УЛЫБКА ГОРАНА
В солдат‑моторе, который питает энергией рацию, сломалась ось маховика. Когда это случилось, Юрий Ульев поднялся из‑за рации растерянный и удрученный. Вскоре все бойцы в отряде знали об этом несчастье. Подходили к солдат‑мотору, что‑то советовали, но ничего дельного не могли придумать. Было ясно: нужен новый маховик с осью. Но где его взять?
Тут все и заметили обворожительную улыбку Вацлава Горака. Он вдруг весело обратился к Фаустову:
– Командир, разреши мне прогуляться в Брно!
– Еще чего выдумал, – нахмурил брови капитан. – Ничего себе, ближний путь. Зачем?
– Там можно новый маховик сделать.
– Как это «сделать»? Свою мастерскую, что ли, имеешь?
– Мастерской нет, а вот друзья на одном заводе имеются, – снова засветился улыбкой Вацлав. – Через два‑три дня привезу новый маховичок!
Командир молчал.
– Пускай едет, Павел, – подал голос Кадлец, рассматривая сломанный маховик. – Никто не знает Брно лучше Вацлава.
И вот сейчас Горак ехал в переполненном вагоне в Брно. Он внимательно смотрел в газету, прислушивался к разговору соседок, но думал все время только об одном: чтобы патрули не начали проверку вагонов.
Если бы солдатские патрули и жандармерия определяли «политическую и гражданскую благонадежность» местного населения по внешнему виду, то Гораку никогда ничего бы не угрожало. Еще бы: у этого высокого с обворожительной улыбкой парня в широко раскрытых глазах было столько внимания, а к каждому немцу такое подчеркнутое подобострастие, что он мог вызвать только чувство благосклонности и самодовольства у любого арийца.
Однако Вацлав прекрасно знал, что подозрительных жандармов на внешнем виде не проведешь. Им нужны документы. А их‑то, документов, у Горака нет. Вернее, есть, но с первого же внимательного взгляда эсэсовец поймет, что эти бумажки лишь подделка.
Поэтому юноша и забрался в угол купе, чтобы не привлекать внимания пассажиров, поэтому и прикрылся он подвернувшимся номером «Фолькишер беобахтер». Ему нужно проехать еще два часа, чтобы выйти в Брно – и тогда он будет как у себя дома: уж он‑то хорошо знает даже самый захудалый переулок этого города. Тогда задание будет выполнено наверняка.
Вагон скрипел, стучал, подпрыгивал на рельсовых стыках. За окном Гораку видны были только бесконечные нити проводов, проплывавшие столбы с белыми чашечками изоляторов.
– Господа, контроль! Предъявите билеты!
Мимо быстро прошел чешский проводник, озабоченно оглядываясь по сторонам. Вацлав взглянул вдоль прохода. Там двигались толстый железнодорожник в очках и два жандарма. Они время от времени останавливались, проверяя документы.
«Нужно действовать», – мелькнуло в голове. Он не торопясь свернул газету, положил на столик и начал протискиваться к выходу…
Вот и тамбур.
И тут Горак столкнулся нос к носу с проводником. Именно его сейчас хотел видеть партизан. Он прикрыл за собой дверь. Проводник, убежденный в том, что дело приходится иметь с обыкновенным зайцем, схватил юношу за плечо.
– Куда ваша милость торопится? – со злой улыбкой спросил он. – Билет есть?
Горак резко стряхнул его руку с плеча.
– Тише, пан! Билета у меня нет, поэтому и вышел сюда. А тебя прошу упрятать меня хотя бы на час.
Железнодорожник дернулся от таких слов, но Горак теперь уже сам держал его.
– Имей в виду, если меня жандармы увидят, первую пулю я пущу тебе. Клянусь.
Он наполовину вытащил из кармана пистолет. Судорога прошла по лицу проводника – он колебался, его раздирал страх перед двумя силами.
– Ну?!
Железнодорожник молча вынул ключ, открыл дверь в туалетную и быстро втолкнул туда Горака. Щелкнул замок. И почти в тот же момент загрохотали сапоги, в тамбур вошли жандармы.
Вацлав, затаив дыхание, прислушивался к разговору между проводником и жандармами, которые были недовольны этими однообразными бесцельными проверками документов. А ревизор булькающим голосом проворчал, что сейчас, когда фронт под боком, никто не решится на поезде ехать зайцем, а коммунисты в горах прячутся.
– Глупости говоришь, – оборвал его жандарм. – Эти коммунисты вчера ночью в Брно на всех улицах листовки расклеивали… Ишь, в горах…
Они стояли в тамбуре, громко разговаривали, натужно кашляли – вероятно, курили. Горак был готов ко всему. Если, решил он, дверь откроется, он всех их уложит первыми выстрелами, а там уж как позволит его молодая прыть.
Проводник изредка вставлял в разговор словцо, но о партизане – ни слова. Целая вечность прошла до тех пор, когда жандармы ушли из тамбура. И уже когда поезд начал замедлять ход и за окном замелькали домики пригородов Брно, щелкнул замок, и дверь распахнул проводник.
– Скорее выходи! Сейчас будет вокзал.
Вацлав молча пожал проводнику локоть и по‑дружески подмигнул.
Через час Горак уже стучал в квартиру своего хорошего товарища.
На другой день друзья‑рабочие долго рассматривали принесенную им вещицу.
– Сделать такой же маховик, да еще с осью? – качали они головами. – Сама по себе деталь несложная, но как выполнить ее незаметно… У нас на заводе немецких мастеров полно.
Они долго обсуждали, как нужно выточить на станке деталь, кто будет прикрывать работу товарища, как ее вынести с завода… И снова озабоченно качали головой. Но Горак уже был уверен, что все будет в порядке, что товарищи сделают новый маховик – точную копию поломанного.
И деталь была сделана. Как работали над нею, чьи руки ее вытачивали, кто вынес с завода и каким способом – все это для Горака осталось секретом, чешские рабочие ведь не спрашивали, для какой именно партизанской группы нужен этот маховик.
Через два дня Горак возвратился в отряд.
ВЕСЕННИЕ АККОРДЫ
Яркое теплое солнце наполняет все вокруг волшебным светом, рождает какое‑то радостное, восторженное чувство, будто только вот в эти дни ты начинаешь по‑новому дышать, по‑иному мыслить.
Человек вдруг замечает, какой яркой, изумрудной краской залит еловый лес на склонах гор, как весело журчат меж камней ручейки. Вдруг видит выглянувший из‑под дымящегося на солнце валуна маленький зеленый росточек.
А потом Иван Тетерин или Володя Курасов делают еще одно открытие – как здорово начали пахнуть почки на ольхе и осине, а желтоватые побеги сосны прямо‑таки кружат голову.
Весна чувствовалась во всем.
Как‑то Николай Болотин появился в отряде в тирольской шляпе с пером, и вскоре все воспылали любовью к этому головному убору. Молодые бойцы по‑мушкетерски стали носить шляпы, которые чудом удерживались на одном ухе. Денис Кулеш еще старательнее начищал свои сапоги, а пожилые бойцы чаще брались за бритву. Конечно, всему этому была причиной весна.
Партизаны расположились у лесника, одинокого пожилого человека, который жил чуть ли не на вершине горы, выше густого леса, покрывшего крутые склоны. Отсюда были хорошо видны внизу большое село Штепанов, шоссе, вьющееся по долине, и арки моста через реку. Днем по шоссе то и дело шли грузовики. Партизаны вздыхали:
– Разъезжают фашисты. Эх, взорвать бы мост!
– Чем? Может быть, твоим автоматом?
Большая земля не присылала взрывчатку.
Весна чувствовалась во всем. Однажды группа партизан возвращалась с разведки и шла незаметной тропою, огибая по склону горы село. Вдруг Фаустов, идущий впереди, остановился. Обернулся к бойцам и махнул рукою – мол, привал, отдыхай, ребята. И когда удивленные партизаны расположились вокруг командира, они услышали: откуда‑то снизу доносилась песня. Несколько девушек задумчиво выводили «Червону сукеньку», да так хорошо, так волнующе, что у многих ребят дыханье сдавило. Они лежали на молодой траве и прислушивались к доносившейся снизу песне. Когда она, наконец, растаяла в тишине, Фаустов вздохнул и сказал:
– Что ж, пошли дальше…
Весна чувствовалась во всем. Как‑то фельдшер Степан, краснея и стыдливо пряча глаза, попросил командира пустить его в разведку и разрешить попутно зайти на хутор, где он когда‑то прятался.
– Зачем? – спросил Фаустов.
Степан топтался на месте и молчал.
– У него роман с девахой тамошней, Руженой, – тут как тут объявился Николай Болотин. – Влюбился. Эх, любовь – злодейка!..
Весна действовала и на бесшабашного Бориса Жижко. У него вдруг появились самые смелые планы какой‑нибудь очередной диверсии, операции, хотя отсутствие взрывчатки по рукам связывало весь отряд.
…Станция Штепанов была маленькой и неприметной. Редкий поезд останавливался здесь у низенького, выщербленного временем перрона. Воинские эшелоны с грохотом проносились мимо, даже не сбавляя ход. Только иногда они задерживались на пять‑десять минут.
Поздним вечером, когда в вокзале дремало несколько пассажиров да поодаль у будки маячила фигура стрелочника, на перроне появилась группа немецких солдат во главе с унтер‑офицером. С автоматами на плече, строем они направились к зданию.
Навстречу шел железнодорожник. Унтер‑офицер на плохом чешском языке спросил, где найти немецкого начальника станции.
– Только что ушел к себе в кабинет. Будет принимать поезд, – сказал осмотрщик вагонов.
Унтер‑офицер вместе с одним солдатом вошли в небольшое здание вокзала. Остальные остались на перроне, бесцельно прохаживаясь вдоль линии или переминаясь с ноги на ногу у входа в вокзал.
Прошло четверть часа, двадцать минут – никто из кабинета не выходил. Наконец, в дверях появился начальник станции. Он был удивительно похож на круглолицего молодого унтер‑офицера, но красная фуражка скрывала половину лица и придавала всей фигуре начальственную официальность. Сзади следовал солдат. Он запер дверь на ключ и также вышел на перрон.
Вскоре вдали послышался свисток паровоза. Начальник станции остановился в конце перрона, небрежно помахивая фонарем. Видно, немецкие солдаты также ждали этот поезд, потому что вдруг заспешили к платформе. Вот из‑за поворота появился локомотив, за ним вагоны, платформы с торчащими под брезентом орудийными стволами, с желтыми грузовиками, какими‑то ящиками. Поезд шел быстро, но машинист, завидев впереди человека в черной форме немецкого «айзенбанера» с поднятым красным фонарем, начал резко тормозить. Рядом с начальником станции стояли несколько солдат.
Когда паровоз в клубах пара остановился, в будку проворно поднялись солдаты, что‑то выкрикивая высунувшемуся навстречу и ничего не понимающему охраннику.
Из последнего классного вагона выглянул молодой офицерик с заспанным лицом.
– Вас ист дэн лёз? (Что там такое?) – крикнул он двум стоявшим недалеко солдатам. Один из них, тот, кто ходил к начальнику станции, подошел ближе, начал что‑то говорить. Офицер, в расстегнутом кителе, без фуражки, заинтересовавшись ответом солдата, спрыгнул на землю.
– Разве это серьезная неприятность? – с тревогой спросил он.
– Пустяки, герр оберлейтенант, через десять‑пятнадцать минут все будет сделано, и поезд пойдет дальше, – отвечал солдат.
Поезд тронулся раньше. Паровоз вдруг без свистка дернул вагоны. Офицер бросился к поручням, но в этот миг солдаты кинулись на него и вмиг повалили на землю. Эшелон быстро набирал скорость. Паровоз все чаще бросал в темное небо клубы дыма и снопы красных искр, все быстрее отстукивали колеса на стыках рельс.
Уже за будкой стрелочника с паровоза спрыгнули «начальник станции» и два солдата. Они посмотрели вслед уходящему эшелону и громко рассмеялись.
– Теперь на соседнем разъезде много дров будет! – сказал «начальник станции». – Оттуда навстречу идет эшелон с танками.
Утром группа вернулась в отряд.
Впереди шли усталые, но очень довольные Кулеш, Курасов, Рудаев, Шмелев, Шарлаков, Семак, Таценко, за ними ковылял со связанными руками оберлейтенант в грязном мундире и ссадинах на лице, а сзади всех шествовал Борис Жижко в лихо заломленной на затылок красной фуражке начальника станции. Он то и дело понукал офицера, подталкивал его пистолетом. Рядом шагал Вацлав Горак, в форме немецкого солдата. Это он, прекрасно владеющий немецким языком, выведал у начальника станции сведения о приближающихся поездах, он и офицера выманил из вагона и связал его.
Поезд, пущенный без паровозной бригады, налетел на воинский эшелон, в котором следовала на фронт танковая часть.
Весна продолжала нести все новые и новые открытия. Самое важное, самое радостное принес Юрий, возбужденный до предела, с блестевшими глазами на круглом лице. Он по‑мальчишески радовался и чуть ли не на одной ноге прискакал в комнату к Фаустову.
– Командир, кричи ура! Скажу сейчас такое, что плясать все будут! Самолет к нам шлют!..
– Да ну! – вскочил обрадованный Фаустов.
– Просят сообщить координаты и указать место выброски грузов.
– Все уже есть, Юрка! И координаты есть, и место хорошее нашли. Не зря я ходил в разведку!
На Большую землю было сообщено место, наиболее удобное для выброса грузов. Назначена группа партизан, которые должны принять груз. Все, кто уже не в первый раз в тылу врага, знали, что это очень сложная и опасная операция. Обычно груз оказывается выброшенным не в том месте, где ждут его партизаны, а в лучшем случае за два‑три километра в стороне. К тому же тяжелые тюки на парашютах, как одуванчики, разлетаются далеко друг от друга. Найти тюки среди перелесков и скал нелегко. А ведь всю операцию нужно выполнить быстро и незаметно для вражеского глаза.
Группа для приема груза выступила. Завтра ночью должен прилететь самолет, и послезавтра отряд уже будет иметь все необходимое для дальнейшей диверсионной работы.
Едва эта группа скрылась в лесочке, к Фаустову подошел Кадлец. Его офицерский мундир был выпачкан, он тяжело дышал.
– Целый час сидел на нижнем выступе горы, командир, – сказал Владимир. – Интересная картина сейчас в Штепанове. Село полно повозок, машин, солдат. В коричневых шинелях. Есть зенитные пушки. По форме, будто румыны объявились.
– Румыны еще с осени отошли от немцев. Забыл, что ли?
– Тогда это мадьяры, больше некому быть.
– Старик! – крикнул Фаустов хозяину, который что‑то делал в открытом сарае. – Не сделаешь ли ты одно доброе дело?
Хозяин подошел к партизанам. Под старой потрепанной шляпой торчал заостренный нос, глубокие морщины избороздили лицо. Знали партизаны, что хозяин пережил тяжелые годы. Его сын служил в чехословацкой армии и был расстрелян в 1939 году за то, что вместе со своей ротой оказал сопротивление гитлеровцам. Жил он только одной ненавистью к фашистам.
– Мы просим тебя, хозяин, сходить в Штепанов, – говорил Фаустов. – Нужно побольше разузнать, что за часть пришла в село, куда направляется… Трудно тебе идти так далеко, но ничего не поделаешь. Очень нужно.
– Я привычный к такой дороге, командир, – простуженным голосом сказал хозяин. – Полжизни хожу по ней.
Любопытный Юрий спустился за хутором в лесок, там вскарабкался на огромную скалу с сосной на вершине. Отсюда село было особенно хорошо видно. Прежде всего Юрию бросилось в глаза необычное оживление на длинной сельской улице. Под крышами домов стояли повозки, в центре села чернели орудия. Солдаты сновали по улице. У большого дома на краю села остановились две легковые машины. «Неужели целый полк вошел в Штепанов? – подумал Юрий. – Впрочем, может быть, они прибыли охранять этот мост. Ведь наши самолеты не сегодня, так завтра появятся над ним».
Старик задерживался. Партизаны уже начали волноваться и, увидев, наконец, его, устало поднимающегося в гору, очень обрадовались.
Вот что он рассказал Фаустову. В село вошла мадьярская часть. Солдат примерно человек триста. Много зенитных орудий. Вероятно, долго не задержатся здесь, потому что повозки так и стоят с увязанным скарбом. Штаб этой части расположился в доме под самой горой. Хозяев усадьбы выселили, солдаты порезали всех кур, сейчас готовят офицерам хороший ужин.
Фаустов заинтересовался сообщением и потащил старика на скалу, откуда было видно все село. До самого захода солнца они там стояли, о чем‑то оживленно говорили.
После ужина Фаустов сказал:
– Сегодня ночью спустимся вниз. Нужно уничтожить офицеров и, если удастся, взять документы.
Жижко и Кадлец переглянулись. Наверное, им придется возглавить эту операцию: ведь Белов, Кулеш и другие ушли встречать самолет и возвратятся лишь послезавтра.
– Медлить нельзя, это нужно сделать быстро, неожиданно. Мадьяры не должны догадаться, что мы находимся прямо над ними, здесь, на горе. Я буду командовать группой.
…Ночь была светлая: где‑то за облаками стояла луна, и можно было различить плетни, деревья, дома с погасшими черными окнами. Партизаны подкрались к самому крайнему дому. Замерли у плетня. Кругом ни души, около двери тихо. Приготовились перебежать к стене, но в этот миг метрах в ста отсюда кто‑то приглушенно кашлянул, хрустнул под ногами камень. Часовой! Шаги замерли, потом стали удаляться.
Выдавить бесшумно стекло в окне и, забравшись в комнату, открыть изнутри дверь – для Николая Болотина было минутным делом. Черные тени, словно призраки, проскользнули в дом. Шестеро офицеров, заспанных и пьяных, ошалевших под дулами автоматов, потеряли дар речи, подняв руки, с ужасом смотрели на то, как люди в немецкой форме вытряхивают из штабных железных ящиков различные бумаги, карты, документы и молча роются в ворохе.
Один из них вдруг увидел в углу два больших кожаных чемодана. Он тут же их раскрыл, вывалил оттуда рубашки, домашние туфли, брюки, нижнее белье, какие‑то фотокарточки и принялся укладывать в чемоданы документы. Он попытался коленом нажать на крышку чемодана и затем закрыть его, но это сначала не удавалось.
И тогда солдат процедил сквозь зубы:
– Проклятая коробка! Знает, что не хозяин закрывает…
Офицер в золотых очках похолодел от нахлынувшего на него страха. Он знал этот язык, на котором говорил немецкий солдат. Неужели это партизаны, да еще русские?
Толчок в спину автоматом. Пятерым связали сзади руки, шестому приказали:
– Ну‑ка бери чемоданы! Пошли!
Поднимались в гору медленно. Партизанам то и дело приходилось подталкивать автоматами пленных, карабкающихся по крутому склону вверх. Фаустов шел сзади всех, готовый открыть огонь по преследователям. Однако село по‑прежнему спало, никто не обнаружил исчезновения офицеров.
В доме старика начался допрос этих незадачливых вояк. Оказалось, что в Штепанове остановился на ночевку зенитный полк Мадьярского корпуса, который спешно следует в Регенсбург. И тащил документы штаба в чемоданах не кто иной, как сам начальник штаба.
Лишь утром в селе была поднята тревога. По дороге помчались мотоциклы, грузовики с солдатами, но поиски были безуспешными. Никому не пришла в голову мысль – а может быть, и не было желания – взбираться среди обрывов и скал куда‑то вверх, в горы.
ГАРНИЗОН ПРИКАЗАЛ ДОЛГО ЖИТЬ
Вернулась группа, которая принимала груз с самолета. Теперь отряд снова был со взрывчаткой. Об этом партизаны не замедлили возвестить на всю округу. На другую же ночь взлетели в воздух арки моста через Свратку. Важное стратегическое шоссе было надолго выведено из строя.
– Жаль, теперь не будем видеть, как через Штепанов немцы катаются на машинах. Все‑таки было зрелище, – притворно вздохнул после этого Болотин. – Да и мадьяры больше не придут сюда. Помнишь, Юра, какого замечательного барона тогда мы привезли? В золотых очках. И фамилия‑то какая‑то мудреная… Во! Эх, еще бы таких баронов с десяток…
Юрий критически осмотрел изорванные штаны на Болотине – результат ночной поимки мадьярских офицеров.
– Боюсь, еще один такой барон – и ты совсем засверкал бы коленями, – Юрий намекал на то, что Николаю в ту ночь пришлось, поднимаясь в гору, много ползти по острым камням.
– Впрочем, думаю, долго мы здесь не будем сидеть.
– Это почему же?
– Войне считанные дни остались.
– Ох, открытие сделал, – насмешливо улыбнулся Николай. – Это ясно теперь, как божий день. А вот сколько дней считать до конца войны, – вряд ли ты знаешь.
– Помнишь, я говорил о яблоне? Что она распустится, как только война кончится. Так вот, слушай. Когда мы там, на мосту через Свратку все приготовили к взрыву, отошли подальше на горку, я остановился под каким‑то деревом. Темно, хоть глаз выколи. Тут я почуял какой‑то удивительно хороший запах. Аж голова кружится. Думаю, что же это так пахнет…
Болотин заинтересовался рассказом Юрия и уже не улыбался насмешливо.
– И вот – взрыв. Огонь, зарево. И что же я увидел во время этой вспышки, Коля? Я стоял под яблоней, у которой уже почки начали раскрываться! Ты понимаешь, что это значит?
– Выдумываешь ты все…
– Хочешь верь, хочешь – не верь. А отсюда мы скоро уйдем…
Радист знал, что отряду остается сидеть здесь, на горе, считанные дни. Центр предлагает развернуть широкую боевую деятельность. Кадлец, Горак, другие партизаны‑чехи куда‑то исчезали, а вернувшись в отряд, о чем‑то долго говорили с Фаустовым. Однажды внизу, под горой, остановились две повозки. Несколько чехов погрузили в них оружие и вскоре укатили в темноту.
В ту же ночь Юрий передал радиограмму: двадцатого апреля сформирован отряд чехословацких партизан под командованием Милослава Букала; количество – 45 человек.
Партизаны вооружали всех патриотически настроенных чехов. Вскоре боевые группы появились в Самотине, Фришаве, Калове, Кратке, Светневе, Три Студни, Блатины, Миловы. Они должны были при отступлении немецко‑фашистских войск уничтожать отдельные группы противника, вылавливать предателей, которые попытаются улизнуть от народного возмездия.
Но в некоторых населенных пунктах еще стояли немецкие гарнизоны. Они сковывали действия партизан и представляли серьезную угрозу для малочисленных боевых групп чехословацких патриотов. Одно из таких фашистских подразделений, беспокоивших партизан, стояло в небольшом селе Терешков.
Фаустов решил совершить налет на этот гарнизон. Местные жители сообщили, что гитлеровцы сделали из сельской школы казарму. Под командованием оберлейтенанта бесчинствовали в деревне и соседних хуторах. Уничтожение этого гарнизона имело не только военное значение, но оказало бы серьезное психологическое воздействие на чехословацких патриотов.
Ночью группа партизан подходила к Терешкову. Впереди шел бородатый гауптштурмфюрер в щегольском кожаном пальто – Владимир Кадлец, рядом с ним – Вацлав Горак, на этот раз также облаченный в форму офицера СС. В последнее время они крепко подружились и всегда уходили на выполнение заданий вместе. Оба высокие, красивые, отважные и находчивые, свободно владеющие немецким языком, Кадлец и Горак, одетые в эсэсовскую форму, не вызывали у немцев подозрений и нередко проникали в гарнизоны противника и приносили ценные сведения.
Сзади следовали бойцы – Владимир Курасов, Алексей Доля, Андрей Прокопенко… Было довольно тепло, земля уже дышала весенним ароматным воздухом, – солдаты шли без шинелей.
Когда поднялись на пригорок, Кадлец показал Гораку на белеющий невдалеке силуэт большого длинного дома.
– Школа. Там немцы.
– Вижу, – ответил Горак. – Я пошел. От меня не отставайте.
Печатая шаг, весь подтянувшись и подняв выше голову, Вацлав зашагал по дороге, которая светлой лентой легла до самой школы.
От стены отделилась тень часового.
– Хальт! Вэр ист да? (Стой! Кто идет?)
Горак продолжал идти. Часовой снова закричал, щелкнув затвором.
– Я – штурмфюрер Штиммер! Разве не видишь, болван, кто идет? – твердо сказал Горак, не замедляя шаг. – Хорошенькое дело – быть продырявленным своим же солдатом. Швайнехунд! Где ваш оберлейтенант?
Он подошел вплотную к низенькому солдату в огромной, не по голове, каске, который теперь не знал, что ему предпринять. Горак продолжал методически отчитывать часового. Остальные партизаны уже стояли рядом. Увидев еще одного офицера в кожаном пальто, солдат совсем оторопел: уж очень много чинов нагрянуло в их скромный гарнизон. В эту минуту на него и набросились Курасов и Доля, часовой без звука рухнул наземь.
Когда партизаны вошли в школу, скрипнула дверь и показался мужчина в белье. Кадлец узнал в нем директора школы, который приходил в отряд и рассказывал о терешковском гарнизоне.
– Там спит оберлейтенант… За ширмой, – прошептал директор.
В большом классе на нарах спали немцы. Храп, сонное бормотанье. Но едва Горак переступил порог, как с кровати, стоящей за ширмой, стремительно поднялся человек. Он вскрикнул. От подушек поднимали головы проснувшиеся.
Тогда Горак гаркнул что есть мочи:
– Ауф! Ауфштеен! Алярм! Быстро, быстро в строй!
Он подошел к человеку, еще стоявшему в раздумье у ширмы.
– Что же вы, оберлейтенант? Почему медленно строите своих солдат? Разве не видите, что перед вами гауптштурмфюрер? Он только что из Брно!
Солдаты тем временем строились вдоль нар. Некоторые хотели взять оружие, но на них прикрикнул бородатый гауптштурмфюрер.
– В строй! Быстро!
И тут оберлейтенант, исподлобья наблюдавший за неожиданными пришельцами, вдруг кинулся к своему автомату. Судьбу дальнейшей операции решали секунды. Горак вскинул тяжелый вальтер. Люди заметались между нарами, бросились к окнам. Автоматные очереди ударили от дверей.
– Хэндэ хох!
Медленно потянулись вверх руки.
Так 25 апреля перестал существовать в селе Терешков гитлеровский гарнизон, насчитывающий тридцать человек.
