Возьми его в свои руки, Пусть он поймёт,
Весь мир зависит от тебя. Жизнь не закончится никогда. Ты должна его любить.
Всадники бури, Всадники бури.
The Doors121, «Riders on the storm».
Отец Глеб уже отслужил раннюю литургию. Окрестил десять человек. Теперь ему надо было бежать на позднюю – исповедовать. Один из батьков их прихода в спальном районе Москвы от этой мерзкой октябрьской погоды заболел напрочь. Другой – задерживался в приписном храме: то ли требы какие, то ли косит, типа, устал.
Голова у отца Глеба раскалывалась ещё с утра. Теперь она превратилась просто в какую-то гранату с выдернутой чекой, которая может вот-вот взорваться.
Густой баритон протодьякона возглашал уже Мирную ектенью122 – значит, начали чуть раньше. Батюшка с ужасом поглядел на толпу исповедников: «Понаехали, блин, с дач своих, и всем причащаться теперь срочно надо», – пронеслось в его мятежной голове. Но, прочтя положенные по чину молитвы и перечислив некоторые из обычных грехов, батюшка обратился к прихожанам с совершенно другими словами.
– Дорогие братья и сестры! Апостол Павел учит нас относиться друг к другу с предупредительностью. И тем более такая предупредительность необходима на богослужении, при совершении таинств. Оглянитесь и посмотрите, сколько сегодня исповедников. Больше ста человек, а я – один, принимающий исповедь. Через час мне надо будет идти в алтарь, помогать причащать из второй чаши. Сколько же я могу уделить каждому времени? Посчитайте сами. Среди вас наверняка есть люди, которые первый раз на исповеди или очень давно, больше года не исповедовались, или имеют действительно тяжкие грехи. Давайте оставим время для них! И я прошу, кто первый раз на исповеди, больше года не был или у кого случилось что-то особенное, обязательно сказать об этом, когда подойдёте сюда на разрешительную молитву. Но всех остальных, коих большинство, прошу
 |
121 Дорз, «Всадники бури». The Doors – американская рок-группа, созданная в 1965 году и оказавшая сильное влияние на культуру и искусство 60-х годов. Мистические, иносказательные тексты песен и образ лидера группы, Джима Моррисона, сделали её одной из самых известных групп своего времени.
122 Ектения – в православном богослужении название последовательности молитвенных прошений, одна из главных составных частей богослужения, входит в состав большей части богослужений в православной церкви. Мирная, Великая Ектения – предваряет большинство
служб православной церкви.
обойтись общей исповедью, ничего не называть конкретно, кроме своих имён! Пожалуйста! Кто первый? Подходите!
Подошла начинающая по виду пенсионерка.
– Батюшка, вы знаете, я конфетку вчера съела, так не знаю, постная ли была? И ещё с соседкой мы…
– Подождите, – перебил её отец Глеб, – вы не слышали, что я говорил?
– Да я быстренько! Мне ж надо! Так вот, захожу я к соседке…
Сопротивляться рассказам о соседке, конфетках, искушениях от просмотра сериалов и тому подобного у батюшки сил не было.
Так прошло минут десять, за которые исповедовались всего три-четыре человека. Боковым зрением отец Глеб видел, что очередь на исповедь за это время увеличилась ещё человек на двадцать.
Вот подошла молодая, знакомая на вид прихожанка. «Ну эта хоть должна понимать!» – подумал батюшка.
– Ваше имя? – спросил он, стараясь побыстрее укрыть голову исповедницы епитрахилью123.
– Нет, отче. Подождите. Я должна покаяться!
– Что-то случилось?
– Понимаете, я вчера была у свекрови, и она ТАК на меня посмотрела, когда я её сковородку взяла! А я ведь не хотела её обидеть, но простить этот её взгляд до сих пор не могу…
– Всё? – почти вскрикнул батюшка.
– Нет, – ничтоже сумняшеся, отвечала исповедница, – я ещё сдобную булочку вчера съела и, когда муж телевизор смотрел…
– Простите, – перешёл на тихий рык батюшка, чувствуя, что граната в его голове уже взрывается, – вы слышали, что я говорил? Вам плевать на людей, которые тут стоят и у кого и впрямь что-то серьёзное?
– Но мне ведь надо… Я же…
Договорить он ей не дал. Как сеть набросил епитрахиль на несчастную и с силой наклонил её голову к аналою. Быстро читая молитву, батюшка, сильно ударяя пальцами, перекрестил голову исповедницы.
– Крест, Евангелие целуйте!
Отпущение грехов явно не принесло радости только что исповедавшейся.
Она, поправляя очки, с обидой посмотрела на батюшку.
Когда-то отец Глеб был противником и обличителем общей исповеди, но теперь он громко обратился к толпе:
– Братия и сестры! Правила меняются. Объяснять я больше не буду! Но если кто-то ещё подойдёт сюда и будет рассказывать о бытовых, обычных грехах, вроде того, кто что съел и куда и зачем посмотрел, будет отлучён на сегодня от причастия и получит епитимью!
|
123 Епитрахиль – принадлежность богослужебного облачения православного священника и епископа, длинная лента, огибающая шею и обоими концами спускающаяся на грудь. Во время чтения разрешительной молитвы на исповеди, священник накрывает ею голову исповедующегося.
На успех отец Глеб не рассчитывал… но, он пришёл! Прихожане пошли живее и, если и говорили что-то не слишком уж особенное, то быстро, кратко и чётко, не задерживая очередь. Времени, хоть и немного, хватило уделить всем тем, кому и впрямь это было необходимо здесь и сейчас.
К началу причастия батюшка зашёл в алтарь. Настоятель храма как раз запивал после причастия.
– А-а, пришёл? Сколько исповедников-то?
– За сто пятьдесят где-то…
– Точнее считать надо, отче! Где-то – это в деревне, а здесь – столица! Ты что там на исповеди ворон считаешь, а не исповедников?... Ладно. Бери чашу, пойдём причащать.
Вышли причащать. Отец Глеб справа у иконы, с этой стороны специально отворяли обычно закрытую дверь храма и запускали на причастие детей.
– На правую руку положили, та-а-ак. Рот… ага… имя? Раб Божий, младенец Даниил, причащается Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа… Алтарник ловко вытер рот младенца. Повезло: орущих и бьющихся
младенцев на этот раз было мало. Один мегапупс саданул-таки чашу снизу ногой, но отец Глеб держал крепко. Тут раздался настоятельский крик:
– Нет, я сказал! Всё! Без разговоров! Не держите очередь.
Отец Константин опять не причастил Ларису, колясочницу с церебральным, иссохшую девушку лет двадцати с небольшим, которую мать привозила почти на каждую службу.
Уже пару месяцев, как её не причащали. Настоятель отлучил её от чаши за то, что она причащалась во время месячных. Кто бы мог подумать, что у этого едва живого создания они вообще могут быть... Собственно, настоятель и решил, что она специально решила похвастаться этим, когда после службы её подвезли к нему за благословением, а она громко и получленораздельно произнесла:
– Ба-а-а-тю-ка-а-а-а, а нчехо, шэ я пхгичашалась, а у мня кровь тче… На холёном лице протоиерея изобразились гнев и брезгливость.
– А чё ты на исповеди это не сказала?
– Забы-и-и-и-а, батг-хю-ка-а-а-а…
– Не забыла ты! Знаю, врёшь всё! Если б не болела – вообще проституткой бы была! Вот тя Бог и наказал, чтоб меньше грешила! А за враньё и глумление над святыней на пол года тебя от причастия отлучаю!
Младшие священники не решались перечить настоятелю, зная, что легко попадут под раздачу. Лишь бывалый и немолодой отец Вячеслав как-то на трапезе, когда отец настоятель подвыпил и раздобрился, в шуточной форме пытался попросить шефа смягчить свой гнев, что не стоит так уж строго с этой дурочкой.
– Шлюха она в душе, отец Вячеслав! И не говори мне ничего, знаю, что вы с Глебом хотите её причастить, но не вздумайте!!! Ты меня понял?! Отец Глеб, ты тоже слышал! С тобой, вообще, будет разговор короткий!
Глеб понимал, что выйдя за штат в провинции, на московском приходе он живёт на птичьих правах, а отец Константин близок к владыке и даже имеет
особое расположение патриарха… С тех пор отец Глеб проходил мимо Ларисы быстро и старался отворачиваться. Когда же она подъезжала за благословением, натужно улыбался и говорил, что очень торопится…
После причащения отец Глеб направился снова к аналою с крестом и Евангелием – доисповедовать тех, кто хотел только покаяться, не причащаясь. Ритм теперь был не столь бешенный: можно и выслушать человека. Но лимит времени всё равно был ограничен, надо было успеть на панихиду – помочь дьякону прочесть записки.
Последней подошла молодая девушка. Прыщавая, некрасивая и не обаятельная, затравленная какая-то.
– Знаете… я с детства на исповеди не была… Я из под Саратова, здесь учусь в институте…
«Могла бы и не говорить, по всему сразу видно, что из соседней общаги провинциалка».
– Я аборт сделала…вот…
То ли как-то она это сказала, то ли ещё что-то подействовало на возбужденную до предела психику отца Глеба, но его вдруг наполнило какой- то особенной тихой болью сострадания к этой несчастной дурнушке и её ещё более несчастному нерождённому ребёнку.
Ответил он не сразу… Собственно, самое главное и происходило в эти мгновения молчания. То понимание и единение в печали и, одновременно в радости, которые, если и можно описать и объяснить словами, то всё сразу опошлится, зазвучит искусственно и пафосно, настолько лишними окажутся слова…
– Вы…хорошо, что пришли… Я понимаю, что в общаге очень много романтических соблазнов, а вы молоды совсем… Сколько лет-то?
– Восемнадцать.
– И родители ничего не знают?
– Не…
– Ну и ладно… Грех большой, вижу, вы это понимаете и от этого страдаете… Но Господь милосерд и принимает искренне кающихся. Да и вообще больше понимал блудников и грешников, чем праведников, по видимости… – дальше батюшка говорил всякие банальности про покаяние, как изменение жизни, про необходимость помощи Божией через таинства Церкви и т.д. и т.п. Ему даже самому было неловко, что говорит не то, и как-то не так… но он понимал, что главное уже произошло…
Много лет спустя отец Глеб снова встретил и узнал эту девушку, уже повзрослевшую. Это было в одном из женских монастырей на престольный праздник. Отец Глеб исповедовал. Он уже давно не служил в том столичном храме. Поседевшего и пополневшего, в очках, она его не узнала. Не глядя на священника, она достала бумажку и начала читать, заправив прядь, выбившуюся из-под плотного платка.
– Согрешила нерадением о спасении, нарушением постных дней, сластоядением, смехом, имею своё мнение, непослушанием… Дальше – весь знакомый компот.
Отец Глеб попытался выйти на откровенный разговор. Он был уверен, что получится, что не могла эта девушка за какой-то десяток лет так засохнуть, что это всё внешняя шелуха, форма.
– А смех – разве грех? – улыбнулся он.
– О чём вы, батюшка? – бывшая студентка с удивлением повернулась к исповедующему священнику. Ледяной взгляд, строгая бледность, сжатая нитка губ, гневное всепонимание… Отец Глеб отвернулся… Как когда-то отворачивался, проходя мимо колясочницы Ларисы…
–…и, дорогие, за нашего Святейшего отца хочу тост предложить! За патриарха Алексия! Ему мы обязаны тем, что у нас есть. Ведь как звучит: СВЯ- ТЕЙ-ШИЙ! Он молится за нас, храм наш любит, сердечко за нас надорвал… Мы должны беречь сердце Святейшего! Не раздражать его! Проявлять послушание и понимание. Скоро престольный праздник, и мы должны как следует приготовиться к приезду его Святейшества! – громыхал подвыпивший отец настоятель.
Воскресная трапеза шла уже около часа, а отец Глеб только освободился после венчания. Он надеялся, что хоть сегодня обойдется без широкого застолья, и он в тишине и спокойствии поест после основной трапезы. Но к настоятелю опять приехали какие-то то ли бандиты, то ли депутаты, и обед устроили по полной.
«Нет худа без добра – зато выставили нормальные бухло и закусь».
Усевшись, отец Глеб налил себе двенадцатилетнего вискарика…
После трапезы отец Глеб перезвонил по требам и перенёс их на другой день. Сил идти не было, тем паче, что вечером ему акафист служить.
Отец Сергий, тот, что служил сегодня в приписном храме, вышел после трапезы благодушным и позвал Глеба к себе в келью продолжить.
– Я лучше полежу, а то мне ещё на вечерню… – попытался отказаться
Глеб.
– Да ладно те, чисто для дегустации… Мне такой коньячок перепал на
освящении ресторана! Эксклюзив! Такого вообще в продаже нет. Потом жалеть будешь!
Сопротивляться сил уже не было, да и аргумент был серьёзным. И вообще, настоятельское застолье хотелось запить чем-то хорошим в нормальной компании, а с Серёгой у Глеба отношения были почти дружескими. Отец Сергий был человеком позитивным и прямым в общении, а именно это зачастую восстанавливает лучше, чем провал в нервный и тупой сон между службами.
Коньяк оказался, и правда, выше всяких похвал. Опьянение от него было мягким и закуски он не требовал по определению, зато располагал к неспешному дружескому разговору у камина.
– Слышал, ты сегодня ударника-стахановца выдал! Хоть и с лёгкой дозой озверина на исповеди. Ты уж извини, что помочь тебе не смог… Покойника всё равно ждать надо было, а туда-сюда мотаться… сам понимаешь…
– Да ладно, проехали, – отвечал разомлевший Глеб, и, помедлив, продолжил, – знаешь… Всё нормально, правильнее сказать – обычно… Но, как
я подумаю, что мы с литургией делаем, а через это и со всей нашей верой… Ведь чего есть ценного в христианстве, среди кучи исторического и прочего дерьма? Так, прежде всего, это благодарение Творцу в Его любви, прости за пафос. А что у нас осталось? Требы, требы, требы… Моя исповедь, моё индивидуальное причащение. Всё моё, всё мне! Нет, это всё нужно, но нельзя же и литургию, наше главное общее, в собрание треб превращать! Предстоятель чёй-та там магическое читает, алтарники просфоры режут, хор свои трели заливает, народ на исповедь рвётся и о съеденных конфетках думает… не все, конечно… А ты стоишь и думаешь, только б успеть, чтоб от настоятеля опять не получить… Сплошной страх и хрень – а не любовь! И эту хрень мы сами и воспитываем, и нормой считаем. Какое у нас может быть христианство, если у нас такая литургия?...
Отец Сергий критически посмотрел на собрата, вздохнул.
– Мммм…не туда ты гнёшь, Глебушка, не туда… Что ты хочешь? Церковь изменить? Твоё это дело? Не, вроде всё правильно, но наше ли дело?!! Ты чё? Святой? Нет. Такой, как все, только думаешь много, а семинарию не кончил…
– Ну, так я ж на сельском приходе свой семинарский срок оттрубил, среди леса без бабок… во всех смыслах…
– Я же тебя не укоряю этим! Просто в семинарии ничему ж не учат, кроме одного: жить в системе!!! А именно с этим у тебя проблемы, хоть ты и нормальный поп. Думаешь чего-то, мечтаешь, а надо не думать, а делать своё дело без лишних фантазий… Тем более у тебя детей сколько, и жена не работает. Ты ведь и за них отвечаешь.
– М-да, – насупился Глеб.
– Во-о-от! Значит, беречь себя надо, а не мученика, извини, из себя делать. Пошёл, например, исповедовать, сразу смотришь: с кем тебе приятно поговорить, кто потенциальный спонсор, кто только и ждёт, чтоб батюшке подчиниться и послушание во всём проявлять. От этих есть прок! А кто мозг тебе выедать будет, тех – гони! Ведь свалишься – тебе никто спасибо не скажет. Ты знаешь, сколько до тебя здесь служило и надорвалось? Где они? Сказать? Сказал бы, да матом в келье не хочу. И где те, что их рвали: «Батюшка помоги! Батюшка благослови!»? Все отвернулись! Чё не так: исповедь их не дослушал, крест слишком быстро дал, сказал не то, ещё что – всё тебе вспомнят, когда полетишь! А если и хорошее о тебе вспомнят, что толку? Скажут: «Воля Божия, раз начальство решило». И всё… А полетишь, если отношение не изменишь. Даже то, что шустришь, тебе не поможет. Шмеманисты и меневцы на хрен не нужны, даже если они правы. Партизана видно по глазам, так что хватит партизанить и выдумывать всякое такое… Будь проще, друг мой, будь проще! Но и понимай, что грешник, что не совсем всё по совести делаешь, тогда за
смирение тебе Господь воздаст! Спаси себя сам, и вокруг тебя всё будет. Знаешь же, как батюшка Серафим124 говорил.
– Ты прав… отчасти… Но себя самого на вранье и подменах тоже не спасёшь… И грешник, и так и надо – это ж не смирение. А шизу заработаешь, как у каждого второго настоятеля... Бред какой-то… Ведь для чего мы в Церковь шли? Требы исполнять и бизнесом заниматься? Бизнес много на чём другом делать можно. Когда главное в загоне, когда везде подделки вместо настоящего… Вот и думаешь: почто это всё надо?
– Ладно, брат, – сказал, вставая, отец Сергий, – бизнесом?! А кто тебя в другой бизнес возьмёт? А? Никто не возьмёт! Так что маши кадилом и не думай много. А я сейчас кофе заварю. Через пятнадцать минут тебе на вечерню идти, а ты вона – распереживалси с хорошего коньячка-то…
Замолчали. Первый удар колокола заглушил громкое бульканье закипающего чайника.
Дьякон Аркадий разжигал кадило.
– А чего сам-то? Алтарника опять нет? – спросил отец Глеб, сделав поклон и приложившись к престолу.
– Если им зарплату не платят, зачем они ходить будут? Так, чисто для себя, когда захочется. Это дьякону деваться некуда. Ни зарплаты человеческой, ни треб, а на службу ходи…
– Ну да, ну да… – произнёс священник, а про себя подумал, – быстро Аркаша сдулся, только второй год из семинарии, а уже никакой эйфории, никакой поп-романтики. Оно понятно: быть вторым дьяконом с графиком пять рабочих дней в неделю, да ещё и на архиерейские и патриаршие службы постоянно гоняют. Ни денег, ни самореализации, ни возможности где-то ещё нормально подработать. Сплошное послушание непонятно чему и зачем. А настоятель поповства не обещает Аркадию, постоянно им недоволен и шпыняет по любому поводу… М-да… В этом мы с Аркашей братья – обоих он нас не любит…
– Ну чего? Сам кадило возьмёшь? А я пойду Предначинательный псалом почитаю, а то эти девки с клироса, сам знаешь, как затянут… – сказал дьякон Аркадий, раздув уголь в кадиле.
– Да, давай там как-нибудь – без исихазма125...
Вечерня прошла быстро. Затем шестопсалмие, а после него… эх, нужно выходить на акафист. Аркадий знал, что Глеб не любит их, и пока на клиросе читали, сказал:
– Чё? Мучаешься? После такого напряжного воскресенья ещё и акапист, как ты его называешь.
– Да понимаешь, некоторые ещё ничего, особенно три древних. Но порой просто радуешься, что народ не врубается толком, что читают. Вон, акапист
|
124 Преподобный Серафим Саровский (1754–1833) – один из наиболее почитаемых русских святых, иеромонах Саровского монастыря, основатель и покровитель Дивеевского женского монастыря.
125 Исихазм – христианское мистическое мировоззрение, древняя традиция духовной практики, составляющая основу православного аскетизма.
князю Владимиру, по другому и не назовёшь… Написано там, что, типа, возрадовашася византийцы ревностью по Богу Владимира, когда он Константинополь осадил или взял! Язычник, блин, твою столицу осаждает, а ты радуешься, что он, вроде как, креститься хочет! Это ж полный бред!
– М-да уж…
– С другой стороны, понимаешь, людям-то живой молитвы хочется да и вообще радость ощутить. Ведь чувствуют же люди, что общение с Богом радость должно приносить, а не одно сокрушение о грехах, и всяческие терзания. Литургии-то нет, как общего служения, общего благодарения, общей радости – вот и заменяют её этим простым Радуйся акафистным…
– Ну ладно, выходить пора. – прервал священника дьякон.
После акафиста отец Глеб грохнулся в кресло справа от Царских врат.
Начали читать канон.
– Отдыхаешь, бать? Ну, отдохни… А я постою, – сказал Аркадий.
– Да ладно, на канонах и по уставу сидеть можно.
– Кстати, о канонах. В смысле не тех, что на службе читают, а о правилах. Ты вроде говорил, что есть даже такой, по которому всех епископов судить можно?
– Да их много! Ведь у нас как каноны используют? Здесь читаем, здесь нет, а здесь я рыбу заворачивал. Что надо из них – то и возьмут. Вот я про что говорил... А если про епископов, тогда вот 59-е Апостольское правило: «Кто епископ, или пресвитер, или дьякон некоему от клира нуждающемуся не подаёт потребного: да будет отлучён. Закосневший же в том, да будет извержен, как – послушай – УБИВШИЙ БРАТА СВОЕГО!» – во как!
Глаза молодого дьякона блеснули.
– Да что ты говоришь! А я и не читал такого. У нас сейчас не то что алтарник, а и дьякон нуждающийся. У меня вон жена уже уйти грозится от этой нищеты. Дьякона сейчас, сам знаешь, и на машине бомбят, и чем только не зарабатывают, а при этом им говорят, что не должен по канонам священник или дьякон работать, должен от алтаря питаться.
– Во-во. То, что работать не имеешь право, тебе завсегда напомнят, а про 59-е правило никто как будто и не слышал…
После службы отец Глеб хотел быстренько, бочком, смотаться из храма, пока никто и ничем не загрузил. Но одна прихожанка все-таки отловила его у выхода.
– Батюшка, вы мне обещали квартирку сегодня освятить вечером.
– Да? Вы знаете, я очень устал сегодня, может перенесём? Вам ведь не срочно… Никто ж не умирает?
– Да как же?... У меня сын… болеет… И вообще мне очень тяжело… –она заплакала, – жить не хочется-я-я… Вы б освятили квартирку, может, я хоть спать смогу…
Глеб посмотрел на неё повнимательнее. На простую истеричку она не была похожа, да и видел он её не первый раз, исповедовалась как-то у него уже, кажется, то есть не захожанка.
– Ладно, подождите, сейчас я соберусь.
Квартирка оказалось недалеко. Маленькая двушка в доме 70-х на первом этаже. За дверью слышна музыка. Прихожанка открывает дверь.
«Дорз! Давно не слышал…» – вздохнул про себя Глеб.
– Это у вас кто музыку слушает?
– Сын, батюшка. Я бы очень хотела, чтобы вы с ним поговорили. Он у меня… наркоман… А музыку сейчас попрошу его выключить. Коля! Батюшка пришёл, квартиру святить будет, ты музыку выключи! Выйди поздороваться!
Из комнаты вышел парень лет за двадцать вполне здорового вида.
Больным или наркоманом с виду его назвать было трудно.
– Здасьте!
Глеб протянул руку.
– Здравствуйте, мы сейчас квартиру освящать будем, вы не хотите помолиться с нами?
– Ну… Я не верующий, вообще-то, но со свечкой постою, если надо…
– Коль, ну что ты говоришь? Ты ж с детства в церковь ходил… – вмешалась мать.
– Ладно, ма… Сказал постою, ты не волнуйся…
Священник следил за Колей во время освящения. Тот стоял и держал свечку совершенно безучастно. Чем-то этот парень понравился Глебу, хоть он никак не мог понять чем.
После освящения поставили чайник, Коля ушёл к себе, закрыл дверь.
– Батюшка. Попейте с ним чай, поговорите, может, он вас послушает?
– Он сам-то не против?
– Нет, что вы? Мы договаривались с ним… Коля! Батюшка с тобой чайку попьёт! Пусти его.
Дверь открылась. Чайник и две чашки, конфеты с баранками были принесены и оставлены.
– Я пойду, – пожилая женщина вышла и закрыла за собой дверь в комнату.
Священник подошёл к столу, на котором были рассыпаны кассеты. Один
Дорз – больше ничего.
– Что, Николай, собрались вслед за Джимом126?
– Да, – ухмыльнулся Коля, но как-то спокойно, без вызова, демонстрации или пафоса.
– Вы думаете это выход?
– Выход? Не знаю, но это честно… Я, знаете, тоже верующим был, мама меня ведь с детства в храм водила… А потом я не зону попал. Там мужики быстро объяснили, как что в жизни происходит, а не в сказках. Этот мир
|
126 Джим Моррисон (1943 –1971) – американский певец, поэт, автор песен, лидер и вокалист группы Doors. Употребление галлюциногенов, в частности LSD, оказало влияние на творчество Моррисона и Doors: мистицизм и шаманизм стали частью сценического акта. По официальной версии Моррисон умер от сердечного приступа, однако, точная причина его смерти не установлена: передозировка героином, самоубийство или инсценировка
самоубийства ФБР.
слишком жестокий, чтобы здесь было место всему этому… святому… Добрый Бог не смог бы это терпеть…
– Но Господь Сам страдал…
– Ну и что? Теперь все от этого страдать должны? Ладно, не начинайте. Понимаете, я мать люблю, и мне её жалко. Она даже не знает всё, что я делаю… Она попросила, чтоб я поговорил с вами, вот я и говорю... А переубедить меня вы не сможете, я слишком много видел…
– Но и другие видели – и от этого к Богу приходили…
– Знаю, а у меня не так… Вообще, не тратьте силы, зря это всё… Я много чего плохого сделал… иконы крал и продавал на дозу…
– И это вы называете честным выходом?
– Нет… Джим иконы не крал… И, вообще, честно сгорел, не обманывая никого… А вы никого не обманываете? У вас всё честно?
– Нет… – потупился Глеб, – знаешь, но Христос тоже не я… и не мы, в смысле люди из церкви… Думаю, вполне можно считать то, что ты мне сказал про иконы… и про себя… как исповедь. Я могу прочесть молитву разрешительную, думаю, тебе станет легче, что-то новое более светлое может открыться…
– Да пойми ты, поп, не верю я! А врать не хочу… Не, ты нормальный и всё такое, но я НЕ ВЕРЮ!
Глеб шёл по улице, представляя, как эта несчастная прихожанка будет хоронить своего единственного сына, ушедшего в открытую Джимом Моррисоном дверь. В голове крутилось: Riders on the storm127...
|
127 Riders on the Storm (рус. Оседлавшие бурю) – песня группы The Doors из альбома 1971 года L.A. Woman.
Отпетые священники
Вот тогда и настал,
Настал совсем другой день Чтобы припомнить всё,
Вспомнить всё, не закрывая глаз, С широко раскрытыми глазами. Я никогда не закрываю глаз,
Ведь никогда не знаешь.
Что ещё предстоит увидеть.
King Crimson128, «Eyes Wide Open».
– Отец Сергий, подвезёшь до метро?
– Садись, отец Глеб! Когда себе машину-то купишь уже?
– Куплю когда-нибудь…
Они выехали с территории храма. Шёл противный косой дождь. Прохожих почти не было, только недалеко от угла храма просил милостыню знакомый бомж. К храму его не пускали.
– Вот, вози тебя, а меня теперь ещё и в часть МЧСную настоятель посылает, – бухтел отец Сергий по дороге, – Раньше ж ты всё время к ним ходил на присягу и на беседы всякие, а я к ментам-срочникам, а теперь на меня и этих повесили…
– Извини, бать, это, наверное, после последней моей проповеди…
– Ты и там отличился?! И чему ж ты МЧСников научил, что в персоны нон грата тебя записали?
– Я им сказал, что они служат в ангельских войсках.
– Что??? – отец Сергий чуть не проскочил поворот.
– Они же – МЧС, ну я и сказал им, что они, как ангелы-хранители, призваны помогать и защищать в беде… Потом не выдержал да и добавил про Карлсона... Что помимо ангелов есть ещё такой летающий герой, и что служить в армии надо как он... типа, намекнул, что призываю косить, придуриваться и ни фига не делать… по возможности… Я же общался там не один раз и с солдатиками, да и с офицерами. У них там тоже муть и дурдом… Ну, а потом смотрю, как-то мало до кого мои намёки доходят…
– И чё дальше?
– Тогда я прямо и сказал: «Коси и забивай, но людей не забывай! Вот вам моё пастырское благословение!» Тогда только наконец дошло... Всем, в общем, понравилось, сверхсрочники некоторые даже разулыбались... Ну, а полковник взял и настоятелю рассказал… не особо вроде и гневаясь… Ну, типа: «Глеб у вас весёлый, с приветом, но надо бы, не переходя границы…» А наш в бешенство пришёл. Ну ты знаешь, как у него это бывает, когда что не по чину.
|
128 Кинг Кримсон, «С широко раскрытыми глазами». King Crimson – британская рок-группа, созданная в 1968 году, музыка которой представляет собой прогрессивный рок. Название King Crimson – синоним Вельзевула, принца демонов.
– Батянь, ну на хрена, скажи ты мне? Не, ну шутки-прибаутки, понимаю, но ведь опять на рожон лезешь!
– Ладно, не читай нотации, без приколов у меня от всего этого вообще крыша съедет. Расскажи лучше, чего там, в приделе129, икона всё мироточит130? Я сегодня не заходил,– перевёл разговор отец Глеб, – думаю, молебен там ещё отслужить. Может завтра?
– Да, я прикладывался. С Николаем акафист вчера там прочли. Ну, и исследовали. Никак оно там ниоткуда взяться не может естественным путём. И ровно из глаз на лике! Но масло без вариантов – мироточит.
– Ну, а чё шеф?
– Да он зашёл один раз, но всё как-то старается не замечать, а то шум поднимется, в патриархии объяснять и вообще… А оно ему надо?
– Ну да, ну да…
Дождь лил ещё сильнее. Они остановились на светофоре. Молодая симпатичная девушка в коротенькой юбке, накрыв голову какой-то газеткой, быстро перебегала переход, стараясь аккуратно перепрыгивать через всё разрастающиеся лужи. Следом шла старушка с палочкой, уже зажёгся зелёный машинам, а она всё никак не успевала перейти своими мелкими шажками. Глядя на неё, отец Глеб вдруг вспомнил, что хотел рассказать другу.
– Помнишь отца Петра? У него ещё Вадим, регент будничного хора, пел там в праздники.
– Ну да, крутой батёк! У него всегда всё в ажуре…
– Было… Теперь он отпетый священник…
– Блин, батянь, у тебя то войска ангельские, то священники отпетые...
Неужто помер?
– Да, без шуток.
– Да что ты говоришь?! – перекрестился отец Сергий. – Он бухал, вроде… и немало…
– Не то слово! Да потом всё время за руль садился, к разговору о машинах. Один раз по встречке пьяный ехал – ждать надоело ему в пробке! И – прямо в ментовскую машину со всей дури! Она на разделительной стояла… Ему офигевшие менты тогда пятнадцать суток дали. Он даже откупиться не смог…
– Жесть!
– Да… Добухался… Теперь дали им нового настоятеля из крутых патриархийных – так он зарплаты урезал, половину поувольнял, хамит всем… Оказалось, у отца Петра бизнес был. Чего-то с машинами мутил, автосервис что ли… Так он с этих денег не только в патриархию башлял, но и церковным своим приплачивал: кому на рождение ребёнка, кому премиальные, кому, если
|
129 Придел – специально выделенная часть здания храма, либо пристройка к нему с южной или северной стороны для размещения дополнительного алтаря с престолом для
богослужений.
130 Мироточение – явление, связанное с появлением маслянистой влаги, мира, испускающего благоухание на иконах и мощах святых, которое считается чудом.
ещё что-то случилось… А теперь – ни фига! Вадим, регент который, рассказал, что они к настоятелю новому после Рождественской службы пошли колядки спеть. Тот послушал и говорит: «Это вы на халяву пожрать хотите, ничего не выйдет!»… Вот так вот… Мертвечина у них там теперь…
– Мертвечина, – повторил, останавливая свою машину у метро отец Сергий, – ладно, Глебушка, хорошо мы с тобой пока не отпетые священники… во всех смыслах.
Ощущение дежавю
Мне больно отпускать тебя на волю,
Но ты никогда не пойдешь вместе со мной. Шутки в стороны. Конец добрым сказкам. Конец ночам, которыми мы не смогли умереть. Это конец.
The Doors, «The end»131.
– Отец Сергий, открой…
– Ты чо, Глебушка, такой убитый? – Сергий впустил друга к себе в келью.
Тот сразу грохнулся на стул.
– Прихожанка одна… Я ей квартиру освящал. У неё сын наркоман… повесился. Подходила сейчас – отпеть просит…
– А чего ты так распереживался? Не впервой ведь. Отправляй в патриархию за разрешением.
– Да нет, не в том дело… У тебя выпить есть что-нибудь?
– Найдём… Вискарика или водку? Что будешь?
– Давай водку. Со мной-то выпьешь?
– Я, вообще-то, за руль. Но время есть ещё, посижу с тобой, раз уж такое дело…
Отец Глеб налил и выпил подряд две стопки, что на него не было похоже. Отец Сергий слегка пригубил от своей. Глеб помолчал, налил себе ещё, но пить пока не стал.
– Понимаешь… Она, мать то есть, этого наркомана, плакала, так смотрела… Да нет, не в том дело… Николаем покойника звали, а у меня уж не первый такой Николай… Тоже фигню какую-то говорю… Не о том…
– Батянь, ты чего-то того, заговариваешься. Понимаю, неприятно, расчувствовался. Николай этот – не первый у тебя самоубийца или наркоман, тоже понятно. Да и вообще, это ж теперь явление распространённое, а убиваться из-за каждого наркомана – никакого здоровья не хватит, да и вообще… У меня сколько друзей в Чечне положили из тех, с кем в военном училище в самоволку бегали, да на губе сидели! А кто уже после войны с собой покончил, а кто и без войны спился-сторчался… Что ж теперь? Нежности, извини, какие-то телячьи… Силы есть – молись, а нет… чего рассусоливать-то? Или я чего не понимаю?
– Эх, и понимаешь, и нет… Если по-простому сказать: бывало у тебя, когда ты с человеком не поговорил, не понял, что ему совсем хреново, а он после этого того… в петлю? – Глеб отпил еще половину.
– Блин, вона о чём ты… Не знаю за собой такого… Не помню – но и не исключаю…
– А я знаю, что точно! Однажды уже было, что человек ко мне пришёл, а я не услышал, не увидел, что ему помощь нужна срочно… Да и теперь тоже
|
131 Дорз, «Конец».
чувствовал, что что-то должен сделать… Может ещё раз прийти, поговорить… Не знаю. Тонкое такое взаимопонимание было… а я... Испугался, наверное…
Глеб махнул до дна.
– Отченька, ты не нажрёшься у меня здесь часом? – забеспокоился Сергий, но Глеб не обратил внимания.
– Да, это страх! Парень не боялся умирать, идти путём Джима Моррисона! Это путь саморазрушения, но без страха, а у меня – во всём страх! Вся моя вера из страха. Ведь как я к вере пришёл, знаешь?
– Нет.
– Я хипповать начал лет в шестнадцать. Однажды сидим мы у дружка одного на квартире и коноплю курим. Я косяк передал, а мне сосед и говорит:
«Встань, закрой дверь, чтоб никто траву не учуял». Я встал и закрыл. Сажусь, а он мне снова: «Встань, закрой дверь, чтоб никто траву не учуял». Я встаю, закрываю, сажусь, а он снова: «Встань, закрой дверь…» И опять по новой, и ещё несколько раз так. Тут меня и прошибло, что я вечно теперь буду эту дверь закрывать, никогда это не кончится… И так меня пропёрло, что я ломанулся оттуда – меня уже в подъезде отловили. Я ничего не соображал – только боялся этой двери! Только б не такая вечность! М-да… Этот страх меня и в церковь первый раз привёл… Страх… Понятно, на исповеди мне объяснили, что это такой ад и есть: бесконечность без Бога… Дверь, кстати, я раньше с этим не связывал. Но это ж и есть дорз по-английски… Та ли это дверь?... Если боишься, то, наверное, она самая и есть: дверь страха… ворота в ад. Но Джим не боялся, и Николай этот… Точнее, не страхом руководствовались, понимаешь? А у меня везде, во всём страх! Мук адовых испугался и решил жить по-правильному, блахачестиво, понимашь!
Заметно подвыпивший отец Глеб говорил всё громче, но Сергий не хотел его прерывать. «Пусть выговорится человек», – решил он.
– А что толку? Благочестие из страха – это ханжество и ничего более! Бог здесь не при чём. Я к Нему-то не пришёл. Только они: Джим, Николай и все такие, как они. Они честны перед этой пустотой без Бога. А я картинки благопристойные себе нарисовал, обманываю и себя, и людей! А мне – страшно!!! Понимаешь?! И, главное, страх свой я этот берегу!!! Я ж этой пустоты у них в глазах испугался! Лезть в неё испугался! Честности их! За мирок свой уютненький, блин, испугался! Его не трожь! Ненавижу себя! Ненавижу всю эту лживость!...
Глеб налил ещё, расплёскивая водку мимо стакана. Маханул.
– Все эти разговоры, тёрки, дела, на славянском служить или на русском