— Не могу! — со злостью протянул Дезмонд.
— Можешь. Просто плохо пытаешься. Ты лелеешь свою слабость.
— Откуда… — Дезмонд сделал паузу, чтобы перевести дух. — Откуда в тебе столько жестокости к слабости? Почему она так неприемлема для тебя?
Вопрос отчего-то ударил Мальстена, как пощечина.
Вставай. Как только расплата схлынет, повторим попытку, — эхом зазвучал у него в ушах голос Сезара. Мальстен выдохнул.
— А откуда в тебе — столько нежности к ней? — презрительно спросил он. Голос зазвучал предательски глухо и чужеродно. — Можно подумать, в детстве твоя мать во время расплаты баюкала тебя и увещевала, что скоро все пройдет.
— А тебя — нет? — Голос Дезмонда вдруг дрогнул, словно от слез, и почему-то Мальстен ощутил неприятный удар изнутри. Как будто оба его сердца попытались пробить себе путь наружу через грудную клетку. Внутри него скользнула какая-то мысль, но он отмел ее так быстро, что даже не сумел толком осознать.
От того, чтобы применять нити, ты не удержишься. Ни один данталли не может навсегда отречься от своих сил. И если к тому моменту, когда ты их применишь, ты не будешь подготовлен к расплате, которая неминуемо придет, люди тут же поймут, кто ты. И знаешь, что будет потом? Тебя убьют, как убили твоего настоящего отца. Твоя мать умоляла меня, чтобы я избавил тебя от подобной участи. И я этим занимаюсь. Другого способа нет, Мальстен, только этот. Только учиться терпеть, и терпеть так, чтобы не привлекать людского внимания. Иначе — смерть, ты понимаешь?
— Меня — нет, — холодно ответил он.
Дезмонд сделал новую попытку встать, и на этот раз ему это удалось. Дрожа и пошатываясь, он ухватился за спинку ближайшего зрительского места и, бледный, как Жнец Душ, уставился на Мальстена. Глаза его и впрямь были влажными от слез.
Мальстен с трудом удержался, чтобы не отступить от него на шаг. Ему показалось, что Дезмонд и впрямь жаждет успокоения в родительских объятиях, а его слезы пронизаны жалостью к себе. Мальстен уже и не помнил, каково это — жалеть себя за боль расплаты. С самого начала обучения у Сезара он не получал за подобную жалость ничего, кроме презрения и наказания.
Я ведь должен понимать, почему Дезмонд испытывает эту жалость, никто не пытался выжечь ее из него. Я сам когда-то испытывал ее. Отчего же он так мне… противен? — недоумевал Мальстен.
Тело Дезмонда била дрожь. Он выглядел так, что вообразить более несчастное существо было почти невозможно. Еще немного, и по нему мог бы запросто зазвучать поминальный крик аггрефьера.
— Возьми себя в руки, — произнес Мальстен. Если прежде его голос казался просто спокойным, то теперь из него начисто исчезли любые чувства. Не осталось ничего, кроме безучастной, холодной сухости. Взгляд не выражал ничего и стал так мало походить на человеческий. — Если хочешь чему-то научиться, тебе не жалости надо искать, а мастерства и терпения. В жалости никакого толку, и неважно, будешь ты жалеть себя сам или это будет делать кто-то другой.
Понимая, что не найдет у Мальстена никакого сочувствия, Дезмонд дрожащей рукой отер лицо от слез и попытался восстановить дыхание, пережидая волну боли.
— Легко тебе говорить… ты держишь нити, — полушепотом выдавил он.
Мальстен с укоризной посмотрел на него.
— Считаешь, если я отпущу, я тут же признаю свою неправоту? — хмыкнул он.
— Считаю, что тебе будет сложнее указывать мне, что делать, как только ты ощутишь то же самое! — с жаром бросил он.
Мальстен закатил глаза.
— Собирать артистов, чтобы я потом мог продемонстрировать тебе, как нужно управлять нитями, ты сам будешь? — спросил он.
Дезмонд, несмотря на боль, сумел растянуть губы в презрительной ухмылке.
— Видишь, что ты делаешь? Ты боишься расплаты так же, как и я, и оттягиваешь ее наступление! Не надо отрицать этого.
Я переживал нечто похуже, чем ты можешь вообразить, — со злобой подумал Мальстен, но одернул себя. Дезмонд все-таки работал в цирке и поставил уже не одно представление. Каждый раз после них он пользовался помощью Бэстифара, а значит, его расплата каждый раз чуть усиливалась. Стало быть, он может вообразить уровень расплаты своего учителя, этого не стоило отрицать.
Мальстен со скучающим видом встретил отчаянный болезненный блеск, с которым его сверлили глаза новоиспеченного ученика. В следующий миг он отпустил нити.
Дезмонд уставился на Мальстена с жадным мстительным блеском в глазах. Он ждал, когда анкордский кукловод издаст стон, покачнется или хотя бы покривится, но этого не произошло. Лишь внимательный взгляд мог заметить, как плечи Мальстена слегка сгорбились, как будто на них надавила усталость, и держать их прямо стало тяжело. Лицо — и без того бледное — стало голубовато-белым, глаза будто запали, и под ними пролегла тень, однако ни выражение лица, ни поза, ни голос не изменились.
— Доволен? — спросил Мальстен.
Дезмонд, тяжело дыша, постарался выпрямиться, продолжая держаться за зрительское кресло. Он недоуменно уставился на Мальстена.
— Ты ничего не чувствуешь? — спросил он.
Если б Мальстен не был уверен, что улыбка сейчас выйдет похожей на мучительную гримасу, он бы улыбнулся. Мог ли Дезмонд знать, как далеко от истины его предположение? Жгучая боль прокатывалась волнами по телу Мальстена, и он утешал себя лишь тем, что бывало и хуже.
— От расплаты не уходят, — уклончиво ответил он Дезмонду. — Но ее можно научиться терпеть.
Дезмонд покривился. Несколько мгновений он переводил дух, пока его собственная расплата давала ему передышку. Она постепенно слабела, хотя до того, как она схлынет окончательно, оставалось еще много времени.
— Не терпеть… — с усталой улыбкой выдавил он, — а не выдавать. Вот, что ты делаешь. Ты не испытывать ее стыдишься, а показывать!
Дыхание Мальстена, до этого момента остававшееся ровным, прерывистым. По лицу пробежала тень.
Расплата — зрелище.
Зрители захотят еще.
Мальстен попытался сбросить с себя странное наваждение, тревогой взметнувшееся внутри.
— Если люди увидят расплату, они…
— Могут выдать, да! — закончил за него Дезмонд, сильно скривившись от боли и опустив голову. Он продолжил, лишь когда волна расплаты начала чуть отступать. — Но не здесь… — Из его голоса, казалось, ушли остатки сил, но он повторил: — Не здесь.
Мальстен сделал над собой усилие, чтобы сдержать волну охватившей его дрожи.
Хватит! — воскликнул он про себя, хотя толком не сумел понять, что именно хочет остановить.
— Ты говоришь так, будто намереваешься всю жизнь прожить под опекой Бэстифара. Разве ты не понимаешь, что все может измениться в одночасье, и тебе придется иметь дело со своей расплатой самостоятельно? — Он ощутил, как волна боли ослабевает, ведь его контроль над марионетками был совсем недолгим. Голос начал набирать прежнюю силу. — Если ты окажешься на материке… или даже в Аллозии, никто не станет тебе сочувствовать. Везде, кроме Малагории — конкретно Грата — твои муки будут лишь поводом с тобой расправиться.
Дезмонд покривился.
— Ты… постоянно делаешь упор на сочувствие. Неужели ты его так не выносишь? Ты ведь не делаешь ничего плохого, когда ставишь представления! Почему ты считаешь, что не заслуживаешь сочувствия за боль, которая после этого приходит?
Единственная польза может быть в твоем терпении. Учись терпеть молча, — вспомнил он слова Сезара.
— От него никакого толку.
— То, что до тебя есть кому-то дело, по-твоему, так бесполезно? — печально усмехнулся Дезмонд.
Мальстен вновь ощутил странный внутренний удар.
— Во время расплаты любое внимание — лишнее, — выдал он.
— Неужели ты действительно так думаешь? — протянул Дезмонд. — В таком случае, я искренне тебе сочувствую…
— Хватит, — строго оборвал он, удивительно резко приподняв подбородок с вызовом. — На сегодня занятие окончено. Продолжим… — Он запнулся на полуслове, не добавив слово «завтра». — Я извещу тебя, когда нужно будет явиться в следующий раз.
С этими словами он резко развернулся и зашагал прочь с арены.
***
Выходка Мальстена на арене поначалу удивила и разозлила Бэстифара, однако, вернувшись во дворец и детально вспомнив, что происходило в цирке, он поостыл и даже в чем-то согласился с другом. Воистину, если бы Дезмонду пришлось пробиваться не только через строго наставника в лице легендарного анкордского кукловода, но еще и через малагорского царя, волнения было бы столько, что из обучения и впрямь ничего бы не вышло.
Впрочем, частично Бэстифар верил и в то, что выдворение его с арены было своеобразной местью Мальстена — что бы он ни говорил, он ревностно относился к цирку, и его задело, что Бэстифар нашел ему замену на посту постановщика. Да еще и такую никудышную!
Что ж… месть вышла что надо, этого аркал не мог не признать. Справедливая, в меру деликатная, но строгая и бесстрастная — как раз в духе Мальстена.
Видят боги, а я уже и отвык от того, чтобы кто-то перечил мне на арене, — с усмешкой подумал Бэстифар, вспоминая, как сильно Мальстен разозлился на него за смерть гимнастов. А тот его выпад, можно сказать, положил начало амбициям Бэстифара и его притязаниям на малагорский трон.
Надо признать, из затей Мальстена обычно выходит что-то дельное, — подумал аркал.
Он неспешно прогуливался по коридорам дворца, ожидая, когда закончится первая тренировка Дезмонда. Да, ему не позволили присутствовать на арене, но расспрашивать никто не запрещал! Расспрашивать Мальстена, конечно, то еще удовольствие, словоохотливостью он никогда не отличался, но это не значит, что попытки того не стоят.
Внезапно Бэстифар замер.
Нечто темным ураганом пронеслось по коридору и прошмыгнуло в покои, выделенные Мальстену. Высокая резная дверь тихо притворилась, хотя, скорее всего, человекоподобный ураган предполагал, что она громко хлопнет. Если б не специальный механизм доведения, так и вышло бы — хвала малагорским мастерам, берегущим чувствительные уши дворцовых обитателей.
Бэстифар несколько мгновений простоял недвижно, пытаясь понять, что увидел. Затем сорвался с места и широкими шагами преодолел расстояние, отделявшее его от комнаты друга. Он зашел без стука и замер у двери, ища глазами Мальстена. В самой комнате его не было видно, и аркал прошел на балкон.
— Неужели это несуразное создание так оскорбило твой чувствительный взор, что ты готов рвать и метать? — с усмешкой спросил он, но осекся.
Мальстен стоял к нему спиной, опираясь на тонкое резное мраморное ограждение. Его расставленные в стороны руки с такой силой сжимали камень, будто он собирался вырвать из него два внушительных куска. Голова была опущена, плечи горбились.
Бэстифар вмиг растерял все остроты, вертевшиеся в голове минуту назад. Он вновь ощутил нечто странное — то же, что чувствовал, когда Мальстен объяснял ему причины побега.
Я не понимаю. Ты сказал, что жизнь в Грате была для тебя самым лучшим периодом. Как можно говорить о чем-то счастливом так, будто это причиняет тебе боль? Ее ведь… нет. Реальной. Я бы знал. Но тебе, как будто… всегда… Я не могу понять, — вспомнил он собственные слова. Вспомнил он и то, что не осмелился договорить свою догадку. На его вкус, это звучало слишком безумно. Слишком странно. Так не должно было быть.
Тогда что же это сейчас? — недоуменно подумал Бэстифар, несколько раз моргнув, словно пытаясь сбросить с себя странный морок.
А ведь он и раньше это чувствовал, с первого дня знакомства с Мальстеном. Кара с усмешкой называла это странным влечением, он сам — любопытством, но ведь что-то заставляло его стремиться оказаться рядом с этим проклятым данталли, хотя, видят боги, Бэстифар шим Мала не припоминал за собой подобной навязчивости.
Он вспомнил недавний разговор с Аэлин Дэвери. Она говорила о его способностях, как о пытках, используя для примера душевные страдания.
Ты отвлекаешься, но ничего не помогает. Оно постоянно напоминает о себе.
Бэстифар задумался. По описанию очень похоже на то, что чувствуют раненые, больные или данталли во время расплаты… Они чувствуют это физически, в теле. Каково это, Бэстифар не знал, но он нехотя признавал, что понимает, как могут давить страдания душевные. Если хоть на миг предположить, что, сосредоточившись, аркал может уловить нечто подобное…
Тебе будто всегда больно, — осмелился закончить свою мысль Бэстифар, глядя в спину Мальстену.
Могло ли такое быть?
Бэстифар попытался привычными методами распознать эту боль и взять ее под свой контроль, но не смог. Она словно ускользала от него, стоило ему лишь попытаться на ней сосредоточиться.
Мальстен тем временем оставался недвижим и не оборачивался, продолжая сжимать руками мраморное ограждение. На предыдущий ироничный вопрос он предпочел не отвечать — если вообще слышал его.
— Мальстен? В чем дело?
Бэстифар подходил аккуратно, как будто боялся спугнуть дикого зверя. Ему казалось, что тот ураган, на который походил Мальстен, влетая в комнату, до сих пор бушует где-то между двумя сердцами данталли, и это неизведанное явление вызывало трепет и легкую опаску.
— Уйди, Бэс, прошу тебя, — тихо ответил Мальстен.
Какой же силы должна быть эта душевная боль, если даже меня она сводит с ума? — продолжал рассуждать Бэстифар, качая головой в ответ на собственные мысли. — Нет, — тут же исправился он, — она не сводит с ума. Она… пьянит. Почти так же, как зов расплаты. И кажется, что только протяни руку, и ухватишься за эту боль, но не получается.
— Ты пугаешь меня, дружище, — нахмурился аркал, продолжая подходить ближе.
— Поговорим позже.
— Что случилось на арене?
Мальстен промолчал.
У такого состояния должна быть причина, — думал Бэстифар. — Проклятье, и как я мог раньше не видеть, насколько это похоже на его расплату?
Ему пришло в голову, что к тому, чтобы просто попробовать сосредоточиться на невидимой душевной боли, его подтолкнула Аэлин Дэвери. Как аркал, он всегда рассматривал тело и душу отдельно друг от друга, разводил их по разные стороны баррикад и даже не предполагал, что одно может влиять на другое. Однако после разговора с охотницей в его восприятии что-то переменилось.
Бэстифар попытался отринуть это странное ощущение и сосредоточился на разговоре. На свой вопрос он так и не получил ответа.
— Бесы тебя забери, Мальстен, я ничего не понимаю! Пару часов назад ты с уверенностью выдворил меня из моего же цирка, продемонстрировав, что у тебя все под контролем. А теперь ты вихрем влетаешь в комнату и выглядишь так, будто своими глазами видел Сто Костров Анкорды…
И вновь то странное чувство полоснуло Бэстифара далеким ударом хлыста. Это было похоже на… он понятия не имел, с чем это можно сравнить, но знал одно: тому, кто испытывает это наяву, должно быть весьма несладко.
Да что произошло на этой проклятой арене, мать твою!? — хотел спросить он. Ему хотелось требовать, кричать и проклинать друга за это тягучее неведение, однако откуда ни возьмись в его словах зазвучала деликатность, прежде ему не свойственная:
— Мальстен, что случилось? Не знаю, много ли веса для тебя в моем «ты меня пугаешь», но, если помнишь, я не из пугливых, так что оцени по достоинству, будь так добр.
— Проклятье, Бэс… — Мальстен оборвался на полуслове и покачал головой. Из груди его вырвался прерывистый вздох, глаза зажмурились, словно пережидая волну расплаты, которой не было.
— Дело… в Дезмонде? — осторожно поинтересовался Бэстифар.
— Это обучение нужно отменить, — надтреснутым, почти старческим голосом произнес Мальстен, не открывая глаз. — Ничего не выйдет.
— Он так безнадежен? — невольно усмехнулся аркал.
— Да! — с неожиданным жаром отозвался Мальстен, стукнув раскрывшимися ладонями по балконному ограждению, и вдруг сморщился так, будто терзавшее его внутреннее чувство стало невыносимым. Бэстифар недоуменно округлил глаза и даже сделал шаг прочь от него. Словно почувствовав укол стыда, Мальстен отвел взгляд попытался взять себя в руки. — Нет, — наконец исправился он. Голос его теперь звучал привычно тихо. — Безнадежен я. Я не могу обучить его. Я никого не могу обучить. Ничего не получится. Прости…
Бэстифар издал нервный, почти беззвучный смешок. Он не знал, что и думать. Пожалуй, таким он Мальстена еще не видел.
— Знаешь, если б ты сказал, что из Дезмонда просто не выйдет толк, я бы тебе даже поверил. Я ведь и сам иногда так думал: он в цирковые постановщики не годится. С нитями работает грубо. Пыжится, как роженица, а толку чуть. А расплаты и вовсе боится, как…
— Бэс, пожалуйста! — вновь повысив голос, прервал его Мальстен. — Не надо об этом.
Аркал на миг замер с открытым ртом, не договорив, а затем громко щелкнул челюстями. Несколько мгновений он изучающе глядел на друга, пытаясь понять, что же могло так выбить его из колеи.
— Об этом — это о расплате?
Мальстен не ответил, но руки его напряженно сжались в кулаки, а волна странной неуловимой боли вновь показалась Бэстифару почти ощутимой.
— Ладно, не буду. — Он приподнял руки, борясь с желанием вновь потянуться к этому ощущению и взять его под контроль. — Тогда позволь закончить мысль: если б ты сказал, что Дезмонд безнадежен, я бы тебе поверил. Но ты говоришь это о себе, а в это, прости, я поверить не могу. Ты — едва ли не самый могущественный данталли на Арреде. Либо ты грубо нарываешься на комплимент, чего за тобой не водится, либо тебе ровно настолько… больно.
Мальстен громко вздохнул. Бэстифар замолчал, изучающе глядя на друга и пытаясь проверить, попал ли в точку. Тягучее молчание продлилось почти минуту. Затем Мальстен криво усмехнулся:
— Ты бы знал. — Голос его снова зазвучал приглушенно.
Бэстифар задумчиво пожевал губу.
— Не хочешь рассказывать, стало быть, — хмыкнул он. — Прогнать пытаешься. Ты ведь понимаешь, что делаешь так только во время расплаты? Ты не хочешь, чтобы я видел тебя в эти моменты. Не хочешь, чтобы хоть кто-то…
Мальстен повернулся к нему, в глазах полыхнул огонь ярости, какой Бэстифар наблюдал только в те моменты, когда его близким или ему самому угрожала опасность.
— Да что вы заладили, бесы вас забери?! — воскликнул данталли. — Расплата — зрелище, да, Бэс? Тебе так нравится на нее смотреть? — Он сделал к Бэстифару шаг, и тот почему-то попятился вместо того, чтобы воспользоваться собственными силами и усмирить его гнев. — Иди тогда к Дезмонду, он это обожает! Когда сочувствуют его боли! Пожалей его, он будет в восторге! — Мальстен почти что выплюнул последнее слово, и голос его исказила горячая волна презрения. — Я-то тебе на что сдался?! Почему нельзя просто уйти и не лезть ко мне со своим участьем?! Это жалкое зрелище, и я в нем — жалок! На это тебе нравится смотреть? Таким ты меня хочешь видеть?! Таким я вам всем нужен?!
Бэстифар отступал, пока не уткнулся в балконное ограждение. Он понятия не имел, кто эти «все», о которых говорит Мальстен, и почему он так воинственно противится любому участию. Задай Бэстифар эти вопросы напрямую, ответа бы не услышал, поэтому он лишь тихо произнес:
— Мальстен, ты… никогда не жалок.
Кулак данталли сжался. Казалось, он собирался ударить Бэстифара, но не сделал этого. Резко опустив руку по шву, он развернулся и направился в противоположную сторону, к дальнему концу балконного ограждения. Несколько мгновений Мальстен молчал, затем в его голосе послышалась почти мольба:
— Почему ты не можешь просто уйти?
— Ты мой друг.
— Вот и оставь меня в покое, раз друг!
— Знаешь, мне в детстве сказки о дружбе читали, там как-то по-другому было, — нервно усмехнулся Бэстифар. Он ожидал, что обстановка хоть немного разрядится, однако Мальстен издал звук, напоминающий нечто среднее между усталым вздохом и бессильным стоном. Он стоял, отвернувшись, не решаясь посмотреть на аркала, и тот готов был биться об заклад, что прямо сейчас, в эту минуту, Мальстен испытывает стыд за то, что позволил себе сорваться.
Подумать только, а он ведь правда стыдится! — изумлялся Бэстифар. — Лишний раз прикрикнуть себе позволить не может, для него это как будто позорно. Мне, например, даже посуду бить доводилось от злости, и чтоб я хоть раз этого устыдился! А он… откуда же такая муштра? Да, когда-то его муштровал учитель, а после — военные в Академии, но ведь это было много лет назад. Отчего же он сейчас так строг к себе?
Уже собираясь задать другу этот вопрос, Бэстифар заметил, что опущенная по шву рука Мальстена дрожит. То незримое чувство, которое он уловил, вновь начало сиять ярче, и Бэстифар понял, что гнездится оно где-то в центре груди данталли. Оно было похоже на едва ощутимое давление, но при этом такое тяжелое, что Мальстен, похоже, едва мог его выдерживать.
Если я теперь знаю, где оно, может, и придержать получится? — с возрастающим азартом подумал Бэстифар.
Он позволил себе не сосредотачиваться на боли, как делал это обычно, а рассеять внимание, чтобы поймать это ощущение, если оно начнет убегать. Его сила коснулась этого неуловимого источника осторожно, чтобы не спугнуть и не дать сбежать. Вокруг руки разлилось бледно-красное свечение — полупрозрачное, блеклое, почти незаметное.
Послышался удивленный вздох.
Мальстен прикоснулся рукой к своей груди и повернулся к аркалу.
— Бэс?..
Бэстифар смотрел на свет вокруг своей ладони, не понимая толком, что сумел обуздать.
Такое хрупкое, неосязаемое… — думал он почти с нежностью. — Даже самая незначительная физическая боль сияет ярче, а это… это что-то совсем другое.
Он собирался сказать об этом Мальстену, но вмиг растерял припасенные слова при виде выражения его лица. Недоверчиво изумленный, дезориентированный, но со странно посветлевшим взглядом — Мальстен безотрывно смотрел на друга. Он чем-то походил на путника в пустыне, только что сбросившего тяжелую ношу, набредя на оазис. Будто глоток живительной воды начал стремительно возвращать ему силы, почти иссякшие в долгом изнурительном пути.
Бэстифар был ошеломлен этой переменой. Даже избавляясь от мук расплаты, Мальстен не испытывал подобного облегчения, хотя та боль — аркал мог оценить это безошибочно — была чудовищна.
Слова Аэлин Дэвери невольно всплыли в памяти Бэстифара:
Ты чувствуешь, как проходит усталость, как твоя душа вновь становится сильной. Тебе хочется дышать свободнее, и кажется, что уже ничто не нарушит твой покой.
— Бэс, как ты это… — Мальстен даже не мог окончательно сформулировать свой вопрос. Его взгляд говорил об этом с б о льшим красноречием.
Бэстифар вновь посмотрел на сияние вокруг своей ладони.
— Такая тонкая… — произнес он. — Почти не чувствуется.
Как она может так давить? — закончил он мысленно. Любопытство взяло верх, и Бэстифар почувствовал острую тягу понять природу этого странного чувства. Он прищурился, стараясь всмотреться в полупрозрачное сияние.
В его голове начали возникать образы.
Малагорский цирк: его азарт, страсть, красота представлений… и притом какое-то пронизывающая душу ощущение обреченности, страх, чувство зависимости. За этим образом потянулись другие — тоже из Малагории: опасность, перемешанная с самоотверженной преданностью и готовностью отдать жизнь за близких людей; безграничная тоска вкупе с попытками отстраниться от нее. И чувство вины: тянущее, давящее, колкое. Постоянное.
Образы сменились. Теперь Бэстифар видел вспышки с Войны Королевств. Видел Кровавую Сотню, чувствовал тяжесть ответственности, возложенную на Мальстена Рерихом Анкордским. Напряжение, страх быть обнаруженным, бдительность, ощущение чужой неприязни, тоска по празднованию побед, кошмарные сны, боязнь предстоящих физических мук, непрекращающееся одиночество. Где-то в глубине, старательно скрытая внутренними запретами, тлела жалость к себе и жажда понимания и сопереживания, которую нещадно забивали плети порицания и стыда.
Ты не заслуживаешь никакого сочувствия! И даже желать этого позорно! Ты данталли, ты должен терпеть молча! — Бэстифар явственно услышал этот голос, как если бы он звучал в его собственной голове.
Образы вновь перескочили. Академия. Сокурсники. Жалость к аггрефьеру и понимание его одиночества. Дисциплина и муштра. Бессильная злоба на события, случившиеся в Хоттмаре, постоянное равнение на своего учителя — его уже не было рядом, но желание впечатлить его осталось. Ощущение собственной бесталанности даже при феноменальных способностях. Совершенствование навыков, закалка, тренировки, легкое обучение и высокие оценки — пожалуй, единственное, в чем Мальстен находил успокоение и уверенность.
Хоттмар…
Бэстифар едва не задохнулся от того, сколько невыраженных обид, страхов, страданий, метаний, сомнений и переживаний таила в себе родина Мальстена. Образ Сезара Линьи, был наделен почти божественной святостью — при всей его беспощадности и непримиримости. Постоянная осторожность, бдительность, сдерживаемые слезы, ночные кошмары, подавление чувств, презрение к слабости.
— Боги… — выдохнул Бэстифар, ошеломленно вынырнув из того, что показывало ему едва заметное красноватое свечение. Задаваться вопросом «что это было?» не пришлось: аркалы всегда видят источник боли, а источником этой боли служили воспоминания.
Бэстифар сочувственно сдвинул брови. Он даже не представлял, что в душе его друга может таиться нечто подобное.
Впечатления от образов, затопивших сознание, оказались настолько яркими и тяжкими, что аркал не сумел вовремя отследить потерю контроля. И без того слабый свет замерцал и погас.
— Ох! — нервно усмехнулся Бэстифар. — Я, кажется… — Он поднял глаза на данталли и осекся на полуслове, оторопев.
Никогда прежде ему не доводилось видеть, как на чье-то лицо наползает тень, но сейчас он наблюдал, как тускнеет взгляд друга, как только что отнятая у него тяжесть вновь наваливается на него и давит с прежней силой — не накопленная с годами, а вся разом.
Мальстен напряженно выдохнул. Он сделал все, что было в его силах, чтобы не выдать своих чувств, но даже его прочно выстроенные внутренние барьеры дрогнули под этим натиском. Он отвернулся, будто не знал, куда деться. Казалось, самым страшным во всем этом было то, что Мальстену на какой-то краткий миг показали, каково жить без этого груза.
Осознав, что сделал, Бэстифар подался вперед, приподняв руку.
— Мальстен, погоди, я могу попробовать снова, и…
— Нет, умоляю тебя, не делай этого больше! — воскликнул Мальстен, обернувшись и воззрившись на аркала с непередаваемым ужасом. Лицо его исказилось мучительной гримасой, он попятился и выставил вперед руки — не для работы с нитями, а в попытке защититься.
— Боги… Мальстен, я ведь не собираюсь тебя мучить! Я могу попытаться это забрать. Как расплату, понимаешь? Этого больше не будет…
— Мы не знаем, как это работает! — Глаза Мальстена блестели от испуга, голос заметно дрожал. — Не знаем, не вернется ли оно… от мысли… от воспоминания… мы ничего не знаем! А если оно вернется и станет сильнее… — Он покачал головой, отчаянно пытаясь собраться с силами. — Пожалуйста, Бэс, не надо, я не смогу…
Голос предательски сорвался, Мальстен зажмурился и будто бы сжался в напряженный комок нервов. Бэстифар испуганно уставился на него.
Чтобы Мальстен — умолял?
— Пожалуйста… не надо…
Это были даже не осознанные взвешенные просьбы — скорее, перепуганный лепет. Мальстен качнулся в сторону и неуверенно попытался ухватиться за стену, которая была слишком далеко.
Бэстифар вовремя оказался рядом и помог ему не упасть. Он даже не осознал, как сильно впился тонкими пальцами в плечи друга.
— Мальстен! — позвал он. — Мальстен… боги… прости! Слышишь? Прости, я не собирался… я не специально это… Бесы, да посмотри на меня!
Ему с трудом удалось найти обессиленный взгляд данталли.
— Слушай меня: я тебе обещаю… больше никогда, слышишь? Я больше никогда этого не сделаю! Я даже не представлял себе, что там, но это было…
— Не надо.
Аркал вздохнул.
— Не буду, — примирительно покачал головой Бэстифар, понимая, что действительно исполнит это обещание.
***
Грат, Малагория
Четырнадцатый день Паззона, год 1489 с.д.п.
Мальстен проснулся на рассвете и довольно долго стоял на балконе своих покоев, созерцая на короткое время затихший Грат. Ему удалось провести в желанном уединении весь вчерашний вечер и вдоволь поразмышлять над тем, что произошло.
У него была масса вопросов — к себе, к Дезмонду, к Бэстифару… к давно погибшему Сезару, и размышлять над ними он предпочитал исключительно в одиночестве.
После инцидента, имевшего место на этом самом балконе — Мальстен даже не знал, как его описать — Бэстифар проявил несвойственную ему деликатность. Серьезно спросив друга, действительно ли тот хочет остаться один, он, получив положительный ответ, решил удалиться, не выказав ни обиды, ни досады. Казалось, он был потрясен случившимся ничуть не меньше Мальстена. Более того, он явно чувствовал себя виноватым за то, что никак не сумел помочь другу и своими нечаянными экспериментами причинил ему такую боль.
Мальстен вспоминал случившееся, невольно морщась.
Он ненавидел себя за то, что позволил кому бы то ни было увидеть себя таким. Злился на Бэстифара за то, что ему удалось провернуть этот небывалый трюк — это было посягательством, которого Мальстен никак не ждал и которое не смог выдержать достойно. Уязвленная честь, прискорбное осознание величины своего морального груза, стыд своей слабости и смятенные мысли — все это перемешалось в нем в жгучую, кипятящую кровь смесь. Противоречивые чувства раздирали его, бросая тело то в жар, то в холод, и он нетерпеливо расхаживал по своим покоям до того момента, пока не выбился из сил и не рухнул в кровать, не раздеваясь.