Краткий пересказ Главы V
[ стр. 107-110 в книге Картье ]
По мере взросления братьев, Фрэнсиса Бэкона и Роберта Девере, преимущества второго в глазах родителей заметно возрастают, так как Елизавете нравилось распознавать в графе Эссексе свои собственные качества, воплощённые в мужской форме.
Получив от судьбы, или «поворотом колеса Фортуны», королевскую власть и трон могущественной Англии, Елизавета могла распоряжаться ими в пользу того кандитата, которого она сама выберет. Для Фрэнсиса очевидно, что Эссекс уже стал этим наиболее вероятным кандидатом, поэтому себя он ощущает брошенным собственными отцом и матерью в пользу их второго сына, «их доблестного Львиного Сердца», как они его называли.
Похоже, Бэкон смирился со своим несчастьем, но тем не менее сохраняет надежду увидеть свою голову коронованной «до того, как оборвётся моя линия жизни». Свидетели его рождения, однако, уже умерли, а письменные свидетельства, которые могли бы заменить их показания, уже уничтожены.
Бэкон погружается в свои научные и литературные труды, стараясь забыть о тех планах улучшения судьбы английского народа, что он задумывал, когда надеялся унаследовать трон. Теперь «надежда моя в труде, зачастую столь же тяжёлом и утомительном, как и для тех, кто всегда трудился ради своего хлеба, потому что именно таким путём следует дисциплинировать королевские умы».
«Я хотел бы писать произведения по своему стилю самые возвышенные, такие, которые, будучи равно пригодными как для представления на сцене, так и для чтения в библиотеках, могли бы широко распространяться и дойти в этой стране до множества людей, пусть и не особо мудрых в знаниях, но столь же великих, как и другие народы, в своей верности и пламенном духе. И если недостаток знаний в какой-то мере будет восполнен этим в нашем королевстве, то труды мои, несомненно, в ближайшие годы принесут ощутимую пользу, хотя ещё долгое время всем будет неведомо, каковы здесь причина и конечный замысел. Осуществление моего столь заветного плана вдохновляет меня на эту работу.»
|
|
Для безопасной публикации трудов, однако, было необходимо принять адекватные меры, потому что «даже через публикации стихов, которые естественным образом могли бы доставлять одно лишь удовольствие, нашлись средства против особо настороженных, чтобы распространять наиболее опасные (только для меня) вещи и при этом не вызывать ни малейших сомнений или подозрений. Ибо остроумие моё от постоянных опасностей не только не уменьшилось, но и напротив лишь обострилось».
«Несколько небольших произведений, опубликованных без подписи автора, удостоились заслуженной похвалы. После чего в неведомый мир отправились также несколько работ под именем Спенсера. Без меня Эдмунд Спенсер не смог бы достичь почитания настолько легко… »
«Моя любовь к родному языку столь велика, что временами я свободно использовал не только слова, считающиеся устаревшими, но также и стиль, и темы, и дух прежних дней, особенно в стихах Эдмунда Спенсера, созданных по образцу Чосера… »
«И наконец, когда написав произведения в разных стилях, я нашёл ещё троих, кто за достаточную награду золотом, вдобавок к немедленной славе золотых перьев, охотно согласились выложить под своими именами все сочинённые мною произведения, вот тогда я осмелел.»
|
|
«В своих стихах, опубликованных под именами Спенсера и Джорджа Пила, я замаскировал множество серьёзных тайн. А потом написал о них снова под именами других авторов, которые донесли их читающему миру в виде прозы и поэзии».
«Наибольшую часть этой работы я доверил Роберту Грину, вернее сказать, его имя появилось в качестве автора этой работы. Там вы можете найти большую часть того, что воистину принадлежит области поэзии. Некоторые же части были использованы в качестве пьес.»
«Также я использовал псевдоним Марло, после чего взял в качестве маски имя Уильяма Шекспира. Оставаться неизвестным было необходимо, поскольку работая в области исторической драмы, подавлявшейся наиболее сильно, я подвергал себя столь большой опасности, что одного лишь слова королевы Елизаветы было достаточно, чтобы обеспечить мне ужасный конец – уход со сцены, так сказать, причём без возврата… »
# #
[ стр. 102-107: дешифрованные тексты Оригинала ]
BACON’S LIFE
AS HE TELLS IT IN THE BILITERAL CIPHER
Chapter V
It is clear to my mind, the earl, my father, hoped that his darling wishes relating to a declared heir to succeed to the throne were near realization, as he observed the advance in marked respect and favor the younger son made from day to day.
My vain mother loved Essex’s bold manner and free spirit, his sudden quarrels, jealousy in soul of honor, strcnght in love. She saw in him her own spirit in masculine mould, full of youth and beauty.
To her, fate, a turn of fortune’s wheel, had given the gift of royalty, and the throne of mighty England was hers to bestow on whom her heart might choose. Little wonder that false fancy swayed where better judgment, infected, had lost power, and that impatient Lord Leicester won naught in that struggle but fear and distress.
My just claim he set aside, liking better valiant Lion-heart — thus they termed him — however unmeet or unjust. I, the first born son, had unfortunately incurred his great and most rancorous ill will many years back.
|
|
A desire to foil yields lurid light on everything thereafter; his one wish ever gleaming brightly through the clouds of pretense, and I receive my cue from the altered appearance of the skies, yet do not give over as he doth suppose. Notwithstanding overtly any of my ill advised sire’s aspiring purposes, or plans, — for often shall dissimulation, though a faint kind of wisdom prove very good policy, — yet in the secrecy of my own bosom, I do still hold to the faith that my heart has never wholly surrendered, that truth shall come out from error and my head be crowned ere my line of life be severed.
How many times this bright dream hath found lodgment in my brain! How many more hath it been shunned as an influence of Pluto’s dark realm! It were impossible, I am assured, since witnesses to the marriage and to my birth (after a proper length of time) are dead, and the papers certifying their presence being destroyed, yet is it a wrong that will rise, and a cry that none can hush. Strive as I may, it is only driven from my brain by the unceasing tossing of this sea of laboring cogitations for the advancement of learning. Oft driven as’twere with sudden wind or tide, its waves strike against the very vault of the heavens and break in useless wreaths of bubbling froth.
Think not in your inmost heart that you, or any others whom you would put in the same case as mine, would manifest a wiser and a calmer mind, because none who do not stand as I stood, on Pisgah’s height, do dream of the fair beauty of that land that I have seen. England as she might be if wisely governed, is the dream, or beauteous vision, I see from Mt. Pisgah’s lofty top.
It is no improper exaltation of self, when one, feeling in heart and brain the divine gifts that fit him for his princely destiny — or that rightly inherited, albeit wrongly withholden, sovereignty — in true, noble, kingly spirit doth look for power, not for the sake of exercising that gift, but that he may uplift his people from the depth of misery into which they constantly sink, to the firm rock of such mode of life as would change cries to songs of praise.
By uniting many powers — such lofty endeavour for perfecting the knowledge that is in the world, joined also with a strife for the elevation, in all kingdoms under heaven, of this noble people — the Divine will or plan doth perchance have full sway: for when mankind shall be given wisdom in so great fulness, idle courtiers may find no true use of subtle arts.
That Robert was of bolder temper and more fiery spirit I can by no argument disprove, but I want not royal parts, and right of primogeniture may not be set aside, without some costly sacrifice, as modesty or good fame. Stopping short of this irreparable wrong, my father took but slight interest in the things he had been so hot upon.
Adventuring everything of value — life, kingdom, people, to retain possessions — to mine own self this way of maintaining the Divine Right is repugnant, and when I come at last into my right, the power of the mind shall by my wisdom be shown to be greatly exceeding that of the sinewy arm. This is my hope in labor, oft as hard and as fatiguing as falleth to him that hath always toiled for his bread, as’ tis by such means that kingly minds should be disciplined.
I fain would write works most lofty in their style, which being suited as well to representation upon the stage as to be read in librairies, may so go forth and so reach many in the land not as wise, in knowledge, yet as great as others in loyalty and in fiery spirit. If that deficiency be in a measure filled in our realm, this labor in coming years will surely be of benefit, although it be unknown for a long season what is the cause and ultimate design. The furtherance of my much cherished plan keepeth me heartened to my work.
Devices of some sort were so needful, — even to publish poems which might naturally be but such as do afford pleasure, — that my wit, not at all lessened, but sharpened, by constant dangers, found means unknown to those who were most wary, to send out much dangerous matter (using terms in regard to myself only) that was not even doubted.
Several small works under no name won worthy praise; next in Spenser’s name, also, they ventured into an unknown world. E. Spenser could not otherwise so easily achieve honors that pertain to myself. Indeed this would alone crown his head, if this were all — I speak not of golden crowns but of laurel — for my pen is dipped deep into the Muses’ pure source.
So great is my love for my mother tongue, I have at times made a free use, both of such words as arc considered antique, and of style, theme and spirit of an earlier day, especially in the Edmund Spenser poems that are modeled on Chaucer; yet the antique or ancient is lightly woven, as you no doubt have before this noted, not only with expressions that are both common and unquestionably English of our own day, but frequently with French words, for the Norman-French William the Conqueror introduced left its traces.
Besides naught is further from my thoughts than a wish to lop off, but, on the contrary, a desire to graft more thoroughly on our language, cuts that will make the tree more delightsome and its fruits more rare, hath oft led me to do the engrafting for my proper self.
Indeed not the gems of their language alone, but the jewels of their crowns are rightfully England’s inheritance.
Furthermore many words commonly used in different parts of England strike the ear of citizens of towns in southern England like a foreign tongue, combinations there of make all this variety, that I find of times melodious, again less pleasing, like the commingling of country fruits at a market fair. Yet you, seeing the reason, approve, no doubt, the efforts I make in the cause of all students of a language and learning that is yet in its boyhood, so to speak.
When I, at length, having written in divers styles, found three who, for sufficient reward in gold added to an immediate renown as good pens, willingly put forth all works I had composed, I was bolder.
I masked many grave secrets in my poems which I have published now as Peele’s or Spenser’s, now as my own, then again the name of authors, so called, who placed works of mixed sort before a reading world, prose and poetry. To Robert Greene did I entrust most of that work — rather his name appeared as author: therein you may find a large portion that belonging truly to the realm of poetry, would well grace verse, yet it did not then seem fair matter for it. As plays some parts were again used.
Marlowe is also a pen name employed ere taking Wm. Shakespeare’s as my mask or visard, that I should remain unknow, in as much as I, having worked in drama history that is most vigorously suppressed, have put myself so greatly in danger that a word unto Queen Elizabeth, without doubt, would give me a sudden horrible end — an exit without re-entrance. Prudence hath as good counsels in times of danger as sadder experience, and I list only to her voice when my life would be a speedy, ay, instant forfeit.
I feel my pen quivering, as a steed doth impatiently stand awaiting an expected note of the horn of the hunt, ere darting, as an arrow flies to the targe, across moor and glen. I write much in a feverous longing to live among men of a future people. Verily to make choice of mouth pieces for my voice, is far from being a light or pleasing but quite necessary and important mission.
# #
[ Продолжение следует ]
# # #
ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ:
Как рождаются криптослужбы. Нетривиальные причины, по которым в поместье текстильного магната и эксцентричного миллионера американским правительством была установлена благодарственная мемориальная доска от Агентства национальной безопасности США.
Если дело дойдёт до суда… О фактах и аргументах в спорах вокруг Бэкон-Шекспировского вопроса.
Тексты о ключевой роли Уильяма Фридмана в тесных взаимосвязях между современными методами работы криптоспецслужб и древней криптосистемой Фрэнсиса Бэкона: Выпиливание реальности; Тайны криптографической могилы ( часть 1; часть 2; часть 3).
# #
ОСНОВНЫЕ ИСТОЧНИКИ:
François Cartier, Un problème de Cryptographie et d’Histoire. Paris: Editions du Mercure de France, 1938
Friedman, William F. & Elizebeth S., The Shakespearean Ciphers Examined. Cambridge: Cambridge University Press, 1957
«The strange case of Francis Tidir», investigated by Parker Woodward, London: Robert Banks & Son, 1901
Для содержательного проникновения в воистину многоуровневые глубины Бэкон-Шекспировской тайны, как уже подчёркивалось, совершенно необходимы тщательные сопоставления двух важных книг от авторитетных криптологов: «Проблема криптографии и истории » от Франсуа Картье и «Проверка шекспировских шифров » от супругов Уильяма и Элизебет Фридманов. Причём для перекрёстного анализа и отделения истины от неправды, как было продемонстрировано, здесь оказываются очень существенны не только те утверждения, что в книгах содержатся, но и такие факты, которые там отчётливо умалчиваются.
Подобного рода «фигур умолчания» во всей этой истории обнаруживается немало, но сейчас пора затронуть особо среди них примечательную. И сводящуюся к тому факту, что ни генерал Картье, ни супруги Фридманы в своих работах не говорят по сути дела ни слова о тесных взаимосвязях между Фрэнсисом Бэконом и тайным обществом розенкрейцеров. Но что интересно, поскольку анализы и выводы в двух книгах диаметрально противоположны, то и умалчивают они об этом тоже существенно по-разному.
Так, Франсуа Картье в своей работе, полностью посвящённой вынесению на свет тайной биографии Бэкона, прежде неведомой для науки и общества, действительно нигде и никак не упоминает в явном виде о розенкрейцерах. Но поскольку для человека, глубоко погрузившегося в события той исторической эпохи, прямая связь Бэкона со знаменитым тайным обществом никак не могла быть неизвестна, Картье всё же демонстрирует читателям свою осведомлённость – но делает это весьма своеобразно.
На самых последних страницах своей книги он разместил письмо от одного из читателей, совсем молодого юноши по имени Жан Даужа (Jean Daujat), где этот 15-летний подросток даёт собственный «наивно-герметический» вариант расшифровки для загадочной надписи на памятнике Шекспиру, указывающей на Бэкона как автора шекспировских произведений. Решение же своё юноша обосновал такими словами:
Фрэнсис Бэкон принадлежал к Ордену Розенкрейцеров, все криптографические системы которого и герметический символизм основывались на священной арифметике, а теософия – на священных числах 1, 3, 7, 10…
К области строгой научной криптографии, прямо скажем, данная версия расшифровки отношения практически не имеет, однако тот факт, что «даже дети знают о Бэконе как розенкрейцере» цитируемое письмо отражает более чем наглядно. Кроме того, небезынтересно отметить, что в последующие годы Жан Даужа вырастет в авторитетного философа науки и видного представителя французского неотомизма.
Что же касается книги супругов Фридманов, где решительно отвергаются не только подлинность автобиографии Бэкона, но и вообще сам факт наличия бэконовских шифров в древних книгах, то у американских криптологов Бэкон-розенкрейцеровская тема умалчивается в корне иначе. Здесь в разделах, посвящённых сомнительным дешифровальным усилиям бэконианцев XIX века, авторитетные криптографы упоминают, конечно, и часто фигурировавший в тех работах орден розенкрейцеров. Но только лишь для того, чтобы легко и убедительно продемонстрировать ненаучность всех подобных якобы «дешифровок», допускающих практически любые манипуляции с буквами текстов для извлечения предпочтительных для бэконианцев «решений».
Однако в финальных разделах, где книга Фридманов критически исследует те криптоаналитические работы, что проводились уже в XX веке в Ривербэнкской лаборатории полковника Фабиана – причём проводились при личном участии самих Фридманов, – именно здесь о тесных взаимосвязях между Бэконом, розенкрейцерами и Ривербэнком не говорится уже ни единого слова. Хотя факты этих взаимосвязей не только были Фридманам отлично известны всегда и вне всяких сомнений, но и абсолютно надёжно подтверждаются уже в самом названии «Ривербэнкских акустических лабораторий», работающих и поныне…
Предельно наглядное и убедительное доказательство этим утверждениям можно найти, в частности, в одном малоизвестном документе-мемуаре, практически никогда не упоминаемом, что примечательно, в литературе, посвящённой истории криптографии. А вот совсем в другой специальной литературе, посвящённой истории архитектурной акустики, на эту работу ссылаются заметно чаще (Kranz, Fred W. «Early History of Riverbank Acoustical Laboratories.» The Journal of the Acoustical Society of America, Volume 49, Number 2 – Part I, February 1971, pp 381-384).
Примечательный мемуар носит название «Ранняя история Ривербэнкских акустических лабораторий », автором текста является Фред Кранц, один из первых сотрудников-акустиков этого заведения, а поскольку найти в интернете данный документ довольно непросто, здесь будет приведена в дословном переводе та часть, которая непосредственно посвящена интересующей нас теме.
[ Начало цитирования ]
Ранняя история Ривербэнкских акустических лабораторий
Фред У. Кранц, февраль 1971
Создание Ривербэнкских акустических лабораторий в Женеве, штат Иллинойс, своим происхождением обязано интересам полковника Джорджа Фабиана к некоему акустическому устройству розенкрейцеров, которое, как предполагалось, было описано Фрэнсисом Бэконом в тайном зашифрованном послании, спрятанном в Первом Фолио (1623) собрания произведений Уильяма Шекспира, а также последовавшему затем знакомству Фабиана с профессором Уоллесом Сэбином из Гарвардского университета.
В связи с 50-й годовщиной Ривербэнкских акустических лабораторий, на встрече Чикагской группы Акустики и Аудиотехники меня попросили сделать некоторые комментарии относительно происхождения и ранней истории этого заведения. Тот мой рассказ является основой и для настоящей статьи. У меня нет никаких сведений о том, чтобы имелся хоть какой-нибудь уже написанный кем-либо отчёт о происхождении этих лабораторий, поэтому данный рассказ будет полностью основан лишь на моей памяти. На том, фактически, что я запомнил из устно сообщавшейся мне информации, по кусочкам сложенной из разных разговоров, происходивших много лет назад.
Если бы рассказ этот преподносился в стиле писателей популярных статей, то можно было бы говорить, что вся эта лаборатория своим происхождением обязана деятельности Фрэнсиса Бэкона, который жил в давние времена королевы Елизаветы I, примерно около 1600 гг. Кому-то такое утверждение может показаться сильной натяжкой, однако правда заключается в том, что последовательность событий, которая привела в итоге к строительству этой лаборатории, действительно берет своё начало от Фрэнсиса Бэкона, а промежуточным звеном является владелец Ривербэнка полковник Джордж Фабиан.
Полковник Фабиан родился в Новой Англии, в семье старой бостонской знати. Его отец на пару с Корнелием Блиссом основал текстильную компанию Блисс и Фабиан в те времена, когда Новая Англия доминировала в текстильной индустрии США. Со временем полковник Фабиан присоединился к фирме своего отца и стал управляющим их подразделения в Чикаго. В начале XX века он и его жена переехали из Чикаго в пригород, Женеву, где приобрели большую, площадью порядка 500 акров усадьбу, которую они назвали Ривербэнк.
История Ривербэнка плотно связана с областью кодов и шифров. Как я понимаю, полковник Фабиан заинтересовался кодами и шифрами в связи с передачей коммерческой информации и цен в ходе его деловой активности. Попутно же он познакомился с криптографической работой госпожи Элизабет Уэллс Гэллап из Детройта, возможно, через ту книгу, которую она написала о шифре Фрэнсиса Бэкона. Это и было важное связующее звено в последовательности тех событий, что привели к строительству в Ривербэнке акустической лаборатории.
Госпожа Гэллап очень глубоко интересовалась литературой Елизаветинской эпохи. Она изучала труды Фрэнсиса Бэкона, а в особенности была заинтригована тем методом тайного письма, который Бэкон открыто и с подробностями описал в одной из своих книг. Основная особенность бэконовской системы шифра в том, что тайное послание может быть зашифровано в обычном манускрипте или письме, которые не имеют очевидных признаков того, что там содержится шифрованное послание. Достигается же это путём использования двух немного разных видов шрифтов или формы букв алфавита. Разница достаточно мала, чтобы быть замеченной сразу, а собственно шифрование достигается надлежащим выбором формы для последовательности букв открытого послания. Для передачи одной буквы зашифрованного текста, таким образом, требуется пять букв открытого текста, где два типа шрифтов используются в оговоренном порядке для отображения каждой конкретной буквы тайнописи.
Освоив эти знания о бэконовской шифрсистеме, госпожа Гэллап стала искать свидетельства использования шифра в книгах того периода. Одной из очевидных возможностей были печатные труды Уильяма Шекспира. Первое полное издание шекспировских пьес, насколько мне известно, было напечатано в 1623 году, и для этого издания имеются фотографически вопроизведённые копии страниц, так что характерные особенности исходной печати сохранились и доступны для изучения. Это и был тот материал, на исследование которого миссис Гэллап затратила огромное количество лет своей жизни. Она чувствовала, что способна выявлять различия и разделять буквы двух разных типов, поскольку это необходимо для использования бэконовского шифра, и таким образом она оказалась способна декодировать те секретные послания, что были незаметно встроены в открытые для всех тексты книг.
Полковник Фабиан убедил госпожу Гэллап переехать в Ривербэнк. По внешнему виду эта дама чем-то напоминала Мать Уистлера с известной всем картины, (в 1913) когда она сюда переехала, ей было примерно 65 лет, и где-то слегка за 70, когда мне довелось с ней познакомиться.
Самый большой интерес, конечно же, вызывает содержимое тех посланий, которые получались в дешифровках у госпожи Гэллап. Наиболее поразительными среди них были те, наверное, где утверждалось, что Фрэнсис Бэкон являлся тайным сыном королевы Елизаветы и законным наследником английского престола.
Однако, то послание, которое следует считать наиболее близким нашему сегодняшнему обсуждению, относится к теме технической. В этом послании утверждалось, что если изготовить круглый цилиндр, на внешней стороне которого из конца в конец натянуты музыкальные струны, настроенные на мажорный аккорд, то тогда, если струны вибрируют, а цилиндр одновременно вращается, то устройство станет левитировать. Иначе говоря, цилиндр сам поднимется в воздух без каких либо внешне наблюдаемых средств поддержки.
Это может звучать как фантастика, но здесь следует отметить, что Фрэнсис Бэкон был главой общества розенкрейцеров. И во времена Бэкона это тайное общество было своего рода подпольной организацией, посвящавшей себя тому, что мы назвали бы наукой. Иначе говоря, они занимались исследованием природных феноменов посредством экспериментов, что в те времена считалось по сути делом греховным и незаконным. Также можно отметить, что в те времена в Англии было лишь семь официально лицензированных печатных станков, а Фрэнсис Бэкон был тем правительственным лицом, кто контролировал их работу. Так что это действительно было возможно, чтобы он мог диктовать наборы шрифтов для любой публикации таким образом, как ему требовалось.
Как бы там ни было, полковник Фабиан крайне заинтересовался описанным в шифровке цилиндрическим устройством и решил, что его надо изготовить. Для реализации этого замысла он регулярно ездил из Женевы в Чикаго на поезде Северо-Западной железной дороги, а рядом с Чикагским вокзалом – прямо на другой стороне улицы – находилась деревообрабатывающая фабрика компании Plamondon. Как-то раз Фабиан зашёл и к ним для обсуждения работы по изготовлению цилиндрического устройства. И там он договорился с одним из их специалистов, которого звали Берт Эйзенхаур, чтобы тот приезжал в Женеву по субботам и воскресеньям для работы над проектом. В конечном же счёте Эйзенхаур уволился из Plamondon, чтобы уже постоянно работать в Ривербэнке.
Вскоре цилиндр тот с прикреплёнными к нему рояльными струнами был действительно изготовлен, и его до сих пор можно увидеть в Ривербэнке. Я не знаю, как именно они планировали заставить струны вибрировать, но ключом может послужить тот факт, что полковник Фабиан приобрел особый музыкальный инструмент под названием хоралчело, а через некоторое время у него в распоряжении было три таких инструмента.
В основе своей этот инструмент представлял собой фортепиано, и играть на нем было можно как на рояле. Однако, ещё там были подобающе настроенные электромагниты, связанные с каждой из рояльных струн, благодаря чему струну можно было удерживать в состоянии непрерывной вибрации, чтобы она выдавала постоянный уровень звука на протяжении всего того времени, пока нажата соответствующая клавиша на клавиатуре. Звук этого инструмента, таким образом, напоминал звучание органа.
Переменные токи разной частоты для управления электромагнитами были устроены с помощью хитроумного набора вращающихся генераторов, имевших надлежащий коммутатор для каждой нужной частоты. В этой конструкции был воплощён фундаментальный принцип в основе непрерывной вибрации рояльных струн, хотя конкретные взаимосвязи этого аппарата с вращающимся левитирующим цилиндром ограниченного размера и не назовёшь очевидными.
[Заставить изготовленный цилиндр левитировать не получилось,] Однако полковник Фабиан был настойчив в своих проектах. Один из его братьев входил в попечительный совет Гарвардского университета, так что Фабиан отправился к нему и спросил, кто сейчас в их стране главный специалист по акустике. Брат же его ответил, что это вне всяких сомнений Уоллес Сэбин, профессор физики в Гарварде. Тогда Фабиан устроил так, чтобы его познакомили с профессором Сэбином…
[ Результатом этого знакомства стало то, что для научных исследований Сэбина полковник Фабиан построил в Ривербэнке самую передовую по тем временам акустическую лабораторию. И хотя лаборатория эта существует вплоть до нынешних дней, Уоллесу Сэбину поработать в ней не довелось из-за преждевременной кончины в возрасте 50 лет. Так что никакого отношения к Бэкону и к розенкрейцерам эта – «акустическая» – линия в истории Ривербэнка больше уже не имела. ]
Хотя и не относящийся к акустике, другой побочный продукт интересов полковника Фабиана к кодам и шифрам оказался воистину важным и долгосрочным успехом. После того, как миссис Гэллап переехала в Ривербэнк, там была создана небольшая группа людей для помощи ей в попытках расширения работ над бэконовским шифром.
Кроме того, для воплощения своих идей об улучшении сельхозпродуктов обширной фермы в Ривербэнке, полковник Фабиан нанял молодого человека по имени Уильям Фридман. Как выпускник Корнеллского университета в области генетики растений, Фридман был приглашён в Ривербэнк для сельскохозяйственных исследований. Вскоре, однако, Фридман подключился к работам над кодами и шифрами, поскольку для этого, как выяснилось, у него имелись врождённые таланты.
Когда США вступили в Первую мировую войну, то у Ривербэнка оказалась фактически единственная в стране организованная группа, систематически работавшая с шифрами, так что правительство прислало им несколько перехваченных шифровок на предмет возможного дешифрования. Ривербэнкская группа была весьма успешной в такого рода делах.
В 1921 году Фридман оставил работу в Ривербэнке, чтобы присоединиться к вооружённым силам США, где продолжал свою правительственную службу в качестве криптоаналитика вплоть до ухода на пенсию в 1955. [Среди прочих успехов на этой службе] Он был главой тех аналитиков Армии США, которые взломали очень сложный японский шифр Purple в августе 1941 года. Это достижение позволило США читать официальную шифрованную переписку Японии, включая и те сообщения, которые шли в процессе американо-японских дипломатических переговоров накануне Пёрл-Харбора…
[ Конец цитирования ]
#
Имеется целый комплекс обстоятельств, с разных сторон проясняющих, почему этот документ, воспроизведённый здесь со множеством излишних, казалось бы, подробностей, чрезвычайно важен не только для истории криптографии, но и для истории науки в целом.
Во-первых, хотя Фред Кранц изложил свой рассказ с опорой на собственную память, все упомянутые там факты впоследствии были неоднократно проверены и подтверждены историками криптографии. Точнее, почти все – за примечательным исключением устройства акустической левитации от Бэкона и розенкрейцеров. Ибо на эту тему в истории криптографии давно и сразу наложено строгое табу, нарушать которое никто не решается. Но поскольку наложено это крипто-табу неизвестно кем, на область истории архитектурной акустики оно не распространяется. А потому про Бэкон-розенкрейцеровский левитатор в Ривербэнке обстоятельно рассказывают и другие ветераны этой лаборатории (см., к примеру, следующую книгу: Kopec, John W. «The Sabines at Riverbank: Their Role in the Science of Architectural Acoustics». Woodbury, N.Y.: Acoustical Society of America, 1997).
Во-вторых, тайное общество розенкрейцеров занималось не совсем «тем, что сейчас называется наукой». Более правильно их деятельность было бы называть научным гностицизмом, образующим естественный мост между средневековыми занятиями типа магии, алхимии и астрологии, с одной стороны, и современными научными исследованиями со стороны другой. Поскольку же оккультные занятия и эксперименты мистиков, опирающиеся на идущие из древности знания, всегда и непременно подразумевают общение с потусторонними силами, а церковь, как известно, относится к подобным вещам крайне враждебно, тайное общество розенкрейцеров действительно можно называть «подпольной организацией». Причём скрывали себя они настолько успешно, что современная наука – в полном согласии с церковью, как ни странно – предпочитает и ныне считать, что никаких-таких розенкрейцеров, скорее всего, в истории XVII века и не было вовсе…
В-третьих, хотя история криптографии в своём Бэкон-Шекспировском аспекте могла бы предоставить абсолютно надёжные документальные свидетельства тому, что розенкрейцеры в эпоху Бэкона не только действительно существовали, но и активно занимались пограничными научными исследованиями в областях соприкосновений тонкого и плотного мира, никто и ничего в этом направлении из историков не сделал. Более того, были приложены все усилия, чтобы эти свидетельства вообще оказались бесследно из истории выпилены. Причём выпиливанием таким, что примечательно, занимались одновременно как со стороны секретных крипто-спецслужб, так и со стороны открытой истории криптографии (см. следующий пункт).
В-четвёртых, наконец, у супругов Фридманов – как наиболее авторитетных свидетелей дешифровальных работ в Ривербэнке – в своё время тоже обнаружился пылкий юный поклонник, в 13-летнем возрасте написавший им письмо и загоревшийся интересом к истории криптографии до такой степени, что она стала главным делом всей его долгой жизни. Юношу того, в 2020 году отметившего своё 90-летие, звали Дэвид Кан, а в историю он вошёл как автор самой знаменитой книги XX века по истории криптографии – «от Древнего Египта и до наших дней»: David Kahn, The Codebreakers. The Story of secret writing. New York, Macmillan publishing, 1967. Главная же проблема с этой книгой заключается в том, что Кан – как абсолютно преданный поклонник великого криптографа Уильяма Ф. Фридмана – при оценке Бэкон-Шекспировских споров целиком и полностью принял позицию супругов Фридманов, даже не пытаясь её критически проанализировать.
А потому в знаменитейшей книге Дэвида Кана «Взломщики кодов », в 1960-е годы впервые открывшей обществу глаза на глухо засекреченную прежде область криптографии и ставшей, по сути, библией для всех последующих исследователей открытого крипто-сообщества, в главе о Бэкон-Шекспировской теме нет не только упоминания об устройстве акустической левитации, но даже и о книге генерала-криптографа Франсуа Картье. К переводам глав из которой нам уже давно пора перейти…
# #
[ Начало фрагментов перевода ]
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
[ стр. 193-202 книги Картье ]
С опорой на аргументы упомянутой ранее работы г-на Абеля Лефранка («Под маской Уильяма Шекспира скрывается Уильям Стэнли, шестой граф Дерби »), мы можем видеть, как эта Автобиография – в сочетании с достоверной информацией о Фрэнсисе Бэконе – способна прояснить большинство из тех неясных моментов, что связаны с гипотезами о происхождении произведений, приписываемых Уильяму Шекспиру.
«У этого автора (речь идет об Уильяме Шекспире), который так великолепно говорил о дружбе, не было, похоже, вообще ни одного настоящего друга». Любовь Фрэнсиса Бэкона к Маргарите и его дружеские чувства к приёмным родителями, а затем и к брату (?) Роберту являются свидетельством той интенсивности чувств привязанности, которые в данном случае достаточно существенны.
«Его предполагаемые дружеские отношения с Беном Джонсоном остаются полнейшей загадкой». Насколько понятнее становится эта дружба, если правда то, что Фрэнсис Бэкон был автором книг, подписанных Беном Джонсоном.
«Критики единодушно отмечают, что в драматических произведениях поэта, приходящихся на последние годы XVI века и первые семь-восемь лет века XVII, видны признаки глубокого душевного кризиса, пессимистических и унылых настроений». Это было время после крушения любви и разочарований Бэкона в надеждах унаследовать корону.
«Когда историки и биографы, дабы объяснить столь странные контрасты и обосновать признаки разочарованности в личности Шекспира, заверяют нас, будто поэт и создатель столь многочисленных чудесных шедевров имел лишь только одну цель в написании своих комедий и драм – заработать деньги, – мы отказываемся принять подобное суждение, находя в нём нечто воистину кощунственное и нечестивое.» Фрэнсис Бэкон предоставляет вполне ясное обоснование своим трудам: оставить после себя настоящие произведения искусства, внести свой вклад в прогресс науки и счастье человечества.
Следует отметить, что Фрэнсису Бэкону было более 30 лет, когда появились первые работы, подписанные Шекспиром. Что к тому времени он прожил несколько лет во Франции, изучал право в Грейс-Инн и работал в Палате общин парламента. По этим причинам он имел необходимую зрелость, достигнутую теми испытаниями и трудами, что упомянуты в его автобиографии.
Г-н Х. Б. Симпсон в своём исследовании «Шекспир, Бэкон и некто третий », опубликованном в 1917 году, указывает, в частности, на юридическое образование, которым должен был обладать автор шекспировских работ. Фрэнсис Бэкон имел такое образование после учёбы в Грейс-Инн.
[Известное историкам по документам] Нравственное и интеллектуальное лицо актёра Шекспировского театра, насколько можно судить, не представляет из себя ничего примечательного. В то время как «мы могли бы представить себе младшего из сыновей какой-нибудь знатной семьи, рождённого для богатства и высокого социального положения … в ещё большей степени пылкого друга книг, но, прежде всего, человека, обладающего страстным интересом к своим произведениям». Разве эти слова не относятся полностью к тому Фрэнсису Бэкону, чьё отражение мы видим в его автобиографии?
Г-н Харман в статье под названием «Шекспировская проблема », опубликованной в 1918 году, анализируя текст пьесы «Бесплодные усилия любви» говорит так: «Я не вижу, каким образом хоть кому-то, не обитавшему в мире придворных, удалось бы написать такую вещь». Фрэнсис Бэкон часто бывал при королевском дворе Англии и при дворе Франции, и при этом он был несчастен в любви.
Предоставим ещё несколько цитат:
Чарльз Лэмб в своей статье о шекспировских трагедиях: «Это может прозвучать парадоксом, но я не перестаю думать, что пьесы Шекспира подходят для их разыгрывания на сцене в меньшей степени, чем пьесы любого другого драматурга.»
Эмиль де Монтегю в своих Эссе об английской литературе: «Разве драмы Шекспира созданы для того, чтобы их разыгрывали на сцене?»
Насколько хорошо все эти мысли согласуются с автобиографией, из которой видно, что Фрэнсис Бэкон писал прежде всего для человечества и науки.
«Между жизнью и работой должно быть абсолютное соответствие.» Разве это соответствие не идеально у Фрэнсиса Бэкона? Нравственная и эмоциональная стороны жизни автора, пережитые им испытания, конкретные события его жизни, его опыт общения и вражды с людьми, его путешествия и мечты, его наблюдения и его собственная среда – всё это отражено в пьесах и произведениях Бэкона, будь они им подписаны или нет.
«Автор пьес Шекспировского театра был одним из самых образованных людей среди когда-либо живших.» Разве это не применимо к автору Novum Organum и De Augmentis Scientiarum?
«Однако далее автор решительно повернулся в сторону тёмных горизонтов… теперь он погружается, как правило, в мрачные драмы и горькие описания человечества.» Это строки из «Литературной истории английского народа » г-на Жюссерана, когда он говорит о периоде зрелости автора шекспировских произведений. Но Фрэнсис Бэкон уже пережил смерть своего отца, внимательно следил за драмой Марии Стюарт, был участником суда и свидетелем трагического конца своего брата (?) Роберта Эссекса, видел, как умерла от горя его мать (?) Елизавета вскоре после казни его брата (?).
Также будет интересно, как мы полагаем, привести здесь отрывок из бэконовской работы «О достоинстве и приумножении наук » (De Dignitate et Augmentis Scientiarum), опубликованной в 1623 году и способной объяснить, почему Фрэнсис Бэкон в «Буре», если он действительно автор этой пьесы, представляет роль оккультных наук не только как не содержащую в себе никаких преступлений или предосудительных проступков, но и как абсолютно благотворную.
Мы помещаем здесь эту удивительную страницу, написанную 300 лет тому назад, дабы современным астрономам и метеорологам было чему посвятить свои медитации: