иногда под кожей катались желваки, выдавая скрытое раздражение. Командир несколько раз поднимался, прохаживался по комнате, засунув руки в карманы.
Сколько людей, взятых в плен, стояло перед Фаустовым за прошедшие два года, с тех пор как он вступил на партизанские тропы! Допрашивал он и спесивых эсэсовских офицеров, и солдат – немцев, мадьяр, итальянцев, и гитлеровских лазутчиков, и власовцев – и научился видеть за ответами, за малейшими оттенками голоса и едва заметными движениями рук, глаз, рта истинное лицо человека.
Этого стражмистра командир уже понял: перед партизанами оказался матерый фашист, прожженный карьерист, верноподданный «фюрера». Неспроста хозяин, когда увидел в окно идущего Шмида, плюнул и пробормотал:
– Опять черт изверга несет. Только вчера приходил за поставками. Терезинский пес…
Стражмистр говорил, что в Зруче стоят подразделения ягд‑командо[2]и что сейчас гитлеровское командование решило «навести порядок», очистив его от партизан и подозрительных лиц. Признался, что в концлагере Терезин служил надзирателем.
Больше Фаустов не слушал жандарма. Оставив Кадлеца заканчивать допрос, командир вышел из комнаты. Нужно отдать распоряжение подготовиться к выступлению.
Из другой комнаты через полуоткрытую дверь слышались голоса Гроуды и бойца Дениса Кулеша. Этого высокого, веселого украинца в отряде знали как отчаянного щеголя: во Львове у него всегда все было отутюжено, обмундирование вычищено, без единого пятнышка, ослепительно блестели сапоги. Оружие Кулеша также сверкало. Он без конца чистил автомат, перетирал и смазывал масляной тряпочкой патроны, осматривал тяжелый трофейный пистолет.
Сейчас, после двух месяцев тяжелого пути, обмундирование Дениса также пострадало, как и у других партизан, но он остался верен себе: уж он то не бросит шинель куда попало, как другие, да еще посмотрит, куда лечь.
Разговор хозяина и Дениса был отчетливо слышен.
– Что ты выдумал, хозяин? Как же я возьму? – говорил Денис.
Заинтересованный Фаустов остановился.
– Очень прошу тебя, друже, возьми, – в голосе Гроуды слышалась искренняя просьба. – Я что – сижу дома. А вам еще ходить да ходить. Разве в твоих сапогах много пройдешь? Бери мои.
– Чудак, не возьму я их. У немцев достану новые чоботы. И не проси.
Наступило молчание. Потом снова заговорил хозяин:
– Пока у немца добудешь, ноги обморозишь. А у меня крепкие, хорошие сапоги. Ты не волнуйся. Твои я починю и буду носить. Бери же, прошу!
– Ну и настырный ты, дядя! Знаешь, что мне будет от командира за такой обмен?
– Я ж тебя прошу…
– Ладно, давай померяю.
Фаустов улыбнулся. Конечно, в иной обстановке он запретил бы Кулешу пользоваться добротой хозяина. Но тут представил, какие рваные сапоги у Дениса, а идти еще далеко по зимним тропам.
…Через четверть часа отряд уже двигался по заснеженному склону горы. Впереди шел ссутулившийся стражмистр Шмид: ему было приказано вести отряд кратчайшей дорогой к Збрасловице. Двух других жандармов предупредили – им не сдобровать, если раньше следующего утра они выйдут из дома Гроуды.
Спустились на равнину, растянулись цепочкой вдоль молчаливого, застывшего под снегом леса. Прошли уже около десятка километров.
Вдруг Кадлец, идущий вслед за Фаустовым, воскликнул:
– Командир, смотри! Аэродром!
Сквозь поредевшую лесную чащу было видно обширное поле, вдали стояли самолеты, а ближе к лесу двигались темные фигуры немецких солдат, волочивших что‑то тяжелое.
– Куда ты нас привел? – глаза Фаустова стали синими‑синими от ярости. Стражмистр вдруг бросился бежать к аэродрому, но его настигли два партизана и повалили в снег.
– Самек, Курасов! Увести палача в сторону. Только без шума, – жестко бросил командир.
Отряд свернул в сторону от аэродрома, но не успел пройти трех‑четырех километров, как послышался далеко сзади противный вой сирены, затем почти рядом на дороге зарычали автомашины. Фаустов остановился, насторожился.
– Неужели погоня?
Капитан был прав. Оставшиеся в доме Гроуды жандармы подняли тревогу, и гитлеровцы бросились в облаву, охватывая обширную местность полукольцом.
Фаустов бросился вверх по крутому склону горы к перевалу. За ним с трудом поднимались бойцы с тяжелыми тюками взрывчатки. Сыпались камни вниз, с хрипом вырывался из груди воздух. Командир чувствовал, что с каждой минутой у товарищей иссякают силы, но по‑прежнему продолжал быстро идти вперед.
Вот и перевал. Начался спуск. Сзади, на дороге, слышались редкие выстрелы, гул моторов.
Фаустов бежал даже когда вступили в лес и начали проваливаться в глубоком снегу. Бойцы уже шатались от усталости. Первым сдался Иван Тетерин.
– Командир, я больше не могу, – глухо проговорил он, опускаясь в снег.
– Что? – чуть ли не зарычал капитан. – Ты что, размазня или партизан? Вставай…
– Не могу, командир…
– Неужели не понимаешь, дурень, что осталось совсем немного? – уже мирным, чуть ли не ласковым голосом сказал капитан. – Скоро будем у Франты Бенеша, лесника… Это наша явочная квартира. Там отдохнем…
И тут, увидев осунувшееся, залитое потом лицо Юрия, проговорил:
– Юрка, радист, не отставать! Еще немного, ребята…
Фаустов тоже задыхался, с трудом вытаскивал ноги из глубокого снега, но шел вперед, прокладывая след.
Юрий уже не представлял, сколько они шли. Перед глазами все плыло, качалось, а рация сбоку, взрывчатка сзади, автомат, спереди давили вниз, к земле.
Странная перемена произошла сегодня с пани Матеновой. Ведь с первых же дней, как здесь в Округлике объявился Франта Бенеш с семьей, она невзлюбила его жену Божену и всю силу своего воинственного характера направила на то, чтобы, как она говорила, «поставить бабенку на место». Все не нравилось ей в этой женщине – и как она моет пол, как воспитывает дочку, как кормит птицу и даже когда встает. «Да разве так хорошая хозяйка да порядочная жена делает?» – то и дело ворчала она. Правда, старик Матена заметил, что его супруга в последнее время ворчит на Божену больше из‑за своего упрямства, или по привычке. Она никак не хотела поставить жену младшего лесничего вровень с собой.
Женские перебранки не мешали старшему лесничему дружить со своим помощником Франтишеком Бенешом, и они не раз посмеивались над «кухонными баталиями» между их подругами.
И вдруг – странное дело – сегодня в кухне Бенешевой половины дома появилась дородная пани Матенова и как ни в чем не бывало дружелюбно сказала Божене:
– Ну что же ты, дорогая, не зовешь соседку на помощь? Разве управиться с такой работой одной женщине, да еще молодой! Давай вместе. Я сейчас яичек принесу, сала…
Молодая женщина с минуту удивленно смотрела на соседку, потом радостно улыбнулась. Она не знала, что перед таким удивительным перевоплощением произошел интересный разговор между стариком Матеной и его женой.
– Знаешь, дорогая, кто пришел в гости к Бенешам? – спросил он еще с порога, раздеваясь и вешая форменную фуражку.
– Почему я должна знать? И знать не хочу, – отрезала она. – Каких‑то двух немцев – чтоб им провалиться – видела в окно. Пускай другие радуются таким гостям.
– Какие там немцы! Франтишек мне сейчас сказал, что это… это… – Матена наклонился к самому плечу жены, придал как можно больше значительности своим жиденьким усам, – это партизаны…
– Да ну?
– Настоящие партизаны. Русские. Понимаешь, советские партизаны!
Женщина всплеснула руками.
– Почему же они к нам не пришли?
– Что ты все заладила, – почему да почему? – рассердился лесник. – Видно, тебя, старую ворчунью, испугались. Ты б лучше помогла Божене. Она уже из сил выбилась, готовя для людей завтрак.
Спустя полчаса старая женщина уже хлопотала на кухне Бенешевой. Вожена прислушивалась к ее советам, всячески старалась угодить ей. И сердце пани Матеновой растаяло. Кто бы мог подумать, что эти женщины еще вчера сторонились друг друга?
– Смотри‑ка, Франта, партизаны мир установили между нашими женщинами, – весело сказал старик Франтишеку Бенешу.
В доме, где только было можно устроиться, спали партизаны. Ночной переход, во время которого было пройдено около двадцати пяти километров, так измотал этих молодых ребят, что они свалились тотчас же, как только оказались в тепле уютного дома. Фаустов также улегся на длинной узкой скамье и, подложив под голову планшет, тихо и как будто настороженно посапывал.
Не спал один Валерий Букин. Ему велел командир часок пободрствовать на всякий случай. А потом в соседней комнате он увидел дочку Бенешевых – девочку лет пяти, крупноглазую, с короткими тоненькими черными косичками.
Валерий присел перед ней на корточках, погладил по головке.
– Тебя как зовут?
– Иржичка, – в тоненьком голоске звучало также любопытство. – А ты кто?
– Я просто дядя. Хожу по лесу.
– Как мой папа?
– Ага…
– Тогда, дядя, давай играть! Я буду прятаться, а ты – искать.
Кто знает, может быть, Валерию в эту минуту вспомнилось, как несколько лет назад они с сестренкой бегали по берегу Волги и прятались друг от друга под рыбачьими лодками, как озоровали дома и затем сидели под старым большим столом в ожидании материнского шлепка. Кто знает… Он вдруг подмигнул девочке.
– Прячься быстрее! Считаю до десяти. Раз, два, три…
Иржичка заливалась смехом, видя, как большой дядя ползает на четвереньках. Валерий страшно устал, но он совсем забыл про сон, ему было весело, как когда‑то много лет назад с сестренкой.
Девочка, больно ударившись коленкой, заплакала. На лице Букина появилось выражение страдания.
– Иржичка, что с тобой?
– Больно, – еще громче ревела она.
– Ну перестань, дорогая. Сейчас все пройдет. Перестань плакать.
Но Иржичка плакала с таким же усердием, как и недавно смеялась. Валерий, двадцатичетырехлетний парень, не знал, как успокоить ребенка. Конечно, ни конфет, ни сахара у него не было. Он давно их сам не пробовал.
– Вот, Иржичка, возьми игрушку. Хорошая! Смотри какая! – партизан отстегнул от пояса круглую «лимонку», выкрутил запал и протянул ее девочке. Та немедленно замолчала, с любопытством осмотрела гранату и тут же начала катать ее по полу.
Валерий облегченно вздохнул, его усталое смуглое лицо расплылось в улыбке.
В комнату заглянул старый Матена. Увидев в беспорядке стоявшие стулья, отодвинутый стол, пожевал губами, удивленный таким времяпровождением партизана.
– Пан Матена, а мы с дядей играем в прятки!
Старик хотел что‑то сказать, но в это время на другой половине дома задребезжал звонок. Матена зашаркал в ту сторону, пробормотав:
– Опять этот телефон не дает покоя.
Букин насторожился:
– Телефон? Разве в доме есть телефон? – спросил он у девочки.
Он быстро вышел из комнаты, появился Юрий Ульев, который тоже, вероятно, услышал телефонный звонок.
Рядом из‑за двери послышался неестественно громкий голос старика.
– Алло! Старший лесничий Матена слушает! Да, был на обходе. Пока все в порядке. Партизаны? Разве у нас партизаны появились? Что вы, я обошел каждую ложбинку. И в скалах был. Нигде никаких следов. Да, да, конечно… Не беспокойтесь, господин шеф, если появятся эти бандиты, я сразу же позвоню. Слушаюсь… Так точно! – старик даже щелкнул каблуками. Но когда положил трубку, тихо, неразборчиво выругался.
Когда он вышел, Юрий не удержался и хлопнул лесника по плечу.
– Молодец, хозяин! Правильно говорил своему начальству! От всех партизанское спасибо.
Выступили под вечер, отдохнувшие и повеселевшие. Отряд шел за молодым лесником Франтой Бенешом. Круглолицый, широкоплечий, он легко шагал по камням, перепрыгивал через поваленные стволы деревьев, а затем терпеливо ждал, когда люди с тяжелым грузом за спиной нагонят его.
– Ведешь по дороге, где черти только ходят, – недовольно проворчал кто‑то. – Не мог полегче выбрать, что ли?
– Иду там, где следов не остается, – ответил лесник.
Через час вышли на едва приметную, затянутую снежной порошей, дорогу.
– Влево пойдете – можно до самого Часлава дойти. Вправо – на Першиков, – сказал Бенеш и хотел еще что‑то добавить, но Фаустов уже протягивал руку.
– Спасибо, Франта. Вы с Матеной – настоящие друзья. Мы еще встретимся с тобой.
Бенеш взглянул прямо в глаза капитану и решительно произнес:
– У меня просьба. Возьмите меня в отряд. Я фашистов уже не могу терпеть, когда‑нибудь не удержусь и первому же наци голову развалю. Возьмите, командир… Не пожалеешь, буду хорошим партизаном.
Фаустов мягко улыбнулся.
– А ты и так хороший партизан. Только не в отряде, а дома, в Округлике. Мы с тобой одно общее дело делаем. Для нас ты будешь отдельные боевые задания выполнять.
– Но это же не то!
– Поживем – увидим, Франтишек. Может быть, задания будут важнее, чем ходить по лесам с автоматом. Иди домой и считай, что находишься в отряде Фаустова.
Франта попрощался. Партизаны смотрели вслед этому доброму, храброму парню.
ПАРТИЗАНСКИЕ БУДНИ
В доме было душно, и Фаустов вышел на крыльцо покурить.
Ночь выдалась особенно тихой. Небо затянуло плотной молочной пеленой, сыпала мелкая снежная пыль. Села не было видно, лишь по редкому скрипу дверей и калиток можно было догадываться, что рядом, за высокими разлапистыми елями, в темноте живут еще своей жизнью люди. Дома спускались вдоль дороги в лощину, затем круто взбегали вверх, на холмы. На холмах и раскинулось село Першиков.
– Как на верблюжьих горбах живем, – сказал вчера один крестьянин Фаустову.
Было около полуночи. Где‑то тявкнула собачонка и тут же испуганно замолкла.
Командир посмотрел на небо. На севере какой‑то странный светло‑розовый свет окрашивал молочную пелену, и от этого становилось тревожно, неспокойно на душе. Вероятно, американцы сделали новый массированный воздушный налет или на Остраву, или на какой‑нибудь город в Силезии.
Фаустов сплюнул. Такова американская стратегия, черт побери. Осталось несколько дней до рождества, и они устраивают предновогодний фейерверк. Зачем такие разрушения?
Послышались шаги, дверь скрипнула, на крыльцо кто‑то вышел, громко зевнул.
– Юрка?
– Я, командир. Передал все. Приняли хорошо. Устал, как суслик.
– Никто не мешал?
– Иван не даст мешать. Я только боялся, что своим солдат‑мотором он разбудит мальчонку. Ивану несколько раз говорил, чтобы ручку поаккуратнее крутил.
– Ребята спят?
– Храпят и хрипят, как испорченные приемники.
Юрий вдруг рассмеялся.
– Пришли с передачи, ищем место, где отдохнуть до утра. Смотрим, Сашка Данилов спит без памяти, рот раскрыл, сны веселые видит, а рядом – на корточках старуха, мать, значит, хозяина. Шарит нашего Сашу по голове. Да так старательно водит своей костлявой рукой по волосам!
Радист снова прыснул от смеха и, затянувшись цигаркой, продолжал:
– Иван смотрел, смотрел, да и спросил: «Что это ты, хозяюшка?» Она сначала растерялась, а потом говорит: «Рога ищу…»
Тут уж мы рты разинули. «Какие рога?» – говорим.
– Нам жандармы и в костеле пастор говорили, что у всех русских‑большевиков рога растут и хвост…
Мы так со смеху и повалились. Старая‑то не пожалела времени, добралась‑таки до партизан и ревизию устроила.
Юрий захохотал так громко, что Фаустов предостерегающе хлопнул его по спине. Под тополями послышались шаги часового: видно, его заинтересовал шум у дома.
Капитан от души посмеялся вместе с радистом. Действительно, сколько небылиц идет о русских людях от недругов Советского Союза! То вдруг распустят слух о зверствах, совершаемых русскими, – мол, и детей, и женщин убивают, глумятся над людьми, то вот старикам внушат, будто большевики вовсе не обыкновенные люди, а какое‑то рогатое или хвостатое племя… И хоть редко, но все же встречается человек, который верит этим небылицам.
– Будем спать, командир?
– Иди, я еще постою…
Неспокойно сегодня на душе у Фаустова. Казалось бы, ничего особенного, тревожного не произошло. Несколько дней назад, еще перед Округликом, эсэсовцы потеряли след партизан, хотя и устроили самую широкую облаву с привлечением местного населения. Видно, гибель Шмида вывела гитлеровцев из себя. Потом Франта Бенеш очень удачно провел отряд из Округлика на Першиков, и сейчас бойцы уже три дня находятся здесь, укрывшись в домах у добрых чехов, настоящих патриотов. Отсюда партизаны совершили налет на жандармерию в Унчине, принесли оттуда оружие, одежду, очень важные документы.
С Центром поддерживается хорошая прочная связь. Уже передано в Киев немало ценных сведений о гитлеровских войсках, о передвижении эшелонов на линии Прага – Немецки‑Брод – Брно. Сообщено также, что район южнее и юго‑западнее Праги опоясан большим количеством артиллерийских и танковых полигонов, находится под усиленной охраной особых эсэсовских подразделений, и поэтому для преодоления этого района нужна тщательная и длительная подготовка.
В ответ Центр предложил обосноваться на Чешско‑Моравской возвышенности и, контролируя коммуникации противника, развернуть широкую диверсионную и разведывательную работу. И снова напоминание: действуйте осмотрительнее, не попадите в западню.
Фаустову помнится разговор с полковником Сидоровым накануне вылета. Тогда лил бесконечный мелкий дождь, и они забрались в легковой газик, стоявший на краю аэродромного поля. Еще нестарый, но уже почти седой полковник говорил:
– Чтобы действовать смело и храбро, нужно научиться прежде всего осторожности, Павел Васильевич. Не хочется, чтобы вас накрыли немцы в воздухе, при высадке, или сразу же на земле, как говорится, в стропах.
Ну, а когда встанешь на землю, да еще оглядишься хорошенько, погибать втройне обидно. Необходима осторожность, смелость в сочетании со строгим расчетом. Если уж расчет показывает красный сигнал, то хочешь не хочешь нужно смелость попридержать за уздцы. А мы поручаем вам очень серьезное дело.
Полковник помолчал, протирая ладонью запотевшее стекло, затем как бы для себя промолвил:
– Разведчики обычно привыкли надеяться на себя, на свои силы. Некоторые любят говорить: чем меньше людей участвует в деле, тем успешнее оно будет выполнено. С одной стороны верно. А с другой… Ведь мы чекисты. Мы всегда были сильны опорой на человека с мозолями на руках. Наши силы увеличивает помощь честных людей. В тылу врага нельзя вести работу без поддержки местных жителей, патриотов, убежденных антифашистов. Так что, Павел Васильевич, осторожность, смелость и опора на народ – вот мой тебе последний совет…
И сейчас, читая радиошифровки из Центра, Фаустов будто бы снова слышал последние слова полковника Сидорова, слышал его тихий с хрипотцой голос. «Стараемся, товарищ полковник, – мысленно отвечал Фаустов, – и ушки на макушке держать, и в народе опору искать»…
Хозяин‑гайный[3]оказался своим человеком: Франта Яначек два раза ходил по заданию Фаустова в соседние хутора и села, приносил ценные сведения о немецких войсках и местной жандармерии. Когда командир, увидев после этого уставшего, с осунувшимся лицом Яначека, предложил ему отдохнуть, чех решительно сказал:
– Мы, друже, шесть лет ждали этих дней. Теперь нужно так работать, чтобы фашистам солоно стало, а нам было чем встретить своих братьев с Востока.
«Встретить братьев с Востока», – вспомнил сейчас эти слова Фаустов. – А вот как встретить оттуда самолет? Да не когда‑то в будущем, а в ближайшие дни.
Да, принять самолет нужно обязательно. В «Зареве» уже чувствуется нехватка в патронах, гранатах. Совсем мало осталось взрывчатки. А ведь теперь нужно разворачивать диверсионную работу вовсю. Но где принять груз? Как сделать, чтобы он целиком попал в руки отряда и чтобы немцы не помешали этой операции?
Фаустов придавил каблуком окурок и, собираясь уходить, еще раз посмотрел на розоватый горизонт на севере. Американцы поработали. Вот уж где сейчас немцам не до партизан. Наверное, мечутся в панике. Он вошел в комнату и, опустившись на разостланную в углу солому, начал стаскивать сапоги. Натруженные за день ноги сладко заныли.
– Не спишь, командир?
С дивана поднял голову Владимир Кадлец и внимательно, ясными глазами, будто совсем не спал, посмотрел на Фаустова.
– Спи, Володя, спи. Завтра будем думать.
– Зачем же завтра? Давай уж сейчас говори.
Кадлец переступил через спящих бойцов, присел рядом с командиром. Тот подумал с минуту, полуприкрыв глаза, потом проговорил:
– Ну что ж, советоваться так советоваться, от и до! – Он потащил за ногу Валерия Букина, и тот моментально сел.
Фаустов поделился с помощниками своими мыслями.
– Мне Яначек показывал недалеко отсюда большую поляну, – говорил он полушепотом. – Она почти полностью окружена лесом, от и до. Правда, костры разжигать и там опасно, могут немцы засечь. Придется на карманные фонари принимать самолет.
– А как там, на Большой земле? – спросил Кадлец.
– Готовы отправить, подавай только сигналы и координаты.
– Что ж, вызывай, командир, – вставил Букин. – А нам здесь, я думаю, нужно не только хорошо принять груз, но и что‑то сделать, чтобы фашистов от этого района отвлечь.
«Молодец, Валерий, понял то, что меня тревожит», – подумал капитан.
– Я тебя попрошу, комиссар…
Услышав такое обращение, Букин даже выпрямился – он знал, что капитан прибегает к официальному обращению «комиссар» только в случае серьезного задания.
– …Попрошу тебя завтра взять пятерых ребят и отправиться на север, на железную дорогу… – Фаустов быстро раскрыл планшет с картой, зажег фонарь. – Вот здесь, на участке Прага – Прелуч, около Колина, нужно взорвать железнодорожную линию. Потрудиться хорошо, чтобы вывести участок надолго, от и до. Ясно?
– Так точно, товарищ капитан!
– Сюда уже не возвращайся. Мы примем самолет и немедленно двинемся на Цикгай. Там встретимся.
Букин, сдвинув брови, кивал головою и, видно, уже был целиком поглощен предстоящей операцией. Командир ласково поправил на его плече свалившуюся шинель, прибавил:
– Еще прошу: будь очень осторожен. У нас много друзей, но один враг или просто трус может погубить все. Не изменяй нашему закону – никогда не бери проводника до конца маршрута.
Утром уже шла подготовка к предстоящей операции. В группу Букина вошли Ладислав Самек, молчаливый татарин Николай Хабнев, Михаил Балакирев, Олег Осташ, щуплый на вид восемнадцатилетний паренек, который сумел когда‑то сбежать из немецкого концлагеря. Шестым Фаустов хотел послать кого‑нибудь из опытных, уже нюхавших много пороху подрывников – Бориса Жижко, Алексея Белова или Дениса Кулеша… Но Саша Данилов начал упорно просить командира назначить его в группу Букина. Фаустову не хотелось посылать Сашу. Какое‑то необъяснимо теплое, отцовское чувство питал командир к этому бойцу. Так и говорил: «Что ж поделаешь, у меня слабость к Саше Данилову».
То ли потому, что он был моложе всех в отряде (ему едва исполнилось восемнадцать лет), то ли из‑за того, что он, светловолосый, стройный, с огромными голубыми глазами и нежными щеками, не уступал никому в храбрости и мастерстве подрывника, и тем не менее все – не только командир – старались как‑то оградить Данилова от трудного, опасного… А Саша всегда старался попасть на самое сложное задание.
И сейчас Фаустов отказывал молодому бойцу, но тот настойчиво просился в группу Букина.
– Товарищ командир, – канючил Саша, – ну пустите меня с Букиным. Честное слово, сделаю все, что требуется, только на «отлично».
На помощь Данилову пришли Валерий и Самек. Наконец, командир махнул рукой:
– Ладно, пускай идет. Только ты, Володя, будешь головой отвечать за этого парня.
К вечеру 20 декабря было все готово. Шесть человек, закинув за спины автоматы, весело, с шутками, попрощались с остающимися и неторопливо двинулись по опушке леса за высокий холм. Там пролегла для них нелегкая, полная неожиданностей дорога мимо Часлава, Кутны Горы к Прелучи…
С непонятной болью смотрел вслед шестерым капитан Фаустов. Тяжелый комок подкатывался к горлу. Впрочем, может быть, это просто кашель душил командира после крепкого табака…
Краснице – небольшое село. Несколько домов расположились на почтительном расстоянии друг от друга, выстроившись вдоль хорошо накатанной дороги. Крайний дом стоял у самого леса. Пушистые ели чуть ли не вплотную подступали к этому дому. Напротив, через дорогу, стыл под тонким льдом небольшой рыбник – пруд.
В этот дом и пришли утром 22 декабря Букин со своими товарищами. Они шли всю ночь, устали до изнеможения, были голодны, как волки. Уже совсем рассвело, а средь бела дня идти по незнакомым местам крайне опасно. Следовало пересидеть в доме до вечера, а там уже в темноте группа должна выйти на железную дорогу между Колином и Прелучем.
Хозяйка, еще не старая женщина, с испугу ойкнула, увидев перед собой запорошенных снегом вооруженных людей. В доме еще находились старуха и две девчушки, маленькие, круглоглазые пяти‑шестигодки.
Уже через час разомлевшие от тепла партизаны уплетали вареную картошку, сдобренную кусочками сала! За столом ребята стали шумнее и даже пытались переброситься шутками с хозяйкой. Но та только сдержанно улыбалась, подкладывая им то картофель из большой кастрюли, то крупно нарезанные ломти хлеба.
Потом она вдруг появилась перед столом в пальто и теплой шали на голове. В руках у нее был мешочек.
– Прошу панов сказать часовому, чтобы он меня пропустил, – нерешительно сказала она, пытаясь глазами узнать, кто из партизан командир.
Все повернулись к ней.
– А зачем тебе, хозяюшка?
– Мне обед нужно отнести мужу. Он работает в лесу, кряжи катает. Километра два‑три отсюда.
Букин поднялся из‑за стола, открыл дверь во двор.
– Олег! Пропусти хозяйку, пускай идет! – крикнул он Осташу, топтавшемуся около ограды. – Сейчас сменим тебя, пообедаешь!
После еды заснули сразу.
Букин проснулся, будто его кто‑то разбудил. Встал, напился воды, заглянул в кухню. Хозяйки не было. Валерий посмотрел на часы. Что‑то недоброе захолодило грудь. Проснулся Самек.