Сотня сильных людей…
Все они люди широких просторов, среди них есть твердые, как скала, подрывники, есть лесорубы, жнецы, портовые грузчики, словом, парни, исполняющие самую тяжелую работу на земле. С ног до головы их покрывают рубцы – следы изнурительного труда, и раны, полученные в борьбе с ненавистным обществом. Люди эти не боятся ничего…
Рано утром их приводят из тюрьмы Кук‑Каунтри, где большая часть их томится вот уже 9 месяцев. Они входят в зал заседаний по двое, охраняемые с обеих сторон полицией и детективами. Судебные пристава покрикивают на стоящую слишком близко публику. Прежде арестованных заставляли по четыре раза в день проходить по улицам Чикаго в наручниках. Сейчас с этим ежедневным цирковым представлением покончено.
Теперь они входят поодиночке, девяносто с лишним человек, находящихся еще под стражей, приветствуя по пути своих друзей. Здесь к ним присоединяются другие, которые выпущены под залог. Залог настолько велик – по 25000 долларов с человека, – что только немногие могли выйти на волю. Остальные находятся в этой ужасной тюрьме Кук‑Каунтри с начала прошлой осени. Почти год эти люди, больше всего на свете любящие свободу, сидят в тюрьме.
На первой странице выпускаемого штаб‑квартирой ИРМ «Дейли дефенс буллетин» печатается изображение рабочего за решеткой и подпись: «Помните! Мы находимся здесь ради вас. Вы на свободе должны работать для нашего дела!»
За барьером, окружающим места подсудимых, было тесно. Многие сидели с засученными рукавами, некоторые читали газеты, один или двое спали, растянувшись на скамьях. Кое‑кто сидел, другие стояли. У большинства были лица солдат и борцов, но попадались также лица ораторов и поэтов, темпераментные и выразительные лица иностранцев. Общим у них было то, что все они выражали силу и воодушевление. Многие лица были покрыты рубцами, на некоторых лежала печать ожесточения. Во всей Америке нельзя было найти другой сотни людей, которые были бы более достойны постоять за социальную революцию. Люди, заходившие в зал суда, говорили: «Это больше походит на собрание, чем на суд». Так и было. Именно это придавало суду достоинство. Это и то, что судья Лэндис вел процесс с таким размахом…
|
|
А потом я заметил группы людей с грубыми, зверскими лицами, сложенных наподобие минотавров. Своими вывороченными наружу бедрами и маленькими глазками, выражавшими свирепость и раболепие, они напоминали бульдогов. Такой взгляд бывает у частных детективов, штрейкбрехеров и других телохранителей частной собственности…
Я видел, как встал и заговорил государственный обвинитель прокурор Небекер, официальный поверенный большой меднорудной компании. Это был сухощавый, опрятно одетый человек, с лицом, которое от постоянного толкования и переиначивания законов приобрело выражение хитрости, с холодными, как сталь, глазами и с уклончивым взглядом.
Посмотрев через большое окно, я увидел в окнах окружавших нас зданий законников, агентов и маклеров за своими конторками, ткущих паутину нашей цивилизации – цивилизации, которая вынуждает людей мечтать и бунтовать, а потом сокрушает их. С улицы доносился несмолкаемый грохот и рев Чикаго, и военный оркестр все трубил и трубил, прокладывая незримые дороги к войне…
|
|
И нам еще смели говорить о войне! Ведь эти сто один были ветеранами войны, которую им приходилось вести всю жизнь, войны кровавой и дикой, полной жестоких схваток и коварства. Против них выступала страшная и беспощадная сила, не признававшая никаких цивилизованных методов ведения войны. Вот уже много веков подряд велась эта партизанская война рабочих против своих хозяев, иными словами, классовая борьба. Она шла, не затихая, во всех уголках земного шара, но конец ее неминуемо приближался.
Эти сто один человек участвовали в ней с юных лет, с тех пор как на их глазах хладнокровно убивали им подобных, а они не могли этому помешать. Они овладели секретом этой войны – научились нападать. И за это их травят по всей земле, как крыс.
В Лоуренсе полицейский убил выстрелом из винтовки женщину, а солдат милиции заколол штыком мальчика. В Патерсоне головорезы из числа частных детективов застрелили стоявшего на пороге своего дома рабочего с ребенком на руках. В Мисаби‑Рейндже вооруженная охрана, состоящая на службе у Стального треста, открыто убивала одних забастовщиков, других сажала в тюрьму. В Сан‑Диего люди, которые осмеливались повышать голос на улицах, вывозились «видными гражданами» за пределы города. Там их клеймили раскаленным железом и вдавливали им ребра бейсбольными битами. Во время уборки на полях великого Северо‑Запада рабочих обыскивали. Если при них находили красные карточки (членов ИРМ), «бдительные» подвергали их жестокому наказанию. В Эверетте наемная охрана треста лесоразработок убивала их…
Идеи ИРМ нашли распространение главным образом среди сезонных рабочих, не охваченных никакими другими организациями. То были жестоко эксплуатируемые сельскохозяйственные рабочие, лесорубы, горняки. За жалкие гроши они вынуждены были работать с утра до вечера. Они не имели права голоса, их не защищали ни профсоюзы, ни закон. Низкая заработная плата и постоянные переезды никогда не давали им возможности жениться и создать себе семейный очаг. У бродячих рабочих никогда не бывало достаточно денег, чтобы купить себе железнодорожный билет. Они должны были разъезжать на буферах или в «пульмановских вагонах с боковыми дверями». Против них вели борьбу не только торговые палаты, объединения предпринимателей и все судебные учреждения, но и «аристократические профсоюзы». Они были естественной добычей этого мира, где господствует процент. Из этого материала организация ИРМ создавала свое царство. Превосходный материал, без чуждых примесей, ибо он выдержал испытания и прошел очистку. То были люди, созданные для борьбы и способные позаботиться о себе, рыцарские характеры, любители приключений. Стоило в каком‑нибудь городе объявить «свободную дискуссию», как туда со всех сторон, иногда за тысячу миль, стекались «бродяги», и тюрьмы наполнялись их ораторами.
|
|
А пение… Не забывайте, что ИРМ – это единственная организация американских рабочих, которая поет. А потому бойтесь ее, так как организация, которая поет, непобедима…
Бойтесь, когда слышите, как из грузового поезда, с грохотом проезжающего через черноземную деревню где‑нибудь в Айове, внезапно вырываются молодые грубые голоса, поющие с издевкой:
О, как я люблю моего босса,
Он – мой лучший друг.
Вот почему я подыхаю с голода
На улице в пикете.
Аллилуйя! Я – лентяй!
Аллилуйя! Дважды лентяй!
Аллилуйя! Дай нам по шее,
Чтобы вновь нас к жизни пробудить!
Бойтесь, когда в жаркий полдень где‑нибудь на берегу реки в Филадельфии вы слышите, как кучка здоровенных парней, отдыхающих после обеда в мрачной лавчонке цирюльника, распевает классическое «Не хочешь ли сломать спину ради хозяина?» или «Кейси Джонс, скэб». Мне и теперь слышится их песня:
Кейси Джонс с машины не слезает,
Кейси Джонс привычный держит путь.
Кейси Джонс – покорный раб хозяев,
и они ему повесили медаль на грудь![41]
В ИРМ любят и почитают своих певцов. По всей стране рабочие распевают песни Джо Хилла «Мятежная девчонка», «Не отбирайте у меня папу», «Рабочие мира, проснитесь». Тысячи их могли бы повторить за ним его «Завещание» – эти три простые строфы, написанные в камере в ночь перед казнью. Я встречал людей, которые носили у себя на сердце, в кармане рабочей одежды, маленький пузырек с горсточкой пепла Джо Хилла. Над рабочим столом Билла Хейвуда в Национальном штабе ИРМ висит написанный красками большой портрет Джо Хилла, очень выразительный, сделанный с большой любовью… Я не знаю другого объединения американцев, которое в такой степени чтило бы своих певцов…
Везде на Западе, где имеется местная организация ИРМ, вы найдете духовный центр, место, где читают книги по философии и экономике или же последние пьесы и романы. Здесь же обсуждают вопросы искусства, поэзии и международной политики. На моей родине в Портленде (штат Орегон) клуб ИРМ был самым оживленным умственным центром в городе… В организации ИРМ имелись драматурги, которые писали о жизни в «джунглях», и «бродяги»‑актеры, игравшие пьесы для «бродяг»‑зрителей…
Но какое отношение имеет все это к процессу в Чикаго? Прошу прощения, я отклонился от темы. Мне хотелось лишь передать то своеобразие ИРМ, которое делало эту организацию такой привлекательной в моих глазах. Ведь ИРМ была моей первой любовью среди рабочих организаций…
В сентябре 1917 г. началась травля членов ИРМ. Семь месяцев – с сентября 1917 г. по апрель 1918 г. – люди сидели в тюрьме, ожидая суда. Их обвиняли в принадлежности к организации и в заговоре, направленном на достижение поставленных ею целей. А цели ее заключались, коротко говоря, в том, чтобы уничтожить, хотя и не путем политической борьбы, существующую систему наемного труда.
Все это, по мнению судей, неизбежно должно было привести «к свержению правительства Соединенных Штатов…» Этот главный пункт обвинительного акта был бы по меньшей мере смехотворен, если бы к нему не присоединялось зловещее обвинение в «саботировании военной программы правительства». Ко всему этому был пристегнут двойной грех: мятеж и сопротивление мобилизации…
И пока сто двенадцать человек заживо гнили в тюрьмах, во всей стране началась свирепая охота на людей. Совершались нападения на помещения ИРМ, арестовывались участники собраний, конфисковывались газеты, рабочих тысячами сгоняли в загоны для скота. Все органы как регулярной, так и добровольной полиции, объединились в кампании террора и насилия против ИРМ. Членов этой организации повсеместно поносили как немецких агентов.
Разумеется, версия «измены» в деле ИРМ полностью отпала. Ее ввели лишь для того, чтобы как‑нибудь скрыть подлинный характер судебного разбирательства. Из леденящих кровь разоблачений о немецких интригах, обещанных миру обвинением в начале процесса, так ничего и не вышло. Правительственные эксперты, исследовавшие книги и счета организации, признали, что все в порядке. В конечном счете так и не удалось доказать, что ИРМ проводил определенную политику по отношению к войне, ни даже того, что у него имелось какое‑то единое отрицательное отношение к мобилизации…
Среди прочих смехотворных инцидентов известен широко разрекламированный приезд в Чикаго экс‑губернатора Аризоны Тома Кэмпбелла с чемоданом, набитым доказательствами того, что «ИРМ получал деньги от Германии». Несколько недель он церемонно держался в стороне, ожидая минуты, когда его позовут в качестве свидетеля. Затем он внезапно объявил в газете, что знаменитый «чемодан» украден одним из членов ИРМ, переодевшимся носильщиком!
Для того чтобы устранить возможность проявления мягкосердечия, из процесса были исключены все обвинения против женщин; чтобы ИРМ не мог сослаться на тяжелые преступления, совершенные против рабочих, к суду не был привлечен ни один из высланных по делу горняков Бизби. По этой же причине не были вызваны и стачечники Бьютта, которые могли бы рассказать о пожаре на шахте «Спекьюлейтор».
Но благодаря проявленной судьей Лэндисом широте взглядов и умению адвокатов защиты Вандевера и Клири все выступления защитников были не чем иным, как бесконечным перечнем кровавых преступлений промышленников: Кэр д’Ален, Сан‑Диего, Эверетт, Якима Вэлли, Патерсон, Мисаби Рейндж, Бизби, Толза…
С самого начала процесса сквозь завесу мелких юридических уловок проглядывала классовая борьба, мощная и неудержимая.
Первое сражение разыгралось при избрании присяжных заседателей, когда со всей драматичностью раскрылись позиции обеих сторон. При опросе запасных присяжных заседателей прокурор обвинения задавал следующие вопросы:
«Можете ли вы представить себе такой общественный строй, где рабочие сами владеют и управляют промышленностью?»
«Верите ли вы в право индивидуума на приобретение собственности?»
«Верите вы или нет в то, что нужно учить детей уважать чужую собственность?»
«Верите вы или нет, что создатели американской конституции действовали по вдохновению свыше?»
«Не думаете ли вы, что владелец предприятия должен иметь больше прав в управлении им, чем все его служащие, вместе взятые?»
Все кандидаты в заседатели, проявлявшие знакомство с историей труда, экономикой или с эволюцией общественных движений, безапелляционно отводились обвинением. Вопросы защиты неизменно наталкивались на возражения. Обвинение выступило на суде с серией странных заявлений, в которых содержались замечания наподобие следующих:
«Карл Маркс – отец зловреднейшей теории, этой выгребной ямы, в которой корни ИРМ нашли себе благодатную питательную почву».
«Этот случай – обычное уголовное дело, в котором ряд людей, вступивших в тайный сговор, посягал на закон… Их преступление заключается в том, что они покушались отнять у работодателя принадлежащую ему по конституции собственность, находящуюся под охраной закона».
«Система наемного труда, – сказал г‑н Клайн, обвинитель, – установлена законом, и всякое сопротивление ей есть сопротивление закону».
В другом случае прокурор Небекер разразился следующим заявлением:
«Там, где господствует закон, человек не имеет права на революцию».
На что судья Лэндис сам заметил:
«Ну, это зависит от того, скольких людей он может привлечь на свою сторону, другими словами, может ли он достичь своей цели».
Защита твердо придерживалась версии классовой борьбы. Среди вопросов, которые Вандевер и Клири задавали присяжным, были такие:
«Вы сказали, господин Небекер, что никогда не читали революционной литературы. Разве вам не приходилось читать в школе об американской революции 1776 года или о французской революции, которая низложила короля и превратила Францию в республику? А русская революция, которая свергла царя и самодержавие?»
«Признаете ли вы право народа на восстание?»
«Признаете ли вы идею революции одной из основ Декларации о независимости?»
«Вы сказали, господин Небекер, что считаете неправильным, когда собственность отбирают у того, кто владеет ею. Считаете ли вы правильным, что во время нашей Гражданской войны Конгресс принял закон, по которому у южан была отобрана без компенсации собственность в виде движимого имущества – рабов стоимостью в несколько миллионов долларов?»
«Следовательно, вы не считаете интересы собственности выше интересов человечности?»
«Предположим, подзащитные думали, что большинство народа имеет право уничтожить нынешнее право собственности на крупную промышленность, чтобы освободить массу рабочих от промышленного рабства. Неужели это настроит вас против них?»
«Считаете ли вы, что рабочие имеют право бастовать?»
«Полагаете ли вы, что они имеют право на стачку даже во время войны?»
«Какая сторона в трудовых конфликтах обычно прибегает первая к насилию?»
«Будете ли вы возражать против применения в промышленности основополагающих принципов американской демократии?»
«Думаете ли вы, что индивидуум имеет неотчуждаемое право эксплуатировать две или три сотни людей и получать гарантированную прибыль за счет их труда?..»
И так далее в течение месяца. Какую школу прошли присяжные! Но в остальном желтой прессе удалось «замолчать» или полностью исказить ход процесса ИРМ. Реклама могла лишь пойти на пользу делу «бродяг», и потому продажные большие газеты обходили молчанием эту наиболее драматичную со времени Дреда Скотта юридическую битву. А между тем перипетии этой битвы, протекавшей в обстановке, насыщенной грозовым электричеством, имели огромное значение…
Все лето день за днем подымались на трибуну свидетели, активно принимавшие участие в классовой борьбе, и своими показаниями помогали воссоздавать великую эпопею труда. Среди них были руководители стачечного движения, рядовые рабочие, агитаторы, депутаты, полицейские, гангстеры, провокаторы и агенты тайной службы.
Я слышал, как с горечью и озлоблением выступал Фрэнк Роджерс – молодой человек, с глазами, в которых горела жажда мщения. Сухо и лаконично рассказывал он о пожаре на шахте «Спекьюлейтор», о том, как сгорели сотни людей, потому что компания не пожелала прорубить двери в перемычках. Он поведал нам также об убийстве Фрэнка Литтла, которого повесили в Монтане мракобесы «бдительные», и о том, как шахтеры Бьютта поклялись никогда не забывать об этом.
(В штабе ИРМ находится посмертная маска Фрэнка Литтла – слепое лицо с выражением презрения и жестокой насмешки…)
А Оклахома, где рабочих Толзы обмазывали дегтем и вываливали в перьях… А Эверетт с его пятью могилами жертв шерифа Макраэ, похороненных за Сиэтлом на холме… Все это постепенно выходило наружу, одна потрясающая история за другой. Добрых два дня сидел я, слушая А. С. Эмбри, рассказывавшего сызнова про злоключения людей, высланных из Аризоны. По ходу рассказа я рассматривал фотографии горняков, которых гнали по бесплодной стране между двух рядов людей с винтовками в руках и с белыми платками, обернутыми вокруг запястий.
Все помнят, как высланные были погружены в вагоны для скота, как машиниста, несмотря на его сопротивление, силой заставили вести поезд. Как, прибыв, наконец, в Колумбию (штат Нью‑Мексико), поезд был отправлен назад и загнан в пустыню, где только военный отряд Соединенных Штатов спас отчаявшихся людей от голодной смерти и непогоды. У многих из высланных были в Бизби жены, семьи и имущество, некоторые не были членами ИРМ, а иные вовсе не участвовали в рабочем движении. У значительной части этих людей были облигации Займа свободы, а некоторые даже зарегистрировались на призывных пунктах…
Я сидел и слушал совсем простого парня, сельскохозяйственного рабочего по имени Эггель, который рассказывал, как «комитеты бдительных» и гангстеры из городов Северо‑Запада охотились за деревенскими поденщиками – членами ИРМ. Бесстрастно рассказывал он, как его вместе с другими сняли с поезда в Эбердине (штат Южная Дакота) и избили.
«Один человек садился вам на шею, двое – на руки и двое – на ноги, а детектив – имя его было, кажется, Прайс – бил вас двухвосткой из четырех переплетенных ремней с узлами на концах. Бил по спине и бедрам до тех пор, пока на теле у вас не вздувались рубцы…
Так вот, посадили меня в один автомобиль, а Смита – в другой и снова задали мне трепку. А потом, когда меня избили в третий раз, я ночью вернулся украдкой в Эбердин и спал у сарая с фуражом. На следующий день я доковылял до станции и сел на поезд, уходивший в Северную Дакоту…»
Послушайте, как библейски просто рассказывает другой.
«Значит, они заграбастали нас. И один шериф спрашивает: «Ты член ИРМ?» Я говорю: «Да». Он требует мою карточку, я даю ее ему, а он ее разрывает. Он разорвал также карточки у других ребят – членов ИРМ, бывших вместе со мной. «Что за польза рвать карточки, мы ведь можем получить дубликаты», – говорит один из них. «Не беда, – отвечает шериф, – мы можем разорвать и дубликаты». А этот парень, рабочий, заявляет ему: «Так‑то так, но вы не можете вырвать ИРМ из нашего сердца».
Прекрасно смирение этих рабочих, их почти безграничное терпение и поразительная доброта. Несмотря ни на что, они веря г в конституцию и заверения правительства. Да, вопреки своей преамбуле, ИРМ еще верит в доброту людей и в возможность торжества справедливости…
1918 год.