Поэтому с самого начала революции в точном соответствии с линией США (и в самой тесной повседневной координации с Вашингтоном) никарагуанская буржуазия взяла линию на провоцирование в стране внутриполитического кризиса, который позволил бы вмешаться американцам и убрать сандинистов от власти.
Тактика КОСЕП сводилась к следующему:
– консолидировать позиции буржуазии в новых властных структурах (хунта и государственный совет – своего рода предпарламент), где на июль 1979 году у нее было формальное большинство;
– добиться от СФНО законодательного и реального ограничения вмешательства государства в экономику – с помощью «Ла Пренсы» и церкви критиковать сандинистов за несоблюдение прав человека и основ «правого государства», чтобы дать США предлог для внешней блокады страны, якобы скатывающейся к тоталитаризму. В частности следовало добиться «деполитизации» армии и полиции, чтобы лишить сандинистов силовых рычагов перед лицом возможной американской военной интервенции.
При успехе такой тактики буржуазии (особенно в экономике) ничего бы не изменилось в повседневной жизни большинства никарагуанцев, и буржуазия с помощью тихого экономического саботажа ввергла бы страну в экономические трудности, которые привели бы к эрозии самого главного сандинистского ресурса – поддержки населения.
Наступление буржуазии против СФНО началось синхронно с вышеупомянутой циркулярной телеграммой Вэнса, где и формулировалась стратегия США в отношении Никарагуа.
30 июля 1979 года КОСЕП выразил озабоченность политикой СФНО, которая якобы идет вразрез с Программой Хунты национального возрождения. Сандинистов, как и задумывалось, упрекали в том, что они создают однопартийную диктатуру[818].
|
|
В тесной координации с КОСЕП выступила церковь. 31 июля никарагуанские католические епископы в своем послании выразили «озабоченность» ситуацией в стране. В точном соответствии со сценарием борьбы епископы туманно и без всяких фактов говорили о «немедленном соблюдении прав человека и основных гарантий»[819].
Правда, демарш церкви бумерангом ударил по ее собственному влиянию, когда выяснилось, чьими правами так озабочены епископы. Из «христианского милосердия» епископат выступил против специальных антисомосовских трибуналов, на которых судили бывших национальных гвардейцев. Массовый взрыв возмущения в стране лучше всего выразил Эден Пастора (на которого как на умеренный элемент в СФНО делали ставку американцы): «Как же мы можем просто отпустить тех, кто является убийцами? Если бы вы видели этих бессовестных людей, которые – не моргнув глазом – вели нас к братским могилам, где было захоронено по 50 трупов, и говорили, что это они их убили… перед этим они увечили их – отрезали гениталии, руки или ноги и давали истечь кровью до смерти. Даже не просите нас об амнистии этим преступникам»[820].
Позицию Пасторы поддержал весь народ, и церковь на время затихла.
Однако в идеологическую борьбу немедленно вступила Демократическая консервативная партия (формально входившая в Хунту национального возрождения и кабинет министров), обрушившаяся с критикой на Комитеты сандинистской защиты, ставшие якобы орудием шпионажа СФНО против других политических партий.
Все демарши церкви. КОСЕП и буржуазных партий активно и широко освещала «Ла Пренса», которая (особенно после апреля 1980 года) начала играть в Никарагуа такую же роль, как газета «Эль Меркурио» в Чили времен Альенде. «Ла Пренса», к возмущению большинства собственных журналисто, в печатала только материалы западных информационных агентств и постоянно критиковала правительство. При этом Виолетта Чаморро, глава клана, которому принадлежала «Ла Пренса», входила в состав Хунты национального возрождения.
|
|
Сандинисты старались, по возможности, учитывать все требования буржуазии с оглядкой на США. В октябре 1979 года были подавлены забастовки коммунистических профсоюзов на частных предприятиях. СФО призывало крестьян прекратить самовольные захваты земли.
Умеренность СФНО признавал американский посол Пеззулло, который сначала оказывал на никарагуанскую буржуазию сдерживающее влияние. Он считал сандинистов неопытными «мальцами», которых при правильном руководстве с его, Пеззулло, стороны легко можно повернуть в нужную США сторону. Слишком сильное давление церкви и предпринимательских кругов будет этому только мешать.
Такие взгляды как нельзя лучше говорят об успехе тактики сандинистов, которая смогла посеять у американцев подобные иллюзии.
Сами сандинисты активно использовали пребывание буржуазных кругов в правительстве, чтобы заставлять их оказывать на своих американских покровителей сдерживающее влияние и добиваться от США экономической помощи Никарагуа. По совету Кастро сандинисты решили впервые в истории построить социализм на американские доллары. Член Национального руководства СФНО Хайме Уилок (любимец Пеззулло) так описывал роль буржуазии в революции: «Их место в революции примерно такое же, как у тех, кого пригласили приготовить еду для банкета. На сам банкет их никто не приглашал; им всего лишь надо приготовить еду. И мы хотим держать их именно на кухне. Подальше от всеобщего внимания и не давая им оттуда выйти. Если же они решатся на это, мы дадим им пару пинков»[821].
|
|
Аналогию с банкетом подхватила и сама буржуазия. На одном из заседаний Промышленной палаты, входившей в КОСЕП, член хунты Альфонсо Робело (сам предприниматель) без обиняков заявил собравшимся: «Банкет окончен!»[822]Это означало, что эра безраздельного экономического и политического господства никарагуанской буржуазии подошла к концу.
На встрече с активом своей собственной партии – Никарагуанского демократического движения – через 100 дней после установления революционной власти Робело предрекал, что в ходе революции все средства производства все равно будут национализированы. Причем такова воля подавляющего большинства народа, который сделал бы это гораздо быстрее, нежели руководство СФНО.
Таким образом, сандинисты давали буржуазии возможность заниматься бизнесом, но к реальным рычагам политической власти пускать их не хотели. Да, собственно, этого и не дали бы им сделать народные массы. Ведь после революции сам термин «буржуазия» стал ругательным и обозначал предателя и американского наймита (что было, в общем, довольно близко к истине именно в Никарагуа).
Между тем умеренная политика сандинистов и их союз с национальной буржуазией (как и надеялась буржуазная оппозиция) были очень непопулярны в самом фронте и его массовых организациях. Для разъяснения линии Национального руководства СФНО 21 сентября 1979 года в Манагуа был собран актив фронта. По итогам трехдневных заседаний на свет появился внутренний документ «Анализ ситуации и задачи Сандинистской народной революции», ставший известным как «Документ 72 часов».
В нем говорилось о временном характере союза с буржуазией именно ввиду ее тесной связи с США. Такая тактика уже позволила удержать американцев от военной интервенции в июне – июле 1979 года, поэтому должна была быть продолжена до тех пор, пока революция не консолидируется настолько, чтобы в случае военной интервенции США отразить ее. Необходимо проводить революционные преобразования медленно и осторожно, чтобы не дать буржуазии предлога для провоцирования внутриполитического кризиса (которым, опять же, могут воспользоваться американцы). Гарантией будущего успеха СФНО в политической борьбе, по документу, являлись «политизированные в беспрецедентном объеме» вооруженные силы и внутреннее единство самого фронта. Фронт был намерен удерживать от открытой оппозиции левоцентристские буржуазные силы, к которым относили партию Робело и Народную социалхристианскую партию[823].
К реальной оппозиции отнесли КОСЕП и некоторые профсоюзы.
Оппозиция раздобыла «Документ 72 часов» (он появился и в американском посольстве) и попыталась использовать его для нового раздувания пропагандистской кампании насчет тоталитарного характера СФНО. Однако американцев документ никак не впечатлил – ничего нового в нем сандинисты, по сути, не сказали, а их умеренная линия с оглядкой на США льстила Пеззулло, так как он считал, что обладает реальной властью в Манагуа.
Так, в октябре 1979 года Пеззулло с удовлетворением сообщал в Вашингтон об арестах левых профсоюзных лидеров и о том, что Томас Борхе в своих речах обширно цитировал американского экономиста Самуэльсона, чтобы объяснить невозможность резкого повышения заработной платы[824].
Все же лидер Демократической консервативной партии[825]Адольфо Калеро, которого очень ценили американцы как перспективного политического лидера, пригласил к себе домой члена Национального руководства СФНО Байардо Арсе, чтобы высказать ему очередную «озабоченность» «Документом 72 часов». Когда Калеро предложил Арсе выпить, открыв свой богатый бар, команданте заметил: «А у буржуазии по‑прежнему всего полно». «Надеюсь, что так и останется», – парировал Калеро[826]. Арсе заверил, что умеренная линия СФНО в экономических вопросах будут продолжена.
Американцы активизировали тактику удушения сандинистов в дружеских объятиях. 20 октября по предложению Пеззулло председатель Объединенного комитета начальников штабов США пригласил главнокомандующего Сандинистской народной армии (СНА) Умберто Ортегу принять участие в Конференции американских армий в Боготе. Этот жест стал ударом в спину буржуазной оппозиции, которая резко критиковала СФНО именно за то, что армия была сандинистской, а не общенациональной. Термин «сандинистский» имел здесь ключевое значение. В сентябре 1979 года буржуазия решила создать новую оппозиционную силу – Сандинистскую социал‑демократическую партию. Однако СФНО протестовал, заявив, что слово «сандинистский» может быть использовано только самим фронтом и связанными с ними организациями. Эту точку зрения специальным декретом поддержала хунта. Но тогда получалось, как отмечала буржуазная оппозиция, что СНА является не государственной, а партийной армией СФНО.
Реальным рычагом давления на сандинистов американцы и буржуазная оппозиция решили сделать вопрос возобновления экономической помощи США Никарагуа, которую Картер заморозил в последние месяцы существования диктатуры Сомосы. С самого начала эту помощь предполагалось увязать с политическими уступками со стороны СФНО.
С учетом катастрофического положения никарагуанской экономики американцы не сомневались в действенности экономического оружия. По оценкам правительства США, Никарагуа лишь для неотложных нужд требовалось в первый год революции около 800 миллионов долларов и еще по нескольку сотен миллионов (200‑250) в последующие годы.
Помощь предполагалось направить только на поддержку частного сектора, который американское посольство в Манагуа в августе 1979 года охарактеризовало так: «…наш главный бастион, который способен влиять на новое правительство и его политику и готов принять указания и содействие США»[827]. «Этих парней», то есть сандинистов, следует заставить «работать» с Соединенными Штатами, и тогда «они откажутся от всех дурацких идей, которые у них могут быть». «Наше экономическое содействие, – писали американские дипломаты, – может в этом помочь»[828].
После 19 июля 1979 года США выделили Никарагуа в виде экстренной помощи 8 миллионов долларов и одобрили представление еще 39 миллионов на различные проекты[829]. Большая часть сумм шла на поддержку оппозиционных организаций.
Среди этих проектов было финансирование работы в Никарагуа упоминавшегося выше AIFLD, который, в свою очередь, помогал антисандинистским профсоюзам. Представитель AIFLD в Манагуа был позднее разоблачен как агент ЦРУ. Посол Пеззулло прямо (хотя, конечно, и не публично) характеризовал главную цель AIFLD как «противодействие агрессивным действиям СПТ (Сандинистского профцентра трудящихся) по привлечению в свои ряды масс новых членов»[830].
В сентябре 1979 года госдепартамент начал убеждать конгресс США выделить Никарагуа в 1980 году 75 миллионов долларов, прежде всего на поддержку частного сектора. Из этих 75 миллионов 70 были кредитом и только 5 – безвозмездной помощью. Заместитель госсекретаря США Уоррен Кристофер говорил конгрессменам, что ситуация в Никарагуа пока еще «зыбкая», «…частный сектор и политики‑несандинисты хорошо представлены на высшем уровне правительства и сохраняется возможность для… влияния на процесс перемен в направлении, соответствующем базовым интересам США… Мы правильно поступим, если… будем пытаться использовать преимущества от перемен и двигать их в нужном нам направлении»[831].
Отношение в конгрессе (особенно в палате представителей) к сандинистам было явно враждебным, и Пеззулло поражался недальновидности американских парламентариев, которые своим упрямством только заставляли Никарагуа обращаться за содействием к социалистическим странам. Пеззулло говорил не очень просвещенным в теме конгрессменам, что сандинизм – явление чисто никарагуанское и возникло без всякого влияния Кастро: ведь Сандино погиб, когда Кастро был еще ребенком. Никарагуанские «умеренные (силы) ждут нашего содействия слишком отчаянно, чтобы мы могли позволить себе сидеть на обочине дороги и просто следить за ходом событий»[832].
Но несмотря на усилия Пеззулло и госдепартамента, сенат США принял закон, одобрявший экономическую помощь Никарагуа, только 29 января 1980 года. Из 100 сенаторов 54 проголосовали «за» и 35 – «против». Однако принятие закона в нижней палате по‑прежнему находилось под угрозой срыва.
За всеми этими перипетиями внимательно следили как сандинисты, так и их противники.
СФНО решил использовать открытые нападки в американском конгрессе (которые дискредитировали, прежде всего, буржуазную оппозицию, связанную с США) для формального укрепления своей власти в стране.
Буржуазия же решила использовать дебаты в конгрессе США для нового наступления на СФНО. Застрельщиком опять выступила церковь, руководство которой 17 ноября 1979 года обратилось с пастырским посланием к никарагуанцам. Текст явно был согласован с буржуазной оппозицией. Церковь, которая при Сомосе не вмешивалась в «мирскую» политическую жизнь, теперь неожиданно заявила, что революционный процесс (было употреблено именно это слово, совершенно чуждое для прежнего языка клира) принадлежит всем, а не только СФНО. В послании содержались явные нападки, хотя и эзоповым языком, на сандинистские массовые организации («органы прямой народной демократии»).
Но больше всего левые силы были возмущены тем, что епископы стали трактовать само понятие социализма. Они выделили «плохой» тоталитарный социализм и «хороший». Причем главное различие было в том, что хороший социализм должен быть истинно никарагуанским по натуре и не копировать другие страны. Тем самым церковь фактически выступила против углубления отношений с Кубой и другими странами социалистического содружества[833].
Сандинисты подняли брошенную перчатку и тоже усилили в СМИ и через массовые организации идеологическую борьбу с буржуазией. Основным тезисом фронта было то, что буржуазные круги не принимали никакого реального участия в вооруженной борьбе против диктатуры, а наоборот, вместе с американцами пытались спасти ее, пожертвовав только фигурой Сомосы. Характерным примером является следующее меткое заявление лучшего оратора фронта Борхе: «В траншеях и на баррикадах мы не видели всех этих хорошо одетых и надушенных людей. Вместо них мы видели там рабочих, крестьян, великих протагонистов триумфа восстания и революции»[834]. Даниэль Ортега в «Баррикаде» отмечал, что буржуазия «никогда не играла последовательной роли в освободительном процессе».
Общественное мнение (прекрасно помнившее события революции) явно было на стороне сандинистов. КОСЕП сопротивлялся, доказывая свои заслуги в борьбе против Сомосы, но постепенно слово «буржуазия» в народе стало ругательным. Оппозиция, несмотря на всю активность «Ла Пренсы», явно проигрывала борьбу за умы никарагуанцев. Опираясь на поддержку населения, фронт решил консолидировать свои позиции в государственном властном аппарате.
В декабре 1979 года были произведены перестановки в кабинете министров, в результате которых СФНО стал численно доминирующей силой в правительстве (до этого только два министра были членами фронта). Три команданте из Национального руководства СФНО (помимо министра внутренних дел Борхе) стали членами кабинета – Умберто Ортега (министр обороны), Хенри Руис (министр планирования) и Хайме Уилок (министр сельского хозяйства). Таким образом, СФНО возглавил уже не только силовой, но и экономический блок правительства. Всего в хунту и кабинет теперь входили шесть из девяти членов Национального руководства СФНО – по три от каждой фракции (Луис Каррион стал заместителем министра обороны).
Буржуазной оппозиции и ее американским покровителям пришлось просто «проглотить» новое усиление позиций фронта, которое собственно отражало лишь уже существующий авторитет СФНО в обществе. Расчет сандинистов оказался правильным – если бы американцы в это время провалили в конгрессе законопроект о помощи Никарагуа, то авторитет буржуазной оппозиции (и так весьма невысокий) быстро приблизился бы к нулю.
Однако оппозиция все же ответила: на слушаниях принятого сенатом законопроекта о помощи в палате представителей этот законопроект снабдили оговорками, оскорбительными для любой суверенной страны. 27 февраля 1980 года после письменного обращения Картера к председателю сенатского подкомитета по зарубежным операциям Дэниелу Инойю (президент США писал, что если конгресс быстро не одобрит законопроект, то возникнут «серьезные проблемы во внешней политике» США)[835]нижняя палата конгресса США мизерным большинством – 202 голоса против 197 – приняла закон о помощи иностранным государствам, в том числе и Никарагуа.
При этом оговорки были такими, что только снизили и без того невысокий престиж США в Никарагуа. Так, помощь следовало немедленно прекратить, если администрация США сочтет, что в Никарагуа «систематически и массово» нарушаются права человека, особенно политические. То же самое должно было произойти, если в Никарагуа будет обнаружено иностранное военное присутствие, представляющее угрозу, как национальным интересам США, так и интересам союзников Вашингтона в Центральной Америке. Президент США должен был давить на Никарагуа в целях скорейшего проведения там «свободных выборов» и следить за тем, чтобы от Никарагуа не исходила террористическая угроза соседям и самим США. Наконец, палата представителей постановила, чтобы минимум 60 % средств из 75 миллионов пошло частным организациям, не связанным с государством.
Все это было столь унизительно для Никарагуа и контрпродуктивно для американской политики «удушения в объятиях», что госдепартамент и Картер стали убеждать сенат (который опять должен был рассмотреть законопроект, так как нижняя палата внесла в него упомянутые поправки) отказаться от оговорок.
Фактически оговорки были программой действий для никарагуанской оппозиции – ей прозрачно намекнули, что надо делать и в чем обвинять сандинистов, чтобы никарагуанско‑американские отношения стали открыто враждебными.
Это прекрасно понимал и СФНО. Сандинисты опять решили продемонстрировать свою умеренность, чтобы лишить вашингтонских ястребов столь желанного для них предлога. В феврале 1980 года появился декрет Хунты № 282, который запрещал захваты предприятий трудящимися. Правда, декретом № 329 (февраль 1980 года) ранее захваченные предприятия экспроприировались. Таким образом, сандинисты как бы подводили черту под послереволюционными реквизициями.
Однако никакой благодарности от буржуазии (вдохновленной позицией американских законодателей) сандинисты не дождались. Наоборот, КОСЕП решительно осудил «легализацию» самовольных захватов и предупредил, что «кризис на пороге»[836].
И действительно, кризис себя ждать не заставил, буржуазия спешила – пока еще не был посеян хлопок, то есть до апреля – мая), в ее руках оставалось мощное средство давления на сандинистов. К тому же кризис вокруг темы «политического плюрализма» мог бы оказать решающее воздействие на сенат США перед принятием «никарагуанского» законопроекта.
Камнем преткновения послужил состав государственного совета, который определяла хунта. Госсовет вплоть до выборов должен был играть роль парламента с ограниченными полномочиями (хунта могла налагать вето на его законопроекты, и у госсовета не было права бюджетного контроля). Первоначально госсовет должен был состоять из 33 человек, которых направляли партии и общественные организации по установленной для них квоте, причем большинство было у буржуазных партий и организаций. Сандинисты пошли на это в июне 1979 года под давлением США еще до победы народной революции.
Однако в октябре 1979 года по инициативе СФНО хунта решила отложить созыв госсовета на 4 мая 1980‑го (это была годовщина принятого Сандино в 1927 году решения начать вооруженную борьбу против американских оккупантов), так как в стране формировались новые многочисленные общественные организации, которые тоже требовали представительства в «предпарламенте».
Член хунты Альфонсо Робело, посетив в марте 1980 года США, где его принял заместитель госсекретаря Уоррен Кристофер, перешел к открытым нападкам на революционную власть, хотя совсем недавно выступал с более радикальными заявлениями, чем сами сандинисты. Его немедленно поддержал рупор буржуазной оппозиции газета «Ла Пренса», выступив с заголовком «Аплодисменты Робело и атаки на правительство»[837].
9 марта Робело встретился с частными торговцами, которые жаловались ему на конкуренцию государственной торговой компании ЭНАБАС. Особенную ненависть торговцев вызывали Комитеты сандинистской защиты, следившие за соблюдением установленных государством цен на социально значимые продукты. Когда торговцы заявили, что «объявляют комитетам войны», Робело их полностью поддержал.
11 марта Робело появился в Чинандеге, где его партия – Никарагуанское демократическое движение – имела наибольшую поддержку в стране. Произнесенную там Робело речь «Ла Пренса» назвала «экстраординарной». И она действительно была таковой для члена высшего органа власти в стране. Робело обвинил СФНО в узурпации власти в стране, потребовал скорейшего проведения свободных выборов и прекращения нападок на частный бизнес. 16 марта 1980 года Робело опять выступил с публичной отрытой резкой критикой в адрес СФНО в Манагуа перед аудиторией в 5 тысяч человек, обвинив фронт в том, что он не придерживается сформулированной в июне 1979 года программы хунты[838]. Примечательно, что трех из пяти членов хунты в этот момент не было в стране.
Он обрушился с критикой и на «крестовый поход» против неграмотности, который считал кампанией по промыванию мозгов населению (то есть проявлением тоталитаризма). При этом своих детей миллионер Робело отправил учиться в США.
Обратный отсчет внутриполитического кризиса был дан.
Хунта ответила на выпады специальным коммюнике, в котором отмечалось, что как лидер политической партии «товарищ Робело» имеет полное право выражать свои политические взгляды – «это подчеркивает политический и идеологический плюрализм, который существует в стране»[839].
СФНО распространил среди членов фронта закрытый меморандум, в котором весьма точно говорилось, что Никарагуанское демократическое движение перешло в лагерь контрреволюции и встало на сторону «империализма янки». Однако Национальное руководство фронта призывало членов СФНО воздержаться от резких необдуманных действий, чтобы избежать экономических санкций США.
Комитеты сандинистской защиты были менее дипломатичными, чем хунта, назвав Робело «крысой, которая нашла прибежище в сандинизме, когда корабль олигархии тонул».
Примечательно, что несмотря на свои резкие выпады Робело не подал в отставку в середине марта 1980 года. Он ждал более серьезного повода для организации внутриполитического кризиса.
16 апреля 1980 года на заседании хунты Даниэль Ортега от имени СФНО внес предложение о расширении госсовета до 47 членов за счет включения в него представителей новых массовых организаций (например, СПТ, Комитетов сандинистской защиты и т. д.). В этом случае большинство в предпарламенте уже переходило к СФНО и связанным с ним организациям. Чаморро и Робело проголосовали против, но решения в хунте принимались большинством голосов, и таким образом расширение было одобрено тремя голосами против двух. Робело придрался к тому, что вместо отсутствовавшего Даниэля Ортеги (он в этот момент совершал визиты в африканские страны) голосовал другой член СФНО. Ничего необычного в этом не было, и такой порядок практиковался уже не раз.
Партия Робело предложила СФНО оставить количество членов госсовета без изменений, но провести некоторое перераспределение мест в пользу фронта. При этом, однако, большинство оставалось у буржуазии[840].
19 апреля 1980 года кризис приобрел публичную форму, когда в отставку с поста члена хунты подала Виолетта Чаморро. Правда, формально она назвала в качестве причины состояние здоровья (у нее болела нога). Национальное руководство СФНО, все еще надеясь избежать открытой конфронтации, опубликовало в «Баррикаде» панегирики Чаморро, и команданте приехали к ней домой, чтобы поблагодарить за ее вклад в революцию. Чаморро встречала их на костылях, что и было запечатлено на многочисленных фото, подтверждая версию о здоровье как мотиве отставки.
21 апреля 1980 года в газетах появился декрет хунты о расширении состава госсовета, под которым стояли подписи всех пяти членов. Возмущенный Робело созвал 22 апреля пресс‑конференцию и заявил о своей отставке, так «определенная часть» хунты «отклонилась от целей революции». Несколько десятков членов партии Робело ушли с высоких постов в правительстве. В интервью американской журналистке Ширли Кристиан Робело сказал, что ушел, потому что остался в хунте не у дел и намеренно желал спровоцировать внутриполитический кризис: «…продолжать там работу означало бы поддерживать видимость плюрализма… и мы решили уйти, так как считали, что это спровоцирует – и это действительно спровоцировало – мощный удар, который заставит СФНО осознать, что он делает»[841].
Буржуазная оппозиция заявила, что будет бойкотировать заседания расширенного госсовета. Кризис был налицо и вращался вокруг «демократических требований», что и было нужно ястребам в Вашингтоне.
Правда, отставка Робело не встретила полного понимания даже в рядах его собственной партии. Национальный совет Никарагуанского демократического движения встал на сторону лидера партии и назвал хунту «аппаратом тоталитарного государства». Однако еще 16 марта два ведущих члена партии – министр промышленности Фернандо Гусман и вице‑министр внутренней торговли Педро Антонио Бландон – сами вышли из партии Робело в знак протеста против его публичных выступлений. Отставку Робело критиковали организации его движения в Леоне и Чинандеге, возражая против того, что это решение было принято без консультаций с партийными организациями на местах.
Конечно, сандинисты могли бы просто продолжать работу хунты в составе трех человек, но это вызывало бы обвинения буржуазии и американцев в монополизации власти. Другими вариантами разрешения конфликта были компромисс с буржуазией или проведение выборов в полноценный парламент. Причем последний вариант начисто выбивал из рук оппонентов СФНО все пропагандистские козыри насчет демократии и прав человека. Странно, что фронт не избрал этот вариант. Ведь еще в июле 1979 года Фидель Кастро совершенно справедливо говорил членам Национального руководства СФНО, что любые выборы дали бы СФНО подавляющее большинство. Собственно, это было понятно любому непредвзятому наблюдателю никарагуанской политической сцены.
Возможно, что сандинисты (будучи марксистами), как и большинство никарагуанского населения, относились с презрением к буржуазным выборам, которые в истории Никарагуа никогда еще не были свободными. Сандинисты были сторонниками прямой народной демократии, что выражалось в передаче все больших реальных полномочий массовым организациям. Они хотели, чтобы, как в древних Афинах, каждый никарагуанец напрямую, а не только через парламент, участвовал в решении практических вопросов государственной жизни.
К тому же все списки избирателей были уничтожены диктатурой, и их пришлось бы составлять заново. Наконец, сандинисты до выборов хотели ликвидировать неграмотность, чтобы сделать сотни тысяч людей сознательными участниками политического процесса.
Как бы то ни было, откладывая выборы, СФНО лишь давал буржуазной оппозиции и американцам прекрасный предлог для критики в свой адрес.
На совместной пресс‑конференции три команданте из Национального руководства СФНО заявили, что Робело ушел, потому что разошелся с целями революции. Сандинисты прямо указали на взаимосвязь отставки Робело с дебатами в американском конгрессе о выделении кредитов Никарагуа. Многим и правда было неясно, почему вдруг Робело ушел через девять месяцев после победы революции – ведь до этого он проводил линию хунты, иногда и с энтузиазмом.
Помимо темы «плюрализма» буржуазия решила подключить к кризису еще и вопрос «свободы прессы».
Уже давно назревал внутренний конфликт в газете «Ла Пренса».
Ее возглавлял Хавьер Чаморро, младший брат убитого в январе 1978 года Педро Хоакина Чаморро (мужа Виолетты Чаморро, которая, собственно, вошла в хунту на правах своего рода живого символа). Хавьер был искренним сторонником революции, но в газете у него был мощный семейный и политический недруг – Педро Хоакин Чаморро Барриос (один из сыновей убитого журналиста и политика). Педро Хоакин при поддержке большинства семейного клана хотел превратить газету в открытый оппозиционный орган. Он говорил, что не допустит «100 %‑ной марксификации страны и превращения народа в баранов»[842].