Дни тянулись за днями, наполненные водоворотом слов, выкриками журналистов и надменными рожами судей. Уже два месяца, как тянулась бесконечный процесс, на котором зачитывались многочисленные тома уголовного дела, посвященные бывшему мятежу и новому военному столкновению на территории пригородов мегаполиса. Профессионалы от продажной матушки Фемиды аккуратно жонглировали бумагами, бормотали над нудными справками, тасовали видеоматериалы. И пока жизнь в городе возвращалась в привычное русло, нашу будущую судьбу забалтывали, заваливали ворохом мукулатуры. Новые власти упорно гасили первую волну возмущения, кивая на судейские мантии:
– В чем проблемы? Вот демократический и справедливый суд. Который публично разбирается со всем перечнем нарушений и вынесет итоговое решение, опираясь на закон. Никакого произвола и самосуда. Никаких передергиваний и махинаций за спинами сограждан. Пресса, адвокаты, каждый день на одном из каналов отчет о прошедшем заседании. Все – честно.
Я же тем временем считал, сколько человек приходит в душный зал день за днем. И сколько исчезает, утомившись слушать нудное бубнение помощников прокурора. День за днем, месяц за месяцем.
* * *
К нам подходили, ко всем сразу и к каждому по отдельности. Предлагали скостить будущий срок на каторге, взять часть вины на себя. Рассказывали, какие именно неприятности будут ждать в тюрьме, куда нас рано или поздно законопатят. Нас вежливо пугали, соблазняли, приводили жен и детей к тем, у кого они были. Несколько человек в итоге сдались, не выдержав наполненных страхом глаз близких. Но основная группа офицеров молчала, с презрением наблюдая, как нашу будущую уголовную судьбу суетливо выстраивают бесчисленные толпы клерков, с одинаково дежурными однотипными лицами.
– Документ номер… Растрата вверенного военного имущества в период боевых действий… Общая сумма ущерба…
Неделя за неделей. И уже почти пустой зал, в котором лишь дежурят редкие друзья, меняясь по мере возможности. И два‑три журналиста‑стажера, зевающие в такт шелесту бумаг.
– По итогам предварительного слушания эпизодов с первого по шестнадцатый, обвинения предлагает выделить эпизод мятежа в отдельное судопроизводство и рассмотреть его после завершения прений по финансовым обвинениям.
– Суд согласен. Заседание закрыто. Следующее заседание состоится в понедельник. На нем будет начато рассмотрение эпизодов, отраженных в томах пятьдесят пять и пятьдесят шесть…
Поздно вечером меня скрутило. Вцепившись в решетку клетки, где ночевал на жесткой лавке с драным матрасом, я еле успел крикнуть спавшему в конце коридора охраннику:
– Помогите! Умираю!
И пока меня выворачивало желчью на замызганные плиты пола, злой спросонья жирный боров звонил по телефону и матерился в трубку:
– Куда я его дену? Он подсудимый, его завтра в суд везти, а он тут подыхает! Нет, нет у нас врача! И даже фельдшера нет! Да мне плевать, кто там группу выделит и в госпиталь поедет, хоть сам езжай! Но если он помрет, я на вас такую телегу подам, что с работы вылетите быстрее свиста! Да, да, именно так! И еще свое начальство подключу, обещаю!..
Через час меня уже волокли на каталке вдоль ярко освещенного коридора ближайшей больницы. И пока охрана раздраженно переминалась у закрытых дверей интенсивной терапии, я шептал старшему доктору дежурной смены, вцепившись в рукав халата:
– Привет, Руди, давно не виделись. Смотрю, ты уже заматерел, серьезным человеком стал… Не волнуйся, со мной все нормально. Подумаешь, старой краски со стен обожрался. Интоксикацию снять и под капельницей с гепато‑стабилизаторами полежать – буду как огурчик… Руди, мне нужно, чтобы меня законопатили на эту ночь в реанимационные боксы. И обязательно – модель «Тотус», которые в госпитали ставили лет десять тому назад. Есть такие?… Слово даю, не будет у тебя проблем, никаких. Но мне надо, чтобы ты это сделал.
Мой бывший однокурсник помолчал, потом криво усмехнулся:
– Знаешь, я ведь не забыл, как ты мне уступил место в хорошей клинике, а сам поехал в дыру, поножовщиной заниматься… Будет тебе бокс, есть у нас один такой. Палата шестьсот два. Запасной выход из туалета. Но – если спалишься – отвечать будешь сам, никого больше не впутывай.
– Отлично, Руди. Все будет хорошо, не кипишись.
Доктор лишь покачал головой, разглядывая изможденного мужчину, потерявшего остатки врачебного лоска в неизвестных передрягах.
– Итак, господа. Вот отдельная палата для пациента. Мы его помещаем в закрытый герметично бокс для оказания помощи. Погрузим в медикаментозный сон и всю ночь будем капать растворы. Похоже, паршивое питание и общее истощение сказалось на его здоровье, вот печень чуть и не отказала… Руководство больницы разрешило оставить у входа в палату одного человека охраны. Можно пользоваться туалетом для персонала, завтрак бесплатный. Вопросы?
* * *
Отличная штука «Тотус». Мутный пластик крошечного окошка, сквозь который ничего толком не видно и при дневном свете, не то, что ночью. Расшатанный крепеж боковой панели и дешевая защелка тяжелой крышки, которую легко можно сдвинуть изнутри. Мы одно время спали в таких «стальных гробах» после дежурств. Тепло, и полная звукоизоляция от шумов больницы.
Облачившись в дежурный халат, я напялил шапочку и маску. Запасной ход вел к боковой лестнице, откуда можно было спуститься до приемного покоя, где меня уже ждали. Молоденькая девочка‑подросток, мелькнувшая прошлым утром в зале суда. Подцепив с лотка с инструментами фонендоскоп, я усадил ее на ближайшую каталку и стал «слушать» спину, еле слышно бормоча:
– Очень рад, Эмми, что навестила больного.
– Издеваешься, Макс? Я как узнала, что нужно помочь, тут же приехала!
– Спасибо, знаю… Ты единственная из моих знакомых, на кого сразу не подумают и не успеют сцапать в момент. К остальным уже заходили. Даже к тем девушкам, с кем я встречался всего раз или два. И так – по всем офицерам прошлись, уроды. Очень уж им хочется, чтобы нас все бросили. Чтобы боялись слово в нашу поддержку сказать, не говоря уж о чем‑то более серьезном.
– Пусть отсосут, падальщики! – Эмма продемонстрировала неприличный жест противоположной стене. Девушка росла на улице, ей простительно. – Говори, что нужно делать.
– А сделать нужно будет следующее…
Мать моей «пациентки» плотно подсела на наркотики восемь лет назад. Дочка в итоге оказалась в молодежной банде, работавшей на территории «латинских» гангстеров. Во время передела собственности молодежь устроила стрельбу, в итоге мой визит в ночной клуб к Ромеро закончился спешно организованной операционной, где я штопал молодые тела и ставил капельницы. И когда вяло текущая судейская эпопея начала клониться к закату, все четче вырисовывая обвинительный приговор бывшим офицерам спецназа, я сумел сбросить крошечную весточку по сложной цепочке, начавшейся у мойщика полов. А обмен улыбками через решетку в зале суда закончился личной встречей темной ночью в приемном отделении госпиталя.
– Все поняла?
– Да, Макс, не бухти, не дура. Сделаю в лучшем виде!
– Удачи тебе тогда. И бросай курить, а то хрипишь, как паровоз…
Когда утром охранник сунулся к окошку бокса проверить подопечного, я досыпал десятый сон. Полюбовавшись на мое довольное лицо, тюремщик скривил рожу и утопал получать обещанный завтрак. А меня разбудили через полчаса, щедро накачали препаратами и отправили назад. Слушать, как именно мы подрывали обороноспособность государства…
* * *
– Девятый, это шестерка. Шестерка вызывает.
– Что у тебя?
– Опознал фото, полученное утром на планерке. Молодая девка с крашеными волосами. Новенькая. Вижу, как она подходит к отделению Резервного банка.
– Не понял, шестерка, о чем ты?
– Да меня старший детектив сюда сунул! Вычитал, что вояки часть личных вещей хранят в Резервном, вот и подсуетился. Типа, вдруг кто‑то из знакомых подсудимых полезет компромат доставать.
– Компро… Черт! Ты с девкой не ошибся?!
– Нет, у меня же зрительная память лучшая в отделе. Точно она, не спутал. Уже в банк вошла.
– Так, оставайся на месте! Сейчас тебе две группы сбросим! Пусть выйдет дура, проводите до ближайшего тихого переулка и берите! Нам еще этого не хватало, чтобы какую‑нибудь гадость на суд притащили, премий же лишат!
Слово «премия» крайне не понравилось наблюдателю, и он тут же заворчал в ответ:
– Давай, шевелись! Я один за ней не услежу! Тут народу на площади до чертиков!
– Будет тебе поддержка, уже выезжают! Буквально пять минут продержись!
– Жду… Отбой связи…
* * *
Дурак Макс, ой дурак. Ну почему он приказал не брать с собой никакого оружия? Ни «ствол», ни завалящий нож! Как теперь отделаться от уродов, что бегут следом? И дышать уже нечем, лишь сиплый свист в груди. И топот ботинок все ближе.
Турникет, другой, вопли полицейского на платформе. Бледная девушка прошмыгнула мимо дородной матроны с выводком малолетних лупоглазых детишек, и метнулась дальше, нацелившись на технический выход со станции монорельса. Но шагнувший из‑за колонны чужак резко ударил предплечьем по груди, сбив с ног и лишив остатков воздуха. И пока хрипящая беглянка пыталась подняться, на нее уже навалились загонщики, выламывая запястья и цепляя наручники.
– Девятый, мы ее взяли. Повторяю, объект задержан, груз не сброшен. Выезжаем в отделение…
Через час потный детектив выбрался из комнаты, где на столе валялась разодранная на куски матерчатая сумка. Нацедив в пластиковый стаканчик кофейную бурду, зло посмотрел на начальника отделения и ругнулся:
– Ну и зачем ты мне это дело подсунул? Шпана с улицы, с парой приводов за травку. И ничего с собой нет.
– Должно быть, она ходила в банк за компроматом.
– Может, она туда ходила подзаработать, клеркам минет сделать? Пусто у нее, ни бумажки, ни дискеты. Ни‑че‑го… Сейчас Сюзанна придет, личный досмотр выполнит. Но готов сотню поставить, ничего не найдем. У нее даже ножа с собой нет.
– Трудно подбросить?
– Тебе надо – ты и подбрасывай. А девка из Конгеладо. Я с ними в такие игры не играю и тебе не советую. Найдут на ступенях дома с располосованным горлом – и привет.
– Но ведь ходила она в банк! И у нас приказ – прикрыть все возможные контакты вояк, отследить любые необычные связи!
Смятый стакан полетел в урну, туда же детектив сплюнул, с ненавистью разглядывая задержанную через пластиковое стекло:
– Не знаю, что она в банке делала. Молчит. И адвокат уже примчался, не получится на нее надавить как следует. Молись, чтобы Сюзи нашла твою дискету. Или – еще час проволокитим и буду отпускать…
* * *
– Господин судья! – подал голос адвокат. Кстати, единственный мужик, который реально пытался хоть что‑нибудь сделать для нас. Не знаю, что им двигало: память о военной срочной службе, благодаря которой он получил потом кредит на учебу и окончил университет, или собранные бедняцкими кварталами деньги, достаточные для найма независимого адвоката. – Защита хочет по последнему пункту о расхищении медицинского имущества предоставить видеоматериалы, снимающие данное обвинение. Прошу разрешения поставить кассету.
– Видео? – рыхлая женщина в нелепом судейском парике с выбившимся из‑под него ярко‑рыжым локоном махнула ладошкой. – Показывайте.
Крошечный черный микрочип перекочевал из рук в руки, и на широком экране замелькали кадры. Из мощных колонок по залу поползли стоны:
– О, о, давай, давай, детка, о…
Голый зад лихорадочно подпрыгивал в центре экрана, звучно шлепая по голым волосатым ногам снизу. Не успела камера сменить ракурс, как женщина обернулась, и…
– Уберите это! – заорала судья, от неожиданности откинувшись на стуле назад и полетев вверх‑тормашками. – Уберите немедленно!
В зале началась суета. Пока спешно барабанили по кнопке отмены видео, пока трясущимися руками выламывали микрочип, пока орали на журналистов, проснувшихся и щелкавших напропалую фотоаппаратами. Я же подождал, пока суматоха чуть уляжется и ткнул пальцем в довольную рожу прокурора:
– И на тебя есть! Мно‑о‑о‑ого!
Улыбка тут же пропала, а посетителей вытолкали взашей, покрикивая:
– Технический перерыв! Заседание закрыто!
Еще через полчаса меня приволокли в крохотную комнату, где набилась свора в дорогих костюмах. На блюдце валялся злополучный обожженный чип. Похоже, его показательно казнили, дожидаясь главного виновника «развлечения».
– Что вы себе позволяете, Убер?
– Я? Я всего лишь устал от балагана. И хочу его закончить.
– И?
– Новая власть, новые люди. Готов поспорить, что такой скандал никому не нужен. Стоит мне вытряхнуть все накопленное в газеты, судью и прокурора порвут на куски. И пусть завтра их заменят, но старому составу легче не будет. Старому составу – это всем вам. Вы же в одной команде, не так ли?
– Ты считаешь, что у нас нет способов испортить тебе жизнь?
Я аккуратно устроился на жестком стуле и невесело усмехнулся:
– У вас – нет. Потому что испортить жизнь человеку, которого несколько лет подряд убивали – очень сложно. А я вам испортить могу – в момент. И поверьте, вы не сможете закрыть все газеты и порно‑каналы, на которых будут крутить клубничку. И не сможете доказать налоговой, почему не успели вовремя заплатить положенное с разного рода сомнительных махинаций. И еще многое другое, что будет выложено на потеху публике. Пусть нас потом показательно засудят, все равно к этому все идет. Но вы все получите волчьи билеты. Обещаю…
Прокурор осторожно прокашлялся и спросил:
– И много у тебя… Такого?
Я покопался в памяти и начал загибать пальцы:
– Сделка с судостроительным заводом после аварии в цехе проката. Сумму назвать? И еще скандал с липовыми препаратами, что закупали у соседей три года тому назад. И еще…
– Хватит, я понял уровень вашей информированности. Но вопрос остается в силе – что вы хотите?
Злые глаза буравили меня, надеясь провертеть кучу дырок. Или еще лучше – спалить заживо. Но, не смотря на злобный настрой, вся эта падаль лишь бессильно скалилась, не решаясь напасть. Потому что это я мог дать шантажисту в зубы, а они предпочитали договариваться. Ведь, в отличие от меня, им было что терять. И ради этого они были готовы сдать любых хозяев. Потому что хозяева меняются, а личная шкура остается при любом режиме.
– Закрываете дело без обвинительного заключения. Без права пересмотра. В отношении нас, и в отношении тех парней, на кого состряпали отдельные бумаги.
– Это невозможно.
Скрипнув стулом, я медленно поднялся и вежливо улыбнулся оскаленным рожам:
– Тогда на следующей неделе мои люди опубликуют все материалы. Если даже какой‑нибудь паршивый клерк попытается уволиться, если судья возьмет самоотвод – документы пойдут в печать. Все документы. Видео, данные о банковских счетах, тайные сделки с криминалом и корпорациями. У меня целый чемодан этой грязи, битком забитый такими чипами. И время пошло. Даже если нас убьют в камерах, контакты на свободе не просчитать и не обнаружить… Но я даю слово, слово офицера, что если разойдемся по‑хорошему, то можете жить спокойно, ни крупицы гадости наружу не просочится… Время пошло.
Пока охрана сопровождала меня к выходу, я еще успел услышать, как за спиной надрывают глотки балаганные «столпы судебной системы»:
– Мы не можем идти на поводу! Это…
– А я не могу потерять семью! Вы знаете, что будет, когда это видео пойдет в печать! И пусть у журналистов в зале отобрали всю технику, но у него целый чемодан такого!
– Раньше думать надо было, дура!
Дверь закрылась, отрезав меня от клоаки…
* * *
Я стоял вместе с другими подсудимыми, слушая каркающий голос:
– Суд постановил: признать офицеров бывшей сводной бригады спецназа виновными в частичном превышении полномочий и выполнении прямого преступного приказа. При этом, суд считает, что в связи с давностью срока и показаниями бывшего подполковника Кокрелла, доля вины подсудимых в данном вопросе не является доказанной в полной мере.
Спасибо вам ребята. Вам всем, с кем мы потрошили корпоративный центр данных, и кто потом хранил и транспортировал для нас эти записи. Спасибо Эмми, которая организовала рано утром встречу курьера и ребят из «латинских» кварталов. И кто передал потом адвокату копию наиболее «жареной» дряни. Вы все же успели сделать это до того, как нас показательно распяли на потеху публике.
– По совокупности рассмотренных обстоятельств, суд выносит решение: лишить бывших офицеров сводной бригады спецназа званий и наград, а так же отказать в праве на получение пенсионного довольствия по выслуге лет. Освободить подсудимых в зале суда… Дело закрыто.
* * *
Мрачный детектив проводил адвоката с молоденькой девушкой на улицу и придержал на секунду тяжелую дверь:
– И все же, не для протокола, что ты делала в банке? Вон, в новостях говорят, освободили твоих друзей. Но ты не могла им ничего передать, тебя же задержали намного раньше.
Эмма лишь пожала плечами:
– Что можно делать в банке? Счет там открыла. Друг на учебу в университете денег дал. Может, тоже на доктора выучусь.
И хрупкая фигурка заскакала по ступенькам вниз, навстречу встречавшим ее радостно орущим парням:
– Хей, лоботрясы, меня выпустили! Гуляем!..
Гуляем, парни. Мы вернулись домой. Все, кто смог. И теперь свободны, окончательно свободны. Отличный повод, чтобы поднять рюмку за нас. И за тех, кто остался позади. За всю сводную бригаду войск специального назначения. За живых и мертвых, оставшихся в списках бригады навсегда…
Что в имени моем
Я выбрался из затхлого воздуха ночлежки и встал на первую ступеньку обшарпанной лестницы. Человек без прошлого, человек без настоящего и будущего.
Я, Макс Убер, старший лейтенант войск специального назначения. Призванный правительством на защиту Отечества, и выброшенный за ненадобностью на улицу. Человек, предавший свою медицинскую профессию, убивший тысячи людей вместо их спасения. Худой желчный доходяга, без копейки за душой и с призраками прошлого, каждую ночь окружавшими меня. Отличный кандидат на визит в психушку.
Но прежде чем я одолжу у уличной шпаны револьвер и отправлюсь следом за погибшими друзьями, мне надо закончить одно дело. Одно единственное, которое сидит в обломках моего «я» кровоточащей занозой. И я его сделаю, даже если на это уйдут все оставшееся время, отпущенное мне небесами.
Поежившись на резком ветру, похлопал по карману, где лежали мелко набранные списки личного состава, адреса их родных и близких. Всех тех, кто не смог вернуться домой. И куда я должен приехать, чтобы сказать:
– Простите меня. Я не уберег ваших сыновей. Я, бывший врач, не сумел их спасти, когда они умирали на моих руках. Я и мой командир, подполковник Кокрелл… Но, не смотря на все, что случилось, я хочу рассказать, какими были ваши ребята. Как мы жили и воевали вместе, плечом к плечу. Я хочу рассказать правду про оболганных и забытых. Я хочу, чтобы вы знали, как на самом деле обстоят дела. Я хочу посмотреть в ваши глаза, показать те редкие фотографии, что копил эти годы. Я хочу, чтобы вы знали, что мы были и остаемся людьми, выполнявшими свой долг. И я хочу разделить ваше горе, потому что это единственное, что я могу сделать. Может быть, это позволит вам обрести покой. Может быть…
Скорее всего, меня не пустят на порог. Плюнут в лицо. Или вышибут прочь, как прокаженного, притащившего с собой запах тлена. Но я все равно должен это сделать. Чтобы хоть кто‑нибудь выслушал меня и ответил:
– Да, мой парень был таким. И он не зря погиб. И пусть льют помои на вас, людей в погонах, но это все ерунда. Потому что дома вас ждут всегда. С победой, или с поражением. Но мы ждем вас, ребята. И никогда не забудем. Возвращайтесь…
Я начал спускаться по скрипучим ступенькам, когда внизу остановилась машина, и из нее выбрались несколько крепких мужчин, похожих друг на друга как близнецы‑братья: коротко стриженные, крепко сбитые, в майках и джинсах, заправленных в тяжелые ботинки.
– Далеко собрался, док?
Полюбовавшись на хмурые лица, решил все же ответить правду:
– К семьям сослуживцев поеду, кого похоронили на чужих планетах. Хочу повидаться.
– Знаешь куда?
– Да, командир оставил адреса.
– Садись, вместе поедем.
Я неодобрительно покосился на бывших солдат и офицеров бригады и вздохнул:
– Вам‑то это к чему? Это ведь надолго. На несколько недель, или даже больше.
– Не тарахти, медицина. Хоть на неделю, месяц или год. Или ты думаешь, что у тебя одного сердце болит? И тебя одного ночами призраки беспокоят?… Нет, док, это наше общее проклятье, наш крест. И нам вместе нужно посмотреть в глаза матерей и отцов, кто даже не знает, где сгинули их дети на проклятой войне… Поехали, надо закончить это дело. Наше общее дело.
Автомобиль тихо отчалил от тротуара и покатил по узкой улице. Мы отправились по первому адресу. А потом по другому. Снова и снова мы стучались в чужие двери и говорили:
– Простите нас. Мы не уберегли наших братьев по оружию и просим простить за это. Если это возможно. Потому что только вы – тот единственно справедливый и достойный суд, который имеет право говорить с нами. И кто имеет право судить…
И что бы не верещали с газетных полос или телевизионных каналов, какую бы гадость не пытались на нас вылить, но мы знали правду. И пусть очередные временщики от корпораций объявляют нас лишенными званий и наград, за которые заплачено кровью. Пусть нас лихорадочно вычеркивают из глянцевых новостей и морщатся в адрес «вонючих портяночников». Плевать. Потому что мы, оболганные и брошенные, все же вернулись домой. Вернулись к тем, с кем наши сердца стучат в унисон. И теперь нам предстоит высший суд, который может успокоить истерзанные души. Который позволит призракам уйти во тьму раз и навсегда, оставшись в памяти родных и близких смешливыми ребятами, потерявшими жизни на чужих войнах. Мы пришли отдать последний долг павшим братьям, закрывшим нас своими телами. Мы, обычные люди, волею судеб ставшие солдатами. К сожалению, мы давно разучились прощать, а наши души сожжены дотла. Но мы вернулись домой, стучим в ваши двери и говорим:
– Простите нас. Выживших и непобежденных. Простите. И разрешите вернуться с войны. Вернуться раз и навсегда…
[1] Комм – коммуникатор, средство передачи информации (текстовой, видео и пр.)
[2] Диетическое мясо (сленг.) – Грубое название «белых» в бедных кварталах, населенных преимущественно выходцами из государств Латинской Зоны и Африки. Зачастую эту фразу вырезали на телах убитых туристов, которые по ошибке забредали на территорию, которую контролировали банды «латто» и «ганга‑бойз».
[3] «Конгеладо», «Боррачи» – названия банд в Латинских кварталах.
[4] yobbo (исп.) – паршивец.
[5] pandillero (исп.) – член банды, гангстер
[6] Respetado – уважаемый
[7] Унидос (unidos, исп.) жаргонное обозначение жителей Независимых Эмиратов, организованных выходцами с арабских анклавов на Земле.
[8] «Барракуда» и «Анаконда» – названия легких авиа‑штурмовиков, зачастую используемых как средство поддержки пехоты и войск специального назначения.
[9] «Каучуковая жаба» – крошечная жаба, обитающая на болотах архипелага. Крайне ядовита. Отличается мерзкой привычкой плеваться в противника.
[10]БЧ – боевая часть
[11] Зинга (искаж. сленговое, исп.) – живчик, бодрячок.
[12] «Чечакос» – футбольная команда, занимавшая конец турнирного списка. В силу неизвестных причин конкурирующие клубы и различные городские банды во время столкновений почти не трогали болельщиков этой команды. Даже существовала поговорка: «Дадим убогим чечакос еще один шанс!»
[13] Так‑дисплей – тактический дисплей – микрокомпьютер, отражающий текущую оперативную обстановку в зоне боевых действий специальных подразделений.