Сандинисты старались не прибегать к мерам принуждения. Правительство издавало призывы к домохозяйкам ограничить потребление сахара и говядины, чтобы отправить эти продукты на экспорт и получить так необходимую стране валюту. Однако понятно, что эти призывы к сознательности были в тех условиях не очень эффективным инструментом экономической политики.
Пришлось все же постепенно переходить к государственному распределению продуктов по твердым ценам. Декретом хунты № 264 в январе 1980 года на всех предприятиях с количеством работающих более 30 человек были учреждены магазины, которые продавали работникам товары по государственным ценам в зависимости от количества едоков в семье.
Ужесточилась и борьба против розничных торговцев, нарушавших ценовой максимум. 14 марта 1980 года «Ла Пренса» сообщала, что только в Манагуа были оштрафованы около 1000 розничных торговцев[764]. В ответ на это торговцы стали придерживать товары, что вело к еще большему росту цен на «черном рынке».
«Баррикада» обвиняла в сложившемся дефиците саботажников и контрреволюционные элементы. Спекулянтов продуктами прозвали в народе «койотами». Государству же пришлось в явном противоречии с «Планом 80» тратить большие суммы на субсидирование основных продуктов, хотя формально никаких решений о субсидировании не принималось. Фактически субсидии были результатом отсутствия координации между различными министерствами экономического блока. Например, министерство сельского хозяйства старалось заинтересовать крестьян высокими закупочными ценами на продовольствие. В то же время ЭНАБАС стремилась закупать товары для розничной торговли в городах недорого. Тем самым стихийно образовался разрыв между закупочными и розничными фиксированными ценами, который и пришлось явочным порядком и без всякой системы заполнять субсидиями из и так дефицитного государственного бюджета.
В 1980 году правительство вынуждено было потратить 480 миллионов кордоб (48 миллионов долларов по официальному курсу), или 10 % своих доходов на субсидии. При этом, по некоторым оценкам, сверхприбыли спекулянтов, использовавших разницу между государственными и рыночными ценами, превысили 1,5 миллиарда кордоб. Рабочие и служащие были недовольны: их призывали не стремиться к повышению зарплаты, в то время как торговцы неслыханно обогащались за счет революции.
Очищенная от инфляции реальная заработная плата рабочих и служащих в 1980‑м упала на 14 %[765]. Самым обидным для рабочих было то, что по призыву СФНО они резко увеличили производительность труда. На практике в условиях отсутствия реальных инвестиций в основной капитал это означало, что рабочие стали трудиться больше и интенсивнее. Несмотря на то что предприниматели жаловались на падение дисциплины из‑за активности профсоюзов и различного рода политических митингов, они явно лукавили, оправдывая собственный саботаж и вывод капитала за границу.
Если принять производительность труда на крупных, то есть с числом занятых более 50 человек, частных предприятиях во второй половине 1977 года (последний спокойный год перед восстанием и гражданской войной) за 100 %, то в первой половине 1979‑го (пик войны и забастовочного движения против диктатуры, которое, кстати, организовали сначала не рабочие, а предприниматели) она упала до 67,4 %. Но уже во второй половине 1979 года производительность труда достигла уровня 87 % от показателя 1977‑го, а в первой половине 1980 года превзошла этот уровень на 8,3 %[766].
Рабочие в 1980 году произвели для капиталистов и госсектора прибавочной стоимости на 3,9 миллиарда кордоб в тогдашних ценах, а в 1979‑м – на 1,8 миллиарда.
Особенно тяжелым было положение с заработной платой именно для тех, кто производил продукты питания, – сельскохозяйственных рабочих, которые при диктатуре получали гораздо меньше, чем их коллеги, занятые в промышленности. Если крестьяне‑производители смогли в 1980 году при государственных закупочных ценах сохранить уровень своих доходов, то заработная плата рабочих упала. Мелкие крестьяне получали в 1980 году в среднем на 50 % больше дохода, чем рабочие, занятые на уборке важнейшего экспортного товара – кофе.
В городах дело было еще хуже. Правительство установило уровень потребительской корзины для средней семьи из шести человек в 2000 кордоб в месяц (200 долларов по официальному курсу). Если средняя реальная зарплата городского пролетариата (в ценах 1980 года) составляла в 1977 году 2829 кордоб, то в 1979‑м она упала до 2370 кордоб, а в 1980‑м – до 2001 кордобы[767].
Между тем сандинисты в точном соответствии с «Планом 80» начали наступление даже на эту сокращавшуюся зарплату рабочих. Хайме Уилок вообще назвал зарплату «ловушкой капитализма» для рабочих. В конце 1979 года Национальное руководство СФНО решило, например, отменить тринадцатую зарплату, которую тот же Уилок назвал «скандалом». Монетаристская линия фронта была еще и крайне неудачной с политической точки зрения, поскольку в защиту «рождественского бонуса» немедленно выступила церковь, а также некоторые предприниматели (естественно, из лицемерия).
Тем не менее декретом № 179 в ноябре 1979 года был установлен максимум тринадцатой зарплаты в размере 1500 кордоб. Таким образом, снижения бонуса (он соответствовал среднемесячной зарплате) не почувствовала примерно половина рабочих. Сэкономленные деньги в госсекторе были направлены в специальный фонд по борьбе с безработицей. СФНО призвал всех рабочих, получивших тринадцатую зарплату в полном объеме, сдать ее в фонд по борьбе с безработицей. Однако на этот призыву откликнулись далеко не все. Оппозиционные профсоюзы призвали своих членов бойкотировать призыв фронта и, наоборот, начать забастовки с требованием немедленного повышения оплаты труда.
Как уже упоминалось, правительство ограничило и максимальную зарплату для госслужащих. Интересно, что эту меру самым активным образом представитель буржуазии Робело – член Хунты национального возрождения и лидер никарагуанских предпринимателей. Он считал, что разрыв в заработной плате между самыми высокооплачиваемыми и самыми низкооплачиваемыми слоями не должен превышать 10 раз[768]. Часто Робело в хунте занимал даже более левые позиции, чем сандинисты.
В феврале 1980 года профцентр CAUS организовал на 19 фабриках забастовки, в которых приняли участие 1700 человек, требовавших повышения зарплаты на 100 %. Национальное руководство СФНО заявило, что за стачками стоит ЦРУ и CAUS выполняет «империалистический план по дестабилизации» Никарагуа, так же как в случае со стачками чилийских водителей грузовиков при правительстве Альенде в 1972‑1973 годах. Однако даже лидер Сандинистского профцентра Иван Гарсия был вынужден заметить, что требование повышения зарплаты на 100 % выглядит «разумным», хотя и преждевременным с точки зрения задач восстановления национальной экономики. В начале марта 1980 года забастовщики добились повышения зарплаты на 10 %.
Но сандинисты опасались, что такой пример станет заразительным и подорвет все финансовые цели «Плана 80». Поэтому они прибегли к внеэкономическому давлению на оппозиционный профцентр. В марте 1980 года толпа активистов массовых сандинистских организаций напала на штаб‑квартиру CAUS в Леоне. 5 марта демонстрантами был захвачен главный офис CAUS в Манагуа. Толпа кричала: «Смерть предателям рабочего класса!»[769]
Однако как уже упоминалось, многие сандинисты сами были не в восторге от жестких финансовых показателей «Плана 80». Поэтому уже в июне 1980 года в явном противоречии с этим планом были повышены на 125 кордоб в месяц зарплаты всем, кто получал менее 1200 кордоб. Тем самым СФНО хотел сократить разницу в оплате труда между рабочей аристократией и низкооплачиваемым сельскохозяйственным пролетариатом. Ведь, по данным правительства, рабочие на селе получали в среднем на 88 % меньше денег, чем их коллеги в городе. В 1981 году предполагалось и далее сокращать этот разрыв, но все же к концу 1981‑го реальная заработная плата сельскохозяйственных рабочих была на треть меньше, чем в 1977 году.
Одновременно с повышением зарплаты член Национального руководства СФНО Тирадо призвал рабочих отказаться от «спонтанных» забастовочных акций.
Правительство попыталось через ЭНАБАС побудить крестьян продавать свою продукцию по более низким ценам, но последние попросту обращались к торговцам‑частникам, которые платили им больше. ЭНАБАС не являлась монополистом, так как правительство – опять же, по соображениям сохранения политического союза с мелкой буржуазией – не решалось на полный запрет частной оптовой торговли, что было бы логическим шагом для полного осуществления ценового контроля.
В 1980‑1981 годах доля ЭНАБАС на внутреннем рынке кукурузы (основной продукт питания населения) составляла только 20,9 %, фасоли – 49,1 %, риса – 25,4 %. Однако в первые четыре года после революции ЭНАБАС, например, закупала кукурузу по столь низким ценам, что мелкие производители (у которых из‑за отсутствия машин и удобрений производство было малоинтенсивным) даже не могли покрыть издержки производства. В этих условиях СФНО прибегал к внеэкономическим методам. Массовые организации, особенно Комитеты сандинистской защиты, требовали от крестьян продавать продукцию только ЭНАБАС. В противном случае человека объявляли «контрреволюционером», а иногда даже и арестовывали. Такая политика лишь толкала мелких крестьян в стан самой настоящей контрреволюции.
Государственный и кооперативный сектор были слабо представлены в производстве основных продуктов питания. В 1982 году госсектор давал только 6 % кукурузы, 5 % фасоли, 14 % сорго и 32 % сахара (но последний большей частью шел на экспорт)[770]. В целом государственные производители поставляли на внутренний рынок только 13 % продуктов питания. СФНО понимал, что положение можно изменить только следующей волной национализации или активным образованием кооперативов. Причем более быстрым был первый метод, так как производственные кооперативы крестьяне учреждали крайне неохотно, а отказываться в этом вопросе от принципа добровольности сандинисты не хотели.
Но и национализация не имела бы большого смысла, так как продукты питания производили не крупные капиталистические хозяйства (которые занимались экспортными техническими культурами), а мелкие производители.
После национализации государству не осталось бы ничего иного, как сливать все мелкие хозяйства в крупные, чтобы управлять ими. Но это было отнюдь не простым делом, так как многие мелкие хозяйства представляли собой хутора в горных районах, где отсутствовали дороги и какие‑либо другие объекты инфраструктуры. Наконец, принимать принудительные меры против мелких крестьян СФНО не хотел по политическим соображениям – ведь именно рабочие и крестьяне рассматривались как основная социальная база революции.
В 1980‑1981 годах мелкие крестьяне производили 87 % кукурузы, 90 % овощей и 81 % фасоли.
В связи с этим главным было проведение на селе аграрной реформы. От ее успеха зависело как снабжение населения основными продуктами питания, так и получение жизненно необходимых для страны валютных поступлений от экспорта аграрной продукции.
Интересно, что проводить аграрную реформу Национальное руководство СФНО поручило одному из бывших лидеров «пролетарской фракции» фронта Хайме Уилоку. Его очень любил американский посол в Манагуа Пеззулло – за то, что Уилок с его длинными волосами, по мнению посла, походил скорее на рок‑звезду, чем на «традиционного» марксиста‑ленинца. Уилок регулярно встречался с Пеззулло за завтраком, и американец был искренне уверен, что оказывает через своего нового друга определенное влияние на политику Национального руководства СФНО (хотя реальности это никак не соответствовало). Братья Ортега иронично прозвали горожанина Уилока «фермером».
Как и общие реформы в экономике, аграрная реформа оказалась менее радикальной, чем ожидали представители буржуазии и их покровители из США. Главной целью преобразований для сандинистов было наращивание производства как сельскохозяйственных, так и экспортных культур. Это планировалось сделать на базе конфискованных у клана Сомосы крупных хозяйств, которые не предполагалось делить между крестьянами. Мелкий частный сектор, равно как и крупных агрокапиталистов, государство планировало широко поддержать льготными коммерческими кредитами.
Как уже упоминалось, Сомоса и его клан не контролировали в монополистическом смысле этого слова выращивание ни одной из сельскохозяйственных культур. Однако именно диктатору принадлежали оба мясоперерабатывающих завода, имевших право на экспорт, три из шести фабрик по производству сахара, 65 % коммерческого рыболовства и 40 % производства риса[771]. Национализация этих активов сразу создавала госсектору определенные конкурентные позиции, на внутреннем и, прежде всего, на внешнем рынке.
Но сельское хозяйство больше всего пострадало от гражданской войны 1978‑1979 годов. Фактически была сорвана посевная кампания главной экспортной культуры – хлопка, которого в 1979 году было посеяно на 80 % меньше, чем в 1978‑м. Посевы кукурузы сократились в 1979 году на 33 %, фасоли – на 29 %, риса – на 37 %. Перед бегством за границу Сомоса и его соратники смогли повредить и уничтожить большое количество сельскохозяйственных машин и оборудования. 300 тысяч голов крупного рогатого скота было забито или угнано за границу, в Коста‑Рику и Гондурас.
Производство продуктов питания упало в 1978‑1979 году на 40 %.
Общий прямой материальный ущерб сельскому хозяйству оценивался в 30 миллионов долларов.
В ноябре 1979 года (то есть перед началом нового сельскохозяйственного года) у Сомосы и его сторонников согласно уже упоминавшемуся декрету хунты № 3 было конфисковано 1500 хозяйств общей площадью примерно 800 тысяч га. Но при этом многие мелкие крестьяне арендаторы самочинно захватывали земли в крупных поместьях, не подлежавших национализации. Обычным предлогом для самозахватов было то, что многие крупные землевладельцы не использовали часть своих земель, в то время как у крестьян земли не хватало. Захватами часто руководила близкая к СФНО Ассоциация сельских тружеников (ACT). Хотя правительство и не поощряло незаконные акции, оно не применяло силу против крестьян, большинство из которых поддержали революцию с оружием в руках. Кстати, гнев малоземельных крестьян был оправданным – примерно две трети владельцев кофейных плантаций не жили на них.
Министерство сельского хозяйства по декрету № 38 (август 1979 года) получило право временно брать под контроль захваченные крестьянами и сельскохозяйственными рабочими угодья, чтобы в дальнейшем решать их судьбу. Государство назначало в такие поместья временных управляющих. В феврале 1980 года был принят декрет № 228, регламентировавший разрешение спорных вопросов, связанных с самозахватами земель (а также заводов и фабрик). В целом декрет предписывал вернуть земли тем владельцам, которые не подпадали под национализацию и не саботировали умышленно производство. Однако в ответ на это Ассоциация сельских тружеников провела в Манагуа массовую демонстрацию, требуя, чтобы собственникам не возвращали ни «одного дюйма земли»[772]. Правительство с этим согласилось (политические мотивы опять оказались важнее экономических), и декретом № 329 все находившиеся под временным управлением министерства сельского хозяйства земли были окончательно экспроприированы. В то же время и тем же декретом были запрещены все дальнейшие захваты земли и установлено, что конфискации может проводить только министерство сельского хозяйства согласно закону о национализации.
Сандинисты всеми силами пытались добиться, чтобы преобразования на селе не отражались в негативном плане на объемах производства аграрной продукции. При этом все же предполагалось постепенно менять структуру производства, чтобы обеспечить бедные слои населения основными продуктами питания по приемлемым ценам. Но именно постепенно, так как сокращать производство «валютных» технических культур (кофе и хлопка) было никак нельзя.
Всего под национализацию 1979 года подпало примерно 20 % всех сельхозугодий Никарагуа. В руки государства перешло 43 % всех крупных хозяйств – как правило, хорошо отлаженных и высокоинтенсивных, что было неудивительно при неограниченном доступе Сомосы к казне. Эти хозяйства занимали плодородные земли тихоокеанского побережья неподалеку от крупных городов (а значит, и потребителей), а также железных дорог и океанских портов – то есть имели выход на внешний рынок.
Госсектор в 1980 году производил 8,7 % зерна, 17 % бобовых, 20 % хлопка, 15 % кофе, держал 15 % крупного рогатого скота. В экспортных секторах по‑прежнему доминировали крупные капиталистические хозяйства, на которые приходилось 62 % производства хлопка и 55 % кофе. Мелкие производители давали на рынок 18 % хлопка (зачастую на арендованных у крупных фирм землях), 30 % кофе, но зато держали 73 % скота и производили 87 % зерна и 79 % бобовых[773]. «Благодаря» Сомосе в госсекторе было сосредоточено 67 % мощностей по переработке мяса, 49 % производства молочных продуктов и 40 % производства сахара.
Экспроприированные хозяйства Сомосы были преобразованы организационно в «государственные производственные единицы» (испанская аббревиатура UPE), которые объединили в 170 производственных комплексов, а те, в свою очередь, – в 27 агропредприятий.
Первоначально преобразованиями на селе занимались как министерство сельского хозяйства, так и Никарагуанский институт аграрной реформы (ИНРА), но в начале 1980 года они были слиты под крышей министерства.
Помимо конфискованной в 1979‑1980 годах земли министерство распоряжалось еще примерно 10 миллионами акров государственных земель, большинство которых, правда, составляли девственные и непроходимые джунгли восточной части страны («Москитии»).
Министерство сельского хозяйства в точном соответствии с «Планом 80» не собралось делить конфискованные у Сомосы крупные капиталоемкие хозяйства среди мелких крестьян, и с экономической точки зрения это было абсолютно верно. Однако мелкие крестьяне и сельскохозяйственные рабочие требовали от «своего» правительства земли, причем немедленно.
Сандинисты предлагали крестьянам формировать кооперативы на уже и так арендуемых ими у крупных собственников землях. К концу 1980 года было образовано 1327 таких кооперативов («сандинистских аграрных коммун»). Треть земель эти кооперативы арендовали у правительства, а две трети – у частных собственников.
Несмотря на ожесточенную пропаганду церкви и буржуазии против кооперативов, те не имели с советскими колхозами ничего общего. У большинства кооперативов не было никакой жесткой организационной структуры, и их члены только изредка встречались для обсуждения, что сеять и кому продавать урожай. Большинство кооперативов образовывалось добровольно с тем, чтобы получить более крупные кредиты у государства. Почти все кооперативы учреждались на арендуемой земле, и их размеры редко превышали 35 гектаров.
Не более 15 кооперативов было образовано в первые годы революции путем внесения в них крестьянами своей собственной земли в виде пая (как это обстояло в советских колхозах). Как правило, образованию таких реальных производственных кооперативов предшествовало сложное и длительное убеждение со стороны местных организаций СФНО. Но в любом случае правительство придерживалось здесь принципа строгой добровольности.
Главная отличительная черта аграрной реформы 1979‑1980 годов – не столько конфискация земли (которая ограничивалась только явными сторонниками свергнутого диктатора), сколько активные финансовые меры государства по стимулированию производства, причем во всех секторах на селе независимо от формы собственности. Не будет преувеличением сказать, что в 1980 году от финансовой политики правительства выиграли в основном не государственные, а частные производители, причем как мелкие, так и крупные.
Прежде всего, правительство законом ограничило максимальную арендную плату, которую могли взимать землевладельцы. Плата за земли, на которых выращивался хлопок, не могла превышать 21 доллар за гектар (ранее аренда доходила до 140 долларов), а за землю, предназначенную для выращивания зерна, – 7 долларов за гектар[774]. От этой меры выиграли именно мелкие сельхозпроизводители, доходы которых, естественно, выросли. Именно этого и добивалось правительство: в случае с хлопком на льготные ставки по аренде имели преимущественнее право кооперативы, фермеры с наделами не более 200 мансан (1 мансана = 1,68 акра), а также все те, кто посеял хлопок в 1979 году. Те же преимущества были у кооперативов и мелких фермеров, которые выращивали зерновые.
Но главной помощью государства селу стала небывалая в истории Никарагуа доступность коммерческого кредита. При Сомосе частные банки направляли 80‑90 % всех кредитных средств крупным производителям экспортных технических культур. При этом кредит не мог превышать 64 % требуемой для инвестиций суммы (то есть предусматривалось и софинансирование заемщика). Революция кардинальным образом изменила это положение. Национализированные банки фактически давали кредиты всем желающим агропроизводителям без софинансирования, причем в отдаленные районы деньги даже доставлялись самолетами. «План 80» считал 100 %‑ное кредитное финансирование временной чрезвычайной мерой, направленной на восстановление экономики. Однако фактически такая линия была продолжена и в 1981‑1983 годах.
С помощь дифференциации ставок по кредитам государство поддерживало мелких производителей и кооперативы. Если стандартная ставка по коммерческим агрокредитам была 13 % годовых, то производственные кооперативы получали кредиты под 7 % годовых, а кредитные и сбытовые кооперативы – под 8 %. В любом случае все ставки были гораздо ниже инфляции, которая в 1980 году составила 22 %.
Щедрая кредитная политика привела к росту производства, однако далеко не в той мере, в которой рассчитывало революционное правительство. Многие частные производители просто сокращали собственные капиталовложения, так как теперь государство все равно финансировало все расходы. Другие предприниматели конвертировали кордобы на черном рынке в доллары и переводили деньги за границу. Многие убегали вслед за деньгами, не возвращая выданных им кредитов. Так, например, несмотря на столь либеральную по отношению к производителям кредитную политику, посевная площадь под хлопком (где было больше всего крупных капиталистических хозяйств) так и не выросла, а даже сократилась по сравнению с уровнем 1977‑1978 годов.
Предприниматели объясняли это тем, что у них‑де нет уверенности в завтрашнем дне в новой, революционной Никарагуа.
Однако все же меры правительства дали очень хорошие результаты именно по отношению к мелким производителям, которые выполняли важнейшую государственную задачу – достижение самообеспечения Никарагуа основными продуктами питания, прежде всего зерновыми. В 1980‑1981 сельскохозяйственном году посевная площадь под зерновыми увеличилась на 313 % по сравнению с 1977‑1978 годом. 92 % этого мощного роста пришлось на мелких землевладельцев с наделами до 36 мансан. Это было бы невозможно без семикратного увеличения выдачи кредитов именно этой категории производителей в 1979‑1980 годах. 51 % всех производителей зерна получили кредиты.
Всего никарагуанское сельское хозяйство получило в 1980 году кредитов на 70 миллионов долларов США.
В 1981 году под давлением малоземельных крестьян и сельскохозяйственных рабочих правительство приступило ко второму этапу аграрной реформы. С октября 1981 года экспроприации подлежали все хозяйства размером свыше 500 мансан на плодородных землях и 1000 мансан во внутренних неосвоенных районах страны в случае их продолжительного неиспользования владельцами. Однако до конца 1983 года правительство использовало этот новый декрет крайне осторожно, что вызывало недовольство крестьян. К ноябрю 1983 года было конфисковано всего 436 хозяйств, 63 % из которых неэффективно использовали свою землю.
Но и конфискованные по новому декрету земли правительство распределяло не частникам, а в основном кооперативам: 79 % экспроприированных угодий досталось коллективным хозяйствам, и только 21 % – единоличникам.
Всего в 1979‑1984 году землю в частную собственность получили лишь 0,7 % всех крестьянских хозяйств.
Не сильно изменилась после 1981 года и структура землевладения: в 1982‑м госсектору принадлежало 23 % сельхозугодий (в 1981‑м – 20,1 %), кооперативам – 1,71 % (1,57 %), крупным частным производителям (свыше 350 га) – 19,94 % (21,2 %). Доля мелких производителей (до 35 га) не изменилась – 14,5 %. Реальное перераспределение земли в Никарагуа началось в конце 1983 года, и импульс ему дал президент США Рональд Рейган.
Таким образом, аграрная реформа не была по‑настоящему успешной в политическом смысле этого слова. Многие крестьяне не ощутили после революции никаких изменений. Наоборот, если раньше их партнеры из частной торговли не только обеспечивали скупку их продукции, но часто и организовывали кредиты и поставку удобрений, то теперь все эти функции были распределены между различными государственными организациями, и на оформление кредитов и продаж стало уходить больше времени. Особенно от этого страдали крестьяне труднодоступных северных районов на границе с Гондурасом, которым приходилось тратить целый день, чтобы добраться до ближайшего банка или отделения ЭНАБАС.
И все же большинство сельского населения ощущало реальную заботу революционного государства и было ему за это благодарно. Теперь ни помещик со своими связями в Манагуа, ни местный командир национальной гвардии не могли, как в старые времена, отнять у них землю грубой силой либо через продажный суд.
Например, декретом хунты № 832 участие в специально созданных для разрешения земельных споров аграрных трибуналах было запрещено всем, кто когда‑либо принимал участие в юридических процедурах против крестьян по земельным вопросам, будь то в качестве стороны процесса, адвоката, свидетеля или в «любом ином качестве»[775].
Буржуазная оппозиция немедленно обвинила сандинистов в подрыве «правового государства» и независимости судов, на что член Национального руководства СФНО Луис Каррион ответил: «…мы все знаем, что перед судьей отношение к миллионеру и бедному человеку является абсолютно разным»[776]. Нет никаких сомнений, что знакомые с судами времен Сомосы никарагуанцы в подавляющем большинстве были на стороне Карриона.
Государство повысило минимальную заработную плату сельскохозяйственных рабочих с 1,7 до 2,2 долларов в день[777]. Сандинисты внимательно следили за тем, чтобы закупочные цены ЭНАБАС опережали инфляцию и оставались для крестьян привлекательными. Например, на сезон 1981‑1982 годов закупочные цены на кукурузу были повышены на 66 %, а на рис – на 77 %. Благодаря такой политике (обходившейся государству довольно дорого) доходы сельских жителей в первые два года революции выросли, что особенно выделялось на фоне падения реальной заработной платы рабочих и служащих в городах.
Экономические результаты аграрной реформы (точнее, аграрного макроэкономического регулирования) в 1980‑1981 годах были отличными, особенно если учесть катастрофический исходный уровень первой половины 1979 года. Если в 1979/1980 году было собрано 145,7 тысячи тонн кукурузы, то в 1980/1981‑м – 183,8 тысячи, чем был превзойден уровень 1977/1978 года (181,3 тысячи тонн). В 1981/1982 году урожай был вообще рекордным – 200,3 тысячи тонн. А ведь кукуруза была основным продуктом питания подавляющего большинства населения.
Еще большими были успехи в рисоводстве, где доминировал госсектор. Здесь вообще удалось избежать падения производства: 1977/1978 год – 48,3 тысячи тонн, 1979/1980‑й – 63,8 тысячи, 1980/1981‑й – 64,5 тысячи, 1981/1982‑й – 91,2 тысячи. Неплохо обстояло дело и с фасолью: соответствующие показатели – 41,2, 29,2, 28,7 и 53,9 тысячи тонн[778]. Никарагуа уверенно двигалась к полному самообеспечению продовольствием и, несомненно, достигла бы его к 1984 году, если бы США не начали против страны необъявленную войну.
А вот с техническими культурами, где доминировал крупный бизнес, дело обстояло по‑другому. В 1977/1978 году страна собрала 122,9 тысячи тонн хлопка (важнейшей экспортной культуры), в 1979/1980‑м – только 21,8 тысячи тонн (!), в 1980/1981 году – 75,7 тысячи, в 1981/1982‑м – 65,4 тысячи. Объяснить это иначе как саботажем крупных предпринимателей просто невозможно, ибо в кредитных ресурсах никакого недостатка не было. С кофе дело обстояло лучше. Аналогичные цифры – 57,6, 56,3, 59,1 и 63 тысячи тонн. Но ничего другого ожидать и не приходилось – ведь кофейные деревья многолетние. В то же время видно, что никакого расширения производства предприниматели не осуществили.
В общем среднегодовой прирост продукции сельского хозяйства в относительно мирное для Никарагуа время (1979‑1983 годы) составил 8 % – блестящий показатель не только для Латинской Америки, но и для мировой экономики в целом.
Таким образом, опыт «смешанной экономики» в сельском хозяйстве, в свою очередь, был смешанным. Оказалось, что помощи государства с кредитами и сбытом почему‑то явно недостаточно для самых обеспеченных ресурсами крупных производителей, в то время как госсектор и мелкие производители «правильно» реагируют на рыночные кредитно‑ценовые стимулы. Собственно, как будет показано ниже, буржуазия и не скрывала, что станет использовать саботаж в производстве основных экспортных культур в качестве средства давления на сандинистов.
Результаты выполнения «Плана 80» могут быть оценены положительно, хотя уже тогда стали сказываться отдельные недостатки и диспропорции государственного регулирования, чтобы было, впрочем, более чем нормально, если учесть, что многие регулирующие министерства и организации сами появились на свет только в 1979‑1980 годах (министерство внутренней торговли, министерство внешней торговли, министерство планирования, министерство строительства и т. д.).