Первым делом Фрэнсис Бэкон сообщает, при каких обстоятельствах и почему он написал свою автобиографию в зашифрованном виде:
» Хотя жизнь моя постоянно окружена угрозами и шпионами, я написал эту полностью зашифрованную историю, поскольку в душе и по совести убеждён, что весь мир захочет узнать правду.»
«Моя главная цель, как можно догадаться, состоит в том, чтобы написать тайную историю моей собственной жизни – наряду с правдивой историей всего этого времени. История эта, однако, переплетена со множеством других, рассказываемых ниже. Так что вся наша отечественная история, в действительности, может быть изменена теми откровениями, что с великими трудностями записаны мною ради потомков.»
«Для того, чтобы рассказ этот представлял собой подлинную историю, достойную сохранения, я не убрал из повествования ничего, сколь бы неприятно для меня лично и горько для читателей это ни было. Мне и самому, по правде говоря, хотелось бы, чтобы некоторые из этих вещей были забыты после того, как я стал их свидетелем.»
Затем Бэкон рассказывает, при сколь драматичных обстоятельствах он был рождён.
«На самом деле я по праву рождения являюсь королевским сыном, хотя и принесённым в жертву нашей достославной и одновременно очень грешной королевы Елизаветы. Представителем рода, который доблестный король Эдуард сделал воистину знаменитым…
Моё настоящее родовое имя Тюдор.
Сэр Николас Бэкон был только лишь усыновившим меня отцом…
Но вот к леди Энн Бэкон, его жене, я испытываю величайшую и самую горячую благодарность, ибо она намного более искренне, нежели её муж, постоянно опекала меня, наставляла, защищала и помогала советами.
Именно ей, в конечном счёте, я вообще обязан своей жизнью… Лишь благодаря её вмешательству час моего рождения не стал и часом моей смерти. Её Величеству на самом деле хотелось, чтобы я просто втайне исчез.
Далее следует повествование о собственно родах (22 января 1561):
» …Та, кто родила меня в этот мир, действительно замышляла какой-то адский план, так что и в момент моего рождения, и во время детородных мук и опасностей, оскорбляя все материнские инстинкты, эта обезумевшая женщина кричала лишь одно: Убейте! Убейте! »
Ни мольбы леди Энн, ни слова успокоения от доктора не могли унять гнева королевы, которая жестом попыталась оттолкнуть ребёнка, когда ей поднесли его для представления. Леди Энн забрала новорожденного в собственный дом, Йорк Хаус, и скрывала дитя с такой тщательностью, что никто и не подозревал о его существовании. За единственным исключением горничной, которая ухаживала за ним как за своим.
Вскоре после этого у леди Бэкон родился мертворождённый ребёнок, которого заменил младенец Фрэнсис. Елизавета, однако, не утратила интереса к этому мальчику, появление которого в мир произошло столь неудачно. Она велела сэру Николасу Бэкону воспитывать его так, словно это был его собственный сын, и соответственно направлять его образование.
Когда у королевы было хорошее настроение, она называла Фрэнсиса своим маленьким «Лордом хранителем». Елизавета приходила проведать его в дом сэра Бэкона и любила расспрашивать его, подвергая разным испытаниям юный и живой детский ум.
Лишь много лет спустя тайна его рождения была случайно раскрыта юному Фрэнсису во время скандальной сцены при дворе, когда одна из молодых фрейлин произнесла неудачную фразу, воспринятую как оскорбление чести королевы. Тут же потеряв всякое самообладание, Елизавета набросилась на обидчицу, а та, рухнув на колени, стала молить о пощаде.
Вся эта сцена происходила на глазах у множества придворных дам и кавалеров. Молодой Бэкон, крайне взволнованный увиденным, склонился к телу потерявшей сознание девушки и попросил, чтобы ему позволили поднять её и унести. И тогда королева, всё ещё находясь в состоянии прежней ярости, призналась в том, что далее отрицать было уже невозможно:
«Ты мой собственный сын, но хотя ты и очень умён, ты никогда не будешь править ни Англией, ни своей матерью. Тебе не быть королём.
Я навсегда исключаю из числа наследников моего первого любимого сына, благословившего мой союз с … Впрочем нет, его называть я не стану…»
Вернувшись домой, потрясённый Фрэнсис первым делом отправился в покои леди Бэкон, где, рассказав матери о только что произошедшей сцене, стал просить подтверждения, что в действительности он её сын.
«Когда же моя милая мать, плача и причитая, призналась мне, что я и в самом деле сын королевы, я разразился проклятиями – против неё, против моей судьбы, против всего…
Когда эта самая дорогая для меня женщина увидела, в каком я состоянии, она сказала мне так: Пожалейте мои уши, дитя, ибо вы оскорбляете такими словами свою мать… А если вы прислушаетесь к моим словам, то узнаете, что оскорбляете и благородного джентльмена, вашего отца графа Роберта.
При этих словах я стал просить её раскрыть имя моего отца. Уступив моей просьбе, она сказала: это Роберт Дадли, граф Лестер.
Когда рыдания мои от этого прекратились, она добавила: Я давала очень серьёзную клятву не раскрывать вам вашу историю; но теперь, когда тайна раскрыта, вы могли бы услышать конец моего рассказа, сходив к повитухе. Доктор тоже мог бы предоставить доказательства ваших прав называться принцем этого королевства и законным наследником престола.»
После этого леди Бэкон поведала историю тайного брака королевы с графом Лестером (1554 год):
«Дочь короля дала достойный пример всем народам, решив выйти замуж согласно своим собственным желаниям, без всяких сделок и договоров. В те времена она была лишь гордой и пылкой принцессой, которую королева Мария считала слишком опасной на свободе. А потому без всякого суда её отправили томиться в Лондонский Тауэр, где Елизавета тайно вышла замуж за Роберта Дадли (также находившегося там в заключении).
Она была влюблена до такой степени, что для вызова и у него подобной страсти, говорят, велела приготовить специальное любовное снадобье, которое ловко устроил один из её сообщников.»
Злой дух побудил Елизавету соединиться с Робертом Дадли, когда тот был связан клятвой верности с другой, столь же любимой женщиной. На Дадли впоследствии пали подозрения в том, что это он стал причиной смерти своей милой супруги. Коварная лестница, рухнув под лёгкой поступью Эми (жены Дадли), яростно швырнула ее на мостовую, а известие о её смерти не стало полной неожиданностью для той, кто слишком жаждал услышать об этом.
После восшествия Елизаветы на престол (1558) церемония их бракосочетания была повторена в доме лорда П… – пусть и не с помпой, присущей королевским свадьбам, но при достаточном, однако, количестве свидетелей.
Свой рассказ леди Энн Бэкон завершила такими словами:
«Несмотря на всё это, королева Елизавета клятвенно отрицала как свой брак с лордом Лестером, так и своё материнство.
Нынешнее нарушение этой её клятвы, таким образом, крадёт у меня сына. Ох, Фрэнсис, не разбивайте сердце своей матери. Я не могу позволить вам покинуть меня после всех тех лет, что вы были сыном моего сердца… »
Несложно понять, какого рода мечтания подобное откровение могло породить в воображении молодого человека. После этой сцены, однако, королева вызывала юного Фрэнсиса на частную аудиенцию, в ходе которой дала понять, что он не должен считать себя ее сыном. Королева оставалась непреклонной в этом вопросе и при всех последующих аудиенциях, которые ему предоставлялись.
В заключение главы Фрэнсис Бэкон добавляет:
«Говорят, что незаслуженной беды никогда не бывает. Возможно, для кого-то это и верно. Но в моём случае несомненно, что на меня обрушилось несправедливое проклятие, и вся моя последующая жизнь была им омрачена»…
# #
(стр 60-71 оригинала)
BACON’S LIFE
AS HE TELLS IT IN THE BILITERAL CIPHER
Chapter I
Though constantly hedged about, threatened, kept under surveillance, I have written this history in full in the cipher, being fully persuaded, in my own mind and heart, that not only jesting Pilate, but the world ask: «What is truth? »
The principal work is, as you may suppose, writing a secret story of my own life, as well as a true history of the times. Yet, it is much mixed or twined into many others herein given. Indeed, a whole national record must be changed by the revelation which I have prepared with much pains for posterity.
That this shall be such true history that it shall be worthy of preservation, I have not blenched aught, howsoever much it may irk me, or weary those who read it. But some of it I would I could forger after it hath been set down.
I am, indeed, by virtue of my birth, that royal, though grossly wronged son to our most glorious, yet most faulty Queen Elizabeth, of the stock that doughty Edward truly renowned. Of such stock Henries the Fifth, Seventh, and Eighth, historic battle kings, came, like branches sent from the oaks.
My true name is Tudor. Sir Nicholas Bacon, the Lord Keeper, was only foster parent to my early youth, yet was as loving and kind to me as to his own son, careful of my education, and even aspiring to my high advancement. But to Lady Anne Bacon, his wife, ever quick with her sympathy and wise to advise, do I owe the greater or warmer gratitude, since she did much more truly and constantly guard, guide, protect and counsel me.
More over, to her do I owe my life. For though she did but rear me, not being, de facto, my mother, it was by her intervention that the hour of nativity did not witness my death. Her majesty would truly have put me away privily.
To many women, no gift could be so great as this — a child of the preferred sex. To a sovereign so great as Elizabeth, it was not. Little princes are, of all infants, peculiarly favored. So was not I. But she who bore me, even in the hour of my unwelcomed coming, outraging every instinct of a natural woman, in the pangs and perils of her travail, cherished one infernal purpose.
«Kill, kill! » cried this maddened woman. «Kill! »
Those attending her supposed she cried out to beseech riddance of suffering. In great fear, Lady Anne said, «God give a safe delivery, my dearly beloved Sovereign. It is now near the end. This exceeding great suffering doth well for you. Certain I am, your Grace, ’twill soon be a time for joy. Surely rejoicing doth become us all. »
But the queen fell into the fiercest anger, alarming everyone who knew her state. When her wrath subsided, laments succeeded invective.
The curse might come from her lips — nothing stayed my birth at the hour Heaven had foreknown. As I was held before her eyes, Elizabeth made a hasty motion, as if she would push some brat, no one owned, from her presence.
Lady Anne knew not which way to turn, or in what manner one clear ray of reason might reach her majesty’s mind. In a few moments, the physician, seeing how distressed Elizabeth with her cruel thoughts made sweet Lady Anne, spoke gently to the queen.
«Happy the sire of a son like the prince — twice blessed is the mother from whom the prince his life deriveth. »
«Stay, truly thy voice is but in indifferent accord with ours », said her majesty in cold tones.
Fruitless were Lady Anne’s entreaties and prayers. To move the vain and strong mind of my royal mother, at the time, still being almost or truth to say quite impossible, her thoughts, turned to rescuing from death such an evil-fortuned prince. Scorn, wrath, railing had penetrated most deeply that gentle breast, yet did the noble lady blench not one whit.
York House gave me a private chamber, gentle Lady Anne so slyly bearing me thither no one, other than her small maid, knew aught of my simple life within Sir N. Bacon’s house. Lady Anne guarded me until her son, stillborn, made natural place for the royal child. This wronged, yet wholly unsuspicious, heir to the crown being taken into sweet Lady Anne Bacon’s care, was privately reared as the youngest son to the honored lady.
The would-be Virgin Queen, with promptness (not liking our people’s hearts to be set upon a king) before my A B C’s even were taught to me, or the elements of all learning, instructed my tutors to instil into my young mind a desire to do as my foster father had done, and aspiring to high political advancement, look for enduring renown there; not dreaming even of lack wherein I should look for more honors, since I was led to think I was born to nothing higher.
Of a truth, in her gracious moods, my royal mother showed a certain pride in me when she named me her little Lord Keeper, but not the Prince — she never owned that be truly the rightful title I should bear.
The earliest shows of favor of this royal mother, as patroness rather than parent, were seen when she honored our roof so far as to become the guest of good Sir Nicholas Bacon — that kind man I then supposed my father. These became marked as the study that I pursued did make my tongue sharp to reply when she asked me a perplexing question, never, or at least seldom, lacking Greek epigram to fit those she quoted, and I was often brought into her gracious presence.
It liveth as do dreams of yesternight, when now I close my eyes — the stately movements, grace of speech, quick smile and sudden anger that oft, as April clouds come across the sun yet as suddenly are withdrawn, filled me with succeeding dismay, or brimmed my cup immediately with joy.
It doth as oft recur that the Queen, my royal mother, sometimes said in Sir Nicholas’ ear on going to her coach: «Have him well instructed in knowledge that future station shall make necessary. »
Naturally quick of hearing, it reaching my ears was caught on the wing, and long turned and pondered upon. But 1 found no meaning, for all my wit, no whispered word having passed the lips of Sir Nicholas on the matter.
Several years had gone by, ere my true name, or any of the conditions herein mentioned, came to my knowledge. In truth, even then the revelation was in a measure accidental — albeit ’twas made by my mother — her wrath over one of my boylike impulses driving her to admissions quite unthought, wholly unpremeditated, but when thus spoken in my hearing, not to be denied.
I was in presence — as had many and oftentimes occured, Queen Elizabeth having a liking for my manners — with a number of the ladies and several of the gentlemen of her court, when a silly maiden babbled a tale. Cecil, knowing her weakness, had whispered in her ear.
A dangerous tidbit it was, but it well did satisfy the malicious soul of a tale bearer such as R. Cecil, that concerned not her associate ladies at all, but the honor, the honesty of Queen Elizabeth. No sooner breathed aloud that it was heard by the queen. No more, in truth, half heard that’twas avenged by the enraged queen. Never had I seen fury so terrible, and it was some time that I remained silent, horror-struck dismay, at the fiery overwhelming tempest.
At last, when stripped of all her frail attire, the poor maid in frightened remorse lay quivering at Queen Elizabeth’s feet, almost deprived of breath, still feebly begging that her life be spared nor ceasing or a moment till sense was lost. No longer might I look upon this in silence; and bursting like fulmined lightning through the waiting crowd of the astonished courtiers and ladies, surrounding in a widening circle this angry fury and her prey, I bent a knee craving that I might lift up the tender body and bear it thence.
A dread silence that foretells a storm, fell on the queen for a space, and the cruel light waxed brighter and the cheek burned as the flame. As the fire grew to blasting heat, it fell upon me like the bolt of Jove. Losing control immediately of both judgment and discretion, the secrets of her heart came hurtling forth, stunning and blasting the sense till I wanted but a jot of swooning likewise.
«You are my own born son but you, though truly royal, of a fresh and masterly spirit, shall rule not England, or your mother nor reign over subjects yet to be.
«I bar from succession forevermore my best beloved first born that blessed my union with — no, I’ll not name him. Nor need I yet disclose the sweet story concealed thus far so well men only guess it, nor know of a truth of the secret marriages, as rightful to guard the name of a queen as of a maid of this realm.
«It would well beseem you to make such tales skulk out of sight, but this suiteth not to your kingly spirit. A son like mine lifteth hand never in aid to her who brought him forth — he would rather upilft craven maids who tattle thus whenever my face turneth from them. What will this brave boy do? Tell a, b, c’s? »
Ending her tirade thus, she hade me rise. Trembling I obeyed her charge, summoned a servingman to lead me to my home and sent to Mistress Bacon.
«That mother of my dark Atimies shall free my name », said I. «For surely I am her son. May mother lie, or cruel Fates do me like wrong? My God! Let not a lot more hard, alas, than death come to me. When a ripe evil doth break upon wicked men, the justice in Thy holy law even in chastisement holdeth men — not that arrow of pestilence. But I am innocent, O my God! Visit not the evil we much scorn, on me the innocuous fruit! »
In the dark I waged war manfully, supposing that my life in all the freshness of youth wass made unbearable. It did so much exhaust, that, after pause of a moment, I burst flood-like into Mistress Bacon’s chamber and told her my story.
No true woman can bear the sight of any tear. I grasped her arm, weeping and sobbing sore, and entreated her (artfully’ as I thought, hiding my secret) to say upon oath I was in truth the son of herself and her honored husband. I made effort to conceal my fear that I was base son to the queen; per contra, I even most plainly showed it by my distress.
When, therefore, my sweetmother did, weeping and lamenting, own to me that I was in very truth, the son of the queen, I burst into maledictions against the queen, my fate, life and all it yieldeth, till weary, on bent knee I sank down, and floods of tears finished my wild tempestuous invective. When, however, that dear lady saw this, with womanly wisdom to arrest fury or perchance to prevent such despair, said to me:
«Spare my ear, or aim rightly, boy, for you do wrong your mother with such a thought. Pause, lest as to Absalom a sudden vengeance come. When you list to my words, you then will know that you do also wrong that noble gentleman, your father, Earl Robert, at the mere mention of this folly would rise in great wrath and call down Heaven’s judgments on you. »
At the word, I besought her ot speak my fathers’s name, when granting my request, she said: «He is the Earl of Leicester. »
Then as it made me cease to sob, she said again: «I took a most solemn oath not to reveal your story to you, but you may hear my unfinished tale to the end if you will go to the midwife. The doctor would be ready to give proofs of your right to be named the Prince of this realm and heir-apparent to the throne. »
How this secret marriage was consummated with the earl, our fond sire, — whom we knew little and loved not more than was due, — Lady Anne Bacon made free and full relation:
«A king’s daughter gave a worthy precedent to all states, in that she would wed as her wishes dictated, not through negotiation and by treaty. Whilst she was but the proud, unhappy, though still spirited princess that Queen Mary held to be dangerous in freedom, and for this cause sent off without form of trial to languish in London Tower, she wedded Robert Dudley, of whom it is supposed the young princess had become so enamoured that to produce a like passion in his heart, a love philter was made, which an assistant by some strategy administered. They came into our world, not the same day only but the same hour. To a fantasy so abnormal as the queen’s this was proof of destiny.
«It might perhaps be a question whether a Divine forethought determined all that grew from that act. Some would ascribe a part, at least, to evil spirits.
«Not law, but evil governed Elizabeth, as she joined herself in a union with Robert Dudley whilst the oath sworn to one as beloved yet bound him. A suspicion was general that the death that overtook his sweeth wife could be laid to his charge. Aye, a treacherous stairway betrayed her step, falling beneath lightsome Amy’s foot, cast her violently on the paving below, and the tidings of her demise was not altogether news to one whose mind was too eager to hear it.
«After Elizabeth’s ascent to royal power, at the house of Lord P… this ceremony was repeated, but not with any of the pomp and ceremony that sorteth well with queenly espousals, yet with a sufficient number of witnesses.
«Nevertheless, Queen Bess did likewise give her solemn oath of bald-faced denial of her marriage to Lord Leicester, as well as her motherhood. Her oath so broken, robs me of a son. O Francis, Francis, break not your mothers’s heart! I cannot let you go forth after all the years — you have been the son of my heart. —
«But night is falling. To day I cannot speak longer to you of so weighty a matter. This hath moved you deeply and though you now dry your eyes, you have yet many tear marks upon your cheeks. Go now. Do not give it place, in thought or word, a brain-sick woman, though she be a queen, can take my son from me. Retire at once, my boy. »
With «Farewell », her heart half bursting, she bade me leave her, and I, fond boy, kingly power dearly yearn to win — dream of golden scepters, proud courts, and by-and-by a crown on mine innocent brow. Alleged oath, or any unrighteous rule, should never from the English throne bar the grandson to Henry the Eighth, son to Elizabeth in lawful marriage; and by virtue of these rights, in that it is the style of the eldest son of England’s sovereing, no less than that of the Prince of Wales is my proper title.
In due course of time, however, I, at day’s meridian, was by my new-found royal mother recalled and given private audience. I learned from the interview, that it was, at present, in fancy that I bore this lofty name, or a style other than that actually mine in my home.
A princely name, it seemed, was one to be thought upon, not reckoned upon as apt to be given me; nor could I in the numerous subsequent encounters change her hasty decision upon that very important question of the succession.
’Tis said: «The curse that was not deserved never will come. » Some may find it true, but to me a causeless curse did surely come, and my entire life felt the blight.
The fond love of both foster parents was restraint and stay to my young spirit when the wild and fiery tempest suddenly burst upon me. This dread force would otherwise have ruined, wasted and borne me adrift like a despoiled harvest.
My attempts in after years to obtain my true, just and indisputable title of Prince of Wales, heir-apparent to the throne, must not, however, be thought or supposed to indicate that I held myself disinterested of these obligations, offered affront to these kind benefactors, or in any way conducted myself in such a manner as would either cast reflections upon my breeding or do discredit to my birth. It may clearly by seen that it was but the most commonplace of ideas — an action barely ambitious, because ’twas simply natural.
# #
[ Продолжение следует ]
# # #
ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ:
Как рождаются криптослужбы… Нетривиальные причины, по которым в поместье текстильного магната и эксцентричного миллионера американским правительством была установлена благодарственная мемориальная доска от Агентства национальной безопасности США.
Если дело дойдёт до суда… О фактах и аргументах в спорах вокруг Бэкон-Шекспировского вопроса.
Выпиливание реальности. О тесных взаимосвязях между современными методами криптохакинга и древней криптосистемой Фрэнсиса Бэкона – как ещё одной из причин выпиливания из истории генерала Картье.
Тайны криптографической могилы (часть 1; часть 2; часть 3). О мощных оккультно-мистических связях между секретами Агентства национальной безопасности США, тайнами советской спецслужбы ОГПУ и секретами Ордена розенкрейцеров.
# #
ОСНОВНЫЕ ИСТОЧНИКИ:
François Cartier, Un problème de Cryptographie et d’Histoire. Paris: Editions du Mercure de France, 1938
