Роль воспитательницы взяла на себя бабушка. Ей уже было далеко за шестьдесят, но она, в прошлом хористка провинциальной оперы, до сих пор подолгу просиживала у зеркала. У нее был свой «моральный кодекс», требования коего настойчиво внушала она внучке. Главное среди них: «рви цветы, пока цветут, пройдут златые дни, завянут ведь они».
И Натали стала смотреть на жизнь глазами бабушки.
Красивая, стройная, неглупая и в меру образованная, она легко завоевывала симпатии молодых и не очень молодых мужчин. Скрипач скоро уступил место театральному администратору. Этот предлагал руку и сердце. Натали молча выслушала его, а потом расхохоталась.
– Что вы – с ума спятили, Виктор Александрович! Вы знаете, кем должен быть человек, который сможет взять меня в жены?
И, хлопнув дверью, вышла из комнаты. Бабушка была довольна внучкой: «Правильно понимает жизнь...»
Трудно сказать, какой дорогой пошла бы Натали после школы, если бы однажды в их доме не появился старший брат покойного отца – Федор Степанович. Это был крупный ученый, которого вопреки его собственному желанию перевели в Москву из южного города. Профессор, горячо любивший брата, считал своим долгом позаботиться о его семье, и в первую очередь о племяннице. До него доходили смутные слухи о том, что жена брата ведет образ жизни, отнюдь не заслуживающий одобрения. И в первые же дни своей московской жизни он убедился, что слухи эти весьма основательны. Тогда он твердо решил: «Мать – уж бог с ней, пусть живет, как хочет, а за племянницу я в ответе... Перед памятью брата».
Профессор частенько наведывался к Натали. Она была в последнем классе школы, когда он повел с ней разговор о будущем; и с грустью отметил: увы, бабушкины семена уже пустили глубокие корни.
|
|
В воскресные дни Федор Степанович увозил племянницу к себе на дачу. Ученый любил прислушиваться к говору ветра, птиц и любоваться тем, как солнечный свет пробивается сквозь густую зелень дремучего леса. Здесь дядя и вел, как он выражался, воскресные «проповеди», увлекательно говорил о своих исследованиях, о своих учениках, трудом и талантом утверждавших место в жизни. В рассказах ученого вставали перед девушкой удивительно интересные, смелые люди, поистине творящие чудеса. И порой Федору Степановичу казалось, что племянница другими глазами начинает смотреть на мир.
Натали поступила в Институт иностранных языков... «Кончит Иняз, – думал профессор, – я ее в научный институт переводчицей определю. Может, так и появится любовь к точным наукам. Или же будет педагогом».
У бабушки были свои планы: выдать внучку замуж за дипломата и отправить за границу. Это, как говорится, программа максимум. Программа минимум – переводчица Интуриста.
Что же касается Натали, то она еще ничего не решила.
В институте у нее было много друзей. Друзей разных и по-разному оценивающих, что есть счастье человека.
Как-то раз у Натали собрались на вечеринку однокурсники. Она была более откровенна, чем всегда, и высказала свое заветное: рви цветы, пока цветут.
– Неужели это твое кредо, – допытывался староста их учебной группы Саша. – Неужели ты серьезно веришь, что любовь может сделать больше, чем труд?
Она усмехнулась и, передернув плечиками, исподлобья оглядела друзей.
– Я не верю ни в силу любви, ни в силу труда. Я верю в силу денег. Искусство жить – искусство делать деньги. Как их делать – это сугубо индивидуально... Не правда ли?
|
|
И, не ожидая ответа, она звонко рассмеялась, так что трудно была понять – всерьез она или шутит назло Сашке.
Поздно вечером, когда друзья разошлись, Наташа устроила бабушке разнос. Началось все с того, что бабушка сказала:
– Молодец, Натали... Как ты этого Сашку отбрила! Ты не слушай его... И дядьку твоего... Жизни не понимают...
Натали взорвалась:
– Ты дядю не трогай! Слышишь! Не смей!
Димка-кактус
У дяди появился помощник – Дима, молодой инженер-строитель. Диму познакомили с Натали на концерте. В последующие дни бабушка была в полном смятении: Дима отнюдь не мог, по ее мнению, составить счастье внучки, а попытки помешать вспыхнувшему чувству рухнули. Наташа была, словно в угаре. Все нравилось ей в Диме – и спортивная фигура, и темные курчавые волосы, лохматившиеся над черными задумчивыми глазами, и его игра на пианино. Впервые она, кажется, по-настоящему полюбила настоящего человека. Он чем-то напоминал ей дядю – такой же ершистый, колючий. Натали прозвала его «кактусом».
Однажды вечером Натали заявила бабушке, что Дима уезжает в Сибирь строить в тайге новый город и зовет ее с собой, конечно после окончания института.
...Бабушка несколько минут не могла прийти в себя.
– Ты с ума сошла!...Тайга. Сибирь... Безумство, бред. Это не для тебя. Да и вообще, что ты нашла в этом...
Была предпринята фронтальная контратака бабушки, мамы, ее друзей. Пытались даже подключить дядю: «Зачем девушке уезжать из Москвы?.. Да еще с ее специальностью...»
|
|
Долго Натали терзалась сомнениями. На ребром поставленный вопрос Димы: «Поедешь или нет?» – она уклончиво ответила: «Впереди целый год. Там видно будет. Но, честно говоря, меня не прельщает романтика тайги. Бабушка, вероятно, права – я не рождена для подвига... Подумай – может, и ты не поедешь?» Дима сжал губы так, что они побелели, и бросил что-то резкое, колючее.
Вскоре он уехал на север, сказав на прощанье:
– Что же, я согласен, Наташа. Поживем – увидим. Практика – критерий истины. Буду писать тебе и буду жить ожиданием твоих писем.
Было это в ту пору, когда Наташа уже перешла на последний курс.
Она преуспевала в занятиях – сказались трудолюбие, способности, интерес к языкам. Каждый раз на институтских встречах студентов с работниками какого-нибудь посольства Натали обращала на себя внимание произношением и богатым запасом слов. И когда Интурист попросил послать к ним на практику группу старшекурсников, среди них оказалась Наташа.
В Интуристе были очень довольны ею. Даже намекнули: «Возможно, что пошлем заявку на вас...» Наташе это было приятно, пожалуй, Интурист ей импонировал больше, чем Димкина тайга. А бабушка и вовсе ликовала: «Все выходит по-моему».
И вдруг, совершенно неожиданно для друзей по институту, для мамы и бабушки, Наташа перед самым окончанием вуза отказалась идти работать в Интурист. И вообще во всем ее облике, поведении, образе жизни произошли заметные перемены. Откуда этакая хмурость, озабоченность? Куда пропал былой интерес к вечеринкам, танцам? Бабушка склонна была отнести все это за счет Димкиных писем – они приходили чуть ли не через день. И старуха снова всполошилась: «Неужели уедет... До чего же переменчивая стрекоза».
В тайгу она не уехала, но однажды заявила маме и бабушке, что зря не послушалась дяди и не пошла в науку.
– Надо исправить ошибку. Попрошу дядю устроить меня в какой-нибудь институт переводчицей. А там видно будет. Может, и Димку перетяну, не правда ли?
Мама отнеслась безразлично к этому, а бабушка снова бубнила: «Я тебя не узнаю!.. Тебя подменили!..» Внучка ласково успокаивала бабушку, но решения своего не изменила. Что же касается дяди, продолжавшего опекать Наташу, то он был доволен. Откровенно говоря, Димкин вариант ему тоже был не по душе. И вот из крупного научно-исследовательского института, которым руководил друг Федора Степановича – Алексей Михайлович Круглов, в Иняз отправляют заявку на переводчицу.
Эврика!
Наталья Викторовна, ее теперь уже так величали, оказалась отличной переводчицей. Она не только переводила, но и реферировала для своего шефа некоторые статьи. А для повышения квалификации стала усердно почитывать доступную ей специальную литературу.
Профессору нравилась ее целеустремленность, серьезный подход к делу.
– Свяжитесь с Петром Максимовичем Егоровым. Это мой ближайший ученик, большой эрудиции ученый и чуткий, отзывчивый товарищ. Он поможет вам ближе познакомиться с нашей тематикой и освоить терминологию. Я ему скажу о вас... Вам будет легче...
Кандидат технических наук Егоров был действительно человеком добрым, отзывчивым и охотно помогал Наталье Викторовне, которая неожиданно проявила способности к точным наукам. Она удивительно быстро входила в курс исследований, которым посвятили себя шеф и его ученик. Наташа уже могла иногда понять, о чем они спорят, и легко вылавливала из большой статьи в каком-нибудь зарубежном журнале именно то, что больше всего могло интересовать профессора. Как-то она сказала Петру Максимовичу:
– Жаль, что я не послушалась дяди.
– Вы же еще очень молоды, Наталья Викторовна. Господи боже мой! О чем вы говорите? Вам и сейчас не поздно поступить в институт... И начать все сначала.
– Петр Максимович – вы гений...
И Наташа стала советоваться, в какой технический вуз поступить, как готовиться к экзаменам, чем сможет помочь дядя.
– Ну и, конечно, вы, Петр Максимович... На вашу помощь я могу рассчитывать?
Подготовка в вечерний институт еще больше сблизила Наташу с Егоровым.
По вечерам они иногда задерживались в лаборатории. А тут как-то в жаркий летний день молодой ученый пригласил переводчицу в Химки, поужинать на летней веранде речного вокзала. Она деликатно отказалась.
– Что вы, Петр Максимович... Это неудобно... К тому же экзамены на носу.
Он смутился, что-то пролепетал и, смущенно улыбаясь, развел руками.
– Я очень тронута вашим вниманием... В другой раз как-нибудь... Не правда ли?
Петр Максимович ничего не ответил.
Вступительные экзамены в институт она выдержала. Не потребовалось никаких и ничьих хлопот – переводчицу научно-исследовательского института охотно приняли в вечерний вуз. Бабушка ахала, охала, но и она смирилась.
Теперь начиналась новая полоса в жизни Наташи, и шеф в шутку уже называл ее коллегой. Специальность, избранная девушкой, была сродни направлению работ профессора Круглова.
Шли годы. Наталья Викторовна была на третьем курсе. Она уже не механически, а со знанием дела переводила, реферировала статьи для профессора. И он души не чаял в ней.
Разговор на набережной
...Однажды случилось так, что Наталья Викторовна не успела к концу дня закончить срочный перевод для большого доклада в Государственном комитете. Расстроенная, она пришла к профессору – как быть?
– Вот уж и не знаю. Завтра утром доклад, а для сравнения с нашими результатами зарубежные данные нужны до зарезу.
– Я готова привезти вам их вечером домой. Посижу здесь еще несколько часов.
– Да вы же голодны... Сейчас велю принести вам чего-нибудь перекусить. А к восьми пришлю машину...
Ее встретили очень радушно, запросто. Елена Максимовна, хорошо знавшая почти всех сотрудников мужа и покровительствовавшая некоторым из них, усадила Наталью Викторовну пить кофе. «Дела потерпят. Проголодались, поди...»
Профессор забрал переводы и, оставив женщин, удалился в свой кабинет. У хозяйки дома и переводчицы, несмотря на разницу в годах, обнаружилась общность взглядов на многие вопросы семьи и брака. Они понравились друг другу. Наталья Викторовна засиделась допоздна. И в тот же вечер было решено, что она будет давать уроки английского языка четырнадцатилетнему Володе – профессорскому сыну.
– Ждем вас послезавтра, Наталья Викторовна. Вообще прошу чувствовать себя у нас как дома...
И вот Наталья Викторовна уже «свой человек» в доме профессора. Обычно после занятий с Володей она оставалась ужинать, и случалось, что за столом оказывалась рядом с Петром Максимовичем, который иногда до поздней ночи работал с шефом. Наталья Викторовна беседовала с хозяйкой дома, а ученые вели свои разговоры, оживленно обсуждая результаты каких-то экспериментов.
Петр Максимович частенько провожал Наташу домой. И при этом всегда был подчеркнуто сдержан. Неужели это после ее отказа ехать в Химки? Или, может, тут совсем другое: она как-то, правда туманно, поведала ему, что есть в Сибири такой Димка-кактус...
Однако при всей своей сдержанности Петр Максимович не мог скрыть, что Наташа ему нравится.
Как-то осенью они задержались в институте и, возвращаясь домой, шли по набережной. Стояла безлунная ночь. Они молча глядели на мерцавшие сквозь туман одинокие звезды. Кругом было тихо, и только листья шуршали под ногами. Заговорили о поездке Егорова на предстоящий международный симпозиум в столицу небольшого европейского государства.
– Как жаль, что вы уезжаете. Мы поехали бы в воскресенье в Абрамцево...
Он даже вздрогнул от неожиданности.
– Да, конечно... Мне тоже жаль... Нет, я не то хотел сказать. Но впереди еще столько воскресений, – и, кажется впервые, он пожал ей руку и уж совсем неожиданно прижал ее ладонь к своей щеке.
Потом он стал рассказывать ей о симпозиуме, о возможных дискуссиях. Наташа встревожилась.
– А вас не положат там на обе лопатки?.. Я боюсь за вас...
– Что вы, Наташенька... Мы так далеко впереди их...
И он говорил о шефе, о лаборатории, о последних открытиях. Наташа перебила его.
– Извините меня, Петр Максимович, но мне все это надоело в институте. Давайте о чем-нибудь другом...
Наедине с Дженни...
Через несколько дней он улетел за границу.
Его встретили там очень радушно – имя молодого ученого было известно участникам симпозиума. Петр Максимович возглавлял нашу делегацию, и к нему был прикреплен гид, один из местных ученых, хорошо знавший русский язык и работавший в области смешной с той, где вел свои исследования профессор Круглов. Это был молодой элегантный человек, вежливый, предупредительный. Все его звали запросто Карл.
– Вы можете мной располагать, как вам угодно. Надеюсь, что и вы в долгу не останетесь, когда я приеду в Москву.
– А вы собираетесь к нам?
– Да, в порядке обмена... Соответствующие переговоры уже ведутся...
И он назвал один из крупных московских институтов, где ему, вероятно, предоставят возможность поработать.
На первых порах Петр Максимович был весьма доволен, что к нему прикрепили такого гида. Несколько раздражало и беспокоило лишь одно обстоятельство: Карл буквально заполнил его время – ни одного вечера Петр Максимович не смог провести вместе с товарищами по делегации. Сегодня театр, завтра прогулка за город, затем в гости к какому-то профессору. Петр Максимович насторожился: в чем дело? Но разговоры, которые вели с ним, касались самых отвлеченных тем, связанных с наукой вообще, с литературой и искусством. И только однажды разговор переключился на его институт. Все началось с какого-то спора, в ходе которого он сам стал говорить об институтских делах. Но задумался он над этим уже позже, вернувшись в гостиницу.
Гид познакомил его и со своей сестрой Дженни. Эффектная молодая женщина с копной золотистых волос, небрежно спадавших на оголенные плечи, с мягкими темными глазами и белой шеей в мелких веснушках. Она тихо сказала ему: «Я большая поклонница вашей страны, ее прогрессивной науки».
Симпозиум близился к концу. Петр Максимович вместе с товарищами распланировал оставшиеся свободные вечера. И вот снова неожиданное приглашение: Карл зовет его к себе в гости. Егоров вежливо пытается отклонить приглашение, но ничего не выходит. «Я и Дженни хотим попрощаться с вами. Скромный ужин в узком семейном кругу. Мы да старики»...
Но «семейный круг» неожиданно сузился. Хозяин дома очень огорчен: родители вынуждены были поехать за город к тяжело заболевшему дяде. И они сели за стол втроем. А вскоре и сам Карл исчез – позвонили родители и умоляли сына срочно приехать, дяде стало совсем плохо...
– Дженни, ты останешься за хозяйку. Я скоро вернусь.
Петр Максимович не успел и слова вымолвить, как Карл распрощался, и они оказались с Дженни вдвоем во всей квартире.
Впрочем, не совсем так. Вдвоем, если не считать служанки, миловидной русоголовой блондинки, неожиданно появившейся в комнате в тот самый момент, когда Дженни предложила гостю пересесть поближе к камину.
– Прошу прощения, госпожа...
– Я, кажется, ясно сказала: сегодня вечером мы обойдемся без ваших услуг, Катрин!
– Извините, – испуганно пролепетала девушка. Так же как и хозяйка, она свободно говорила по-русски. – Какой-то господин настойчиво требует вас к телефону... Да, я ему говорила, что госпожа просила не беспокоить ее, но он уверяет, что к нему это не относится, что вы будете очень рады его звонку, что меня строго накажут, если я не доложу вам.
Дженни бросила на служанку недобрый взгляд. Потом обратилась к гостю:
– Простите, я вас покину на несколько минут. – И удалилась из комнаты, сухо обронив: – Катрин! Раз ты уж здесь, то помешай угли в камине...
Петру Максимовичу показалось, что девушка порывается что-то сказать ему. А может, это только показалось. Он сам хотел узнать у нее: где она научилась русскому языку? Но в этот момент вернулась Дженни.
Хозяйка мило улыбнулась вслед быстро удалившейся из комнаты служанке.
– Это ваша соотечественница. Дитя войны... Лагерь перемещенных лиц... Любовь всесильна. Русская девушка полюбила иностранца. И не вернулась в Россию. Отказалась. А муж мало зарабатывает. Попросилась в наш дом. Аккуратность и исполнительность, видимо, никогда не были ее отличительными чертами. Но что поделаешь – надо быть добрым...
И, подойдя вплотную к гостю, озорно вскинула на него глаза:
– Как будет развлекать меня русский ученый?
И, не ожидая ответа, Дженни взяла его за руки.
Он деликатно высвободил их, потом решительно поднялся с места, отвесил поклон и сухо сказал:
– Прошу прощения. Дела требуют моего присутствия в гостинице.
И, еще раз откланявшись, удалился...
На следующий день, рано утром, выйдя из гостиницы, Егоров неожиданно, где-то на пустынной улице, лицом к лицу столкнулся с Катрин. Видимо, она ждала его или, может, шла следом.
– Здравствуйте! Вы, оказывается, русская. Из лагеря перемещенных?
– Вам уже все известно обо мне...
– Вы пришли сюда, чтобы повидать меня?
– Да. К вам большая просьба. Возьмите эту маленькую посылку. Сувенир племяннику. Брат не хочет, чтобы я посылала ему посылки. Пишет, что не нуждается... И вообще чурается. Но тут маленький сувенир... Спиннинг. Я ему напишу. Он сам зайдет к вам. Вы не возражаете? Окажите услугу... Что делать – так сложилась судьба. Не упрекайте меня.
Она сунула ему в руку маленькую аккуратно перевязанную коробочку и быстро исчезла в переулке.
Все это произошло так стремительно, что Петр Максимович даже не успел опомниться. И только после того, как она исчезла за поворотом, он подумал: к чему бы вся эта история?
Через несколько дней делегация уезжала домой. Ее тепло провожали организаторы симпозиума. Дженни приехала на вокзал вместе с братом. Гид пожимал руку гостю и говорил: «Я надеюсь, что наше приятное знакомство продолжится в Москве. До скорого свидания, господин Егоров»...
В Москве его встречали шеф и Наталья Викторовна. Петр Максимович, увидев ее, покраснел: ему приятно было видеть ее среди встречающих. И он прямо сказал ей об этом.
В первый же вечер, когда они остались вдвоем, Наташа призналась Петру, что ей было грустно без него и она часто думала о нем, беспокоилась.
Он ничего не ответил, а только взял ее под руку, и они долго шагали молча.
Он все рассказал ей – о гиде, о его сестре, о возможном приезде Карла в СССР.
– Странно все это было... Ты не находишь, Наташа?
– Не знаю, Петя, может, и странно, а может быть, у них так принято.
«Гид» появляется в Москве
...Прошел год. Петр Максимович успел почти позабыть о своей поездке за рубеж. Он был поглощен работой и Наташей, которая, кажется, уже прочно вошла в его жизнь.
И вот нежданно-негаданно нагрянул гость – Карл.
Гость дал о себе знать по телефону. Петр Максимович несколько удивился и даже встревожился: он, кажется, не оставлял своего телефона Карлу, а справочная не давала номера телефонов института. Странно! Спросить у Карла, как он узнал номер телефона? Неудобно, обидится... И Петр Максимович перестал тревожиться. «Чепуха! Мало ли кто из наших ученых, с которыми имеет дело господин Карл, помог связаться со мной».
Долг вежливости обязывает. И он возил Карла по городу, показывая Москву. Они были в театре, ужинали в ресторане, а потом пригласил домой на обед – мама продемонстрировала русскую кухню. Выпили, закусили, поели блинов с икрой. Пошел оживленный разговор. Гость восторженно говорил о русских ученых и, в частности, о шефе Петра Максимовича, с которым был хорошо знаком по литературе. И вдруг неожиданно заявил:
– Перед моим отъездом в Москву редактор нашего очень популярного журнала попросил меня передать вам их предложение выступить со статьей. О чем? О ваших исследованиях... Большой гонорар, известность... Весь мир заговорит о вас...
Гость испытующе смотрел на Петра Максимовича и несколько раз повторил:
– Большой гонорар... Известность, даже, если хотите знать, слава! Правда, я где-то прочел, кажется у Бальзака, что слава товар невыгодный: стоит дорого, сохраняется плохо. Но гонорар в сочетании со славой – это, знаете ли...
Петр Максимович оборвал Карла:
– Вы отдаете себе отчет, что означает ваше предложение? Если бы вы не были моим гостем...
Но «гид» быстро перешел на шутливый тон и поднял тост за всемирную дружбу ученых. Уже прощаясь, он все-таки вернулся к своему предложению.
– А насчет статьи вы все-таки подумайте... Да, между прочим... Есть вариант... Вы можете сдать статью, оговорив при этом, чтобы ее не публиковали, если это вам нежелательно. Подумайте и над таким вариантом... Ну, а гонорар – само собой...
И вдруг неожиданно для гостя хозяин дружески похлопал «гида» по плечу и решительно сказал:
– А вы знаете – это, кажется, не плохой вариант. Есть о чем подумать. Увидимся – поговорим...
Рано утром Петр Максимович позвонил в КГБ и попросил срочно принять его...
Он или не он?
Несколько дней назад с границы сообщили, что долгожданный гость проследовал с группой туристов в Москву. Докладывая об этом генералу, майор Птицын сказал:
– Думаю, товарищ генерал, что события должны развиваться следующим образом. Турист обязательно повстречается с Егоровым и, вероятно, попытается установить с ним контакт. Я почему-то почти уверен, что Егоров после визита туриста сам явится к нам.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Сегодня я снова прослушивал пленку, присланную Ландышем. В тот вечер в доме Дженни ученый вел себя, я бы сказал, предостойнейшим образом. Ландыш снова подтверждает: Карл рассматривает Петра Максимовича как весьма крепкий орешек. Не надеется сразу расколоть. Но пытаться будет...
И вот – звонок. Майор ждал его с утра, зная, что вчера вечером Карл был в гостях у ученого.
...Петр Максимович старается восстановить во всех деталях свои встречи на симпозиуме, визит к «гиду», разговор с Дженни-обольстительницей, как он ее окрестил.
Ученый старается нарисовать портрет гостя. «Это же очень важно для вас. Я знаю!» Майор сдерживает улыбку. Так и подмывает достать из папки фотографию Карла и показать: «Вот же он какой!» Ладно, придет время – всё покажут. А пока майор весь внимание. Слушает и мысленно сопоставляет: все сходится с сообщением Ландыша. Петр Максимович действительно орешек крепкий – Карл это знает и все же надеется раздобыть сведения о работе института. Так он и сказал Дженни перед отъездом.
Куда тянутся нити от туриста-разведчика? На кого он надеется?
– Что вы сказали гостю, прощаясь? Повторите... Постарайтесь точнее.
– Могу с абсолютной точностью. Мысленно приняв решение звонить вам, я взвесил каждое слово, которое скажу туристу: «Подумаю, обязательно подумаю... Увидимся – поговорим».
– Когда вы снова встретитесь?
– Завтра... У меня дома...
– Постарайтесь вселить в гостя надежду, что не исключена возможность такого варианта – вы дадите короткую информацию для журнала... Обязательно поинтересуйтесь суммой гонорара.
– Хорошо.
– Позвольте вам задать один вопрос. Предупреждаю: мы вам верим. Иначе у нас был бы другой разговор. А вопрос такой: все ли, что касается ваших встреч за рубежом, вы рассказали? Абсолютно все? Или, может, кое-что забыли... Подумайте.
Петр Максимович стал мучительно перебирать в памяти каждый час своей жизни в те дни.
– Как будто бы все...
– Вот видите, экий вы... – И Птицын рассмеялся. – А молодая женщина, которая просила вас отвезти спиннинг племяннику... Забыли?
В глазах ученого не то испуг, не то растерянность.
– Боже мой, как же я мог забыть и не сказать вам... Но я никак не связывал ту женщину с гидом-туристом, с Дженни. Неужели это их агент... Теперь я понимаю. Боже мой, как я попался...
– Вы же заполняли таможенную декларацию и знаете, что запрещается перевозить что бы то ни было для передачи третьим лицам.
– Но я честно заявил сотрудникам таможни, что этот спиннинг меня просили передать. И сказал даже, кто просил... Спиннинг у меня забрали... Но перед отходом поезда вернули... Вернули и сказали: «Ладно, везите. Пусть парень рыбу ловит».
Ученый умолк, а потом глухо сказал:
– Вы должны мне верить, товарищ майор!
– Да успокойтесь вы, Петр Максимович! Я уж не рад, что вам про спиннинг напомнил. Видите ли, если бы я вам не верил, то уж, конечно, не дал бы понять, что располагаю несколько более подробными сведениями, чем те, которые вы мне сообщили. Сейчас от вас требуется максимальная выдержка, спокойствие и тонкая игра с вражеским разведчиком. Да, чуть не забыл. Последний вопрос: вы не встречали больше человека, забравшего у вас спиннинг?
– Встречал. Точнее – видел... Два раза... Через неделю после того, как я вернулся с симпозиума, мне позвонил какой-то человек и отрекомендовался: «Я брат Кати, которая передала вам спиннинг для моего сына». Я, естественно, пригласил его зайти за посылочкой. Назначил время. В субботу вечером. Он не пришел. А в воскресенье утром позвонил и сказал, что живет очень далеко от моего дома. И тут же спросил: «Где вы работаете? Собственно, меня интересует только район, так сказать, место возможной встречи». Я назвал. Он обрадовался. «Отлично. Я работаю в том же районе. Близ станции метро. Вы не возражаете, я буду ждать вас завтра в девять часов утра у выхода из станции метро. Я ношу зеленую шляпу, хожу с палкой. Большое спасибо. Я ведь живу в Мытищах. Ехать специально за спиннингом хлопотно». Вот и вся история.
– Ясно. Опытный дядька. А где же вы его снова встретили?
Петр Максимович застенчиво улыбнулся.
– Это несколько интимная история... Но от вас у меня нет секретов... Недалеко от дома девушки, с которой меня связывает...
Петр Максимович запнулся, и майор поспешил:
– Крепкая дружба?
– Будем считать, что так. В общем, это даже не имеет в данном случае существенного значения. В субботу мы не успели договориться о воскресном дне. Звоню ей утром, никто не отвечает. Тогда я решился нагрянуть без звонка. Иду и еще издалека вижу, как из «Гастронома» выходит моя знакомая. Я ускорил шаг. Она уже вошла в парадное, а я только с «Гастрономом» поравнялся. И тут он из магазина...
– Поздоровались?
– Я поклонился, но он, может быть это мне показалось, в сторону отвернулся... Вероятно, не заметил.
– Давно это было?
– Нет, в минувшее воскресенье.
Майор мысленно зафиксировал: на следующий день после встречи ученого с туристом.
– Каков из себя папа рыболова?
– Фигура этого папы весьма напоминает фигуру тяжелоатлета. Здоров как бык! Крупное лицо, чуть приплюснутый нос.
Майор поблагодарил ученого и, уже прощаясь, спросил:
– Простите... Как зовут ту девушку?
– Наталья Викторовна...
Птицын вернулся в кабинет и достал из сейфа папку, на которой крупно было выведено только одно слово: «Ландыш». В папке лежала фотография того самого «тяжелоатлета», о котором рассказал ученый. На обороте фотографии стоял большой вопросительный знак. Майор долго рассматривал снимок: «Он или не он? А если он, то как его найти? Ландыш даже фотопленку умудрился прислать. Теперь дело за нами...»
Операция «Спиннинг»
...Сорок третий год. Западная Белоруссия. Где-то совсем близко советские войска. Скоро они придут и в эту деревню. Но не дождалась их Катерина. Ждала свободы, а свалилось горе. Девушка на всю жизнь запомнила тот день. Солнце уже клонилось к закату. На душе зябко, тяжко и темно. Под конвоем их пригнали на станцию – всех тех девчат и парней, что оставались в живых. Подали состав двухосных вагонов с зарешеченными окнами и надписями на дверях: «Мы добровольно едем в Германию». Молча стояли угрюмые немецкие солдаты, держа на поводке огромных овчарок.
Ее никто не провожал. Отец погиб на фронте еще в сорок первом. Мать до смерти забили гитлеровцы, когда узнали, что Катин брат ушел к партизанам. Катерину взяли к себе добрые люди. Сперва прятали, а потом пристроили белье офицерам стирать. И вот новая беда – всю молодежь в Германию отправляют.
В рабочих лагерях она подружилась с молодым антифашистом Питом. Сперва это была только дружба молодых, которых сблизила жажда мести за кровь, за побои, за пытки. А потом пришла любовь, которая во стократ умножает силы. И, может, любовь эта помогла им вынести все, что пало на их плечи в неволе. Из лагеря их отправили в услужение к немцу, кулаку, в деревню где-то над Рейном. Поначалу им обоим это показалось раем. Но оказался он кромешным адом: побои, издевки, глумление, каторжный труд с рассвета до темноты – в поле, хлеву, на огороде, в кухне. Хозяин, не стыдясь детей и супруги, приставал к Кате, за что, правда, был бит дважды: женой в открытую и Питом тайно ночью. Для влюбленных вся эта история обернулась наихудшим образом. Пита нещадно колотил хозяин, Катю – хозяйка...