В целом ВВП страны упал в 1979‑м по сравнению с предыдущим годом (когда он тоже сократился на 7,2 %) на 24 % и откатился на уровень 1962 года по подушевому показателю[749].
Инфляция в 1979 году достигала 80 %, треть никарагуанцев остались без работы, десятки тысяч людей не имели постоянного жилья и стали беженцами в собственной стране. Из‑за войны возникли перебои в снабжении населения основными продуктами питания: кукурузой, бобами, мукой, молоком, яйцами. Без экстренных усилий для ликвидации этих проблем страну к концу 1979 года ожидал массовый голод.
В условиях разрухи, как реальной, так и макроэкономической, перед сандинистами стояла в 1979 году та же дилемма, что и перед большевиками после окончания гражданской войны в России. Опираясь и на вооруженную силу, и на свой громадный авторитет, сандинисты могли сразу национализировать всю экономику и ввести центральное планирование. Это позволило бы аккумулировать средства как для обслуживания внешнего долга, так и для индустриализации страны и направления денег через госбюджет в целях улучшения жизненного уровня населения.
Именно такой путь предлагали Советской России в 1920 году Троцкий и Бухарин, считавшие, что социализм может быть введен немедленно на базе политики «военного коммунизма».
Но сандинисты, как в свое время и Ленин в случае с Россией, полагали, что отсталая и лишенная промышленности Никарагуа еще не готова к центральному планированию. Поэтому они пошли по пути осторожных реформ при уважении прав частной собственности и поддержки частного аграрного производства. Как и Ленин, они изобрели свой НЭП. Кстати, и сам Ленин выступал против поспешной национализации, справедливо считая, что молодое рабоче‑крестьянское государство просто не готово пока к эффективному управлению госсектором. Даже когда в ходе гражданской войны все же пришлось национализировать крупную промышленность, большевики часто оставляли бывших владельцев в роли директоров новых государственных предприятий.
К тому же, в отличие от Советской России начала 20‑х годов, никарагуанская буржуазия была отнюдь не уничтожена в ходе гражданской войны. Напротив, крупный частный бизнес по‑прежнему контролировал всю экономику, а лидеры буржуазии были представлены во всех новых органах революционной власти, чего не было в послереволюционной России. Вдобавок все экономические меры следовало предпринимать с оглядкой на США, в то время как Ленин уже мог после 1920 года не опасаться вооруженной интервенции иностранных государств.
Осторожная экономическая линия сандинистов вовсе не означала, что фронт отказался от генеральной линии на построение социализма. Но, как и большевики, сандинисты задумали временное отступление с целью восстановления экономики рыночными силами. В то же время частичная национализация должна была дать революционной власти, как и в Советской России, «командные высоты» для дальнейшего реформирования экономики в интересах большинства населения.
«Командные высоты», или, иными словами, госсектор в экономике планировалось сформировать на базе конфискованной у диктатора и его соратников собственности.
Сомоса был крупнейшим предпринимателем в Никарагуа, однако его бизнес‑империя не годилась для основы госсектора. Семья Сомосы владела самыми доходными предприятиями во всех секторах экономики, что было разумно с точки зрения цели максимизации прибыли. Например, Сомоса имел скотоводческие фермы, собственный мясоперерабатывающий комбинат и молокозавод, а также, как упоминалось выше, транспортную морскую компанию по перевозке всей своей продукции в США и другие страны. То же самое относилось к кофе, сахару, строительной продукции. Но ни в одном из секторов никарагуанской экономики диктатору и его семейному клану не принадлежали лидирующие позиции. Да Сомосе это и не было нужно – ведь прибыльность его предприятий во многом базировалось на административном ресурсе и легком доступе к государственным средствам.
Не случайно при диктатуре в Никарагуа, в отличие от многих стран Латинской Америки и Западной Европы, отсутствовал официальный госсектор (Сомоса гордился своим экономическим «либерализмом», что находило благосклонные отклики в США). Ведь госсектор пришлось бы частично содержать из казны (например, в кризисный период), в то время как «частные предприятия» Сомосы сами этой казной и пользовались.
Декретом № 3 Хунты национального возрождения от 20 июля 1979 года были национализированы без компенсации все предприятия и иная собственность, принадлежавшая «семье Сомосы, военным и государственным служащим, покинувшим страну после декабря 1977 года»[750](то есть после начала широкомасштабной вооруженной борьбы СФНО против диктатуры). Эта мера предусматривалась программой хунты, сформулированной еще в июне 1979 года, и не вызвала в Никарагуа абсолютно никакого сопротивления. Многие предприниматели были только рады, что избавились от такого мощного конкурента, как клан Сомосы. В результате этой национализации «Сфера народной собственности» (так официально именовался госсектор – Area Propiedad del Pueblo) сразу приобрела примерно 20‑25 % производственных мощностей как в промышленности, так и в сельском хозяйстве.
26 июля 1979 года была национализирована вся банковская система. Характерно, что и эта мера была позитивно воспринята как частным бизнесом, так и американскими деловыми партнерами Никарагуа. Ведь к июлю 1979‑го финансовая система была банкротом, поскольку частные владельцы банков вывезли из них (и из Никарагуа) почти весь капитал. Все кредитование нового сельскохозяйственного сезона находилось под угрозой срыва, а иностранные кредиторы могли и не дождаться возврата выделенных никарагуанским банкам кредитов. Поэтому национализация банков также прошла при полной поддержке всего никарагуанского общества.
Например, активы пяти национализированных банков составляли 80 миллионов долларов, в то время как их долги иностранным кредиторам превышали 180 миллионов[751]. Таким образом, государство фактически взяло на себя еще и гарантию по выплате корпоративного внешнего долга.
При этом следует отметить, что СФНО видел именно в банковском секторе те «командные высоты», с помощью которых в будущем можно было приступить к изменению отсталой структуры никарагуанской экономики. Ведь все крупные и средние частные производители (особенно ориентированные на экспорт аграрии) зависели от коммерческих кредитов, а ими отныне распоряжалось государство.
Банки национализировались с выплатой компенсации путем выпуска для бывших владельцев пятилетних государственных облигаций с низким аннуитетом (то есть фактически выкуп выплачивался в рассрочку).
Посол США в Манагуа Пеззулло сообщал в Вашингтон, что национализация банков «в целом была популярной мерой даже среди некоторых представителей частного бизнеса»[752].
Посол был абсолютно прав. При Сомосе в стране было две банковских олигархических группы (помимо семейства самого диктатора) – БАНИК (связанная с «Банком Никарагуа», отсюда название) и БАНАМЕРИКА (группировавшаяся вокруг «Банко Америка»). Эти тесно связанные, в том числе и родственными узами, группы контролировали практически весь кредит в стране, чем были недовольны многие частные предприниматели, вынужденные брать кредит либо под высокий процент, либо путем различного рода взяток и «дружеских жестов» по отношению к олигархии.
Филиалы иностранных (главным образом американских) банков, таких как «Уэллс Фарго», «Ситибэнк» и «Бэнк оф Америка», не подпадали под национализацию, однако им запретили принимать депозиты от никарагуанских физических лиц. Теперь иностранные банки должны были сконцентрироваться на работе с юридическими лицами, особенно на кредитовании экспортно‑импортных операций.
В начале августа 1979 года государство сделало следующий логический шаг – была введена государственная монополия на экспорт важнейших никарагуанских продуктов: кофе, хлопка и сахара[753]. Теперь все частные производители должны были продавать свой урожай государственным компаниям, которые уже сбывали его на мировом рынке. Таким образом, в руки правительства попал контроль над валютной выручкой, что было очень важно с учетом выплаты внешнего долга и обеспечения бесперебойного критического импорта.
Эта мера уже вызвала недовольство КОСЕП, но оно пока оставалось глухим. Ведь если государство установило бы для производителей выгодные закупочные цены, то государственная монополия была бы только на руку частному бизнесу, освобождая его от существенных издержек по маркетингу и организации сбыта товара за границу. Естественно, особенно выгодным это было для мелких и средних производителей, так как последние вырывались еще и из‑под диктата перекупщиков‑оптовиков, часто заставлявших производителей сбивать цены.
Эта мера была и в интересах городских потребителей. Ведь во многом высокие цены, например, на хлеб объяснялись тем, что на оптовом рынке зерна господствовала узкая группа крупных торговцев, в то время как мелкие производители не оказывали на цены практически никакого влияния. Причем, как правило, эти же торговцы снабжали крестьян кредитами, что еще больше повышало их зависимость от оптовиков. Но даже при Сомосе существовала государственная система интервенций на внутреннем рынке зерна. Так называемый Никарагуанский институт внутренней и внешней и торговли (испанская аббревиатура ИНСЕИ) закупал на рынке 5‑10 % урожая и использовал эти объемы для интервенций в случае резкого роста цен[754].
В начале ноября 1979 года была национализирована горнодобывающая промышленность, не игравшая в экономике серьезной роли и находившаяся на грани полного банкротства. Когда‑то коммерчески выгодные месторождения никарагуанского золота к 1979 году были практически исчерпаны, и все предприятия требовали серьезной модернизации, а значит, капиталовложений. Национализация в этом случае была продиктована скорее идеологическими (националистическими) соображениями, согласно которым все недра страны должны были принадлежать государству. Проблема была лишь в том, что в отличие, например, от Мексики или Чили эти недра были практически лишены полезных ископаемых.
Исторически добычей золота на востоке Никарагуа занимались иностранные (в основном американские) компании, которые в 1909 году даже профинансировали военный мятеж против никарагуанского правительства. Поэтому и эта национализация встретила одобрение практически всех слоев никарагуанского общества. Как и в Чили при Сальвадоре Альенде, имущество иностранных горнодобывающих компаний национализировалось за выкуп, но с учетом того ущерба, который эти компании принесли окружающей среде и «человеческому капиталу».
Под национализацию подпали две американские компании – «Нептун Майнинг Корпорейшн» и «Росарио Майнинг Компани», а также совместное предприятие американцев с кланом Сомосы «Септентрио Майнинг Компани»[755]. Администрация Картера в целом отнеслась к национализации спокойно. Ведь, в отличие от Чили, никарагуанские инвестиции американских компаний не имели большого значения для экономики с точки зрении национальных интересов страны. Однако Вашингтон все же предупредил Манагуа, что дальнейшее развитие двусторонних отношений, в том числе и возможная американская экономическая помощь Никарагуа, будет зависеть от адекватной компенсации за национализированное имущество.
Но если национализация американской собственности на Кубе стала для США формальным предлогом для введения экономического эмбарго против Острова Свободы, то ничего подобного в случае с Никарагуа не произошло.
При этом сандинисты старались провести национализацию американских активов как можно более мягко. Власти воздержались от обвинений в адрес бывших хозяев (хотя, конечно, ничего для никарагуанской окружающей среды те за многие годы так и не сделали). Менеджмент «Нептуна» даже попросили еще примерно полгода выполнять свои обязанности. Никарагуа пошла навстречу американцам и в формулировании основы для компенсации. Первоначально планировалось выплатить собственникам стоимость их бухгалтерских активов, но американцы настояли на выплате реальной стоимости (которая была выше). Тем самым, кстати, американцы фактически признали, что обманывали никарагуанские налоговые органы, занижая стоимость своего имущества. Тем не менее в 1982 и 1983 годах были подписаны соглашения о суммах компенсации с «Росарио» и «Нептун», несмотря на то, что в те годы администрация США уже открыто финансировала никарагуанскую вооруженную контрреволюцию. Например, «Нептуну» выплатили 3,7 миллиона долларов плюс проценты в течение шести лет за уже добытые компанией минералы, которые были конфискованы в ходе национализации[756].
Интересно, что американские аграрные компании, такие, как «Юнайтед Фрут», фактически освободили от экспорта продукции через государственные внешнеторговые компании, хотя это и предписывалось законом. Сандинисты делали все возможное, чтобы не давать США и малейшего повода для враждебной политики.
В результате национализации 1979 года госсектор сосредоточил в своих руках 21 % сельскохозяйственного производства. Но при этом 29 % приходилось на долю крупных капиталистических хозяйств, а 50 % – на долю мелких частных производителей[757]. В промышленности на «народную собственность» приходилось 25 % производства, на крупных капиталистов – 45 %, на мелких производителей – 30 %. Благодаря тому, что Сомоса активно наживался на строительстве после разрушительного землетрясения в Манагуа в 1972 году (например, фирма диктатора поставляла для столицы тротуарную плитку), в руки государства после революции перешло 70 % строительного сектора. Еще 25 % находились в руках мелких производителей, а у крупных капиталистов было не более 5 % (Сомоса не терпел здесь крупных конкурентов).
Во внешней торговле государство теперь отвечало за 75 % экспорта и 45 % импорта. Последний аспект был тоже очень важен. Новые власти ввиду отсутствия значительных валютных средств стремились ограничить импорт только самым необходимым – продовольствием, медикаментами и товарами для сельского хозяйства (удобрения, дизтопливо, запчасти). Импорт предметов роскоши был существенно ограничен.
Всего после национализации на предприятиях госсектора производился 41 % ВВП, 34 % давали крупные капиталистические хозяйства и 25 % – мелкие частные производители[758].
Примерно такая доля госсектора в экономике была для развивающихся стран обычным явлением. Роль, которую государство играло тогда в никарагуанской экономике, сопоставима и со значением госсектора для Мексики и Франции тех времен.
Сандинисты всячески стремились избежать типичной ошибки, обычно возникавшей на национализированных предприятиях в ходе народных или социалистических революций. Обычно рабочие на госпредприятиях требовали от «своего менеджмента» немедленного повышения зарплаты в качестве компенсации за лишения при «старом режиме» (причем в случае с Никарагуа эти лишения были абсолютно реальными). Враги революции обычно старались подбить рабочих на забастовки, понимая, что народное правительство не будет их расстреливать или сажать в тюрьмы (как это было при Сомосе). На предприятиях госсектора обычно серьезно падала производственная и технологическая дисциплина. Именно с этим столкнулся Сальвадор Альенде после того, как была национализирована медная промышленность Чили.
Поэтому СФНО через свой профцентр, как уже упоминалось, всячески старался убедить рабочих национализированного сектора проявить умеренность и сосредоточить все силы на немедленном росте производства. Ведь было ясно, что не подкрепленные новыми товарами деньги приведут лишь к росту и так огромной инфляции.
Сандинисты пытались повысить жизненный уровень рабочих немонетарным путем, например, за счет предоставления бесплатного медицинского обслуживания и образования («социальная зарплата»), а также путем контроля за ценами на основные товары повседневного потребления. На предприятиях организовывались распределители, в которых рабочие покупали товары по низким государственным ценам. Предполагалось также, что сами по себе успешно работающие предприятия госсектора создадут новые рабочие места и тем самым сократят безработицу, что позитивно скажется на общем уровне жизни бедных слоев населения.
Этот разумный в целом подход, однако, привел к неожиданному для правительства результату. Ведь если предприятиям ставились задачи по физическому наращиванию объемов выпускаемой продукции, то многие менеджеры госсектора с пренебрежением относились к финансовым показателям работы. Если уж повышать производство – так любой ценой. Владея банками, государство всегда сможет предоставить очередной кредит или списать старый. Такой подход объяснялся не столько неопытностью или бесхозяйственностью, сколько святой верой многих (в том числе и Национального руководства СФНО) в то, что предприятия госсектора имеют не только производственную, но и социальную функцию. В отличие от старого времени, они должны заботиться о своих рабочих. Например, член Национального руководства СФНО Хайме Уилок говорил: «…эффективность (производства) должна быть социальной по своей природе. Если в своем стремлении получить больше прибыли мы забудем о заработной плате, социальных благах для трудящихся и проблемах с безработицей, вызванных экспортно‑ориентированным сельским хозяйством, то мы привнесем в общество элемент нестабильности, который и означает плату за социальную неэффективность»[759].
Но если предприятия госсектора в условиях рыночной экономики взваливали на себя дополнительные социальные расходы, то они проигрывали в конкуренции частным производителям. К тому же сокращалась выручка, которую они могли перевести в бюджет на общегосударственные нужды. А постоянные просьбы о кредитах увеличивали денежную массу в обращении, что вело к инфляции, которой всеми силами старались избежать сандинисты.
Наконец, для нового госсектора как на уровне министерств, так и на уровне самих предприятий просто не хватало квалифицированных специалистов. Многие бежали из страны еще в последние месяцы диктатуры и не спешили возвращаться. Другие не шли на госслужбу потому, что правительство, как упоминалось, ввело для госслужащих предел максимальной зарплаты и многие специалисты предпочитали работу в частном секторе, где такого предела не было.
На Кубу было направлено с целью получения высшего образования 1200 молодых никарагуанцев, в СССР – 700 (за счет кубинской и советской сторон). Начиная с середины 80‑х годов эти люди должны были составить костяк нового современного поколения управленцев. Пока же приходилось рассчитывать на энтузиазм никарагуанцев и иностранных советников, которые и разрабатывали под эгидой Национального руководства СФНО экономическую политику правительства. При этом старались – опять же, чтобы не злить США, – сохранить количество советников из социалистических стран (особенно из СССР) минимальным. На первом этапе в экономическом блоке правительства активно работали не только болгары, но и граждане западноевропейских, латиноамериканских стран и США (как частные лица, а не как представители правительств своих стран).
В июле 1979 года в никарагуанском правительстве, по сути, царил хаос, тем более что ранее никаких попыток макроэкономического регулирования в стране не предпринималось и соответствующий инструментарий отсутствовал. Для ликвидации этого недостатка было решено образовать министерство планирования (МИПЛАН) во главе с членом Национального руководства СФНО команданте Хенри Руисом (он учился в Московском Плехановском институте на экономиста, хотя и не окончил учебу). Предполагалось, что МИПЛАН станет экономическим суперминистерством, координирующим всю экономическую политику правительства.
Но этого так и не случилось. Никарагуанские министерства по традиции местнического бюрократизма никак не реагировали на указания МИПЛАНа. К тому же некоторые из них возглавляли политически равновеликие Руису члены Национального руководства СФНО. Если МИПЛАН, например, всячески призывал к ограничению расходов предприятий госсектора, то министерство сельского хозяйства во главе с команданте Хайме Уилоком, наоборот, активно раздавало кредиты сельхозпроизводителям. В Национальном руководстве СФНО возникали постоянные споры, и, в конце концов, МИПЛАН в 1985 году был вообще упразднен, так и не став координатором экономического развития страны.
В 1979‑1980 годах под эгидой МИПЛАНа создали отраслевые «программные координационные комиссии». В этих органах представители различных министерств под руководством МИПЛАНа должны были формулировать и контролировать развитие тех или иных секторов экономики. Однако реально министерства часто вообще не посылали на заседания своих представителей и не выполняли решений комиссий, у которых не было права издавать директивные указания.
В конце 1979 года МИПЛАН разработал первый в истории Никарагуа индикативный план экономического развития – «План экономического возрождения на благо народа» на 1980 год, ставший известным как «План 80» В этом 140‑страничном документе (кстати, поступившем в свободную продажу, чтобы с ним могли ознакомиться все желающие; было отпечатано 50 тысяч экземпляров) предусматривались основные социально‑экономические показатели, которых никарагуанская экономика должна была достигнуть в 1980‑м.
В целом ставилась задача в 1980‑1981 годах преодолеть последствия гражданской войны и достичь уровня ВВП и потребления начала 1978 года. Для этого требовалось за два года увеличить ВВП ни много ни мало на 45 %. Составители плана прекрасно понимали, что в условиях разрухи и ограничения возможностей для государственных инвестиций прирост ВВП будет достигнут скорее не за счет материального производства (его рост в 1980 году предполагался на уровне 10 %), а за счет строительства, торговли (особенно внешней) и сферы услуг.
Помимо целей восстановления предполагалось с опорой на госсектор как «центральный стержень экономики» начать «постепенный переход от спонтанного экономического регулирования к сознательному и плановому регулированию»[760]. Член Национального руководства СФНО Хайме Уилок заявил, характеризуя роль госсектора: «Это – центр, это – стержень, это – то, что позволяет определить разрыв между старым способом производства и новым, который мы хотим развивать».
План представлял собой уникальное явление для народного правительства, стремящегося строить в будущем социализм, так как был выдержан в монетаристском духе и делал упор на соблюдение финансовой дисциплины и сдерживание роста денежной массы. Понятно, что эта цель плохо сочеталась со стремлением почти на 50 % за два года увеличить ВВП. Без серьезных инвестиций этого добиться было нельзя. Это понимали и творцы «плана 80», которые уповали на помощь иностранных (в основном западных) государств и отсрочку в погашении внешнего долга.
Бюджетный дефицит в 1980 году планировалось удержать в рамках 13 % ВВП и компенсировать его на 80 % заимствованиями и помощью из‑за рубежа. Предполагалось, что таким путем можно будет резко снизить инфляцию до уровня в 22 %.
В целом эти расчеты были более чем реалистичны – до конца 1979 года Никарагуа получила кредитов на 490 миллионов долларов, 344 из которых были направлены на инвестиционные цели, а 147 миллионов – на восстановление страны[761]. США рассматривали возможность оказания Никарагуа экономической помощи в размере 75 миллионов долларов, но только в интересах частного сектора (чтобы противодействовать «скатыванию Никарагуа к марксизму»). Правда, из 344 миллионнов инвестиционных средств 178 были предоставлены еще Сомосе, который не успел их получить. Большая часть кредитов была льготными и выделялась по линии МБРР и МАБР.
Согласно «Плану 80» в 1980 году было намечено потратить иностранных кредитов на общую сумму 370 миллионов долларов.
Помимо кредитов Никарагуа получила во второй половине 1979 года грантов и помощи на 72 миллиона долларов, и ожидалось, что в 1980 году поступят еще 25 миллионов (в основном на ликвидацию неграмотности).
Что касается внешнего платежного баланса, то план предполагал дефицит в 12 % ВВП. Признавалось, что в 1980 году Никарагуа по‑прежнему останется зависимой от конъюнктуры мирового рынка. Но уже в 1981 году дефицит внешнеторгового баланса планировали ликвидировать, а с 1983‑го Никарагуа должна была возобновить обслуживание внешнего долга.
Таким образом, в «Плане 80» формулировался сознательный отказ от стимулирования спроса для восстановления экономики, за счет чего, например, вышли из кризиса Германия и США в 30‑е годы. Наоборот, за счет экономии и финансовой дисциплины предполагалось в 1980 году достичь 80 % докризисного уровня производства в сельском хозяйстве, 87 % – в промышленности, 136 % – в строительстве (то есть госсектор должен был взять на себя лидирующую роль). ВВП к концу 1980 года должен был достичь 91 % от уровня 1978 года.
Хотя «План 80» был одобрен Национальным руководством СФНО, почти никто из его состава не принял этот документ сердцем. Многим команданте план казался антинародным или, по меньшей мере, технократическим. Сандинисты понимали, что люди ждали от революции улучшения своего материального положения, а план призывал их больше трудиться и не требовать роста зарплаты.
В дальнейшем реальность, в том числе и политическая, часто вторгалась в реализацию плана.
Тем не менее первоначально намерения СФНО не допустить ухудшения жизненного уровня при одновременном соблюдении финансовой дисциплины были самыми искренними. И достичь этого предполагалось при помощи контроля над ценами на продукты первой необходимости.
Требование контроля над ценами содержалось еще в политической программе сандинистов 1978 года. Без всякого сопротивления со стороны буржуазных партнеров по антисомосовской коалиции оно перекочевало и в программу Хунты национального возрождения. Регулировать предполагалось цены на продовольствие, лекарства и одежду. Газета СФНО «Баррикада» писала 10 октября 1979 года, что «контроль цен является ключевой функцией при строительстве более гуманного общества»[762].
22 июля 1979 года декретом хунты № 10 в стране вводилось чрезвычайное экономическое положение с целью преодоления разрухи (действовало до апреля 1980 года). Согласно этому закону предполагалось тюремное заключение на срок до двух лет для торговцев, которые продавали товары первой необходимости по ценам выше предельных, установленных государством. В октябре 1979 года государство заморозило цены на продукты первой необходимости, такие как кукуруза и фасоль (основа повседневного рациона бедных никарагуанцев, то есть подавляющего большинства населения).
Была основана государственная оптовая компания по продаже основных продуктов питания ЭНАБАС, которая в принципе выполняла функции ИНСЕИ. Частные торговцы‑оптовики продолжали свою деятельность, но не имели права закупать у производителей продовольствие по ценам выше государственных. ЭНАБАС явно представляла интересы городских потребителей продовольствия, и ее цены были ниже, чем у частных торговцев. Поэтому крестьяне (как крупные, так и мелкие) предпочитали сбывать свой товар частникам, которые с самого начала не собирались соблюдать государственные ограничения цен. А у государства просто не было отлаженного аппарата, чтобы претворить контроль над ценами в жизнь. Главную роль здесь играли Комитеты сандинистской защиты.
К концу 1979 года комитеты в массе сообщали властям, что розничные торговцы не соблюдают ценовых ограничений. В январе 1980 года министерство внутренней торговли было вынуждено официально объявить, что закон от 22 июля действует и тюремный срок за его нарушение – дело реальное.
Но тут в экономику опять вмешалась политика. Розничные торговцы, сконцентрированные на самом большом рынке Никарагуа – Восточном рынке Манагуа, составляли чуть ли не треть экономически активного населения крупных городов. Во время народного восстания они поддержали сандинистов, и многие из них после июля 1979 года стали членами революционных массовых организаций, например, народной милиции. СФНО не решался активно применять декрет № 10, чтобы не ссориться с мелкими торговцами. Тем более что никакой альтернативной работы правительство им пока предложить не могло.
Составители «Плана 80» совершено справедливо писали, что в условиях недостатка продуктов питания и товаров повседневного спроса (вызванного как гражданской войной, так и ростом покупательной способности бедных слоев) единственным способом реально контролировать цены является введение нормированной продажи населению основных товаров. Однако эта мера была признана политически нецелесообразной[763].
Итак, меры правительства, нацеленные на поддержку бедных слоев населения, парадоксальным образом обогатили торговцев‑посредников и спекулянтов. «Ла Пренса» публиковала фотографии больших очередей перед государственными магазинами, где торговцы покупали товары по государственным низким ценам, немедленно перепродавая их по ценам черного рынка. Уже в начале 1980 года разница между государственными и рыночными розничными ценами составляла в среднем около 50 %. Но по кукурузе этот разрыв составлял 99 %, а по фасоли – 62 %. Интересно, что разрыв между государственными и частными ценами по рису был минимальным – 12 %, поскольку большая часть риса производилась в госсекторе.
Правительство помогало бедным слоям и другими методами. Например, в декабре 1979 года был издан декрет о снижении квартплаты за арендуемое жилье в городах на 40‑50 %.
Декретом хунты № 323 был введен в действие Закон о защите потребителей (первый закон такого рода в истории Никарагуа), по которому министерство внутренней торговли получило право фиксировать и замораживать цены на все товары, «необходимые для народного потребления», а также и на товары, используемые при производстве вышеупомянутых товаров повседневного спроса. Для выработки рекомендаций по ценовой политике декретом при министерстве учреждался Консультативный совет по защите потребителей. В этот совет входили представители не только государственных экономических органов, но и полиции, Торговой палаты и массовых общественных организаций.