Вечером я несколько часов нахожусь у фюрера. У меня создается впечатление, что фюрер полон исключительной уверенности и твердости, и его здоровье, мне кажется, находится в наилучшем состоянии. Я передаю имеющийся у меня лишний экземпляр книги Карлейля «Фридрих Великий», которая доставляет ему большую радость. Он подчеркивает, что мы должны сегодня подражать подобным великим примерам и что Фридрих Великий среди них — самая необыкновенная личность. Нам необходимо иметь честолюбивое стремление и ныне подать такой пример, на который последующие поколения в периоды аналогичных кризисов и трудностей могли бы ссылаться так же, как мы сегодня ссылаемся на героев прошлого.
Затем я подробно докладываю фюреру о своей поездке в Лаубан. Фюрер тоже придерживается мнения, что Шёрнер является одним из самых выдающихся наших военачальников. Он изъявляет намерение произвести Шёрнера в фельдмаршалы, считая его сейчас наиболее подходящей кандидатурой на этот чин. По его мнению, заслуга Шёрнера в том, что ему удалось в значительной мере стабилизировать немецкую оборону на фронте своих войск. Именно благодаря ему моральный дух войск там столь высок.
Я докладываю фюреру о радикальных методах, применяемых Шёрнером для достижения этой цели. Дезертиры не находят пощады. Их вешают на ближайшем дереве, а на шею им прикрепляют щит с надписью: «Я дезертир. Я отказался защищать германских женщин и детей и за это повешен». Такие методы, естественно, действуют. Во всяком случае, солдат в районе боев, где действуют войска Шёрнера, знает, что когда он находится впереди, то может умереть, а когда находится сзади — то должен. Это очень хорошая наука, которую каждый наверняка принимает к сведению.
Отражение советских атак у Шварцвассера и удержание наших позиций у Ратибора до сих пор еще обеспечивают безопасность района Моравска-Остравы, исключительно важного для нашего военного потенциала. Фюрер еще раз подчеркивает, что, по его мнению, у Советов нет намерения идти на Берлин. Он уже давно постоянно твердит это своим генералам, однако они не хотят его слушать. Если бы они его послушали, трагедии в Померании удалось бы избежать. Силы были сосредоточены перед Берлином, а их следовало перебросить в Померанию и отразить там ожидавшийся советский удар.
Значительную долю вины фюрер возлагает непосредственно на Гиммлера. Он говорит, что не раз требовал от Гиммлера перебросить наши войска в Померанию. Гиммлер позволил ввести себя в заблуждение неоднократными донесениями отдела иностранных армий, он поверил в то, что удар будет наноситься на Берлин, и в соответствии с этим и действовал. Я спрашиваю фюрера, почему он по таким важным вопросам ведения войны просто не отдает приказы. Фюрер отвечает, что в этом мало пользы, ибо, даже когда он отдает четкие приказы, их выполнение постоянно приостанавливают путем скрытого саботажа. В этой связи он сильно упрекает Гиммлера. Он ясно приказал создать в Померании сильный противотанковый заслон, но необходимые для этого противотанковые орудия не прибыли или прибыли слишком поздно и уже не смогли помочь. Итак, Гиммлер, очевидно, уже при первых своих шагах в качестве военачальника стал жертвой генштаба. Фюрер упрекает его в прямом неподчинении и намерен при следующей встрече очень серьезно высказать ему свое мнение и разъяснить, что если подобное повторится, то между ними произойдет непоправимый разрыв. Гиммлеру надо извлечь из этого урок, и я сам хочу поговорить с ним в этом смысле.
Я вообще считал неправильным поручать Гиммлеру командование группой армий. В данной ситуации это не его задача — прежде всего потому, что из-за этого может возникнуть угроза разрыва между ним и фюрером. Гиммлер не оправдал пока доверия как военачальник. Фюрер весьма недоволен им. Он убежден, что Померанию можно было бы удержать, если бы четко выполнили его приказ. Теперь сотни тысяч померанцев пали жертвами бешенства большевистской солдатни. Фюрер считает, что и здесь вину должен взять на себя Гиммлер. Фюрер намерен бороться с растущим неповиновением генералов путем создания летучих трибуналов под руководством генерала Хюбнера, задачей которых будет немедленно расследовать любое проявление неповиновения в среде командования вермахта, судить и расстреливать виновных по закону военного времени. Нельзя, чтобы в этой критической фазе войны каждый мог позволить себе делать, что захочет.
Но я думаю, что фюрер все же не берется за корень проблемы. Следовало бы обязательно провести чистку верхушки вермахта, ибо если в этой верхушке нет порядка, то нечего удивляться, что и подчиненные органы идут своими путями. Фюрер возражает мне на это, что у него нет человека, который, например, мог бы сейчас возглавить наши сухопутные войска. Он прав, говоря, что если бы он назначил на этот пост Гиммлера, то катастрофа была бы еще большей, чем нынешняя. Он намерен приказать теперь произвести в офицеры наиболее отличившихся на фронте солдат, невзирая на то, умеют ли они обходиться вилкой и ножом. Кавалеров рыцарского креста из числа рядового состава надо отозвать из боевых частей и обучить на офицеров.
Фюрер очень многого ожидает от нашей молодежи. Он ссылается на свой опыт в первой мировой войне, когда не было возможности произвести в офицеры солдата, пользовавшегося хорошей репутацией, если у него не было соответствующего положения в обществе. "Но чего стоит это положение в обществе в нынешнее критическое время! Нам надо сделать все, чтобы получить для фронта командиров, невзирая на то, вручило ли им общество диплом для руководства. Все эти меры очень хороши и определенно имеют большое значение. Но они довольно-таки — если не совсем — запоздали.
Я подробно докладываю фюреру о впечатлениях от своей поездки в Лаубан, детально описывая ужасы, с которыми сам столкнулся там. Фюрер считает, что отныне нам надо широко пропагандировать идею мести Советам. Мы должны теперь бросить свои наступательные силы на восток. На востоке решается все. Советы должны расплачиваться кровью за кровь; тогда, возможно, удастся образумить Кремль. Наши войска теперь обязаны выстоять и преодолеть страх перед большевизмом. Если мы действительно перейдем к массированному наступлению, то добьемся успеха, о чем свидетельствует развитие событий в Венгрии, которое фюрер считает весьма многообещающим. Остается надеяться, что таким оно будет и в дальнейшем.
Во всяком случае, фюрер считает, что начатая мною пропаганда по поводу зверств абсолютно правильна и должна проводиться дальше.
Что касается запада, то фюрер согласен с моим мнением о полном провале здесь. Очевидно, Рундштедт не справился с задачей командовать боями на западе. Он слишком стар и представляет школу, неспособную к ведению современной войны. Поэтому фюрер сместил его и назначил Кессельринга. Еще вечером он примет Рундштедта, чтобы сообщить ему об этом. Рундштедт, конечно, вполне порядочный офицер, оказавший нам большие услуги прежде всего при ликвидации заговора 20 июля. Поэтому фюрер хочет — я настойчиво предлагаю ему это — сместить Рундштедта в самой благородной форме.
Моделем фюрер, в общем, доволен. Но тот не смог полностью развернуться при Рундштедте. Если бы Моделю отдали весь запад, то его группа армий не находилась бы в таком состоянии.
Что касается морального духа на западе, то нам надо попытаться снова поднять его, частично насильственными средствами. Население, в том числе в районах, оккупированных противником, скоро опять придет в форму. Вполне объяснимо, что оно несколько утратило выдержку в результате многомесячных разрушительных воздушных налетов. Но, как показывает опыт, это состояние быстро меняется, как только прекращаются воздушные налеты и начинает одолевать голод. То, что кое-где в городах при вступлении англо-американцев вывешивались белые флаги, нельзя воспринимать слишком трагически. Во всяком случае, фюрер твердо убежден, что в ближайшие недели нам будет легче склонить население на свою сторону. Я подробно рассказываю ему о событиях в моем родном городе Рейдте, а также о своем намерении убрать посаженного американцами обер-бургомистра Фогельзанга с помощью создаваемой мною берлинской террористической группы. Фюрер вполне согласен с этим. Вообще мы перейдем теперь к активизации партизанской деятельности в оккупированных противником районах. Я могу положить этому хорошее начало в Рейдте. Прежде всего на службу к англо-американцам перешли священники. Здесь будет широкое поле деятельности для наших террористических групп. Впрочем, фюрер намерен, если мы опять вернем захваченные районы, предать этих священников военно-полевому суду, о котором они никогда не забудут.
Сильно заботит фюрера плацдарм у Ремагена. Впрочем, фюрер считает, что этот плацдарм имеет для нас и определенную выгоду. Если бы он не оказался слабым местом и американцы не смогли перебраться здесь через Рейн, то они, вероятно, сразу же принялись бы за Мозель, где наша линия обороны еще не была построена, и в результате возникла бы угроза форсирования ими Мозеля на широком фронте, что теперь фюрер исключает. Тем не менее то, что мост не был взорван, очевидно, при известных условиях можно объяснить саботажем или по крайней мере большой небрежностью. Фюрер назначил расследование и накажет виновных смертной казнью. Сам плацдарм фюрер считает явным свищом американцев. Он окружил теперь плацдарм тяжелыми орудиями, которые должны нанести тяжелейшие людские потери американским силам, сосредоточенным на плацдарме. Так что при всех обстоятельствах плацдарм не принесет американцам чистой радости.
Фюрер считает, что в общем и целом мы должны суметь удержать линию Мозель — Рейн. Это было бы еще терпимо даже с учетом того, что пришлось бы временно пожертвовать важнейшим германским районом. Фюрер очень озабочен тем, что в Трире была сдана без боя широкая полоса долговременных укреплений западного оборонительного вала. Он рассказывает мне, что пришел прямо в бешенство, когда ему сообщили об этом. Но что можно поделать? Есть определенный тип офицеров, которые просто не сознают, чего требует от них война, и прежде всего в моральном отношении. И в этом районе мы потеряли много немцев, попавших под господство врага. Нашей задачей по-прежнему будет политическая обработка их по радио, и нам, вероятно, удастся добиться быстрых результатов.
Во всяком случае, в отношении запада фюрер считает, что до некоторой степени мы уже можем быть довольны развитием событий, хотя и понесли чрезвычайно тяжелые потери. И речь идет о том, чтобы выстоять при любых обстоятельствах и удержать противника на стабильных оборонительных рубежах.
Приняты все меры для разрушения железнодорожного моста у Ремагена и наведенных рядом двух понтонных мостов. Для этого будут широко использованы как авиация, так и мелкие боевые средства ВМС. Кстати, противник находится в этом районе на правом берегу Рейна на исключительно неблагоприятном клочке земли, с которого ему очень трудно развертывать широкие операции.
О воздушной войне, собственно говоря, нового добавить нечего. Я докладываю фюреру, что последние налеты «москито» на Берлин были очень разрушительными. Очень сильно «москито», наверняка, будут досаждать нам весной и летом, так как их трудно или почти совсем невозможно сбивать. О воздушном терроре противника лучше всего молчать. Фюрер снова несколько раз резко говорил с Герингом, но безуспешно. Как личность Геринг совершенно опустился и впал в летаргию. Фюрер говорит об этом весьма недвусмысленно. Но невозможно побудить его произвести какие-либо кадровые перемещения в нашей военной авиации или хотя бы навязать Герингу трудолюбивого статс-секретаря, что я неустанно предлагаю сделать. Фюрер не ждет от этого слишком многого; кроме того, он утверждает, что у него нет человека, который мог бы подойти для такого поста. Я возражаю, что такой статс-секретарь по крайней мере мог бы навести порядок в неразберихе военной авиации; но фюрер считает, что если такой человек вообще захочет попытаться сделать это, то Геринг его быстро усмирит, ибо не потерпит возле себя видной личности; да, впрочем, у Геринга нет оснований опасаться такого человека, поскольку фюрер никогда не откажется от своего рейхсмаршала. Какая трагедия с нашей военной авиацией! Она пришла в полный упадок, и не видно возможности снова поднять ее. Она попросту утратила почву под ногами.
Продолжая разговор с фюрером, я очень энергично критикую лично Геринга и военную авиацию в целом. Я задаю фюреру недвусмысленный вопрос: неужели немецкий народ в конечном счете должен погибнуть из-за развала военной авиации, ибо все наши поражения, в общем-то, объясняются именно ее развалом? Фюрер все это признает, но, как я уже подчеркнул, не позволяет склонить себя на кадровые перемещения в военной авиации. Я прошу его хотя бы устранить разрастающуюся там коррупцию. Он считает, что этого нельзя сделать одним махом, а надо действовать постепенно, надо пытаться все больше подрывать мощные позиции Геринга и добиваться превращения его лишь в декоративную фигуру. Так, он дал поручение обергруппенфюреру СС Каммлеру наладить гарантированную доставку наших истребителей на аэродромы назначения. Сама военная авиация уже не способна на это. Какой позор для нее и ее боевой чести! Но что можно еще поделать, кроме как попытаться избавиться от зла, действуя с различных сторон? Однако я не скрываю от фюрера того факта, что развал военной авиации постепенно ведет к самым серьезным последствиям и для него самого. Народ упрекает его в том, что он не принимает никакого решения по проблеме воздушной войны, ибо каждый ведь знает, что в создании этой проблемы виноват Геринг. Народ с его нынешними бедами, конечно, невозможно убедить, приводя тот довод, что фюрер должен сохранить германскую верность по отношению к Герингу, о чем он постоянно говорит. Такой довод неубедителен, ибо, в конце концов, не можем же мы гибнуть из-за этого принципа.
Я сообщаю фюреру некоторые подробности о военной авиации, которые стали известны только в результате проверки подготовки к тотальной войне. Большинство их фюрер знает, они его совсем не волнуют, а только завершают картину, которую он уже составил себе о Геринге и военной авиации. Несмотря на это, я считаю, что должен настойчиво действовать и дальше в этом направлении по принципу: капля камень точит.
Что касается военно-политического положения, то у меня сложилось впечатление, что фюрер начинает постепенно вырабатывать по этому вопросу новую концепцию. Он уже обсудил ее с Риббентропом и достиг с ним полного взаимопонимания. Я настойчиво советую фюреру издать сейчас приказ относительно прекращения политической болтовни среди высокопоставленных государственных и партийных деятелей о военном положении. Это только снижает решимость и боевой дух. Лишь немногим должно быть дозволено открыто обсуждать друг с другом закулисные политические мотивы войны. Фюрер думает так же. Он рассказывает мне, например, что недавно Геринг пришел к нему с требованием создать новую политическую атмосферу в отношениях с лагерем противника. Фюрер на это ответил, что пусть Геринг лучше занимается созданием новой атмосферы в воздухе, что, конечно, абсолютно правильно.
В отношении лагеря наших противников фюрер по-прежнему убежден, что их коалиция развалится. Но он уже не думает, что инициатором будет Англия: если она и станет более трезво смотреть на вещи, это не будет иметь существенного значения. Дело теперь не в том, чего хочет Англия, а лишь в том, что она может, а сделать она уже совершенно ничего не может. Оппозиция курсу Черчилля пока незначительна, а значит, она не может и не смеет выражать своего мнения. Сам Черчилль — безумец, вбивший себе однажды в голову цель уничтожить Германию, даже если при этом погибнет Англия. Так что нам не остается ничего другого, как изыскивать новые возможности. Может быть, это, в общем, и хорошо, ибо если бы нам когда-нибудь удалось договориться с Востоком, то у нас появилась бы возможность нанести окончательный смертельный удар по Англии и война только тогда, собственно, и приобрела бы свой подлинный смысл.
Что касается Соединенных Штатов, то они хотят избавиться от Европы как конкурента и поэтому вообще не заинтересованы в дальнейшем сохранении того, что мы называем Западной Европой. Кроме того, они хотели бы втянуть Советы в войну на Тихом океане и были бы готовы принести ради этого любые жертвы в Европе. Кстати, повернуть курс военной политики в Англии и Соединенных Штатах очень трудно — если вообще не невозможно — еще и потому, что Рузвельт и особенно Черчилль вынуждены слишком считаться с общественным мнением своих стран. Кремль же избавлен от этой заботы, и Сталин в состоянии в течение одной ночи изменить свою военную политику на 180 градусов.
Итак, наша цель должна была бы заключаться в том, чтобы погнать Советы на востоке назад, нанося им самые тяжелые потери в живой силе и технике. Тогда Кремль, возможно, проявил бы больше уступчивости по отношению к нам. Сепаратный мир с ним, конечно, радикально изменил бы военное положение. Естественно, это не было бы достижением наших целей 1941 года, но фюрер все же надеется добиться раздела Польши, присоединить к сфере германского влияния Венгрию и Хорватию и получить свободу рук для проведения операций на западе. Такая цель, конечно, стоит усилий. Закончить войну на востоке и освободить руки для развертывания операций на западе — какая прекрасная идея! Поэтому фюрер также считает, что следует проповедовать месть по отношению к Востоку и ненависть по отношению к Западу. В конце концов, именно Запад вызвал эту войну и довел ее до таких ужасных масштабов. Ему мы обязаны нашими разрушенными городами и памятниками культуры, лежащими в развалинах. И если бы удалось отбросить англо-американцев, имея прикрытие с востока, то, без сомнения, была бы достигнута цель, состоящая в том, чтобы на все времена вытеснить Англию из Европы как нарушителя спокойствия.
Программа, изложенная мне здесь фюрером, грандиозна и убедительна. Ей недостает пока возможности для реализации. Эту возможность должны создать сначала наши солдаты на востоке. В качестве предпосылки ее осуществления необходимо несколько внушительных побед; и, судя по нынешнему положению, они, вероятно, достижимы. Для этого надо сделать все. Для этого мы должны трудиться, для этого мы должны бороться, и для этого мы должны во что бы то ни стало поднять на прежний уровень моральный дух нашего народа.
Я подробно сообщаю фюреру о своей поездке в Лаубан, в частности о ночной езде за линией большевистского фронта. Фюрер весьма удручен тем, что я так долго пребывал за линией фронта: ужасно, если бы я попал в руки противника. Кстати, фюрер разделяет мое мнение, что на большевистский террор нам надо ответить теперь организованным контртеррором. Нам надо непременно преодолеть страх перед большевиками, и мы это сделаем.
Разговор с фюрером в это воскресенье носит самый откровенный характер. Фюрер совершенно искренен со мной. Правда, я и на этот раз не добился успеха в самых важных военных вопросах. Но думаю, как я уже подчеркивал, что капля и здесь подточит камень. Я очень счастлив, что фюрер физически и духовно находится в исключительной форме, что он сохраняет ясность ума и непреклонность.
В приемной фюрера ожидают наши генералы. Вид этого сборища усталых людей действует прямо удручающе. Позорно, что фюрер имеет так мало авторитетных военных сотрудников. Среди них он сам — единственная выдающаяся личность. Но почему около него не образовался круг людей типа Гнейзенау и Шарнхорста? Я посчитал бы задачу найти для фюрера таких людей и отдать их в распоряжение фюрера своей самой приятной обязанностью. Просто прискорбно слышать, как в разговоре с подобными генералами Йодль хвастается по ничтожному поводу вроде права посещения бомбоубежища, словно речь идет о событии мирового значения. Настолько ничтожно большинство военных советников фюрера!
Дома я нахожу массу работы. Снова налет «москито». Я отношусь теперь к этим налетам не так легко, как прежде, поскольку они причиняют нам большой ущерб.
Вечером показывают новую кинохронику. В нее включены поистине захватывающие короткие репортажи из Лаубана и Гёрлица. Показывается и посещение фронта фюрером. Короче говоря, эта хроника — такой документ, с которым мы можем снова развернуть пропаганду. К сожалению, кинохроника может появляться теперь только нерегулярно, поскольку у нас нет необходимого сырья и нет возможности рассылать ленты для проката. Тем более нам надо стремиться превращать нерегулярно появляющуюся кинохронику в максимально действенную.
Воскресенье было насыщено событиями. Вообще я считаю хорошей традицией по воскресным вечерам регулярно ходить к фюреру, чтобы подробно с ним беседовать, а в остальные вечера не делать ему визитов. Один разговор с фюрером в неделю, подробный и насыщенный, действует, помоему, дольше, чем ежевечерние разговоры, от которых получаешь немного.
13 марта 1945 года, вторник [с 1-32]
Вчера
Военное положение
В Венгрии в результате наших атак достигнут лишь частичный и незначительный прогресс. Советы укрепили свои позиции за счет подхода болгарских и румынских частей.
В Словакии на основных направлениях — в районах Шемница и Альтзоля — все атаки противника были отбиты в глубине главной полосы обороны. В районе Шварцвассера, где противник целый день упорно предпринимал атаки, вчера также удалось полностью отбить их. То же и на плацдарме севернее Ратибора, где были отражены очень сильные контратаки Советов. Гарнизон крепости Бреслау отразил слабые атаки с севера и снова захватил несколько жилых кварталов в южной части города. Окруженные у Штригау советские силы расчленены на четыре группы, из которых две уже уничтожены, а остальные две уничтожаются сейчас. На фронте по реке Нейсе особых боевых действий не происходило. Между Франкфуртом [-на-Одере] и Кюстрином, а также у Лебуса и Гёрица были успешно отражены атаки, которые в течение всего дня проводились силами в общей сложности пяти мотопехотных дивизий противника. В Кюстрине в результате контратаки были возвращены утраченные нами накануне позиции. В районе Штеттина удалось успешно отразить советские атаки на наш плацдарм южнее города. Пробивающаяся из района Грайфенберга немецкая группировка соединилась с нашими войсками в Дивенове. В Западной Пруссии наши войска вели бои на следующем рубеже плацдармов вокруг Готенхафена и Данцига. Они отбили здесь все атаки противника. В Восточной Пруссии у Цинтена отбита атака противника силой до полка. В остальном на всем фронте Советы ведут оживленную разведывательную деятельность, так что надо считаться с возможностью возобновления в ближайшие дни активных боевых действий.
На курляндском фронте вчера опять удалось добиться полного успеха в отражении атак противника в районе Фрауэнбурга.
На Западном фронте отмечена активность артиллерии противника в районе Неймеген — Эммерих. Кроме того, со вчерашнего дня противник интенсивно ведет здесь разведку, так что, возможно, и на этом участке предстоят новые его атаки. На всем протяжении рейнского фронта до Ремагена, кроме разрозненной артиллерийской перестрелки, особых событий не произошло. Наши войска нанесли несколько сильных контрударов по вражескому плацдарму у Ремагена. Противник был отброшен из Хоннефа и с высот, расположенных северо-восточнее города. Продвижение его на восток сдерживается контратаками наших войск. Он снова вытеснен также из Хённингена. Южнее Линца предпринимаются контратаки в направлении шоссе, ведущего вдоль Рейна. Между Аром и Мозелем вновь отвоеваны наши плацдармы у мостов через Рейн в Нойвиде и Энгерсе, а у Нидербрайзига и Нидерброля мы удержали свои плацдармы. Удержаны также некоторые плацдармы на Мозеле у Гондорфа и Мозелькерна. Между предгорьями Эйфеля и мозельским фронтом противник продвигается дальше к Мозелю. Его передовые отряды находятся западнее большой излучины Мозеля у Трабен-Трарбаха.
На остальных участках Западного фронта ведутся бои местного значения и разведывательные операции.
В Италии особых боевых действий не было.
На Восточном фронте обе стороны предпринимали вчера интенсивные атаки с воздуха на главных направлениях боевых действий. Наши самолеты особенно активно действовали в Венгрии и на центральном участке Восточного фронта. Истребители сбили в общей сложности 65 самолетов. Мост у Гёрица разрушен штурмовиками.
На Западном фронте воздушная активность была незначительной.
На территории рейха крупные соединения американских четырехмоторных бомбардировщиков под прикрытием истребителей бомбили портовые сооружения в Гамбурге, Киле и Бремене. Во второй половине дня 500 английских самолетов под прикрытием истребителей бомбили Эссен и другие населенные пункты в Рурской области. Крупные соединения двухмоторных бомбардировщиков действовали в междуречье Рейн — Майн, в Мюнстерланде и в промышленном районе. Ночью скоростные бомбардировщики совершили беспокоящие налеты на Берлин и Магдебург.
Настроение германского народа как в тылу, так и на фронте все больше падает. Органы пропаганды рейха постоянно жалуются на это в своих донесениях. Народ чувствует нашу полную бесперспективность в войне. Критикуя в целом военное руководство, он уже не щадит и фюрера. Его упрекают прежде всего в том, что он не принимает решений по главным военным вопросам, и в первую очередь кадровым. В частности, ссылаются на случай с Герингом. Фюрер должен был бы уже давно произвести кадровые перестановки в военной авиации. Поскольку этого не происходит, народ считает, что он или не осведомлен о действительном положении дел, или осведомлен, но не принимает решений, что еще хуже. Однако в донесениях постоянно отмечается, что нынешнее настроение нельзя смешивать с явным пораженчеством. Народ по-прежнему выполняет свои обязанности, и солдат на фронте тоже держится, пока у него для этого остается хоть какая-то возможность. Но таких возможностей становится все меньше — главным образом из-за превосходства противника в воздухе. Воздушный террор, непрерывно обрушивающийся на германскую территорию, полностью лишает народ мужества. Чувствуешь себя таким бессильным, что не знаешь, как помочь ему выбраться из этого. Распространению такого пессимистического настроения среди германского народа способствует прежде всего полный паралич транспортного сообщения в Западной Германии.
Что касается Восточного фронта, то хотя и признается его известная стабильность, тем не менее в ближайшее время ожидается советский удар по Берлину и Дрездену. Полагают, что -именно здесь будет предрешен исход войны. Однако надеются, что у нас еще достаточно резервов для отражения этого удара.
Последнее обращение фюрера от 24 февраля оказало исключительно хорошее воздействие — прежде всего потому, что фюрер твердо и уверенно охарактеризовал общее военное положение и вселил в немецкий народ некоторую надежду, подчеркнув, что еще в этом году следует ожидать решительного поворота в войне.
В войне на востоке будут теперь руководствоваться только одним чувством — чувством мести. Сейчас уже все соотечественники верят в то, что большевики совершают зверства. Нет больше человека, который игнорировал бы наши предостережения. Но люди знают также, что в результате продвижения Советов наше продовольственное снабжение оказалось в весьма критическом положении, и сомневаются в том, что нам хоть в какой-то мере удастся преодолеть трудности.
В целом, однако, можно сказать, что, несмотря на столь критическое положение, народ все еще проявляет относительный оптимизм, хотя, конечно, местами возникает глубокая депрессия. Но ее в известной степени можно сравнить с пятнами на лице больного, которые появляются и исчезают.
Теперь и противник подтверждает, что боевой дух немецких войск на западе в значительной мере еще не сломлен, что почти все пленные твердо убеждены в победе Германии. Гитлер воплощает для них, так сказать, тип национального героя из мифологии, и корреспонденты выражают опасение, что если бы даже Германию и удалось победить, то Гитлер и после этого продолжал бы оставаться кумиром немцев, причем в еще большей степени, чем сейчас.
Противник пока не знает о смене командующего Западным фронтом и продолжает нести вздор о том, что у Рундштедта еще есть кое-какие козыри, которые он намерен теперь использовать.
В оккупированных городах и селениях противник вводит довольно суровые законы. Это совсем неплохо, ибо на западе укрепилось мнение, что лучше иметь дело с американцами и англичанами, чем с Советами. Население может появляться на улицах только на два часа, в остальное время оно должно находиться дома. Нам тоже было бы целесообразно применять аналогичные методы в оккупированных районах: тогда дело не доходило бы до таких гротескных явлений, с какими нам пришлось сталкиваться, например, во время нашей оккупации Франции.
Форсирование Рейна у Ремагена вызвало на нью-йоркской бирже падение курса в миллиард долларов. Биржа противника бывает исключительно недовольна военными удачами — доказательство того, что стоящие за этим евреи заинтересованы лишь в том, чтобы война затянулась как можно дольше.
Однако в информационных бюро противника придерживаются иного мнения. Там думают, что война закончится через 10-12 дней и что тогда встанет вопрос о капитуляции Германии. Лагерь противника испытает горькое разочарование, когда мы не капитулируем, а сделаем нечто совсем другое.
Американские военные корреспонденты сообщают, что на плацдарме у Ремагена идут ожесточенные бои. Американцы несут тяжелые потери, что, собственно, и в порядке вещей. Американская сторона особенно опасается, что мы теперь перейдем к более широким контрмерам и плацдарм невозможно будет удерживать длительное время.
В полдень мне звонит гаулейтер Зимон и выражает беспокойство по поводу этого плацдарма. Население не может понять, почему мост в Ремагене не был вовремя взорван. Возникло известное отчуждение между населением и вермахтом. Люди упрекают вермахт в том, что он не оказывает им сейчас необходимой поддержки. Это верно, что крестьяне в Эйфеле хотят, чтобы их села по возможности уцелели, и не проявляют повышенной заинтересованности в проведении боевых операций именно на их родной земле.