Неудивительно, что уже в апреле 1980 года в АМПРОНАК было 17 тысяч членов, а к концу года – 25 тысяч, объединенных в 420 сельских и городских комитетов[695]. АМПРОНАК, подчас с феминистских позиций, активно боролась за повышение роли женщины в обществе. После краха диктатуры АМПРОНАК была переименована в АМНЛАЕ (Ассоциация никарагуанских женщин имени Луизы Аманды Эспиносы).
Деятельность женской организации была активной и многогранной.
Сразу после победы революции были организованы бесплатные курсы для женщин, где их обучали различным навыкам, например, бухгалтерскому делу. Ставилась задача повысить квалификацию женщин в городах и тем самым дать им более широкие возможности для достойного трудоустройства.
При помощи государства женская организация вела еженедельные теле‑и радиопрограммы для женщин и издавала собственную газету «Ла Вос де ла Мухер» («Голос женщины»). Активистки организации приняли самое активное участие в борьбе с неграмотностью, в рамках которой, например, многим сельским женщинам рассказывали о правилах гигиены, противозачаточных средствах и учили уходу за ребенком. Бригады АМНЛАЕ проводили массовую вакцинацию детей от оспы и других болезней. В ноябре 1979 года АМНЛАЕ вместе с правительством организовала музыкальный фестиваль, чтобы собрать средства для борьбы с неграмотностью. Организация получила грант от голландского правительства на строительство детского медицинского центра.
Не будет преувеличением сказать, что Никарагуа после июля 1979 года стала второй после Кубы страной в Латинской Америки, где было достигнуто реальное, а не формальное равноправие мужчины и женщины.
Именно по инициативе АМНЛАЕ, которая, кстати, не боялась публично критиковать правительство и довольно часто это делала, уже в 1979 году в Никарагуа был принят специальный закон о равной оплате за равный труд для мужчин и женщин. Этим же законом был уставлен оплачиваемый отпуск по рождению и уходу за ребенком. Правительство запретило использование женщины в «качестве сексуального объекта» – то есть, так же как и на Кубе, была запрещена проституция. На рабочем месте для матерей был установлен специальный перерыв для кормления грудью. Была запрещена широко применявшаяся при диктатуре практика, когда муж официально получал зарплату за жену и детей. Были ликвидированы все различия в правом статусе между детьми рожденными в браке и вне брака[696].
Никарагуанская революция в деле равноправия женщин пошла даже дальше социалистических стран. Например, было законодательно установлено, что муж и жена должны совместно выполнять домашнюю работу, включая уход за детьми.
В 1984 году в АМНЛАЕ было 85 тысяч членов.
Проблемой АМНЛАЕ стало то, что многие женщины предпочитали работать в рамках Комитетов сандинистской защиты и Сандинистского профцентра, полагая, что надо решать общенациональные, а не чисто женские вопросы. Но на АМНЛАЕ у загруженных еще и работой по дому женщин часто не хватало времени. К тому же против женских организаций и вообще участия женщин в общественно‑политической жизни страны очень яростно агитировала католическая церковь. Священники распускали стандартные антикоммунистические слухи о «национализации семьи» и отправке всех детей для «промывки мозгов» на Кубу, то есть в «царство антихриста». На самом деле церковь просто боялась массового оттока прихожан, большинство из которых были женщинами (особенно на селе).
Сандинисты читали себя авангардом городского и сельского пролетариата, поэтому было естественным, что СФНО создал собственную профсоюзную организацию – Сандинистский профцентр трудящихся (СПТ) имени Хосе Бенито Эскобара[697].
При Сомосе национальные и даже отраслевые профсоюзные объединения были попросту запрещены – профсоюзы разрешалось создавать только на уровне отдельного предприятия. Поэтому легального профсоюзного движения в стране не существовало, хотя никарагуанские коммунисты все же имели сильные позиции среди рабочих отдельных отраслей (например, среди строительных рабочих). В профсоюзах при Сомосе состояли лишь 6 % всех рабочих. В 1978 году в 175 легальных профсоюзах было только 5000 членов[698].
Всего к моменту победы революции экономически активное население Никарагуа насчитывало 865 тысяч человек (из 2,3 миллиона населения). Официальный уровень безработицы оценивался в 17 % от трудоспособного населения. На практике безработными было более половины населения – если включить сюда тех, кто вынужден был стать мелким торговцем, сезонных сельскохозяйственных рабочих (не работавших большую часть года) и огромную по численности домашнюю прислугу, которую вообще не считали работающей в смысле трудового законодательства. Особенно плохо с постоянной работой было у молодежи и женщин.
В сельском хозяйстве было занято в три раза больше рабочих, чем в промышленности. Да и сама рудиментарная никарагуанская промышленность занималась в основном первичной переработкой сельскохозяйственного сырья.
Формально Трудовой кодекс времен Сомосы сохранялся и после 19 июля 1979 года, однако запрет на образование отраслевых и общенациональных профсоюзов был немедленно отменен.
Первыми в СПТ вступили рабочие городов, которые активно помогали сандинистам в ходе народного восстания и гражданской войны против диктатуры, а также Национальный союз служащих. В июле 1980 года из 457 городских профсоюзов 360 входили в СПТ[699]. Профцентр официально признал руководящую роль СФНО в революции и тем самым четко проявил свое политическое лицо. К середине 80‑х годов в СПТ было 100 тысяч членов, то есть 12 % экономически активного населения страны[700]. В профцентр входило 505 отдельных профсоюзов.
Бурный рост профсоюзов с нуля в сочетании с отсутствием опытных организаторов профдвижения быстро привел к тревожной с точки зрения Национального руководства СФНО тенденции – бюрократизации профсоюзного аппарата и его отрыву от трудящихся. Особенно это ощущалось на предприятиях госсектора. 5 октября 1980 года официальный орган СФНО газета «Баррикада» самокритично писала, что во время трудовых конфликтов сотрудники СПТ часто встают на сторону администрации на национализированных предприятиях[701].
Во многом такое развитие профсоюзов было предопределено самой логикой революции, и примеры подобных противоречий отмечены в послереволюционной России и в Чили времен правительства Альенде (1970‑1973 годы). Ведь после национализации того или иного предприятия его собственником становился весь народ. Таким образом, требование рабочих этого предприятия о повышении зарплаты означало уменьшение принадлежавшей всему народу в лице государства прибыли. СПТ, конечно, не мог встать на сторону местнических интересов определенного трудового коллектива, если те противоречили общенародным.
В условиях Никарагуа эта общая проблема была еще более острой. Национальное руководство СФНО сдерживало забастовки и на частных предприятиях, которые производили основную часть экспортных товаров страны (кофе, сахар, хлопок и говядину). Ведь из‑за забастовок могла снизиться валютная выручка, что означало прекращение или сужение критически важного для страны импорта, например, удобрений или продуктов питания. А это уже било напрямую по интересам трудящихся всей страны, так как приводило к росту цен.
Таким образом, роль СПТ с точки зрения классического профсоюзного движения была очень сложной и отнюдь не завидной. Придя к власти, СФНО фактически запретил забастовки, так как они мешали главной цели – быстрому восстановлению пострадавшей от гражданской войны экономики. К тому же лидеры СФНО с самого начала призывали рабочих не требовать повышения заработной платы, которая в тех условиях привела бы к неконтролируемому всплеску инфляции. Именно эти весьма непопулярные меры и был призван защищать СПТ. Также сандинистский профцентр ориентировал своих членов на рост производительности труда и различного рода неоплачиваемую сверхурочную работу в пользу дела восстановления страны.
В конце 1980 года Национальное руководство СФНО прямо потребовало, чтобы трудовые конфликты на предприятиях решались без приостановки производства, «…сегодня очевидно, что забастовки не только приносят ущерб экономике в целом, но и трудящимся в частности. По этим вопросам нам надо создать полную ясность: ограничения на рост заработной платы и на забастовки должны рассматриваться как меры свободно, добровольно и сознательно принимаемые самими трудящимися с учетом ситуации в стране в настоящее время. Это вопрос защиты всей экономики, если люди сознательно идут на жертвы и усилия, которые для этого необходимы»[702].
Однако, как известно, сознание людей не меняется в одночасье. Многие рабочие по‑прежнему жили по принципу «своя рубашка ближе к телу». Другие считали, что народная власть должна щедро и немедленно вознаградить их за участие в революции резким повышением зарплаты.
Была у СПТ и важная политическая функция. На национализированных предприятиях («сфера народной собственности» – в основном бывшие предприятия клана Сомосы и его соратников) профсоюзные комитеты прямо участвовали в управлении предприятиями, определяя вместе с государственным менеджментом основные направления деятельности.
На частных предприятиях активисты СПТ следили за тем, чтобы собственники не уводили капиталы за границу и не саботировали умышленно работу предприятий.
Например, в августе 1980 года рабочие частной фабрики «Эль Караколь» решили, что хозяин намеренно препятствует росту производства, и взяли завод под свой контроль. Через два месяца после этого объем производства вырос на 75 %, а количество занятых – с 121 до 155 человек. Профсоюз организовал продажу рабочим продуктов питания по государственным ценам, что экономило каждому около 80 кордоб в месяц.
В это же время активные оппозиционные профсоюзы (как левые, так и правые), наоборот, агитировали рабочих требовать сокращения рабочего времени и повышения зарплаты от своего, народного правительства. Это было, конечно, популярно, хотя и полностью безответственно.
Нельзя сказать, что руководство СФНО и сандинистский профцентр были настроены негативно по отношению к требованиям пролетариата по улучшению своей повседневной ситуации. Напротив, Национальное руководство СФНО и лидеры СПТ были за это всем сердцем. Однако трезвый расчет подсказывал, что сначала надо восстановить экономику хотя бы до уровня, предшествовавшего началу гражданской войны 1978‑1979 годов. А в условиях дефицита бюджета и отсутствия масштабной внешней финансовой помощи это можно было сделать, только если напрячь силы и затянуть пояса.
Резкое повышение заплаты правительство планировало после окончания фазы восстановления экономики (примерно на 1982 год). Но масштабная война, именно в то время развязанная контрреволюционерами при поддержке США, во многом свела на нет эти планы.
Наконец, определенные ограничения на деятельность профсоюзов накладывало партнерство сандинистов с большей частью национальной буржуазии, которое было навязано фронту американцами под угрозой военной интервенции в начале 1979 года.
Но и в этих сложных условиях правительство и профсоюзы старались улучшить материальное благосостояние трудящихся, особенно низкооплачиваемых. В феврале 1980 года СПТ принял «план борьбы» (то есть набор первоочередных требований). Он предусматривал повышение минимальной оплаты труда для низкооплачиваемых категорий трудящихся, пересмотр шкалы оплаты труда – опять же, с целью сглаживания разрыва между теми рабочими, кто получал мало, и теми, кто принадлежал к «рабочей аристократии», пересмотр Трудового кодекса времен Сомосы, поощрение участия рабочих в управлении делами предприятий.
СПТ активно образовывал на предприятиях комитеты, следившие за соблюдением техники безопасности и требовавшие от предпринимателей создания безопасных для здоровья условий труда. На многих предприятиях при помощи СПТ возникали столовые и пункты распределения продуктов питания. Этот аспект деятельности приобрел особое значение после 1982 года, когда страна стала жить фактически в условиях военного времени и с продовольствием в обычной торговле начали возникать перебои.
Революционное правительство не запрещало и не ограничивало деятельность пяти оппозиционных профцентров. Наоборот, с августа 1979‑го по декабрь 1981 года властями (министерством труда) было зарегистрировано больше профсоюзов, чем за всю предыдущую историю страны. За первый год народной власти возникло около тысячи новых профсоюзов, в которых состояли 40 тысяч рабочих и служащих. С августа 1979 года по декабрь 1980‑го ежемесячно возникало и регистрировалось в среднем по 26 профсоюзов, а с января по июль 1981 года – даже по 63 профсоюза.
В трех открыто оппозиционных по отношению к правительству профцентрах (некоторые из них финансировались на деньги американских профсоюзов и ЦРУ) в 1980 году насчитывался 131 профсоюз с 15 тысячами членов[703].
Самым большим после СПТ профцентром (фактически оппозиционно настроенным по отношению к властям) была Никарагуанская конфедерация труда (НКТ), которая придерживалась христианско‑демократических взглядов. Причем если до революции в ней было около 20 тысяч членов, то после июля 1979 года их количество выросло до 65 тысяч. Костяком организации был профсоюз работников здравоохранения ФЕТСАЛУД (это объяснялось тем, что многие больницы и медпункты, особенно на селе, патронировала церковь). В ФЕТСАЛУД (примерно 6 тысяч членов) входили не врачи (которые прекрасно зарабатывали и в профсоюзе не нуждались), а медсестры и прочий технический персонал. После революции ФЕТСАЛУД не принял оппозиционной линии и отошел от НКТ.
Традиционно влиятельным был профцентр коммунистов (Никарагуанской социалистической партии) – Всеобщая конфедерация трудящихся – независимая (ВКТ). В первые годы революции в нем насчитывалось около пяти тысяч членов. ВКТ была особенно сильна среди текстильщиков и строительных рабочих.
Никарагуанская компартия имела очень сложную историю взаимоотношений с СФНО. Некоторые будущие лидеры фронта в свое время были исключены из партии за авантюризм и путчизм. В 60‑е – 70‑е годы коммунисты считали лидеров СФНО сторонниками маоизма и заговорщической тактики, игнорировавшей участие широких масс трудящихся в революции. Эта критика во многом была справедливой, и после 1976 года руководство фронта активно стремилось вовлечь широкие массы города и деревни в революцию. После июля 1979 года под влиянием Москвы компартия встала на позиции тесного сотрудничества с СФНО, неохотно признав в нем политический авангард общества. Поэтому ВКТ, созданная в 1963‑м, в 1979‑1984 годах официально позиционировала себя так: «…основанная на классовом принципе конфедерация, руководствующаяся принципами марксизма‑ленинизма. Приоритетной задачей (ВКТ) является достижение монолитного единства движения трудящихся в контексте безоговорочной поддержки Сандинистской народной революции, которая представляет собой демократическую, народную, антиимпериалистическую и аграрную революцию»[704].
Однако старые обиды давали себя знать, и в руководстве ВКТ было несколько лидеров, относившихся к СФНО, мягко говоря, без особой симпатии.
Профсоюзная федерация действия (испанская аббревиатура CAUS) была основана в 1973 году Коммунистической партией Никарагуа (стоявшей на маоистских и ультралевых позициях). В отличие от ВКТ, этот профцентр сразу же заявил об ограниченной поддержке Сандинистской революции, сочетая ее с борьбой против некоторых «тенденций правительства», а именно – политики жесткой экономии. CAUS активно требовала резкого и немедленного повышения зарплаты.
Конфедерация за профсоюзное единство (CUS) была основана в 1972 году и входила в Международную конфедерацию свободных профсоюзов (МКСП), стоявшую на антикоммунистических позициях. После Сандинистской революции определяла себя как социал‑демократически ориентированную организацию, не связанную ни с одной политической партией. CUS официально получала финансовую помощь от Американского института за развитие свободного труда (American Institute for Free Labor Development, AIFLD). Сам этот институт был создан по инициативе ЦРУ для подрыва классовых профсоюзов по всему миру, прежде всего в социалистических и развивающихся странах. На деньги института была, например, организована забастовка владельцев частных грузовиков против правительства Народного единства в Чили в 1972 году, нанесшая колоссальный ущерб чилийской экономике и ставшая прелюдией фашистского военного переворота 11 сентября 1973 года. Во время диктатуры Сомосы CUS, в отличие от коммунистических профсоюзов, вел себя тихо и покорно, сотрудничая с властями.
На крайне левом фланге профсоюзного движения Никарагуа располагался Рабочий фронт, примыкавший к ультралевой партии «Движение народного действия». Партия откололась от СФНО в начале 70‑х годов и придерживалась маоистской линии. Профцентр с самого начала находился в жесткой оппозиции к правительству, хотя от него откололась небольшая часть, вставшая на сторону революции.
Все профсоюзы после победы революции стали активно бороться за заключение коллективных договоров на тех предприятиях, где они доминировали. Если за все 45 лет диктатуры Сомосы было заключено всего 160 коллективных договоров, то только с августа 1979‑го по декабрь 1981 года таковых было зарегистрировано министерством труда 546. Эти договоры затрагивали 137 267 рабочих[705]. 66 % всех коллективных договоров в августе 1979‑го – декабре 1980 года заключили профсоюзы СПТ (который был по численности больше, чем остальные профцентры страны вместе взятые), 10,2 % договоров пришлось на CUS, 8,2 % – на НКТ, 7,5 % – на CAUS и 4,1 % – на ВКТ. Эта статистика дает примерную картину соотношения сил в никарагуанском профсоюзном движении в первые годы революции.
Уже в начале 1980 года ВКТ организовала забастовки на крупнейших сахарных заводах Никарагуа (в том числе и на государственной фабрике «Амалия»). Затем забастовки возглавил Рабочий фронт. Для экономики страны это было особенно болезненно, так как большая часть сахара шла в США, которые при президенте Картере еще закупали его по преференциальным ценам в рамках особой импортной квоты. Малейший сбой в поставках сахара из Никарагуа мог быть истолкован и так неприязненно относившейся к сандинистам американской администрацией как намеренный враждебный акт и послужить предлогом для отмены квоты.
CAUS потребовала повышения зарплаты всем членам своих профсоюзов сразу на 100 %, и как только это заведомо невыполнимое требование было отклонено, перешла в открытую оппозицию к власти[706].
Национальное руководство СФНО избегало публичного осуждения бастующих рабочих, понимая, что во многом за стачками стоят амбиции профсоюзных лидеров, откровенно враждебных революции. Например, Карлос Нуньес, который отвечал в Национальном руководстве СФНО за контакты с профсоюзами, заявил в интервью «Баррикаде»: «Мы не осуждаем поведение рабочих, мы скорее апеллируем к их революционной сознательности, с тем, чтобы они поняли сложившуюся (в стране) ситуацию… Политика в области заработной платы будет пересмотрена… их нужды будут удовлетворены с их же участием»[707].
Действительно, в июне 1980 года революционное правительство повысило заработную плату на 125 кордоб для тех, кто получал менее 1200 кордоб в месяц (то есть для низкооплачиваемых слоев). Эта мера затронула 300 тысяч человек.
Все вышеперечисленные профцентры боролись за влияние среди городского пролетариата. Но главным в условиях Никарагуа была организация масс на селе. Еще в 1976 году СФНО (который в то время ориентировался на длительную партизанскую войну в горах с опорой на местное крестьянство) стал организовывать в районах своей борьбы (горы на севере страны) комитеты сельскохозяйственных рабочих. Интересно, что организационной основой комитетов часто были крестьянские ячейки, которые еще в 60‑е года учреждали на селе прогрессивные элементы католической церкви.
Эти группы участвовали в политических антиправительственных демонстрациях и самовольных захватах земель у помещиков и крупных агрокорпораций. В марте 1978 года комитеты из четырех департаментов объединились в Ассоциацию сельских тружеников (испанская аббревиатура ACT) – первый нелегальный общенациональный профцентр сельскохозяйственных рабочих страны. Члены ACT участвовали в вооруженной борьбе против диктатуры и помогали партизанам продуктами.
В декабре 1979 года прошла Национальная учредительная ассамблея ACT, и к июлю 1980 года в организации было уже 108 177 членов, объединенных в 3081 местную организацию[708]. Целями ACT были поднятие жизненного уровня сельскохозяйственных рабочих и изъятие земель у членов клана Сомосы и врагов революции.
Проблемой организации было то, что СФНО хотел сохранить конфискованные у Сомосы крупные отлаженные и экспортно‑ориентированные сельхозпредприятия (например, по производству сахара и кофе). В этом случае сельскохозяйственные рабочие фактически только меняли хозяина: вместо диктатора им становилось государство. Эта бесспорно верная экономически политика правительства встречала сопротивление аграрного пролетариата. Мечтой любого сельскохозяйственного рабочего был свой собственный надел земли, на котором он собирался выращивать абсолютно не годившиеся на экспорт бобы и кукурузу для собственной семьи. Таким образом, раздробление крупных аграрных хозяйств не только лишало страну экспортной выручки, но и выводило из товарного сектора тысячи людей, которые, по сути, замыкались в натуральном хозяйстве.
Еще больше проблем было с объявленной СФНО линией на поощрение объединения отдельных крестьянских хозяйств в кооперативы. Опять же, с экономической точки зрения было понятно, что кооперативы технически превосходят отсталый мелкотоварный сектор, где не применялись ни машины, ни удобрения. Но и крестьяне, и сельхозрабочие относились к производственным кооперативам с подозрением. В этом их поддерживали частные торговцы‑оптовики, понимавшие, что кооперативы будут наверняка продавать продукцию государству, и тем самым их бизнес посредников окажется под угрозой. Наконец, против кооперативов активно агитировала церковь, традиционно имевшая среди крестьян (особенно в отдаленных горных районах севера страны) большое влияние.
Таким образом, деятельность ACT с первых месяцев революции была сложной, а активисты организации стали первыми жертвами вооруженного контрреволюционного подполья в 1980 году.
В 1981‑м не без усилий правой оппозиции в ACT произошел раскол, и из него выделилась новая организация – Национальный союз фермеров и скотоводов (испанская аббревиатура UNAG). В эту организацию вошли в основном крепко стоявшие на ногах средние агропроизводители, желавшие сохранения собственного бизнеса и негативно относившиеся к кооперативам. К 1982 году в UNAG было 42 тысячи членов, к 1984‑му – 75 тысяч, а к 1985‑му – 124 тысячи[709]. Формально организация не находилась в оппозиции, но активно предъявляла правительству свои требования, сводившиеся к ограничению кооперативного движения и повышению государственных закупочных цен на сельхозпродукцию. Союз требовал, чтобы в ходе аграрной реформы землю выделяли не кооперативам, а только частникам.
Для СФНО выполнение обоих требований означало сокращение экспортной выручки (в стране после революции действовала государственная монополия на экспорт важнейших товаров, прежде всего кофе). Отказ от кооперирования села рассматривался Национальным руководством СФНО еще и как крупнейшая политическая ошибка. Ведь в кооперативах видели не только передовые формы производства, но и инструмент политического воспитания масс, что было особенно важно именно на селе.
Таким образом, конфликт между СФНО (и массовыми организациями фронта) и UNAG был неизбежным, но сандинисты стремились, по возможности, учитывать интересы мелких и средних крестьян‑единоличников.
СФНО прилагал все возможные усилия, чтобы добиться единства или хотя бы тесной координации действия профсоюзного движения как в городе, так и на селе в целях поддержки основных направлений революционной программы сандинистского правительства. Неоценимую услугу сандинистам в этом деле оказал президент США Рейган, избранный на этот пост в ноябре 1980 года. Своей публичной антиникарагуанской риторикой он настолько дискредитировал любую оппозицию в Никарагуа (где всех противников сандинистов стали считать пособниками американцев), что поддержка революционного правительства в стране укрепилась.
В 1981 году был образован Координационный орган профсоюзного движения («Координадора»), в который вошли СПТ, АТС, CAUS, CUS, ВКТ, Рабочий фронт, ФЕТСАЛУД, а также профсоюзы журналистов и учителей. Вне «Координадоры» осталась только НКТ, а вскоре организацию покинул CUS.
СФНО добился главного: в принятой 16 июля 1981 года платформе «Координадоры» подчеркивалось стремление решать любые трудовые споры без остановки производства. Право на забастовку подтверждалось, но она рассматривалась как последнее и чрезвычайное средство решения проблемы.
Однако в декабре 1981 года после начала вооруженной борьбы контрреволюции против Никарагуа при поддержке США власти временно приостановили право на забастовку, и этот запрет оставался в силе вплоть до июля 1984 года.
При всей важности СФНО и массовых революционных организаций, формально государственную власть после победы революции имели в руках другие органы.
После начала вооруженного восстания против диктатуры Сомосы в июне 1979 года сандинисты под давлением США (Вашингтон решительно не желал однозначной военной победы повстанцев и стремился сохранить «сомосизм без Сомосы») 16 июня создали в столице Коста‑Рики Сан‑Хосе Хунту правительства национального возрождения[710]. Именно этот орган должен был взять на себя всю полноту власти после победы над диктатурой.
Официально в хунту вошел только один сандинист – Даниэль Ортега. Однако на практике СФНО поддерживали еще два члена хунты – профессор Моисес Хассан, (представлявший Единое народное движение – блок левых партий, выступавший в ходе восстания как «гражданское» крыло фронта) и Серхио Рамирес. Последний представлял независимую неполитическую группу интеллектуалов («группу двенадцати», названную по количеству первоначально входивших в нее видных деятелей науки, церкви, искусства и бизнеса и образованную именно с целью оказания политической поддержки СФНО). Буржуазную оппозицию Сомосе, не связанную с СФНО, представляли два члена хунты – Виолетта Чаморро (вдова убитого в январе 1978 года редактора консервативной оппозиционной Сомосе газеты «Ла Пренса» Педро Хоакина Чаморро) и предприниматель Альфонсо Робело (лидер буржуазной оппозиционной партии «Никарагуанское демократическое движение»).
Интересно, что специальный посланник президента Картера Уильям Боудлер активно пытался в июне 1979 года заставить сандинистов добавить в хунту еще нескольких умеренно‑буржуазных политиков (например, Адольфо Калеро, Исмаила Рейеса). Американцы угрожали, намекая на возможность военной интервенции в случае отказа. Сандинисты скрепя сердце согласились на расширение хунты, однако, к неудовольствию США, против выступили именно члены этого органа, представлявшие буржуазию, – Чаморро и Робело. Американцев умеренный состав хунты удовлетворил, и они фактически признали ее еще до бегства Сомосы из Никарагуа 17 июля 1979 года.
Правительственная программа хунты базировалась на упоминавшихся выше «трех китах» – смешанной экономике, политическом плюрализме и внешней политике неприсоединения к военным блокам. Формально США ничего не могли против этого возразить. Не очень хорошо разбиравшиеся в тонкостях никарагуанской политики американцы были введены в заблуждение тем, что официально только один из пяти членов хунты, Ортега, был членом СФНО и марксистом. Да и с учетом побед СФНО на поле боя и наметившегося в конце июня коллапса национальной гвардии Сомосы ничего другого, как признать хунту, США не оставалось. В противном случае сандинисты победили бы диктатуру и без этого органа и сами взяли бы власть в свои руки.
В рядах СФНО с самого начала рассматривали включение буржуазных политиков в состав хунты как вынужденный компромисс с целью избежать американской интервенции. Многие сандинисты были даже против такого компромисса, справедливо считая, что буржуазия реально ничего не сделала для свержения диктатуры. Но еще основатель СФНО Карлос Фонсека Амадор неоднократно писал и говорил, что на пути к социализму фронт может заключать тактические временные союзы с представителями буржуазных кругов, если те на том или ином этапе революции будут иметь сходные с сандинистами цели.
Никарагуанская буржуазия присоединилась к народному движению против диктатуры скорее вынужденно. Ее требования сводились к новациям в государственном и экономическом механизме диктатуры с целью допуска тех предпринимателей, кто прямо не входил в бизнес‑клан Сомосы, к выгодным государственным контрактам. Вторым требованием была демократизация избирательной системы, опять же, для того, чтобы в парламенте и судах помимо членов либеральной партии Сомосы могли бы иметь реальное право голоса и представители других буржуазных партий (главными из которых были независимая либеральная, консервативная и социал‑христианская).
Никаких глубоких социально‑экономических реформ в стране буржуазные круги проводить не хотели, в чем и было их коренное, фундаментальное отличие от СФНО. В принципе буржуазию экономическая система сомосизма вполне устраивала.
Однако начавшаяся в 1978 году общенародная вооруженная борьба против диктатуры поставила буржуазные круги перед нелегким выбором: либо продолжать попытки договориться с диктатором о некоторых реформах, либо присоединиться к восстанию, чтобы иметь вес в новом правительстве после свержения диктатуры.