Руководители передали это остальным. Все радовались, что кончилось время страха. Сейчас же собрали ружья, чтобы вручить их солдатам, и с легким сердцем послали за женами и детьми. Забастовщики чувствовали такое облегчение и так были благодарны солдатам, что решили устроить им торжественный прием.
По просьбе забастовщиков милиция вступила в колонию в парадной форме. Вся колония в полном составе, в самых лучших праздничных нарядах вышла их встречать за милю на восток по снежной, залитой солнцем равнине. Впереди всех шла, танцуя, тысяча детей, собранных со всех колоний. Все они были одеты в белое и пели песни забастовщиков. За ними следовал сдвоенный оркестр, а затем тысяча двести мужчин и женщин с американскими флагами в руках. Все расступились и стали в две плотные шеренги, весело и сердечно приветствуя солдат. Очень довольные таким приемом, национальные гвардейцы двинулись через этот живой коридор к своему лагерю.
Чэйз учредил свой штаб в Ладлоу. Лагерь милиции был отделен от колонии в Ладлоу у линии железной дороги и расположен между шахтами и колонией. Чэйз объявил, что немедленно приступит к разоружению обеих сторон. Чтобы продемонстрировать свое расположение к забастовщикам, он сперва разоружил охрану шахт. Затем потребовал ружья и у забастовщиков. Те сдали свыше тридцати двух ружей – две трети всего огнестрельного оружия, имевшегося в колонии. Остальное оружие задержали, так как в Тринидаде распространился слух, что ружья, отобранные у забастовщиков, раздают охранникам в Соприсе и Сегундо. На вопрос руководителей стачки капитан милиции в Тринидаде ответил: «Да. Я передал их туда. Видите ли, в нашем распоряжении нет достаточного количества солдат на действительной службе, чтобы обеспечить безопасность на тех шахтах, а нам сказали, что ваши люди там сильно возбуждены». Из Эйгьюлера тоже поступило известие, что отобранные у охраны и у детективов «Болдуин‑Фелтс» ружья вручены им обратно по той же причине. Вскоре после этого ружья из Ладлоу были переданы охранникам в Делага, Гастингсе, Бервинде и Табаско. Но забастовщики не подняли из‑за этого шума.
Отношения между колонистами в Ладлоу и милицией были вполне дружеские. Команды солдат и горняков играли на снегу в бейсбол и вместе охотились за кроликами. Забастовщики устраивали для солдат танцы в Большой палатке, и люди из охраны шахт посещали палатки и принимали участие в жизни колонии. Их всегда приветливо приглашали обедать. Со своей стороны, и забастовщики свободно разгуливали вокруг лагеря милиции. Среди забастовщиков было известное число греков и черногорцев – участников Балканской войны. Иногда офицеры разрешали им пострелять из ружья. Они восхищались их смекалкой.
Но такое положение продолжалось только около двух недель. Главным доводом шахтовладельцев, когда они просили прислать милицию, было то, что многие забастовщики из палаточной колонии охотно вернулись бы к работе, если бы были уверены, что их сумеют защитить. Шахтовладельцы утверждали, что, как только здесь будут расквартированы войска, поток забастовщиков устремится назад, на шахты. Но с прибытием национальной гвардии ничего подобного не произошло. Почти никто не дезертировал. Тогда шахтовладельцам пришлось прибегнуть к другой тактике.
Поведение солдат вдруг резко изменилось. Генерал Чэйз без всякого предупреждения объявил, что забастовщики в Ладлоу укрывают оружие и что они должны сдать его в течение двадцати четырех часов. Солдатам милиции было приказано держаться подальше от палаточной колонии. 12 ноября войска милиции вместе с охранниками неожиданно произвели обыск в домах забастовщиков в Старом Сегундо. Искали спрятанное оружие. Во время обысков солдаты взламывали сундуки и похищали ценности. Из Тринидада сообщили, что три самых отчаянных охранника из агентства «Болдуин‑Фелтс» были зачислены в войска штата. Генерал Чэйз стал совершать рейды на автомобиле «Колорадо фьюэл энд айрон компани». Чтобы предотвратить столкновения между забастовщиками и штрейкбрехерами, отправлявшимися на работу в шахту, первым запретили подходить на близкое расстояние к железнодорожной станции и к общественным дорогам.
На содержание национальной гвардии штат не выделил никаких ассигнований. Угольные магнаты предложили предоставить деньги, но губернатор Эммонс счел это неудобным. Однако он разрешил, чтобы Денверская расчетная палата предоставила через своего президента Митчелла аванс в сумме 250 тысяч долларов. Косвенным путем это позволяло угольным компаниям оплачивать расходы по содержанию милиции, так как Митчелл являлся одновременно президентом Денверского национального банка, который грозил опротестовать векселя Хэйдена, президента Джуниперской угольной компании, в случае если он заключит соглашение с союзом.
Вскоре выяснилось, какого курса собирается придерживаться милиция. Хотя командование официально не объявляло военного положения и не вводило его в явной форме, генерал Чэйз опубликовал в Тринидаде декларацию о создании военного округа Колорадо под его личным командованием. Затем он заявил, что милиция будет арестовывать «военных преступников» и передавать в его распоряжение. Первым «военным преступником» оказался один горняк, который подошел на улицах Тринидада к солдату и спросил, где он может вступить в союз…
Чэйз открыто начал проводить кампанию террора и запугивания. Так же как и во время предшествующих стачек, за этим последовали повальные аресты. Мужчин и женщин группами в тридцать пять – сто человек заключали в тюрьму на неопределенный срок как «военных преступников». Арестовывали забастовщиков, направлявшихся в Ладлоу на почту за своей корреспонденцией. Если членов союза заставали во время переговоров со штрейкбрехерами, их избивали и бросали в тюрьму. Представитель социалистической партии в профсоюзе горнорабочих Адольф Джермер был посажен под арест, как только он сошел с поезда в Уолсенбурге, а его жена подверглась оскорблениям со стороны пьяных офицеров в своем собственном доме. Охранники, ободренные явным расположением милиции, возобновили свои налеты. Ночью 15 ноября они дали несколько залпов по домам забастовщиков в Пиктоне. Один солдат не разрешил жене забастовщика Радлиха пойти за письмами на почту в Ладлоу, а когда она отказалась ему повиноваться, сшиб ее с ног прикладом. Лейтенант Линдерфельт, встретив на станции Ладлоу семнадцатилетнего парнишку, обвинил его в том, что он пугает лошадей милиции и так избил, что тот не мог стоять на ногах.
Но даже эти меры были, по мнению шахтовладельцев, недостаточно суровыми. Корреспондентам газеты удалось подслушать в здании правительства штата, как за распахнувшейся дверью группа шахтовладельцев укоряла губернатора Эммонса. «Вы трус, черт вас побери! – говорили они ему. – Мы не собираемся дольше терпеть все это. Вы должны что‑то предпринять – и поскорее, а не то берегитесь!» А «олицетворение воли народа суверенного штата Колорадо» отвечал: «Не будьте со мной слишком суровы, джентльмены. Я делаю все, что могу». Вслед за этим дверь захлопнулась.
Вскоре после этого разговора генерал Чэйз издал вторую декларацию, в которой всем желающим идти работать на шахты гарантировалась защита. В ней говорилось также, что он намерен создать тайный военный суд для наказания всех нарушителей законов, изданных им как командующим военным округом Колорадо. Думается, что именно в эту ночь неизвестный забастовщик, выведенный из себя невыносимыми оскорблениями детектива Белчера из агентства «Болдуин‑Фелтс», выстрелом убил его на улице Тринидада. Немедленно тридцать пять «военных преступников» были брошены в вонючие камеры окружной тюрьмы. Их держали там долгое время в переполненных холодных камерах, на голодном пайке. Пятеро из них предстали перед военным судом по обвинению в убийстве. Когда они отказались признать вину, их подвергли пыткам. В течение пяти дней и ночей их окатывали ледяной водой, кололи штыками и избивали дубинками так, что они не могли заснуть. К концу этого времени один итальянец, по имени Цанканелли, не выдержал и подписал «признание», составленное военными чиновниками. Но впоследствии он отказался от него, и было доказано, что оно фальшивое.
Профсоюз предпринял последнюю отчаянную попытку созвать конференцию шахтовладельцев и забастовщиков, но шахтовладельцы категорически отказались внять этому призыву. Генерал Чэйз заявил, что терпение милиции истощилось. Забастовщики с изумлением узнали, что в штат прибыл состав с несколькими сотнями штрейкбрехеров, которых в сопровождении милиции отправили на шахты. Они подали Чэйзу в связи с этим запрос. Чэйз заявил, что губернатор Эммонс в разговоре по телефону изменил свой приказ о запрещении доставки штрейкбрехеров из других штатов. Это было для забастовщиков лишь первой новостью.
Вслед за этим с востока стали доставлять тысячи рабочих. Этих рабочих уверяли, что в Колорадо нет никакой забастовки. Им обещали бесплатный проезд и высокую заработную плату. Одни нанимались на угольные копи, а других привлекала возможность получить землю на западе. Некоторые из этих рабочих были членами профсоюзов. Только немногие соглашались быть «скэбами», но им всем сказали, что их не отпустят, пока они не отработают за проезд и содержание. Один итальянец в Примеро попытался бежать с железной дороги, но был убит выстрелом в спину. Другого рабочего в Табаско убили за отказ идти на работу. Тех же, кто действительно хотел сохранить работу, заставляли в течение недель работать бесплатно. Один рабочий, у которого были деньги, заплатил за проезд наличными, но, хотя он и проработал двадцать дней и в книгах компании за ним было записано такое количество угля, за которое он должен был бы получать по 3,5 доллара в день, в конце этого срока ему заявили, что он заработал только 50 центов. Милиция, по указанию управляющих, никому не разрешала уходить с шахты без получения от компании полного расчета. Без пропуска нельзя было ни войти на территорию шахты, ни выйти оттуда. Сотни штрейкбрехеров ускользали по ночам через снежные сугробы и находили убежище и защиту в палаточных колониях забастовщиков. Там им выдавали пособие от союза и предоставляли палатки для жилья.
Беззакония и жестокости солдат росли. Два милиционера, солдат, и офицер вломились в дом одного фермера, когда ни его самого, ни его жены не было дома, взломали сундуки, украли все ценное и приставали с гнусными предложениями к его двум маленьким детям. Хотя на них была подана жалоба, они остались безнаказанными. В палаточной колонии Прайор хорват‑забастовщик, по имени Андрей Колнар, написал письмо одному из своих соотечественников – штрейкбрехеру и предложил ему присоединиться к союзу. Милиция арестовала Колнара, доставила его в лагерь и заставила рыть яму под присмотром вооруженной охраны. Ему сказали, что он роет себе могилу и будет расстрелян на рассвете. Удивленный и испуганный, несчастный попросил дозволения в последний раз взглянуть на свою семью. Ему ответили, что этого сделать нельзя и что, если он не будет рыть себе могилу, его расстреляют немедленно. Колнар лишился чувств и упал в вырытую им яму, а когда выбрался из нее, его осыпали бранью и избили. Подобные поступки стали любимым развлечением милиции. Том Иванич, поляк, ехавший в Тринидад, был в Ладлоу снят с поезда. Ему приказали рыть себе могилу. Против него не было никакого обвинения, и впоследствии солдаты милиции говорили, что это была шутка. Однако во время этой «шутки» ему разрешили написать свое последнее письмо. Вот оно:
«Дорогая моя жена!
Твой супруг шлет самые лучшие пожелания тебе, моему сыну, сестре Мэри и маленькой Кэт и моему брату Джо. Я арестован, но ни в чем не виноват, а сейчас я рою себе могилу. Это мое последнее письмо, дорогая моя жена. Не оставьте наших детей, ты и брат мой Джо. На меня уже рассчитывать нечего, если бог мне не поможет. В этом мире, где люди без вины должны уходить в могилу, да благословит бог землю, где я буду лежать. Мы копаем себе могилу между палатками и улицей. Дорогая жена и брат Джо, я прошу вас позаботиться о моих детях. Наилучшие пожелания тебе, детям, и брату Джо, и мачехе, и сводной сестре, и всем, кто живет с вами. Если я не доберусь сегодня ночью до Тринидада, чтобы повидать руководителей и подумать, нельзя ли что‑нибудь для нас сделать, я думаю, что будет уже слишком поздно. Я не знаю, что еще вам написать, чтобы передать свое «прости» навсегда. Я уверен теперь, что меня ожидает могила. На все воля божья. Я достал пять долларов, ты получишь их в письме, если их кто‑нибудь не украдет. От Доминика Смирчича я получил 23 доллара 30 центов. Так, как записано в книге. Пусть их возьмет Джо. Привет всем знакомым, если они еще живы.
Твой муж Том Иванич.
Со скорбью и разбитым сердцем жду я последней минуты. Когда получите на детей деньги от общества, разделите их поровну».
А вот письмо одного итальянца, которого заставили выполнять ту же работу:
«Дорогая Луиза!
Привет от убитого горем Карло. Это мое последнее письмо. Вот и все, говорить больше нечего. Очень грустно. Прощай, прощай».
23 января женщины и дети забастовщиков устроили в Тринидаде демонстрацию в знак протеста против заключения в тюрьму матушки Джонс, которая находилась до этого в госпитале Сан‑Рафаэль. Они шли всю дорогу довольно весело, смеясь и распевая, пока не свернули на Мэйн‑стрит. Там неожиданно путь им преградил отряд конной милиции. «Расходитесь по домам! – закричали солдаты. – Разойдитесь! Назад! Здесь не пройдете!» Женщины в нерешительности остановились, а затем хлынули вперед, а отряд кавалерии медленно двинулся на них с саблями наголо. Вся ненависть к милиции, которая так долго накапливалась у забастовщиков, вдруг вырвалась у этих женщин наружу. Они начали насмехаться над солдатами, выкрикивать: «Эй вы, штрейкбрехерские пастухи! Болдуин‑Фелтсы!» Солдаты въехали прямо в толпу, оттесняя женщин. Во главе солдат выступал сам генерал Чэйз, выкрикивавший самые грубые ругательства. Генералу попалась на пути молоденькая девушка, лет шестнадцати. Он подъехал к ней вплотную и со всего размаху ударил в грудь. В бешенстве она крикнула ему, чтобы он подумал о том, что делает. Затем подскакал солдат и ударил ее саблей. Из толпы женщин вырвался стон и пронзительный крик. Лошадь генерала Чэйза от неожиданности бросилась в сторону, генерал грохнулся на землю. Женщины разразились хохотом. «Топчите их конями, наезжайте на них!» – закричал генерал. И солдаты повиновались. Они поскакали на женщин. Сам генерал Чэйз раскроил одной женщине голову своей саблей. Подкованные лошади топтали женщин, детей, сбивая их с ног. В ужасе толпа бросилась бежать по улице, солдаты помчались за ними, нанося удары и крича как одержимые. Соскакивая с лошадей, озверевшие солдаты набрасывались на женщин с кулаками, избивая их и таща по улице. В этот день тюрьма наполнилась более чем сотней «военных преступников».
В конце февраля в Тринидад прибыл для ознакомления с ходом стачки подкомитет Комиссии по шахтам и горному делу палаты представителей Конгресса Соединенных Штатов. Среди прочих обнаружившихся фактов самые тяжелые обвинения против милиции содержались в показаниях свидетелей. Правда, капитан Дэнкс, адвокат милиции, заявил, что он представит уйму свидетелей, которые могут опровергнуть эти обвинения, но он до конца слушания дела даже и не вызвал ни одного из них.
В последний день расследования, 9 марта, около палаточной колонии в Форбсе был обнаружен мертвый штрейкбрехер. На следующий день милиция под командованием полковника Дэвиса прибыла в Форбс и до основания разрушила колонию забастовщиков. Они снесли палатки, переломали утварь, а забастовщикам приказали в течение сорока восьми часов покинуть территорию штата. Полковник сказал, что генерал Чэйз приказал ему «уничтожить палаточную колонию», так как забастовщики из Форбса были главными свидетелями в комиссии Конгресса по делу о зверствах милиции. Более пятидесяти забастовщиков и их семьи были выгнаны прямо на улицу, несмотря на лютый зимний холод. Они остались без жилья и пищи. Вскоре после выселения два ребенка умерли от простуды.
Несколько дней спустя милиция выгнала из палаточной колонии в Ладлоу десять человек, выступавших против нее в качестве свидетелей. Их отправили под конвоем в Бервинд. Там их избили и заставили стоять навытяжку у каменной стены перед наведенной на них пушкой. Им не давали шелохнуться и при малейшем движении кололи штыками. В таком положении их продержали четыре часа, каждую минуту угрожая расстрелом, а затем раздобыли бич из сыромятной кожи и погнали ударами бича по каньону, преследуя их на лошади. Преследователи гнались за ними галопом. Один старый горняк, по фамилии Файлер, совсем выбился из сил и не мог больше бежать. Он остановился. Тогда четверо солдат набросились на него и избили так, что ему пришлось ползком добираться до Ладлоу.
Казалось, все было сделано, чтобы довести забастовщиков до белого каления. Четыре раза милиция делала вид, что обыскивает колонию Ладлоу в поисках оружия. Каждый раз они устанавливали два пулемета на железной дороге и направляли их на колонию. Затем, обрушившись на палатки, выгоняли всех мужчин и выстраивали их в открытом поле, на расстоянии мили от лагеря, под дулом третьего пулемета. А в это время солдаты обходили весь лагерь и разворовывали все, что попадало им под руку. Они врывались в хижины забастовщиков, взламывали двери, оскорбляли женщин.
Я не собираюсь утверждать, что забастовщики не оказывали никакого сопротивления террору, но я знаю, что сами они не чинили насилия по отношению к милиции, если не считать насмешек и грубой брани. Несмотря на это, они были спровоцированы на ряд отчаянных поступков, от которых даже руководители не могли надеяться удержать их в течение долгого времени. Дома их разрушали или учиняли в них погром, жены их подвергались насилию, самих их постоянно грабили, избивали и оскорбляли. Они решили, что дольше терпеть не смогут. Генерал Чэйз запретил восстанавливать палаточную колонию в Форбсе. Тогда стачечники стали грозить, что сделают это наперекор всему. На этот раз, говорили они, они будут сопротивляться так, что милиция не сумеет разрушить их дома, не перебив предварительно их всех до единого. Затем забастовщики начали лихорадочно скупать оружие повсюду на пятьдесят миль в окружности. И вдруг 23 марта милиция была отозвана.
250 000 долларов, предоставленные Денверским расчетным банком для содержания солдат, были уже давно израсходованы. Более того, государственный ревизор Кенехан произвел расследование и обнаружил такие ужасающие взяточничества и злоупотребления со стороны чиновников и частных лиц, что отказался санкционировать выплату по векселям. Среди солдат стало расти недовольство, так как они не получали жалованья. Одетые в форму охранники скитались по округе, занимая деньги и подписывая векселя, оплатить которые должно было государство. Дисциплина, таким образом, ослабела повсюду. Офицеры не могли заставить своих людей слушаться приказаний. Но перед тем, как милиция покинула район, были навербованы новые две роты. Рота «В» – в Уолсенбурге и отряд «А» – в Тринидаде. Эти части состояли почти исключительно из охранников с шахт и из детективов «Болдуин‑Фелтс». Издержки по их содержанию оплачивали угольные компании.
Наиболее упорные штрейкбрехеры из других отрядов были собраны в новый отряд, в шутку прозванный «рота Q». Его штаб разместился в Ладлоу. Эти три отряда и остались в районе стачки. Многие из этих людей были профессиональными штрейкбрехерами. Они выходили на работу в шахты в своей милицейской форме и оставляли ружья у входа в шахту…
19 апреля, воскресенье, было первым днем пасхи у православной церкви, и греки из палаточной колонии Ладлоу праздновали ее. Все праздновали вместе с ними, так как греков в колонии любили все забастовщики. Их было около пятидесяти – все молодые и неженатые. Некоторые из них участвовали в Балканской войне. Луис Тикас, окончивший Афинский университет, был самым милым и храбрым и пользовался наибольшей любовью. Поэтому он и стал вождем забастовщиков.
День был чудесный: земля просохла, солнце ярко светило. На рассвете все население Ладлоу уже встало и развлекалось возле своих палаток. Греки начали танцевать, как только взошло солнце. Они отказались идти в большую палатку и вместо этого украсили флагами залитую солнцем площадку утрамбованной земли. Вытащив со дна своих чемоданов национальные костюмы, они все утро танцевали на этой площадке греческие национальные танцы. На бейсбольной площадке шли состязания мужчин и женщин по бейсболу. Две женские команды отважились принять участие в игре, и греки преподнесли женщинам в качестве пасхального подарка спортивные костюмы. Так весь лагерь со смехом и шумом отмечал праздник. Повсюду видны были дети, игравшие в поле, на молодой травке.
Как раз в самый разгар игры в бейсбол через линию железной дороги перешли четыре милиционера с. винтовками. Солдаты частенько приходили сюда и смотрели, как играют забастовщики, но они никогда раньше не захватывали с собой винтовок. Они медленно вышли на площадку, где играли мужчины, и расположились между первой линией старта и чертой «дома», направив ружья прямо на толпу. Забастовщики некоторое время не обращали на них внимания, но вот они заметили, что солдаты стоят как раз на черте, которую надо переходить играющим, и мешают игре. Один из игроков попросил их подвинуться в сторону, чтобы бегуны могли пробежать. Он сказал также, что нет никакой необходимости направлять на толпу винтовки. Милиционеры грубо ответили ему, что это не его дело – черт возьми! – и что если он скажет еще хоть слово, то они немедленно устроят кое‑что. Тогда мужчины спокойно перенесли игру в другое место и продолжали играть. Но милиционеры искали повода для ссоры и поэтому перешли на площадку, где играли женщины. У женщин, однако, оказалось меньше выдержки, чем у мужчин. Они стали смеяться над охранниками, называя их пастухами «скэбов», крича, что ружей они не боятся и что две женщины с хлопушкой могут напугать солдат до смерти. «Ладно, девчонки, – ответил один из милиционеров. – Сегодня веселье у вас, а завтра будет у нас». Вскоре после этого они удалились. Когда игра в бейсбол окончилась, греки устроили для всей колонии завтрак. Старая палатка для собраний показалась им недостаточно хорошей для их большого праздника. Они решили для полного великолепия послать в Тринидад купить ради этого случая новые палатки. Мужчинам было подано пиво, женщинам – кофе. И каждый раз, когда кто‑нибудь из греков пил, он вставал и вместо тоста исполнял греческую песню. Все были очень веселы и наслаждались этим первым весенним днем. Вечером был устроен бал. Вдруг около десяти часов появился один человек и сообщил потихоньку мужчинам, что по колонии тайком разъезжает отряд милиции и подслушивает, что делается в палатках.
Танцы прекратились. Уже в течение нескольких дней до колонистов доходили слухи и даже прямые угрозы, что милиция собирается уничтожить их. В темноте все, у кого было оружие, собрались в большой палатке. Там оказалось сорок семь человек. Они решили ничего не говорить женщинам и детям, во‑первых, потому, что если придется сражаться, милиция, конечно, не станет атаковать палаточную колонию, а позволит забастовщикам уйти в открытое поле и сражаться там. Так было и ранее. Во‑вторых, потому, что таких угроз было уже много, но из них ничего не выходило. На всякий случай забастовщики в эту ночь расставили вокруг лагеря часовых. До самого рассвета все было спокойно. Тогда они вернулись в палатки и улеглись спать. Около 8.45 те же милиционеры, что накануне помешали игре в мяч, явились опять в лагерь. Они заявили, что пришли, чтобы увести человека, которого забастовщики задерживают против воли. Их встретил Тикас. Он заверил их, что в лагере такого человека нет, но они настаивали, говоря, что Тикас – лжец и что, если он немедленно не представит этого человека, они вернутся с отрядом и устроят в колонии обыск.
Вслед за этим майор Хэмрок вызвал Тикаса по телефону и приказал ему явиться в лагерь милиции. Тикас ответил, что готов встретиться с майором на железнодорожной станции, на полпути между лагерями, и Хэмрок согласился. Но когда Тикас явился туда, он увидел, что солдаты милиции надевают ленты с патронами и разбирают винтовки, что повсюду ведется подготовка к военным действиям, а на холме водокачки установлены два пулемета, наведенные на палаточную колонию. Неожиданно в лагере милиции взорвалась сигнальная бомба. Забастовщики тоже заметили пулеметы и услышали разрыв бомбы. Когда Тикас добрался до железнодорожной станции, он увидел, что сорок семь вооруженных людей вышли из палаточной колонии и направились к железнодорожному тупику и руслу ручья. «Боже мой, майор! Что это значит!» – воскликнул Луис. Хэмрок казался сильно взволнованным. «Вы вызвали своих людей, – заявил он с раздражением, – а я – своих». – «Но мои люди ничего не делают, – ответил Луис. – Они просто напуганы теми установленными на холме пулеметами». – «Ладно, тогда заставьте их вернуться в колонию!» – закричал Хэмрок. Луис бросился бежать к палаткам, размахивая белым носовым платком и крича, чтобы забастовщики вернулись назад. Взорвалась вторая бомба. Она упала на полдороге, и забастовщики замедлили шаг. Раздался третий взрыв бомбы, и вдруг, без предупреждения, прямо по палаткам застрочили оба пулемета: та‑та‑та‑та‑та…
Это было беспощадное и заранее обдуманное истребление колонистов. Милиционеры рассказывали мне, что им было приказано разрушить палаточную колонию и уничтожить в ней все живое. Три бомбы послужили сигналом для охраны шахт, детективов агентства «Болдуин‑Фелтс» и штрейкбрехеров на соседних шахтах. По этому сигналу все они толпой сбежались сюда из‑за холмов в полном вооружении. Их было человек четыреста.
Ураганный пулеметный огонь разорвал на куски покрытия палаток, и это вызвало ужасную панику. Часть женщин и детей устремилась на равнину, подальше от палаточной колонии. Их расстреливали на бегу. Другие вместе с безоружными мужчинами искали спасения в русле высохшего ручья, к северу от колонии. Миссис Файлер повела группу женщин и детей под огнем к глубокому колодцу возле железнодорожной насосной станции, куда они спустились по лестнице. Другие забились в защищенные от пуль подвалы, вырытые для них в палатках. Сражавшиеся мужчины, напуганные всем происходившим, бросились к колонии, но град пуль заставил их повернуть назад. Теперь в дело вмешались охранники. Они стреляли разрывными пулями, и эхо разносило их выстрелы по колонии, как будто стреляли из шестизарядных револьверов. Пулеметы не замолкали. Тикас бросился бежать вместе с греками, но вернулся обратно в тщетной надежде спасти хоть кого‑нибудь из тех, кто остался. Он оставался в колонии весь день. Он, миссис Джолли – жена американца‑забастовщика, Бернабо – лидер итальянцев, Доменицкий – руководитель славян, доставляли тем, кто оказался взаперти в подвалах, воду, еду и бинты для перевязки. Со стороны палаточной колонии не было сделано ни одного выстрела. Ни у кого из мужчин в колонии не было винтовок. Когда начали стрелять разрывными пулями, Тикас подумал, что это стреляют откуда‑нибудь из‑за палаток, и побежал как угорелый, чтобы приказать не делать этой глупости и немедленно прекратить стрельбу. И только через час он обнаружил, откуда в действительности исходит эта стрельба.
Миссис Джолли надела белое платье, а Тикас и Доменицкий прикололи ей на грудь и рукава огромные красные кресты. Но милиция использовала их как хорошую мишень. Ее платье было прострелено в 12 местах, каблук от туфли оторвало пулей. Куда бы она ни приближалась, огонь становился так ужасен, что люди вынуждены были просить ее держаться от них подальше. Но она и трое мужчин мужественно продолжали приготовлять бутерброды и доставлять воду женщинам и детям.
В этот день рано утром в Тринидаде был снаряжен бронепоезд, в который посадили 126 милиционеров из отряда «А». Но машинист и его помощник отказались их везти, и только в три часа дня, наконец, удалось найти поездную бригаду, чтобы доставить поезд к месту назначения. В Ладлоу солдаты прибыли около четырех часов и своими двумя пулеметами поддержали ураганный огонь, направленный на палаточную колонию. Одно подразделение медленно вытесняло забастовщиков с их позиций в русле ручья, а другое тщетно пыталось рассеять тех, кто засел у железной дороги. Лейтенант Линдерфельт, командовавший восемью милиционерами, палившими из окон железнодорожной станции, приказал своим людям «стрелять по любой проклятой твари, которая подвернется». Капитан Кэрсон подошел к майору Хэмроку и почтительно напомнил ему, что в их распоряжении до наступления темноты осталось лишь несколько часов на то, чтобы сжечь колонию. «Подожгите их! Выкурите их оттуда!» – закричали офицеры. И солдаты начали убивать всех попадавшихся под руку, обезумев от жажды крови.
Темнело. Милиция окружила палаточную колонию тесным кольцом. Приблизительно в 7.30 вечера один из солдат милиции, держа в руках ведро с керосином и кисть, подбежал к ближайшей палатке, смочил ее обильно керосином и поднес спичку. Пламя взметнулось, освещая все вокруг. Остальные солдаты бросились к другим палаткам, и в минуту весь северо‑западный участок колонии был охвачен пламенем.
Как раз в этот момент прибыл товарный поезд, который должен был остановиться на запасном пути, возле водокачки. Женщины и дети, прятавшиеся в колодце, использовали благоприятный момент и под прикрытием поезда выбрались из колодца и поползли по канаве вдоль железной дороги, стремясь укрыться в русле высохшего ручья. Они громко кричали и плакали. Дюжина солдат милиции вскочила в кабинку машиниста и, угрожая ему расстрелом, приказала двигаться дальше. Он повиновался. И при мерцающем свете горящих палаток милиция принялась вновь и вновь обстреливать беглецов.