Краткий пересказ Главы VII
[ стр. 129-132 в книге Картье ]
Казнь Марии Стюарт привела к войне с Испанией. «Ни один неприятель не бросал свой дерзкий вызов столь отважно, как Филипп, истинный сын Испании. Никто не поднимал перчатку вызова с большей лёгкостью и мастерством, чем Елизавета. »
Известие о том, что Испанская Армада вышла в море и направляется к английским берегам, вызвало взрыв патриотизма даже у католиков, более преданных своей родине, нежели Папе и религии, о которой они наслышаны были много, но знали гораздо меньше. Как известно, Армада была рассеяна – отчасти морским штормом и отчасти, добавляет Бэкон, благодаря умелым боевым действиям английских моряков.
Елизавета, таким образом, на время избавилась от испанской угрозы и получила возможность заняться внутренними проблемами Англии.
Королевы не похожи на простых людей. Сильной воле Елизаветы невозможно было сопротивляться. Её политическое мастерство заставляло и парламент, и её Тайный совет убедиться, что Англией управляет не только их мудрость, но и сама королева. Без сомнения, у них в достатке было случаев и для изменения такого мнения, однако и без того острый ум редко подводил Елизавету, в случаях опасности скорее обостряясь, нежели притупляясь, и становясь, таким образом, её обоюдоострым мечом.
Граф Лестер, страдавший от того, что в глазах публики он был всего лишь обычным придворным среди фаворитов государыни, задумал жениться, понадеявшись, что королева не будет противиться этому браку, раз она не желает признаваться в их тайном союзе.
Елизавета, однако, разгневалась до такой степени, что ему пришлось искать способы избавления от своей второй жены, как это уже было и с женою первой. В разгар этих хлопот Лестер вдруг умер сам, оставив Елизавету «почти обезумевшей от боли, раскаяния и отчаяния».
Именно тогда главным фаворитом королевы стал брат Бэкона, граф Эссекс, на которого Елизавета перенесла «всю нежную любовь своего сердца».
О природе их отношений Фрэнсис Бэкон выражается так: «Кучу проблем, естественно, это доставляло скорее другим, нежели им самим. Особенно, когда разгорелся большой придворный скандал вокруг тех любовных посланий, которыми они обменивались, словно думая об одних лишь удовольствиях. Лордам королевского совета приходилось отводить глаза, ибо замечать такое было опасно для любого из зрителей, чьё зрение было достаточно острым и способным видеть происходящее за масками».
«Сегодня людям слишком сложно разглядеть, что там было, однако я дал обещание написать обо всём так, как это виделось мне, как я это знал, можно сказать, ничего не умаляя и не опуская их греха».
«Для нашей матери были столь же характерны и бесстрашие Эссекса, и быстрота его реакций в случаях неожиданной опасности. Но когда их воли сталкивались, трудно было предугадать, что произойдёт далее.»
Похожий по темпераменту на свою мать, Эссекс мог надломиться, но его никогда нельзя было пригнуть, даже в малейшей степени. Поэтому их мирные отношения не могли длиться долго, а самые трагические события не замедлили произойти.
Эссекс слишком много возомнил о благосклонности королевы и вскоре впал в немилость. Тем не менее, он продолжал оставаться надменным и властным, если пребывал в гневе или раздражении, переходя в состояние великодушия и щедрости, когда успокаивался.
Судя по всему, граф Эссекс попытался вовлечь Фрэнсиса Бэкона в свой заговор против королевы. «Но бесспорно то, — и я должен выразить эти вещи предельно ясно, — что его первоначальный план гораздо больше предназначался для моего прямого права наследования, нежели для его собственного, однако я отказался слушать заклинателя…»
Тем не менее, Эссекс продолжал свои приготовления, не прислушиваясь к советам об осторожности, окружая себя отчаянными и безрассудными соратниками вроде него самого.
Заканчивается глава цитатой из Евангелия: «И какою мерою мерите, такою отмерено будет и вам».
# #
[ стр. 123-129: дешифрованные тексты Оригинала ]
BACON’S LIFE
AS HE TELLS IT IN THE BILITERAL CIPHER
Chapter VII
Her majesty soon had matters of great import to consider, Events crowded close upon the proceeding, and whilst a lion watched in strong holds, foxes spoiled the grapes, as in former aeons, according to tradition.
No enemy doth so doughtily throw down his bold defiant challenge as Philip, true son of Spain. None takes up that glove with greater ease or with more skill than Elizabeth.
Mary did enjoin upon Philip such a course, and, as in many cases, the subjects did have a greater love and more devotion to the head of the church than truth and loyalty to either country or queen, there was somewhat of confidence wanting as rumors of the Armada from Spain reached the far away seamen.
When they put out, however, many hundred Englishmen, of whatever communion, rose in defense. The love of home is a stronger affection, in some doughty servants of the Pope, and of England, than the love of things which pertain chiefly to that religion of which much is rumored but much less known.
Even more zealous and blinded servants of the church of the old religion, roused with fury, did run to fight insolent Spain, to protect life and home, than came to aid, summoned to assist by the Pope’s command. Indeed few made any sign to manifest their allegiance to aught but England.
The Armada dispersed partly through the ready action of England’s seamen, partly through the tempest of the flood, Catholic Spain needed still a wariness, subtle, sleepless. Many of the old faith, as it was then styled, remained in different portions of the country; these yet smarting under the blow to the hope of restoring the Church of Rome to surpremacy, that the execution of Mary of Scots gave them, were not at heart good subjects, but the spirit and daring that Elizabeth showed, had effect.
With her overweening passion of vanity, was mingled a strong hatred of war, and wish to outcraft the enemies of a royal government whose head was a woman, or in common speech, not of the ablest sex. Events duly sanctioned a claim to the heart of Henry, her grandsire; for Henry, the Tudor who most upheld the glory of that line of kings of which he was first, was a mirror to my mother in divers things.
Queens are not like common folk. They often control opinions as well as their estates, and Elizabeth’s strong will was not one that could be resisted. Her policy made Parliament and her Privy council each suppose, not only that their wisdom did so govern England, but that she herself was (in a degree truly wondrous for a descendant of the line of kings, like the royal sire and grandsire of famous memory) controlled by advisement of the men that compose these bodies.
No doubt they did not lack occasion at one time and another to modify this notion, yet her wit was seldom unequal to occasion, while a perplexity rather sharpened than dulled, and actual danger made as a two-edged sword.
Elizabeth throughout lost much by bluntly daunting my artful sire. Her wedded lord, not being acknowledged such publicly, nor sharing in her honors, was but a cipher, albeit standing where he should multiply the value of that one. For the space of nineteen of twenty years, my father, gay court idol as he was, guarded his secret and basked in the sunshine of royal favor.
Therefore we must marvel to see him later claim advantage of her majesty’s bold mood to take another partner to his bosom, rightly divining that she would not show cause why such a union could not be fitly considered or consummated, but venturing not upon full confession thereof.
However, her majesty dwelt not for long in ignoble inaction — the force that she gave to her angry denunciation affrighting the wits of this poor earl, until he was again turning over expedients to rid her of this rival. Suspicion again fell on the misguided man, of seeking to murder the partner of his joys, but Heaven brought his own doom suddenly upon him. So doth this act end.
My mother was nearly distracted with grief, remorse and despair for a space. Upon my brother’s return, to take the favorite’s place, she bent on Essex the fonder love of her heart and gave much gracious attention to his honor and the furtherance of her designs regarding him.
Indeed, much harm was wrought to others than themselves, for great the court scandal regarding love messages betwixt them, as though they had been mindful only of pleasure, so that the lords of her council winked visibly at it, lest it enter at their eyes; for’twas dangerous for any onlookers, if the eyesight were keen and saw behind those masks.
The men to day are too night for good sight, but my faith was formally pledged to write it as I believed it, I may say, knew it, not blenching nor omitting the sin of either.
To our mother is the fearlessness that Essex showed to be traced directly, and that promptness of judgment in a sudden calamity; but with sufficient time given to deliberate, Essex, even more than she, would show a variety of opinions in so swift succession, you must use much wit to gain one he would give his name unto. When their wills should be matched’twere no light task to decide as to the result.
Like his mother in temper he could break, but never even slightly bend, and in the most of such trials, no end that most exasperating method of contest resulted in, could be worth much, as it was more frequently accidental than planned, — therefore the peace could never long endure.
Such a flitting sunshine is sometimes the brighter, more golden, more dazzling. Those who were of a discreet disposition, basked in the rays, and smiled while fair skies did bend over us, but none knew when the tempest’s wrath might change our bright day to black night, and a darkness more dire, said some, than Egypt’s plague, cover heaven’s dome.
My lord of Essex presumed too much upon secret liking and in a short time found himself less honored than crossed or chided. Should we, therefore, marvel to see him haughty and overbearing when chafed, genial and generous when smoothed? nor so much doubt this swift change up and down of his fortune had such effect upon his spirit? and imagining that his footing were secure, fell from safety into great danger, as the astronomer who was gazing on the heavens to study the stars, fell into the water?
Crowns must be as of old, night and daytime well attended, or some wild rout, waiting in ambush rapine’s black, opportune time, without a warning steal the glory of the land, leaving behind them merely desolation. This was narrowly averted in England, securely as her crown is watched, nor did these empty headed tools do aught but obey a superior mind, — that of my brother Essex.
It is undeniable, — I must say to make these things as plain to all as it could be if he himself repeated these sentences, — his original plan much more intended my plain right than his own, but I refused to listen to the charmer in the ill-deserving, ill-succeeding design. So that some such fiery rebellion on the earl’s part, was perhaps only a manifestation by way of bragging shows, or many flaunts of various intents, that not I, but my gayer brother was the darling, or the minion, of our people, especially of the city.
Had it not met the overturn deserved, the younger of the sons would inherit ere the elder. By law this could occur only when the rightful, or, as we name him in our country heir-apparent hath waived his rights. As I was known, not as his brother only, but as the queen’s first-born, such plots should at best naturally await my full knowledge and consent.
But puffed up thus with show of military glory, an entrance to power (whose signs the robe, the crown, scepter, and state so worked on his inflamed fantasy, as to have far more value than royal sword), opening with very small tap on his outer door, it may be only natural and easily accounted for, though not so easy to meet.
This was much aggravated in my mind by some private assurances that had so deceived me, that I saw not a sign of danger, but trusted his word, nor imputed those assurances to aught but good will, expecting right and honest trustworthiness of Robert as a gentleman, both by that royal blood that is our heirship, and by the old time gentle nurture he received as ward of Devereux.
It did behoove me to be wary, yet for my Prince Robert I took desperate hurts. As the danger many hundred times verified fear of our old compeers, with an angry heart, I oft saw Essex summon in minions to sit in halls of judgment, in whose hands his very life was in peril. He would turn from the wisest words of hundreds, ruled by the hardy sons England so loved.
Most persons in my lord’s liking, but least honored, ho served honorably, however, in the foreign fighting, will perhaps come under men’s censure when the truth is made known; whilst some of our Irish troops found they had not well understood the intentions their leader had cloaked in his own high spirit or bold will. He found simple and quite easy ways of binding men to the great treasonable undertaking, by a representation which contained but a modified figure of truth. Men adventured fortunes so unthinkingly, that ruin of their hope was ruin against which nothing availed.
It cannot now alter the fate of any, high or low if the matter be given a full rendering as it is now found herein; but our great struggles in the interest of Earl Robert, have many most indisputed returns even as the Holy Scriptures saith: «With such measure as ye yourself do mete, it shall be meted to you. »
# #
[ Продолжение следует ]
# # #
Дополнительное чтение:
Предыдущие части цикла «Зашифрованная автобиография Бэкона и книга генерала Картье»: # 1, # 2, # 3, # 4, # 5, # 6.
О тайнах и умолчаниях науки вокруг Вольфганга Паули и его великого открытия: Гостайна как метафора; Паули как психотравма; Сны Вольфганга П.
Марк Твен о фактах и аргументах в спорах вокруг Бэкон-Шекспировского вопроса: Мифология Шекспириана
О реинкарнациях больших учёных в разные эпохи истории: Pascal — Pauli; Остроградский — Воеводский; Эйлер — Пуанкаре — Арнольд
# #
Основные источники:
François Cartier, Un problème de Cryptographie et d’Histoire. Paris: Editions du Mercure de France, 1938
Granville C. Cuningham, Bacon’s Secret Disclosed in Contemporary Books. London: Gay & Hancock, 1911
#
Если дело дойдет до суда…
(Июль 2001)
«Тело похоронить в неизвестном месте, имя мое и память отдать на милость людской молвы другим векам и народам, а также моим собственным соотечественникам по прошествии некоторого времени »…
(Из черновика завещания Фрэнсиса Бэкона, где выделенные жирным шрифтом слова были автором вычеркнуты и не вошли в окончательный вариант документа.)
Вынесенные в эпиграф загадочные строки весьма плохо прикладываются к биографии и творчеству Фрэнсиса Бэкона (1561-1626), одного из умнейших людей своего времени и автора более чем двух десятков работ, опубликованных и получивших признание современников еще при жизни этого философа и видного государственного деятеля.
Но туманные намеки завещания становятся куда яснее, если вспомнить веками длящиеся споры об истинном авторе произведений, приписываемых историей современнику Бэкона по имени Уильям Шекспир (1564-1616).
На сегодняшний день собрано более чем достаточно фактов и аргументов для объективного восстановления исторической справедливости, однако традиционно общепринятую точку зрения подпирает уже столь гигантская гора всякого рода литературоведческих трудов, что радикальная смена автора будет означать по сути дела катастрофу для многих научных авторитетов.
А потому на решение проблемы в рамках честного научного спора рассчитывать не приходится. Разве что через суд, с привлечением принятых в системе правосудия жестких методов экспертизы.
В этой связи уместно вспомнить довольно комичный сюжет из начала XX века – о судебном процессе в городе Чикаго, где местный судья Ричард Татхилл вник в доводы препирающихся сторон и властью своего вердикта объявил Фрэнсиса Бэкона автором всех шекспировских произведений.
Несколько позже, правда, Татхилл получил за это по шапке от вышестоящих инстанций, расценивших подобное литературно-историческое самоуправство как «превышение полномочий» обычного судьи.
Поскольку доводы, накопленные исследователями в течение XIX-XX веков, представляют безусловный научный интерес, имеет смысл рассмотреть хотя бы некоторую их часть для общего представления о сути проблемы. Попутно будут приведены и некоторые из аргументов, выдвигавшихся в достопамятном судебном разбирательстве в Чикаго.
Факты биографии
Свидетельств о жизни Шекспира крайне мало, но и те, что имеются, достаточно выразительны. Известно, что читать не умели ни родители величайшего писателя (что было естественно при незнатном происхождении), ни его собственные дети (что вызывает некоторое недоумение).
Нет ни одного документального подтверждения, что и сам Шекспир умел хоть сколько-нибудь бойко писать, поскольку не обнаружено ни рукописей его пьес или стихов, ни даже деловых бумаг, хотя в родном городе Стратфорде этот человек был известен не как писатель, а как бизнесмен.
Напомним, что молодой Шекспир появился в Лондоне практически нищим, а после весьма удачной карьеры в столичных театрах через много лет вернулся в Стратфорд достаточно зажиточным торговцем.
Известный как человек крайне прижимистый и изнурявший партнеров по бизнесу даже за копеечные долги, в своем завещании Шекспир скрупулезно, вплоть до чашек и ваз расписывает, кому какие предметы хозяйства оставляет, но ни словом не упоминает свои литературные произведения, большинство из которых еще даже не опубликовано. В завещании вообще ничего нет о книгах, даже других авторов, из чего очевидным образом следует, что в доме Шекспира такого добра просто не было.
На смерть известных людей было принято писать эпитафии. К примеру, на смерть драматурга Бена Джонсона, коллеги и приятеля Шекспира по Лондону, ученые имеют не менее 37 стихотворений-посвящений. На смерть Шекспира — ни одного. Не прореагировал никто, кроме шекспировского зятя, оставившего в личных записях строчку «тесть мой преставился».
Вообще, все факты свидетельствуют о том, что Шекспир умер как самый обычный, ничем неприметный торговец в тихом провинциальном городке. По сути дела, лишь спустя еще семь лет, когда в 1623 году в Лондоне был подготовлен канонический свод «произведений Уильяма Шекспира», так называемое «Первое фолио», начинается слава великого писателя.
Шекспировские пьесы и стихи публиковались и ранее, поначалу анонимно (скупой автор не предпринимал ни малейших усилий восстановить свои права на эти книги), затем в сравнительно небольших форматах «кварто». Но именно «Первое фолио» стало фундаментом мировой славы гения и именно это издание, вышедшее при жизни Фрэнсиса Бэкона, дает львиную долю свидетельств, указывающих на истинного автора.