Я не участвовал в рейде. Из трех с лишним тысяч бойцов на высадку отправилась лишь полторы тысячи. При зачистке небоскреба мы потеряли шесть сотен человек, еще чуть больше были ранены. Сколько трупов осталось рядом с горящим зданием, даже не подсчитали. Выходило куда как больше заявленных восьмисот охранников.
Помахав платочком вслед карабкающимся в черноту ночи транспортам, я вернулся в бараки, где квартировала бригада. Еле ковыляя, я переходил от стола к столу, проверяя состояние больных. Счастье еще, что контракторы выделили часть средств на лечение, и теперь наиболее тяжелых удалось распределить по местным госпиталям. Тех, за чью жизнь не приходилось беспокоиться немедленно, остались дома, и теперь я следил за помощниками, которые меняли растворы, накладывали свежие повязки и давали обезболивающие. Еще один такой рейд, и мы превратимся в сплошной лазарет…
Где‑то там, еще на подходе к островам с хранилищами, уже ведут радиопереговоры командир бригады и охранники. Война нервов – кто кого сумеет задавить морально, кто запугает другого до мокрых подштанников. За спиной Кокрелла – сожженный небоскреб и блиц‑новости по всем каналам. Шоу в живом эфире, закончившееся полетом хунты из окон сорокового этажа. За охраной – укрепленные позиции и возможность отбиваться часами, укрывшись на хорошо оборудованных позициях. Но вот только захотят ли они умирать в своих бетонных бункерах? Ведь подрядчик вычеркнут из списков живых более удачливыми конкурентами. И теперь вопрос – кто заплатит за смерть? И заплатит ли?
Убедившись, что до утра мне не придется брать в руки скальпель, я лег рядом, на свободную кушетку, завернувшись с головой в простыню. Еще один калека, потерявший очередной день беспутной жизни. Человек, без будущего и с разбитым на осколки прошлым. Я лежал с закрытыми глазами, а в голове вертелись черно‑белые картинки. Они у меня всегда черно‑белые, когда вспоминал заглянувшую в гости смерть. Разрывы гранат, вылетающие в окна куски тел, рывки автомата в руках. Скольких я сегодня угробил лично? Троих или четверых? Или четвертый лишь поскользнулся на усыпанном мусоре подоконники и вывалился наружу сам, а не полетел с пулей в груди?
|
|
Жаль, Тибур умчался громить хранилища. А то бы мы сели вдвоем где‑нибудь в тихом закутке и приняли спасительные полста грамм. Боюсь, я потерял возможность спокойно засыпать, если не выполню уже ставшие ритуалом чоканье пластиковым стаканчиком и глоток безвкусного спирта. Даже тридцать, двадцать грамм, не важно. Ритуал очищения обезображенной души от дневных грехов. Стоит его не выполнить, как перед глазами встают лица мертвецов: своих и чужих. И сон бежит прочь, испугавшись их пустых глазниц.
* * *
Два хранилища открыли ворота без стрельбы. Охрана посчитала, что им лучше живыми и здоровыми вернуться домой, чем остаться в виде безымянных холмиков на холодном, продуваемом всеми ветрами острове. Но третье хранилище предпочло дать бой. Видимо, кто‑то успел напеть в уши крепким парням, что стоит им продержаться сутки, как прибудет быстрокрылая помощь, и поделит отбитые у злобных захватчиков сокровища по справедливости. Правда, проценты справедливости вряд ли уточнили, но сдвинуть мозги в нужную сторону все же удалось. И поэтому бригаду высаживали в стороне от огрызающихся дотов, ближе к полосе прибоя. Третий, крошечный остров. И самое крупное хранилище из оставленных хунтой.
|
|
Я не пошел в битком забитый зал, где сгрудились свободные от караульной службы солдаты. И не смотрел, как по закрытым каналам гонят картинку с камер сержантов радиоразведки. Устал наблюдать в живую хаос беготни под огнем противника, слушать крики атакующих и последние всхлипы бедолаг, нарвавшихся на очередь. Это в кино красиво выглядит череда минометных разрывов, накрывших чужой дот. А в жизни ты бежишь мимо и видишь, что кусты украсились развешанными кишками, на которые уже собираются мухи со всей округи. И счастье твое, что земля и грязь уже забили нос, и ты не ощущаешь этот вонючий запах остатков человека, смешанных с вонью кардита, или еще какой взрывчатой дряни.
Я с трудом задремал, оставив сослуживцам счастье участия в виртуальной войне. Молодым – с горечью, что не довелось лично нажать на курок там, на островах. Тертым жизнью – с радостью ощущения, что ты сидишь в тепле и безопасности, попивая горячую мутную растворимую бурду, пока другие вешают брикеты пластита на двери бункера. Картинки на широком экране, мельтешение ног‑рук, мешанина команд. Отличный материал, который потом легко продадут новостному каналу. Деньги, деньги на дорогу домой… К чертям, я уже сплю…
* * *
– Слева, они слева, по коридорам уходят!
Руки привычно «сломали» тушку ручного гранатомета, досылая в раззявившееся жерло длинное тело гранаты. Хруст возрожденного для убийства оружия, и выстрел не глядя за угол, на удачу. Ответный жар разрыва, а ты уже пихаешь очередной заряд в курящийся дымом зев.
|
|
– Дельта, дельта! До десятка противника укрылись ближе к бойлерной, квадрат двадцать два! Повторяю, до десятка!
– А, с…ки! – перебил все вопль с другой стороны коридора, забитый тут же треском очередей. Похоже, соседний взвод нарвался на охрану, засевшую в очередном слабо освещенном углу.
– Дельта приняла, – равнодушно отозвалась рация, и взводный ударил тебя по плечу: вперед! Загнав страх пониже по спине, в броске вылетаешь в Т‑образный коридор, умудряясь в падении все же нацелить гранатометный ствол влево, куда уже послал гостинец. Спину прикроют другие, а пока надо выцелить уродов, что подстрелили Алекса минуту тому назад. Вон, увидел – отлетевшая в бок дверь, и черный провал с еле заметной лестницей наверх. Между ступенек начал мигать желтый огонек, рождая ворох пуль, но граната уже полетела, чтобы звонко шваркнуться о рифленое железо и разметать бурые ошметки по всей округе. Есть!
– Чисто! Проход открыт!
* * *
Я видел странный сон. Цветной, что было просто невероятно для меня. И сон из далекого прошлого, когда я еще был парнишкой‑нескладенышем. Шум вентиляции над головой, и улыбка отца, вернувшегося из смены в шахте. Устало сложенные на груди руки с сетке вен, с многочисленными следами обморожений, и тяжелые оранжевые ботинки под столом, снять которые иногда не хватает сил.
– Здорово, па! А я по истории пятерку получил!
Забавно услышать свой голос со стороны. Будто молодому петушку доверили будить село, и он радостно пищит, взобравшись на забор.
– Что еще проходили в школе? Кроме сказок про египтян и прочих древних людей с прародины?
– Вот, изучали сборку‑разборку. Я тебе покажу, ничего сложного.
Худые пальцы привычно выкладывают на синий пластик стола желтый брикет пластида, пустой изогнутый корпус, похожий на выпотрошенную жабу, и горсть металлических шариков в целлофановом пакете.
– Клеммор‑пять, самовзводная, с дальностью поражения до пятидесяти метров! Смотри…
Детали мины привычно становятся на свои места, по углам податливого пластида утапливаются острые жала взрывателей. Откинув ножки, изогнутый корпус важно занимает центр стола, ощерившись спрятанной смертью в сторону двери.
– Сюда – леску, или радиомаяк, и все, враг не пройдет! Чуть мелькнут на фотоэлементе – и ‑ БАМ!
Я подскочил на кушетке, ошалело сбросив с лица простыню. На другом конце барака уронили лоток с инструментами, чуть не взорвав мой сонный мозг. Это же надо – соорудить мину дома, среди родных. И поставить ее на неизвлекамый подрыв в центре комнаты… Я истерично беззвучно засмеялся, ощутив, как волна безумия медленно уходит прочь, пощадив на этот раз… Все, надо вставать. Все равно, уже не заснуть. Накачаться горячим кофейным суррогатом, узнать последние новости и окунуться в рутину. Ковыряние в чужих кишках – лучший способ забыться. Раз‑два, док, шевели клешнями. А то придумал тоже, обучать отца саперному делу. Специалист, хех…
* * *
– Предлагаю сдаться! В последний раз говорю, вы окружены! Сложите оружие и вас никто не тронет! Пре…
– Да пошел ты! – и выстрел в ответ.
– Сержант, плевать они хотели на обещания. Там же бывшие наемники. У них в таких случаях выводят до ближайшего забора и – в расход. С какой стати им верить, что отпустим?
– Вот упрямые выродки! А я хотел боеприпасы сэкономить. Опять ротный орать будет, что месячную норму за двое суток ухайдохали… Ладно. Гранатометчиков сюда. Значит, так. По четыре заряда по углам, видите, где балки стоят? Осколочными, чтобы их зацепило там посильнее. Потом мы пустим тележку для перевозки грузов, пол как раз под уклон идет. И на тележку все канистры с бензином, что нашли. Как только телега внутрь ввалится, еще пару гранат для подрыва. И ждем. Может, кто и захочет сдаться… Пока не поджарится…
Нехотя подпрыгивая на стыках металлизированных плит, оранжевая телега с грудой толстопузых канистр медленно катила вниз. Цок‑цок, подрагивала самобеглая смерть. Цок‑цок, напевали обрезиненные колеса, все быстрее раскручиваясь. Хлоп‑хлоп – отозвались в спину гранатометы, досылая рифленые гостинцы следом.
Подождав, пока стихнут безумные крики, сержант выбрал четверых и скомандовал:
– Подойти к шлюзу и забросать там все ручными гранатами! Лишь потом – контроль! Слышали? А то набрали малолетних идиотов, лезут в комнаты бездумно и получаю очередь в пузо… Все, двинулись.
Через пять минут командованию ушел доклад:
– Хранилище зачищено. Пленных нет.
Контракт был выполнен. Невидимые чумазым солдатам люди в дорогих костюмах могли поставить галочку о ликвидации сил и средств опасного конкурента. Рафинированные души с высшим элитным образованием решили свою проблему, не запятнав накрахмаленных манжет. Зачем? Для этого есть другие, расходный материал войны. Люди на другом конце телефонного провода. О которых забываешь, как только вернешь телефонную трубку на место. Люди вне цивилизованного мира, мира рафинированных отношений…
* * *
На выходных личный состав построился в полном составе на плацу, переделанному из бывшей площадки для грузовиков. Расправив плечи, командир бригады рубил воздух ладонью, не пытаясь сдержать эмоции:
– Однополчане! Мы закончили первый этап поставленной задачи и готовы начать подготовку к возвращению домой! Заработанные кровью и жизнями деньги позволят теперь нанять корабль, и обеспечить рычаги давления на корпорации. Мы – боевая единица, выстоявшая в пламени войны! Мы – солдаты, оставшиеся верными присяге! И мы доказали самим себе, что способны решить любую задачу, какой бы сложной та не была! Все, парни, хватит мотаться по чужим углам. Нас ждут дома!
Лицо в зеркале
– Не надо делать резких движений, подполковник. Пистолет – сюда, и медленно, пожалуйста. Никто не должен умирать. Никто.
Напряженные лица людей вокруг, и черный провал ствола, направленного в переносицу. Но самое страшное, это молчаливое согласие окружающих. Похоже, только тебе, Кокрелл, не совсем понятно происходящее. Только тебе…
– Вот и хорошо. А теперь, господин подполковник, прошу на плац. Там нас уже ждут. И оружие мы забрали только с одной целью, чтобы вы не начали делать глупости… Прошу…
Холодный ветер рвал флаг на шесте, кидался редкими брызгами из свинцовых туч. На умытых дождем плитах собралась толпа, полукругом окружив гордо замерших бунтовщиков. Сгрудившись, люди ждали продолжения, глухим ревом поприветствовав шагнувших на улицу офицеров штаба.
Остановившись напротив Чаки, командир бригады спросил, мрачно разглядывая улыбку наемника:
– Что за дерьмо ты затеял? До сих пор в партизанщину не наигрался?
– Я? Да откуда, командир! Я лишь с парнями за компанию… Подумали мы тут и решили, что к чертям не сдалась нам эта прогулка домой. Что там ждет? Электрический стул, или рудники за прилепленное фальшивое обвинение? Или почетная нищая старость на задворках промышленных районов? Знаешь, старшой, нам как‑то это не понравилось. Ни первый, ни второй вариант… Зачем метаться, копать под корпорации, когда можно поступить проще? Мы заработали на прошлом контракте кучу денег. Огромную кучу… Да, положили народа до чертиков, чуть ли не треть парней в могилах, или на костылях. Но зато – нас теперь уважают и боятся. А деньги – так просто сгружать некуда! Так, мужики?
– Так! – отозвалась толпа.
– Вот мы и подумали, командир, что пора бы выбросить из головы эту паршивую идею с возвращением, и осесть здесь, на Конклаве, или еще в каком теплом месте, где не будут воротить нос от пачек наличных… Может, кто захочет в наемники податься, с их реальным опытом. Или на пенсию уйдет. Не знаю, это уже не мне решать. Но вот тратить нами заработанное на какие‑то политические игры – это уволь, не для нас. Правильно говорю?
– Правильно! – заорали вокруг.
Командир бригады медленно посмотрел налево, потом направо и упер тяжелый взгляд в Чаки:
– Говоришь: «мы», «мы». Конкретнее – кому захотелось вместо дисциплины в анархию удариться? Кроме тебя, мрази никчемной?
– Э, подполковник, не надо тут словами бросаться! – разом налился злобой наемник. – Будь я один, подал бы рапорт и попросил выходное пособие. Но дело не во мне. Дело в том, что в погоне за своей мечтой, ты готов угробить всех вокруг, разменяв наши жизни на свою карьеру. А это уже другой коленкор, командир. И мы в эти игры не играем… Хочешь по честному? Спроси их. Каждого спроси. И послушай, что тебе ответят… А потом скажешь мне, кто здесь гнида, и кто на чужом горбу хочет в рай пробраться.
* * *
– Как думаешь, док, долго нам тут еще сидеть?
Тибур лежал на спине, задрав ноги на стену, и сосредоточенно чистил ногти остро наточенным ножом. Одним из трех, или четырех, с которыми не расставался даже в душевой.
– Минут двадцать, вряд ли больше, – выдал я свой прогноз. После ранения меня лихорадило, и я теперь забился в угол кровати, замотавшись в тонкое одеяло подобно говорящей мумии. – Прошляпил наш командир, когда количество перешло в качество. Да и мы ушами прохлопали. Вот и получили вместо бригады очередную свору наемников. Сейчас дележ денег закончат, и свободны… Не удивлюсь, если еще стариков стрелять начнут.
– Не, не начнут. – Разведчик проинспектировал палец, счел результат удовлетворительным и приступил к следующему. – К сожалению, на ту сторону переметнулись многие, кого я знаю. Когда нас в эти казематы запирали, много знакомых лиц видел. Но, это и хороший знак. Потому что хапнуть свою долю и свалить – это одно. А вот стрелять в затылок парню, который тебе жизнь не раз спасал – совсем другой расклад… Думаю, до геноцида вряд ли дойдет, но разденут нас знатно.
– И сколько их, Робингудов? Половина, или больше?
– Боюсь, после того, как мы хранилища разгрузили, шальными деньгами заболело большинство. Это ведь в самом деле, у Кокрелла в башке живет единственный таракан, которому домой надо позарез. А у остальных в пустых костяных коробках иногда мысли бывают и про девушек, и про развлечения. Поэтому, я готов загнуть пальцы за раненных, которых нам как балласт сбросят. Ну, за некоторых из стариков, кто выступал слишком часто и теперь рядом по казематам кукует. Это еще человек пятьдесят будет. Да кто‑нибудь из молодых офицеров, мечтавших набраться опыта под рукой грамотного командира… Считай, в восемь‑девять сотен уложимся, вряд ли больше. Да и то лишь на время, пока подстреленные в кондицию вернутся. И все, амба, кончилась бригада.
Я проверил расчеты и вынужден был согласиться. Похоже, действительно, неожиданно упавшие на нас шальные деньги поставили крест на боевой единице, на армии в изгнании. Вместо слаженного военного механизма за решеткой окна бушевала вооруженная вольница, мечтавшая лишь об одном – поделить и разбежаться. И ни я с Тибуром, ни подполковник Кокрелл в эту картинку никак не вписывались…
Лязгнул засов, и в камеру сунулся один из радистов, которому я лечил триппер несколько месяцев назад.
– Эй, док, Тибур, выметайтесь! Все, продавили командира. Не хочет он кровопролития. Сейчас переговоры идут, по каким долям добытое распределят. И – на острова!
Оскалившись, придурок радостно заржал. А я закрыл глаза и представил, что меня здесь нет. Что я умер вместе с развалившейся на части бригадой. Но моя новая тень – Тибур – легонько постучала по плечу и тихо прошептала:
– Док, не время подыхать. Только подумай, какого сейчас командиру. А ведь на нем и тебе еще толпа раненных, которых по любому попробуют обделить. Пошли, док, наше последнее время еще не пришло…
Вздохнув, я разлепил глаза и медленно поплелся следом. Действительно, как можно умирать от простуды? Надо сначала вылечиться, а потом уже торжественно дать дуба.
* * *
Крикуны в зале сорвали голос. Выбрные‑перевыборные, самые облеченные властью и доверием, за кем смотрели во все глаза, и чье место мечтали занять.
Бледный бывший командир бригады сидел за столом и, хлопая ладонью по столешнице, цедил:
– Каждый получает равную долю, что раненный, что здоровый. Из оружия можно взять только то, что является личным – автомат, стандартную разгрузку с боеприпасами и средствами личной защиты. Техника – будет выкупаться по ее продажной цене, как брали. Если кому надо – пусть скидывается и вносит деньги на мой счет. То же относится и к тяжелому вооружению… Общая сумма заработанного вам известна. С этого мы списали за лечение парням, и на закупку медикаментов с продовольствием. Все, остальное – можно делить… Какие еще возражения?
– Мы вместе горбатились на технику и оружие, подполковник, поэтому – делить будем их по справедливости! – орал в ответ Чаки, брызгая слюной. – Про равные доли – вопросов нет, но раненные пусть оплачивают медицину и лечение за свой счет! А вот грузовики и багги – требуем разделить поровну! Сколько групп у нас уже набирается? Четыре отряда наемников, и куча вольных пенсионеров. Да у тебя крошки остаются, с мечтой о светлом будущем. Вот и делим на пять частей. Пенсионерам крупногабариты не нужны, а нам пригодятся!
– Выкупай – и пользуйся! – взорвался Кокрелл. – Это тебе машины до первого рынка, где толкнешь не глядя, а мне народ еще на задания возить, да шабашить, пока снова на ноги не встанем! Поэтому – плати, или выметайся на своих двоих.
– С каких это пор я буду платить за мной же заработанное?!
Орали так, что было слышно на улице. Подойдя к казарме, я посмотрел на кучки солдат, сгрудившихся у стены. Кто‑то отвел взгляд, кто‑то наоборот, уставился на меня с вызовом. Но были и такие, кто осторожно кивал, стараясь не пересекаться взглядами с другими. Да, вот и вся бригада. Точнее – ее жалкие обломки.
Шагнув внутрь, я снял одеяло и набросил на чужую спину. Потом поправил давно ставшей привычной форму и начал пробиваться вперед. Сзади недовольно пыхтел Тибур. Наконец, продравшись до самого стола, посмотрел на красные злые лица вокруг и тихо спросил:
– Господин командующий сводной бригадой, что за бардак здесь происходит?
Неожиданный вопрос вызвал смех в зале.
– О, медицина стебется!
Но я лишь повторил, глядя в шальные от бешенства глаза Чаки:
– И все же, что здесь творится?
– Расслабься док, война закончилась. Мы лишь получаем честно заработанное.
Я повернулся к седому командиру и переспросил:
– Что, действительно, бригада расформирована и мы теперь наемники?
– Нет, старший лейтенант. Просто часть личного состава подняла мятеж и требует долю с заработанных бригадой денег. Чтобы не устраивать бойню, я решил их отпустить.
– Мя‑теж… – попробовал я на вкус непривычное слово и оно мне не понравилось. Потом медленно повернулся, оглядел замолчавшую толпу, так же медленно достал из кобуры револьвер и выстрелил в лицо Чаки. Шагнул к упавшему телу, и провел два контрольных в голову. Вернув оружие на место, и начал говорить, ощущая, как бешенство прогоняет из тела остатки простуды: – Вы забыли, как в бригаде разговаривают с дезертирами? Как именно стоит поступать с дерьмом, вздумавшим бросить боевых товарищей? Да, забыли…
Встав рядом с подполковником, я продолжил, боясь лишь одно, чтобы голос не сорвался на крик:
– Я вместе с вами умирал в боях, спасая тех, кто, истекая кровью, цеплялся за жизнь! Я дышал с вами одним раскаленным воздухом, задыхался под землей и жрал песок в пустыне! И теперь что я вижу? Что меня предали? Что вы бросили своих здесь, на чужой планете, оставив раненных без прикрытия, променяв боевое братство на паршивые деньги? Так, что ли?! Та‑а‑ак… Вы – свора дворовых собак, из которых никогда не получится воспитать настоящих бойцов. Вы – не солдаты, вы всего лишь паршивая братва, ради смеха нацепившая погоны. Как можно вам говорить о присяге и пролитой крови, если для вас это лишь словесный мусор!
– Док! Мы тоже воевали! Не надо…
– Мы все воевали! Все! И те сотни парней, что остались позади в могилах! И кто каждую ночь приходит ко мне и просит, умоляет вернуться домой и зайти к их родным и близким! Зайти и рассказать, как я их не уберег от пули! Но это – мой долг, моя карма, а что хотите вы? Вы, кого еще утром я готов был закрыть грудью?! Разве вы пойдете со мной к семьям погибших однополчан? Разве вы будете рвать зубами каждого, кто не позволяет нам увидеть родные улицы, обнять мать и отца? Да вам плевать на это!.. Вы лишь мечтаете, как будете тратить деньги на бл…дей и выпивку, вот и все, что вам надо!..
Плюнув на труп, я закончил, хрипя:
– Руки вам не подам, с…ки. Всеми богами клянусь, что руки не подам. Подыхать буду, но отдам последнее своим, кто возродит бригаду. А вас видеть не хочу… Что сказал командир? По доле на каждого? Получайте и проваливайте. А кто начнет еще права качать, да крутого строить, то я вышибу мозги подполковнику, он простит. Не успею я, другой из бойцов выполнит такой приказ. Счета на него записаны. Значит, тогда никто ни копейки не получит. Ясен расклад?…
* * *
Поздно вечером на опустевшем плацу собрались остатки того, что еще утром называли бригадой войск специального назначения. Чуть больше четырех сотен солдат, да две сотни раненных, оставшихся в лазарете. Остальные – получили именные карточки с деньгами и растворились среди улиц огромного города, убравшись пешком, или на костылях.
Застыв перед куцем строем, Тибур скомандовал и развернулся к Кокреллу:
– Смирно! Равнение – на середину!.. Господин командующий сводной бригадой! Личный состав для вечерней поверки построен! Отсутствующих – нет!
После долгой, очень долгой паузы, подполковник ответил:
– Парни, одно могу обещать – мы вернемся домой. Все, кто действительного этого хочет. Нет у нас другой Родины. Туда и вернемся… А кто выбрал другую дорогу – бог им судья. Жаль только, что пропадут ни за грош… Вольно, разойдись…