Покинув клинику, Поль Дроп поднялся в свои личные апартаменты. Но вместо того, чтобы войти в кабинет, расположенный рядом со спальней, он прошел дальше по галерее и по внутренней винтовой лестнице поднялся этажом выше в таинственные комнаты, куда другим вход был запрещен. Едва он отпер дверь, как до его слуха донесся так хорошо знакомый ему прозрачный, звонкий голосок, лепетавший смешные детские слова. Это был припев известной детской песенки:
Мы в лесочек не пойдем,
Сперва дождик переждем!
Доктор остановился и закрыл лицо руками. Слезы выступили у него на глазах. И тот, кого все считали холодным, сухим человеком, не в силах сдержать волнение, прошептал:
— Как я люблю!.. Люблю... Это моя жизнь... мое творение...
И вдруг то, что только что вызывало у него ужас и отвращение, показалось ему логичным и необходимым...
На цыпочках, стараясь не производить шума, он двинулся вперед, не подозревая, что кто-то, кто поджидал его в темном углу рядом с потайной лестницей, так же бесшумно следует за ним...
Вместе с пробуждением к несчастной Амели Тавернье вернулись жестокие страдания. И не только физические, но и моральные. Увидев у своего изголовья мадемуазель Даниэль, она с ужасом воскликнула:
— Нет, нет, не хочу!.. Не хочу оставаться в этом заведении! Я предпочитаю умереть на улице!
Она пришла в такое возбуждение, что мадемуазель Даниэль, не зная, что делать, дала ей сильное снотворное. Больная впала в забытье, но время от времени бормотала сквозь сон: «Не хочу... не хочу оставаться здесь!»
Старшая сестра была немало удивлена тем, что в семь часов профессор, вопреки своему обыкновению, не спустился в клинику для утреннего осмотра больных.
Действительно, Поль Дроп, утомленный бурными событиями этой ночи, зашел в свой личный кабинет, лег, не раздеваясь, на кушетку, и погрузился в глубокий сон.
Он был пробужден появлением лакея, который доложил ему о посетителе.
— Никаких посетителей! — сердито буркнул хирург.
— Это какой-то важный сановник,— смущенно пробормотал лакей,— он назвался председателем суда...
— Ну ладно, пусть войдет...
Через несколько секунд перед Дропом предстал Себастьян Перрон.
— Вы меня не узнаете? — осведомился он.
— Нет, почему же,— проворчал доктор, с трудом стряхивая с себя остатки сна.— Вы судья, перед которым...
— Сударь,— прервал его посетитель,— я пришел к вам не в качестве председателя суда... Знаете ли вы, кто я?
— Я вас не понимаю, сударь...
— Неважно!.. Я хочу знать, как чувствует себя Амели Тавернье... Я знаю, что она тяжело ранена и находится в вашей клинике. Я хочу видеть ее!
— Позвольте! По какому праву вы разговариваете со мной в таком тоне и добиваетесь свидания с моей женой?
— По самому святому и непреложному праву — по праву отца, который хочет видеть мать своего ребенка! Я был любовником мадемуазель Амели Тавернье...
Поль Дроп не дал ему закончить и вскочил, потрясая кулаками, с пеной бешенства на губах. Но и Себастьян Перрон был готов к этому взрыву: он тоже сжал кулаки и сделал шаг вперед. Так стояли они лицом к лицу, испепеляя друг друга ненавидящим взором, когда дверь вдруг отворилась и в комнате появилось третье лицо. Увидев его, оба противника издали возглас изумления.
— Вы?.. Здесь?..— пробормотал доктор Дроп.
— Да, господа, это я,— невозмутимо ответил вновь вошедший, который был не кем иным, как комиссаром. Жювом.
Полицейский сделал вид, что не заметил воинственных поз обоих мужчин, и обратился к доктору:
— Сударь, я позволил себе столь бесцеремонно ворваться в ваш кабинет лишь потому, что только что был в клинике и мадемуазель Даниэль просила передать вам, что ваше появление там необходимо: состояние мадам Дроп внушает сильные опасения и требует немедленного медицинского вмешательства...
Но тут, прерывая Жюва, в разговор вмешался Себастьян Перрон:
— Господин комиссар! — громко вскричал судья. — Я пользуюсь вашим присутствием для того, чтобы уличить Поля Дропа в низком и противозаконном поступке — в том, что он похитил и держит под замком ребенка, рожденного от меня Амели Тавернье! Я обвиняю его также в том, что он пытался гнусным образом меня шантажировать! Я обвиняю...
— Сударь, я приказываю вам замолчать!
Эти слова были сказаны Жювом так повелительно, что судья вынужден был подчиниться и прервать на полуслове свою обвинительную речь. Поль Дроп между тем повернулся и, двигаясь как автомат, покинул кабинет. События, одно невероятнее, другого, обрушивались на его голову, и ему начинало казаться, что он живет не наяву, а в каком-то дурном сне.
— Господин Перрон,— продолжал Жюв, оставшись наедине с сановником,— вы слишком торопитесь с выводами. Прежде всего, я хочу вас успокоить: положение мадам Дроп хоть и серьезно, но не настолько, чтобы опасаться за ее жизнь... Что касается вашего сына, то я напал на верный след и смогу сообщить вам нечто существенное скорее, чем вы даже предполагаете... А сейчас послушайтесь меня и уходите отсюда. И ждите вестей от меня.
— Ах, Жюв, Жюв...— бормотал Себастьян Перрон, чей гнев внезапно сменился депрессией.— Если бы вы знали, как я страдаю! Я страдаю и за Амели, которую люблю, и за сына, которого бесчеловечно похитили... Помогите мне, Жюв, и я буду испытывать к вам вечную благодарность!
Судья так ослабел, что Жюву пришлось взять его под руку и осторожно вывести из кабинета...
Какой-то человек с бесконечными предосторожностями поднимался по винтовой лестнице, находившейся в глубине квартиры Поля Дропа. Остановившись пород запертой потайной дверью, этот человек добрые пятнадцать минут пытался ее открыть. Наконец дверь поддалась его усилиям, и комиссар Жюв — а это был именно он — вступил на верхний этаж, куда он уже однажды, не далее как прошлой ночью, проникал, следуя по пятам за доктором Дропом.
Полицейский оказался в небольшом помещении, куда выходило несколько дверей. Он прислушался. За одной из дверей раздавался тоненький голосок, напевавший детскую песенку, У Жюва уже не оставалось сомнений: именно за этой дверью Поль Дроп прятал похищенного ребенка. Надо было действовать осторожно, ибо там же могла находиться и охрана... Бесшумно подкравшись к двери, Жюв резким движением распахнул ее и одним прыжком, оказался в комнате.
Его внезапное появление было встречено двумя испуганными криками, и полицейский увидел двух женщин, сидевших друг против друга. В растерянности они уставились на него, в то время как Жюв, со своей стороны, рассматривал их с не меньшим удивлением. Одна из них была ему знакома: старая Фелисите. Другая женщина была молода, с густыми черными волосами и нежным, почти ангельским лицом.
Жюв немедленно обследовал комнату, заглянув во все углы, шкафы и под диван.
— Где же ребенок? — вскричал он.
— Какой ребенок? — в свою очередь спросила Фелисите.
— Ладно, не валяйте дурака! Куда вы дели ребенка? — настаивал комиссар. Но тут же замолчал и застыл, как громом пораженный.
Если Фелисите смотрела на Жюва как на привидение, вышедшее из стены, то молодая женщина тут же словно забыла о нем. Усевшись перед зеркалом, она стала разглаживать щеткой свои волнистые черные полосы и запела тем самым тоненьким, чистым голоском, который раньше слышал Жюв: «Мы в лесочек не пойдем...» Именно этот голос, принадлежавший молодой женщине, комиссар принимал за голос маленького Юбера.
Он подошел к ней и попытался заговорить, но не получил никакого ответа. Тогда старая Фелисите отвела его в сторону и прошептала ему на ухо:
— Не обращайте внимания, месье... Дельфина не в себе. Она сумасшедшая...
И тут Жюва осенило. У него как будто открылись глаза. Он вдруг понял, почему черты лица молодой женщины показались ему знакомыми.
— Дельфина Фаржо! — прошептал он.
И трагическая история Дельфины Фаржо разом возникла в его памяти,— история, сопряженная с драматическими, кровавыми событиями, с преступлениями и убийствами, некогда совершенными Гением злодейства, ужасным Фантомасом!
Несколько лет тому назад Дельфина Фаржо, происходившая из мелкобуржуазной провинциальной семьи, оставила мужа и семейный очаг, чтобы последовать за испанским инфантом, в которого влюбилась без памяти. Втянутая помимо своей воли в таинственные и страшные события, она увидела, как под ударами Фантомаса пали ее муж и отец. Несчастная, всеми покинутая, она оказалась в Париже, где стала вести странное, призрачное существование, зарабатывая себе на жизнь в похоронной компании, торгуя гробами и прочими кладбищенскими принадлежностями. Но неумолимая судьба снова свела ее с Фантомасом, заставила стать невольной свидетельницей его зловещих интриг. Пылая злобой, Мастер пыточных дел решил похоронить ее заживо в одном из склепов Монмартрского кладбища. И только вмешательство Жюва спасло Дельфину от мучительной смерти.*
Все эти ужасные события не прошли для нее даром. Пережив минуты сверхчеловеческого страха в наглухо замурованном могильном склепе, она потеряла сознание, а когда, спасенная, пришла в себя, оказалось, что разум покинул ее. Жюв спас ее от Фантомаса, но спасти от безумия было не в его силах. Единственное, что он мог сделать, это поместить ее в комфортабельную лечебницу и поручать заботам опытных врачей и сестер. Что произошло с ней потом? Как она оказалась в квартире профессора Дропа? Этого Жюв не знал... Он смотрел на бедную помешанную с состраданием и жалостью, но при этом не мог не заметить, насколько она была мила, свежа и привлекательна. Безумие не обезобразило Дельфину: потеряв память, она стала походить на тихого и кроткого ребенка.
Жюв смотрел, как она причесывается, ласково улыбаясь своему отражению в зеркале. При этом она без конца повторяла свой припев:
Мы в лесочек не пойдем,
Сперва дождик переждем...
Потом она взяла с дивана большую куклу и стала ее ласково укачивать, лепеча что-то милое и нечленораздельное. Вдруг она обратилась к Жюву, по-детски коверкая слова:
— Плавда, моя кукла очень класивая? Она сегодня одела голубое платье, а когда пойдем на плогулку, я ей надену лозовое!
Как ни был привычен Жюв к человеческим страданиям, он чувствовал себя глубоко взволнованным, «Как хрупок человек! — думал он про себя.— Сломать его легче, чем куклу. Всего, один удар, одна психическая травма — и вот что остается от его хваленого разума!»
— Профессор Дроп посвящает ей много времени? — спросил он у Фелисите.
— Очень много! Но об этом никто не должен знать...— И. вдруг, словно опомнившись, она спросила: — Сами-то вы, господин Жюв, как здесь оказались? Господин профессор запрещает сюда входить всем, кроме меня. Дельфину никто не должен видеть. Он говорит, что это необходимо для ее излечения...
— Профессор меня сюда и направил... Неужели вы думаете, что без его помощи я нашел бы потайную лестницу?.. А что, профессор в самом деле надеется ее вылечить?
Фелисите не успела ответить. Дельфина сделала неловкое движение, кукла упала, и ее фаянсовая голова раскололась. Молодая женщина залилась горькими слезами:
— Моя кукла! Моя кукла! Она лазбилась!
— Успокойся, деточка! — стала уговаривать ее Фелисите.— Мы купим другую, еще лучше... Она будет говорить «папа» и «мама»...
Слезы на глазах Дельфины тут же высохли.
— Плавда? Она будет лаз... лаз... лазговаливать? — И она снова затянула своим тоненьким голоском: — Мы в лесочек не пойдем...
Вдруг Жюв вздрогнул: чья-то рука коснулась его плеча. Он обернулся: перед ним стоял доктор Дроп...
— Сударь,— сказал он глухим голосом,— что это значит?
— Я готов вам все объяснить,— ответил полицейский,— но для этого нам надо побеседовать с глазу на глаз...
Поль Дроп отворил дверь в соседнюю комнату и, когда они остались наедине, проговорил:
— Сударь, вы повели себя некорректно. Вы бестактно вторглись в такую сферу моей личной жизни, которая, касается только меня! Что заставило вас поступить таким образом?
Жюв чувствовал справедливость упрека, и ему было очень трудно ответить на вопрос Дропа. Не мог же он ему сказать, что считал его похитителем маленького Юбера!
— Я очень прошу извинить меня, господин Дроп! — сказал он.-— Я сделал это, повинуясь почти бессознательному профессиональному рефлексу. Люди моей профессии, когда они ведут расследование, стремятся выяснить все обстоятельства... Я знал Дельфину Фаржо раньше и очень интересуюсь ее судьбой. Вам, вероятно, известны трагические события, которые ей довелось пережить?
— Не очень...— пробормотал профессор.
— А при каких обстоятельствах вы с, ней познакомились?
— Послушайте, Жюв! — взорвался Поль Дроп,— Это вас совершенно не касается!
Но тут же он овладел собой и продолжил уже в ином тоне:
— Я доверяю вам, Жюв... И раз уж вы оказались здесь, предпочитаю рассказать вам все без утайки.
Четыре года тому назад доктор Дроп увидел Дельфину Фаржо в Сальпетриер, больнице для душевнобольных, и был поражен ее красотой. Ему захотелось помочь несчастной женщине, и он стал внимательно изучать историю ее болезни, а также собирать стороной сведения о ней. Так, он узнал, что начало ее болезни было связано с резким эмоциональным шоком. И у него родилась смелая врачебная гипотеза. Он решил предпринять попытку исцеления... Его побуждал к этому не только профессиональный интерес, но и глубокое чувство, охватившее все его существо.
В результате эмоционального шока, считал доктор Дроп, в составе крови несчастной женщины произошли патологические изменения. Кровоснабжение мозга нарушилось. Если обновить состав крови, если ввести ей свежую, здоровую кровь, то можно будет добиться выздоровления.
Выслушав рассказ Дропа, Жюв сказал:
— Я понимаю вас, дорогой доктор, и всячески желаю вам успеха!
— Надеюсь,— продолжал Поль Дроп,— что теперь вам окончательно ясна и моя позиция в связи с бракоразводным процессом. Моя любовь к Дельфине Фаржо не оставляет в моем сердце места для другой женщины. Единственная моя забота теперь — это сохранить тайну местопребывания Дельфины, защитить ее, не допустить новых психических травм.
Из соседней комнаты донесся тонкий, прозрачный голосок:
— Мой длужок! Я иду гулять... Ты пойдешь со мной?
И Поль Дроп со всех ног кинулся на этот призыв...
Покидая дом доктора Дропа, Жюв был глубоко взволнован. «Так вот,— думал он,— ради чего живет Поль Дроп: его великая любовь и его великое профессиональное свершение! Теперь мне ясно, откуда взялись обвинения, выдвинутые против него его женой... И как необоснованы были мои собственные подозрения! Но если Дроп невиновен в похищении ребенка, значит похититель и шантажист — Себастьян Перрон!..»
РОКОВОЙ ПОБЕГ
День прошел тихо и мирно, никто в клинике не подозревал о драматических событиях, развернувшихся в личных апартаментах профессора Дропа. Как обычно, после ужина больные стали готовиться ко сну. Жалюзи опускались на окнах, свет гас, и палаты одна за другой погружались в темноту. Ранние осенние сумерки опускались на парк. В это время у задней калитки, со стороны противоположной улице Мадрид, два человека вели оживленный разговор вполголоса.
— Надо подождать еще полчаса,— говорил один,— тогда можно будет пробраться внутрь совершенно незаметно...
— Мы обязательно должны увезти ее отсюда,— отвечал ему второй.— Здесь ей грозит смертельная опасность. Больной, умерший на операционном столе, считается умершим естественной смертью. Этот негодяй в халате хирурга знает, что он ничем не рискует и может безнаказанно расправиться со своей беззащитной жертвой... Я прекрасно понимаю, что этот так называемый «несчастный случай» был подстроен. Как и то, что ее, раненую и беспомощную, привезли именно сюда!
Человек, произнесший эту энергичную тираду, был Себастьян Перрон. А сопровождал его «друг детства» Мариус, он же санитар Клод, о чем Себастьян, впрочем, не догадывался. Именно Мариусу принадлежала идея похищения. У него оказался и ключ от задней калитки парка.
Амели Тавернье была помещена в корпус «В», в крайнюю палату нижнего этажа, что, разумеется, облегчало выполнение плана, разработанного Мариусом.
— А нас никто не увидит? — спросил Себастьян, когда они пробирались через темный парк.
— Мог бы увидеть только санитар Клод, но за его скромность я ручаюсь,— со странной улыбкой ответил Мариус.
В своей палате Амели лежала на кровати при погашенном свете. Слабый хрип вылетал из ее груди. Сначала, когда ее привезли в клинику, она непрерывно стонала. При появлении профессора Дропа она прорывала свои стенания, но лишь для того, чтобы осыпать его гневными оскорблениями. В присутствии медицинского персонала она называла его убийцей, шантажистом, похитителем детей, кричала, что никогда не любила его и что ее сердце принадлежит Себастьяну Перрону, действительному отцу ее ребенка. Поль Дроп бледнел от гнева, скрежетал зубами и уходил, чтобы вернуться спустя некоторое время, и вся сцена повторялась сначала.
Однажды он зашел к ней сразу же после прогулки по Булонскому лесу, куда он водил Дельфину Фаржо. Увидев его, Амели стала кричать:
— Негодяй!.. Подлец!.. Это ты похитил моего сына! Ты хочешь моей смерти!
— Замолчи! Замолчи, несчастная! — прохрипел, задыхаясь от ярости, Поль Дроп.
Никогда еще он не испытывал такой ненависти к своей бывшей жене. Но та продолжала кричать все громче и громче, как будто от этих криков к ней возвращались силы и здоровье.
Далее произошло нечто неописуемо ужасное. Охваченный бешенством, доктор Дроп бросился на несчастную Амели. Ввести ей дозу сильнейшего снотворного было для него делом одной минуты. Но он этим не ограничился. Открыв свой чемоданчик с набором хирургических инструментов, он извлек оттуда скальпель и ввел его и рот своей жертве. Острое лезвие проникло глубоко в гортань несчастной женщины, откуда кровь брызнула на руки хирурга.
— Ну вот, теперь ты будешь молчать! — свирепо пробормотал Поль Дроп.
Недрогнувшей преступной рукой он перерезал своей жене голосовые связки!
— Тише, тише... Не шумите! — приговаривал Себастьян Перрон, когда они вместе с Мариусом пробрались в палату, где находилась Амели Тавернье. Вспыхнувший луч ручного фонарика заставил Амели сесть на кровати. Она не спала, действие снотворного у нее кончилось, и выражение ее лица испугало Себастьяна. Ее исполненные ужаса глаза блуждали, она, казалось, хотела что-то сказать, шевелила губами, но из ее рта не вылетало ни одного звука. Себастьян отнес это на счет ее слабости. Он стремительно кинулся к ней и нежно сжал в объятиях. Вместе с Мариусом они проворно укутали больную в одеяла. Себастьян хотел поговорить со своей возлюбленной, объяснить ей причину их появления, но Мариус не дал ему этого сделать.
— Скорей, скорей! Надо торопиться! — повторял он.
Себастьян и сам понимал, что времени терять нельзя. Молодая женщина с ужасом смотрела на своих похитителей. Временами она слабо пыталась сопротивляться, но по-прежнему не произносила ни слова. Она никак не могла понять, что с ней произошло...
Через пять минут Себастьян и Мариус вышли из парка через заднюю калитку, неся завернутую в одеяла Амели. Они усадили ее в ожидавший автомобиль, сами сели рядом, и машина тронулась. За рулем сидел человек, лица которого не было видно из-за поднятого воротника.
— Спасены! — с облегчением произнес Себастьян Перрон.— Пятнадцать минут езды — и мы будем у меня дома... Но что это? — вдруг воскликнул он, взглянув в окошко.— Наш водитель не знает дороги? Он едет в противоположную сторону!
Действительно, машина, углубившись в Булонский лес, неслась в сторону Лоншана. Перрон высунулся в окошко, чтобы дать указания шоферу, но в это время тот, кого он считал Мариусом, грубо схватил его за шиворот и швырнул обратно на сиденье.
— Что ты делаешь, Мариус? — растерянно воскликнул судья.
Но ответом ему был взрыв издевательского хохота.
— Какой я вам Мариус? — рявкнул спутник Себастьяна, наставив на него револьвер.— Игры закончились, господин судья! Приготовьтесь к самому худшему... Поистине, вам надо было обладать детской наивностью, чтобы принять меня за вашего друга детства! Я вам не друг, я ваш враг. Я помог вам похитить Амели Тавернье, преследуя свою собственную цель — заставить замолчать и ее, и вас. Вы оба для меня слишком неудобные свидетели и потому умрете! Сначала она... а потом вы...
Таинственный бандит направил свой револьвер в сторону Амели Тавернье и нажал на спуск. Себастьян Перрон услышал звук выстрела и увидел, как из ствола револьвера вырвался сноп пламени: выстрелом в упор убийца раздробил несчастной женщине череп... Судья не успел вскрикнуть, не успел сделать ни одного движения, как раздался второй выстрел — и он осел всем телом, бездыханный, рядом с трупом возлюбленной.
Автомобиль остановился. Таинственный убийца и его шофер вышли из машины.
— Ну как? — спросил водитель.
— Как нельзя лучше, Звонарь,— ответил убийца.— Нам остается только вложить револьвер в руку судьи, и все подумают, что произошло двойное самоубийство: что Перрон сначала застрелил свою любовницу, а потом покончил с собой...
Итак, водителем машины был Звонарь! Но кем же тогда был таинственный убийца, выдававший себя за Мариуса и за санитара Клода?
ОБВИНЯЕМЫЙ
Утром следующего дня Жером Фандор, одетый в строгий черный костюм, трезвонил у дверей квартиры своего друга Жюва. У молодого журналиста был вид очень озабоченного и куда-то спешащего человека. Когда слуга Жан открыл дверь, Фандор, едва не сбив его с ног, кинулся в комнату, где находился хозяин квартиры.
— Скорее, Жюв, скорее! — кричал журналист.— Такси ждет у дверей!
— Почему такая спешка? — осведомился полицейский, завязывая галстук перед зеркалом.— Разве мы опаздываем?
— Дело не в этом... Нам грозит опасность!
— Какая опасность?
— Смертельная!
Жюв, которому была прекрасно известна неустрашимость его друга, с удивлением на него посмотрел.
— Да, да! — продолжал Фандор.— Сегодня решающий день, и вам это должно быть прекрасно известно! Сегодня должен состояться суд над Владимиром, сыном Фантомаса. И мы с вами не только прямые участники его ареста, но и свидетели, чьи показания будут играть решающую роль. Фантомас сделает все, чтобы расправиться с нами до начала процесса или во время него. Понимаете ли вы это?
Распахнув пиджак, Жюв показал пуленепробиваемый жилет.
— Не только понимаю, но и принимаю меры,— флегматично ответил он.— Я совсем не собираюсь умирать. Напротив, я собираюсь погулять на твоей свадьбе!
— О, моя свадьба! — с горьким вздохом воскликнул Фандор.— Это счастье, от которого я сейчас далек больше, чем когда-либо!.. Кстати, Жюв! Вчера доктор наконец разрешил мне свидание с Элен. Она умоляла меня проявить сдержанность и не слишком наседать на Владимира. И я имел слабость ей это обещать. Так что во время процесса я, разумеется, честно отвечу на все вопросы, но сам не буду проявлять инициативы... Вы осуждаете меня, Жюв?
— Вовсе нет! Я понимаю тебя, малыш, и, более того, разделяю беспокойство Элен. Кроме того, твоя сдержанность может даже произвести на присяжных большее впечатление, чем прямые выпады... Что касается меня, то я, к счастью, ничем не связан, и буду действовать по обстоятельствам...
Два друга спустились по лестнице и сели в такси. Больше они не обменялись ни единым словом. Ощупывая в кармане рукоятку браунинга, каждый из них был готов к любым неожиданностям.
В то же утро, в шесть часов, двое охранников вошли в одиночную камеру, где содержался князь Владимир.
— Сегодня для вас решающий день,— сказал один из них.— Приготовьтесь!
— А что такое? — спросил Владимир.
— Как, вы забыли? Сегодня слушается в суде ваше дело.
Владимир вздрогнул и побледнел. В течение долгих дней, пока длилось следствие, он не переставал ожидать, что Фантомас найдет способ освободить его. Он свято соблюдал его заповедь: ни в чем не признаваться. Но вот наступил день суда, а Гений злодейства все еще не предпринял ничего, что могло бы повести к освобождению Владимира...
Жюв и Фандор, со своей стороны, не заметили ничего, что могло бы предвещать активные действия их заклятого врага. Они без помех прибыли во Дворец правосудия и предъявили свои повестки служителю, который препроводил их в маленький изолированный зал, предназначавшийся для свидетелей. Там уже толпилось довольно много людей, среди которых преобладали завсегдатаи скачек, тренеры, жокеи и «парни» из конюшни, которая некогда принадлежала Владимиру, скрывавшемуся тогда под именем Бриджа*. Раскланявшись со знакомыми, журналист и полицейский уселись в уголке.
— Я уверен, что Фантомас должен быть где-то неподалеку,— шепнул Фандор.
Жюв, казалось, размышлял о своем.
— Представляю себе,— сказал он,— какая толпа заполняет сейчас зал заседаний! Наверное, уже не осталось ни одного свободного места, и студенты юридического факультета сидят на ступеньках и толпятся в проходах... Еще бы, нечасто случаются такие сенсационные процессы!
— Да уж конечно, зал забит до отказа,— согласился Фандор.— Что ж из того?
— Мне это совсем не нравится,— признался Жюв.— Если нам сегодня действительно предстоит схватиться е Фантомасом, я предпочел бы, чтобы в зале находились только ты да я... Я боюсь, что могут пострадать посторонние...
Двое друзей продолжали беседовать вплоть до того момента, когда служитель пригласил их в зал суда для дачи свидетельских показаний...
Привыкший к полумраку и тишине одиночной камеры, отгороженной толстыми степами Консьержери от всего остального мира, Владимир был ошеломлен недолгим переездом от тюрьмы до Дворца правосудия. Шестеро республиканских гвардейцев сопровождали заключенного. Его провели по длинным коридорам Дворца правосудия, потом перед ним открылась маленькая дверца, и совершенно неожиданно для себя он оказался в большом зале. Его усадили на видном месте за загородкой — это была скамья подсудимых. Прямо перед ним возвышалась трибуна присяжных заседателей. Она показалась Владимиру огромной, и он содрогнулся при мысли, что ему придется вот так сидеть лицом к лицу с теми, в чьих руках будет находиться его судьба и, может быть, жизнь. Справа от трибуны присяжных находилось нечто вроде небольшой кафедры, на которой восседал сановник в красной мантии — это был Прокурор Республики, которому предстояло выступать в качестве обвинителя. Его суровое и бесстрастное лицо подействовало на Владимира подавляюще. «Я погиб!» — подумал он. Сквозь туман, застилавший его глаза, он уже с трудом мог различить полукруглый стол, заваленный папками и толстыми томами уголовного кодекса. Кресла, стоявшие внутри этого полукруга, были еще пусты, их должны были занять члены суда.
Впереди амфитеатра для публики находились места прессы. Журналисты сидели, приготовив блокноты, а художники-репортеры уже начали делать первые зарисовки подсудимого. Поскольку фотографирование в зале суда запрещено, завтра эти рисунки появятся во всех газетах.
Так как сын Фантомаса отказался от услуг адвоката, его защита была поручена молодому стажеру коллегии адвокатов. Молодой человек явно нервничал и время от времени быстрыми движениями поправлял складки своей мантии. И тем не менее, Владимир, подавленный всем происходящим, посмотрел на него с некоторой надеждой.
Наконец подсудимый более внимательно оглядел места для публики. К его удивлению, они оказались наполовину пусты. При всем волнении, которое он испытывал, Владимир почувствовал укол уязвленного тщеславия: он-то ожидал, что его процесс привлечет весь Париж и станет сенсацией!
Наклонившись к молодому адвокату, сидевшему по другую сторону барьера, но совсем близко от своего подзащитного, Владимир спросил:
— Скажите, а почему так мало публики?
— Дело в том,— охотно ответил защитник,— что ходят слухи о предстоящем вмешательстве вашего отца, грозного Фантомаса. И многие не пришли, опасаясь эксцессов... Для вас это совсем неплохо: я думаю, что страх перед Фантомасом заставит многих свидетелей попридержать язык!
Владимир немного приободрился. «Отец спасет меня»,— уже в который раз подумал он. В это время раздался голос, произнесший сакраментальную фразу:
— Господа, прошу встать,— суд идет!
Из комнаты совещаний, одетые в красные мантии, вошли судьи. Когда все уселись, тот же голос приказал:
— Подсудимый, встаньте!
Началось чтение обвинительного заключения. Но Владимир не слушал. Его глаза блуждали по залу, выискивая кого-то среди зрителей. Но тот, кого он ждал, не появлялся...
Когда Жюва и Фандора вызвали в зал как свидетелей, слушание было уже в разгаре. Допрос обвиняемого ничего не дал: Владимир отрицал все самым категорическим образом. Он говорил, что он Бридж, и только Бридж, и всегда был Бриджем! Он не считался ни с фактами, ни с логическими доводами. Уже совсем припертый к стенке, он заявлял: «Это был акт законной самозащиты!»
Показания свидетелей были малоубедительны. Одни ничего не знали, другие знали, но из страха выражались туманно и неопределенно. Именно в этот момент всеобщего замешательства председатель суда и распорядился вызвать Жюва и Фандора. И ход слушания сразу переменился.
Жюв выступал первым. На все вопросы он отвечал четко, лаконично и определенно. Все свои утверждения он немедленно подкреплял неопровержимыми фактами. Когда комиссар замолчал, судья сказал:
— Господа присяжные заседатели, несомненно, примут во внимание ваши показания. Я же, со своей стороны, хочу вас уже сейчас поблагодарить за ваше мужество, проявленное и во время ареста обвиняемого, и сегодня, во время суда.
Наступила очередь Фандора. «После показаний Жюва я не имею права отступать,— подумал журналист.— Здесь нельзя хитрить: истина превыше всего!» И коротко, точно, избегая личных выпадов и ненужного красноречия, он изложил все, что ему было известно по сути дела.
— Господин Прокурор Республики,— сказал судья,— у вас есть необходимость заслушать других свидетелей?
— Обвинению достаточно того, что уже было сказано,— ответил Прокурор.
— Желает ли защита продолжить допрос свидетелей?
Молодой адвокат пробурчал что-то невразумительное.
— Объявляется перерыв.
Во время перерыва Жюв и Фандор продолжали внимательно оглядывать зал, обмениваясь короткими репликами:
— Фантомас так и не появился... Что бы это значило, Жюв?
— Подожди, Фандор... И не расслабляйся! Суд еще не окончен.
— А вы заметили, Жюв, кто является председателем жюри присяжных?
— Еще бы! Финансист Миниас...
— Мне это не нравится!..
Жюв не ответил. Закусив губу, он пристально рассматривал присяжных, после перерыва возвращавшихся на свои места...