Председательствующий: Вы напомните мне дату, когда подсудимый фон Папен переехал в Вену?
Кубочек: 15 августа 1934 он поехал в Вену; он был назначен в конце июля 1934.
(Обращаясь к подсудимому)
Летом 1934 стало очевидно, что партия саботирует конкордат, и что гарантии Гитлера не соблюдаются. Как вы объясните поведение Гитлера в данном отношении?
Папен: Мне кажется, что в те дни Гитлер сам полностью намеревался сохранить мир с церковью, но радикальные элементы в партии, не желали этого, и что больше всего Борман и Геббельс постоянно настраивали Гитлера нарушить гарантии в церковном вопросе. Часто и непрерывно я протестовал Гитлеру и в своей речи в Марбурге я публично заклеймил эти нарушения. Я заявил в Марбурге: «Как мы можем выполнять нашу историческую миссию в Европе если мы сами вычёркиваем своё имя из списка христианских народов».
Кубочек: Я обращаю внимание на документ номер 85 на странице 186 и прошу принять о нём юридическое уведомление. Это письменные показания доктора Гляйсебока, бывшего руководителя фронта немецких консервативных католиков.
Свидетель, 14 марта 1937 папа Пий XI[3002] выразил своё гневное волнение в энциклике[3003] и торжественно протестовал против интерпретаций и нарушений конкордата. Обвинение сказало, что если бы вы были серьезным давая гарантии содержащиеся в конкордате, вы бы в тот момент должны были уйти в отставку с официальной должности. Что вы на это скажете?
Папен: Что я могу улучшить, уйдя в отставку? Помимо австрийских дел, я вообще больше не имел какого-либо политического влияния на Гитлера; и по моему собственному убеждению в то критическое время 1937, у меня была срочная необходимость оставаться в Австрии, что не позволяло мне покинуть пост. Мы это позднее увидим из развития.
|
|
Кроме того, если обвинение полагает, что из-за совершенно оправданной энциклики папы, я должен был оставить свой пост, тогда я должен спросить, а чтобы делала церковь? Церковь не отозвала папского нунция[3004] из Берлина и епископ Бернинг[3005] не вышел из государственного совета в котором представлял католические интересы. Несомненно, все это было совершенно оправданным, потому что все мы тогда всё ещё надеялись на внутренние изменения.
Кубочек: Я обращаю внимание на документ 48, страница 133. Документ уже приобщался в качестве экземпляра США-356; он на странице 133 моей документальной книги. Это речь папы Пия XII от 2 июня 1945. Я цитирую:
«Вместе с тем, следует признать, что конкордат, в последующие годы, принёс некоторые преимущества или по крайней мере предотвратил худшее зло. Фактически, несмотря на все нарушения, которым он подвергался, он дал католикам юридическую основу для своей защиты, крепость за которой они смогли защищать себя в своей оппозиции — до тех пор, пока это было возможно — возрастающей кампании религиозного преследования»
Практический эффект конкордата показан в документе 49, на странице 134 моей документальной книги. Он уже представлялся как экземпляр США-685. Это письмо от заместителя фюрера министру образования Рейха касающееся роспуска теологических факультетов университетов. Я цитирую последний параграф данного письма:
«В данном случае, как вы также указали в письме, директивы конкордата и церковных договоров следует принимать во внимание. В случае тех факультетов, которые не упоминаются в особой директиве, в конкордате и церковных договорах, как например Мюнхен и несколько других, роспуск можно осуществлять. Это одинаково верно к Австрии: Вена и Грац».
|
|
(Обращаясь к подсудимому)
Во время следующих лет публичная дискуссия о вопросе относительно церковной политики была почти полностью подавлена, поскольку католическая пресса в нарушение конкордата, даже газеты католической церкви в большом количестве были запрещены. Что вы делали против этого?
Папен: Мне это казалось необходимым сделать нечто, поскольку католической прессе полностью заткнули рот, для продолжения общественного обсуждения борьбы против тенденций враждебных церкви. Я очень часто говорил об этом вопросе с епископом Худалем[3006], выдающимся церковным деятелем в Риме, чья книга написанная в 1936 будет представлена Трибуналу моим защитником. Эта книга содержит мою жёсткую критику антирелигиозных тенденций и содержит также объективное признание позитивных социальных идей национал-социализма; всё это более заметно, из-за высокого тогдашнего авторитета церкви, в 1936, совершив ещё одну попытку создать синтез между христианскими идеями и здоровыми доктринами национал-социализма.
Кубочек: Каким образом, вы считаете, книгу важной относительно обвинений предъявленных обвинением?
Папен: Я считаю её относящейся по следующей причине: обвинение сделало свою задачу очень простой: в виду преступного конца национал-социализма, оно перекладывает весь позор на начальные годы развития, клеймя как преступников всех тех, кто по чистым мотивам, пытался придать движению конструктивный и созидательный характер. Но тут в книге 1936 церковный деятель высокого ранга поднимает свой голос, по своей собственной инициативе, для достижения улучшения условий. Сегодня мы знаем, что все такие попытки провалились и что мир погребен под руинами. Но это правильно, из-за этого, обвинять миллионы людей в преступлениях, потому что они пытались получить нечто хорошее в те дни?
|
|
Кубочек: Я сошлюсь на выдержки из книги епископа Худала, содержащиеся в документе 36, страница 116, и прошу принять юридическое уведомление об этом документе. Относительно предмета, который свидетель, только что упоминал, отношение высокопоставленного церковного деятеля по вопросу возможного синтеза идей, я сошлюсь на документ номер 50, страница 135, в которой есть обращение к кардиналу Иннитцеру[3007] от имени и по просьбе австрийских епископов.
Свидетель, как вы говорили, епископ Худал нацеливался на изменение пути Гитлера линиями, предложенными в книге. Какой была реакция Гитлера на книгу?
Папен: Сначала Гитлер, был, я думаю, очень сильно впечатлен этой книгой; но затем антихристианские силы среди его советников ещё раз одержали верх и убедили его, что было бы опасной крайностью разрешать такую книгу в Германии. Книга была напечатана в Австрии, и поэтому требовалось разрешение для публикации в Германии. Все, что я смог получить, разрешение напечатать 2000 копий, которые Гитлер хотел распространить среди ведущих членов партии для изучения проблемы.
Кубочек: Вы думаете, что внешняя политика Рейха следовала принципам, изложенным при формировании правительства?
Папен: Да. Пока я являлся членом кабинета он, безусловно, проводил согласованные принципы. Я могу упомянуть пакт о дружбе с Польшей[3008], который был заключен в то время, который являлся важным шагом к миру. Гитлер заключил договор, хотя из-за проблемы коридора он был совсем непопулярным. Я также могу упомянуть пакт четырёх держав[3009] заключенный летом 1933, который подтверждал Локарнский договор[3010] и пакт Келлога[3011]. Я также упомяну визит господина Идена[3012] в январе 1934, которому мы предложили демилитаризацию СА и СС. Таким образом, мы пытались устранить дискриминацию против Германии мирными средствами. По моему мнению, великие державы совершили катастрофическую ошибку не показав взаимопонимания и помощи Германии во время той фазы и для того, чтобы сдержать радикальные тенденции.
Кубочек: 14 октября 1933 Германия покинула конференцию по разоружению[3013]. Это являлось отходом от предыдущей политики, которую вы только, что обсуждали?
Папен: Уход с конференции по разоружению никоим образом не планировался как отход от наших политических принципов, но он случился, потому что равенство, которое определенно гарантировалось 11 декабря 1932, затем было сведено на нет.
Председательствующий: Доктор Кубочек, вы скажите мне, подсудимый говорил о том, что принципы, принятые в 1933 содержались в каком-либо документе или нет?
Кубочек: Декларация правительства Рейха от 1 февраля 1933 содержит принципы политики нового кабинета. Эти принципы дополнились заявлением правительства Рейха, датированным 23 марта 1933, заявление которое касается указа о чрезвычайных полномочиях.
Председательствующий: Вы можете привести мне ссылку на первый документ, который вы упомянули?
Кубочек: Господин Председательствующий я дам её вам после перерыва.
(Обращаясь к подсудимому)
Какими были причины для, и каким было отношение относительно выхода Германии из Лиги Наций[3014]?
Папен: Выход из Лиги Наций был вопросом о котором могут быть разногласия в мнениях. Я сам был в пользу присутствия в Лиге Наций; и я помню, что за день до того как Гитлер решился на этот шаг, я сам поехал в Мюнхен с целью переубедить его остаться членом Лиги Наций. У меня было мнение, что мы получим больше оставаясь в Лиге Наций, где у нас было много хороших связей даже со времени Штреземана. Вместе с тем, если мы выходили из Лиги, вероятно, это являлось тактическим вопросом постольку поскольку мы могли надеяться на то, что прямые переговоры с великими державами были бы многообещающими. Кроме того, дискуссия господина фон Нейрата с послом Буллитом[3015], которая документ Л-150, показывает — господин фон Нейрат говорит в том документе, что Германия предложила реорганизованную Лигу Наций, к которой она бы присоединилась.
Кубочек: Я сошлюсь на допрос Лерзнера, документ 93. В вопросе номер 3, свидетель говорит о поездке фон Папена в Мюнхен; это страница 213, документ 93.
Господин Председательствующий, теперь я перехожу к более длинному вопросу; поэтому могу я спросить, было бы удобно прерваться?
Председательствующий: Мы сейчас прервёмся.
(Объявлен перерыв до 14 часов)
Вечернее заседание
Кубочек: До перерыва, меня спросили о документах по декларациям правительства от 1 марта 1933 и 23 марта 1933. Выдержки из декларации правительства от 1 март 1933 содержатся в документе Папен-12, страница 53. Это всего лишь короткая выдержка. Я представлю полную декларацию позднее.
Декларация от 23 марта 1933, в документе Папен-12, страницы 56 по 58, также представлена в форме выдержки. Эта декларация уже представлена под полным номером США-568.
(Обращаясь к подсудимому)
2 ноября 1933, в речи в Эссене вы заявили о своём мнении в связи с грядущим плебисцитом по выходу из Лиги Наций, и вы одобрили политику правительства. Обвинение сделало из речи выводы неблагоприятные для вас.
Какими тогда являлись причины произнести эту речь?
Папен: Наш выход из Лиги Наций был исключительно важным внешнеполитическим решением. Мы желали подчеркнуть миру, что данный выход на намечался как изменение методов, наших внешнеполитических методов. Поэтому, Гинденбург и Гитлер в обращениях подчеркивали, что немецкому народу решать посредством плебисцита вопрос о том будет ли выход из Лиги Наций исключительно в интересах мира и равенства наших прав.
Кубочек: Я хочу сослаться на документ Папен-60, страницу 167 и документы Папен-61 и Папен-62 на страницах с 147 по 152 документальной книги. Это заявления сделанные Гитлером, правительством Рейха и Гинденбургом. Смысл всех этих деклараций: только изменение метода, не изменяется наше отношение к делам.
(Обращаясь к подсудимому)
Тогда вы являлись рейхскомиссаром по возвращению Саара. Какой политике вы следовали в связи с вопросом Саара?
Папен: Что касалось вопроса Саара, я всегда работал на основе дружественного взаимопонимания с Францией и с видом на поиск решения проблемы Саара не используя плебисцит. Наши причины по нежеланию плебисцита никоим образом не были эгоистичными, так как плебисцит определенно в любое время был бы в пользу Германии. Моё предложение было скорее жертвой в интересах взаимопонимания, и я в то же самое время предложил, чтобы Франция получила компенсацию в сумме 900 миллионов франков за возвращение шахт Саара. И я хочу повторить, что даже после нашего выхода из Лиги Наций, мой комиссар по саарским вопросам, барона фон Лерзнер, всегда проводил переговоры с органами Лиги Наций о Сааре и принципе дружественного урегулирования в Сааре. Летом 1934 мой комиссар вёл переговоры с французским министром иностранных дел господином Барту[3016] по данному вопросу.
Кубочек: Я хочу сослаться на документ Папен-59, страница 145. Этот документ содержит опубликованные комментарии свидетеля относительно саарской проблемы. Барон фон Лерзнер в своём допросе в ответ на вопрос 3 определил своё отношение по Саару.
(Обращаясь к подсудимому)
Существовали какие-либо признаки того, что после ухода из Лиги Наций эта общая мирная политика являлась подходящей политикой и что политика агрессии планировалась на отдаленное будущее?
Папен: Вообще нет. Уход из Лиги Наций был для нас просто изменением метода. И тогда мы вели прямые переговоры с главными державами. Факт, что мы следовали политике мира находиться в том, что я подчёркивал во многих публичных заявлениях. И в данной связи и хочу сослаться на документ Папен-56, который будет приобщён моим защитником.
Кубочек: Документ Папен-56, страница 44, содержит речь произнесённую свидетелем в Коттбусе 21 января 1934. Я прошу Трибунал принять о документе юридическое уведомление.
(Обращаясь к подсудимому)
Вы знали о каких-либо мерах по перевооружению, которые могли вести к ожиданию агрессивной политики в будущем?
Папен: Мне кажется, что слушания, проводимые в данном Трибунале ясно показали, что действительного перевооружения не начиналось достаточно долго. Если бы Гитлер, фактически, предпринял шаги по перевооружению в 1933 или 1934, тогда он обсудил бы эти меры лично с министром обороны и министром авиации. В любом случае, я никогда не касался таких мер. Помимо этого, здесь уже было установлено, что долго обсуждаемый комитет обороны Рейха в 1933 и 1934 был чисто комитетом экспертов под руководством подполковника.
Кубочек: Недавно вы упоминали предосторожности принятые, когда формировалось правительство Гитлера, с целью минимизировать влияние партии. Как положение Гитлера и влияние НСДАП развивалось в ходе 1933 года и в начале 1934?
Папен: Доверительные отношения постепенно росли между Гитлером и Гинденбургом.
Это привело к концу объединенного доклада, который тогда был согласован. Влияние, оказываемое Гитлером на министра Рейхсвера Бломберга являлось наиболее решающим фактором развития. Даже тогда, в 1933, Гитлер пытался оказывать решающее влияние на армию. Он хотел, чтобы генерал фон Хаммерштейн[3017] был удалён и заменен генералом фон Рейхенау, который тогда перешёл в друзья партии. Тогда я убедил президента Рейха не одобрять желание Гитлера в данной связи и посоветовал ему генерала фон Фрича[3018]. Другой причиной для такого развития была интеграция «Стального шлема», то есть, правой консервативной группы, в СА НСДАП. Затем были новые члены кабинета, которые отбирались из партии. Гугенберг, лидер консервативных правых, покинул кабинет и два важных министерства которые она занимал, министерство экономики и сельского хозяйства были заняты национал-социалистами. Решающим психологическим фактором, как я уже упоминал, был результат выборов от 5 марта, так как правительства всех земель имели национал-социалистическое большинство, и эти правительства оказывали постоянное давление на Гитлера. Гитлер черпал свою поддержку из динамики партии и таким образом менялся во всёвозрастающей степени из партнёра по коалиции готового к компромиссу в автократа, который на знал компромиссов.
Кубочек: Я хочу сослаться на письменные показания бывшего министра Гугенберга, документ номер Папен-88, страницы с 196 по 198 в документальной книге. Далее я хочу сослаться на документ Папен-13, страницы с 59 по 61 в документальной книге, письменные показания доктора Конрада Йостена[3019].
На чём основывалось ваше положение вице-канцлера?
Папен: В качестве вице-канцлера планировалось, что я буду заместителем рейхсканцлера, но без своего собственного ведомства. Очень скоро стало видно, что положение заместителя было совершенно невозможным, так как Гитлер занимался всеми вопросами лично. Факт, что у меня не было ведомства ослаблял моё положение, так как данное положение теперь основывалось ни на чём кроме доверия Гинденбурга, доверии которое пропорционально снижалось с ростом важности Гитлера.
Кубочек: Какой являлась конституционная основа положения Гитлера в кабинете?
Папен: Положение рейхсканцлера в кабинете конституционно определялось статьей 56 конституции Рейха. Данная статья гласит: «Рейхсканцлер устанавливает руководящие линии политики и несет за это ответственность перед Рейхстагом. Если политика ведомственного министра не соответствовала этим принципам, изложенным рейхсканцлером, никакое решение не могло приниматься кабинетом по правилу большинства, но рейхсканцлер в одиночку разрешал вопрос. И согласно статье 58 конституции: «Кабинет не может отменить решение рейхсканцлера в случае возражения его политике».
Кубочек: В связи с данным вопросом, который до сих пор неправильно представлялся в доказательствах, я хочу обратиться к ведущему комментарию Веймарской конституции Герхарда Аншуца[3020], документ Папен-22, страницы 80 и 81 документальной книги.
Я хочу сослаться на страницу 81, примечание к статье 56. Это примечание чётко заявляет, что при разногласиях, во мнениях, вытекающих из применении основополагающих принципов политики, рейхсканцлер решает в одиночку, и что в этих основных проблемах не проводится голосование и не требуется большинства.
(Обращаясь к подсудимому)
Как вы думаете, какие выводы должны были последовать за таким развитием событий?
Папен: В середине 1934 года внутреннее напряжение в Германии нарастало всё более серьезно. Ситуация была такой, что соглашения которые, мы партнеры по коалиции заключили не привели к каким-либо внутренним соглашениям, но рассматривались партией как начало нового революционного движения. Это было совершенно очевидно из отступлений от коалиционного пакта заключенного 30 января. Многие возражения, которые заявлял в кабинете были безуспешными. Затем, поскольку в кабинете не существовало возможности вынудить рейхсканцлера изменить свою политику, как только, что было показано конституцией, единственными возможностями являлись отставка или публичное заявление. Поэтому я решил, выступить сразу и публично, и я решил принципиально обратиться по данному вопросу к немецкому народу. Если бы, как утверждает обвинение, я был оппортунистом, я бы молчал и оставался в должности или бы принял другую должность. Но теперь я решил представить своё дело обществу и представить последствия, которые могли последовать.
Кубочек: 17 июня 1934 вы произнесли речь Марбург. Что вы ожидали от данной речи?
Папен: В данной речи я поднял дискуссию и представил Гитлеру для решения все положения, которые являлись существенными для разумной политики Германии. В данной речи я противостоял требованию определенной группы или партии на революционную или национальную монополию. Я возражал принуждению и насилию над остальными. Я возражал антихристианским стремлениям и тоталитарному вторжению в религиозную сферу. Я возражал такому подавлению со всей критикой. Я возражал насилию и строгой регламентации духа. Я возражал нарушениям фундаментальных прав и неравенства перед законом, и также возражал византийским принципам, которым следовала партия. Мне было ясно, что если я успешно их внедрю, хотя бы один пункт, в круг нацистской идеологии, мы сможем привести систему в порядок и восстановить, например, свободу мысли и слова.
Кубочек: Данная речь находится в документе Папен 11, страница 40. Обвинение уже отмечало её значимость. Прежде всего, я могу сказать, что английский текст содержит опечатку. Дата не 7 июля, как видно в переводе, а 17 июня. Из-за основополагающего значения данной речи, критический характер, которой уникален в немецкой истории с 1933, я собираюсь зачитать несколько отрывков из неё.
Я начинаю на странице 41, почти середина страница:
«Нам известно, что слухи и пропаганду шёпотом следует, выводить из темноты, где они находят прибежище. Откровенная и мужественная дискуссия лучше для немецкого народа чем, например, не издающаяся пресса, описываемая министром пропаганды «как больше не имеющая лица». Нехватка этого несомненна. Функцией прессы должно быть информирование правительства о потаенных недостатках, в которых кроется коррупция, где совершаются тяжкие ошибки, где неспособные люди находятся не на своём месте, где совершаются нарушения против духа германской революции. Однако анонимная или секретная служба, может быть и хорошо организованная, никогда не заменит такую задачу прессы. Так как редактор газеты ответственен перед законом и своей совестью, в то время как анонимные источники новостей не являются предметом контроля и накладывают опасность византизма. Поэтому когда надлежащие органы общественного мнения не проливают достаточно света на таинственную тьму, которая как кажется, в настоящем упала на немецкую публику, сам государственный деятель должен вмешаться и назвать вещи своими именами».
Затем на странице 42, ниже середины страницы:
«Вопрос исторической правды в том, чтобы необходимость в фундаментальном изменении курса осознавалась и требовалась даже теми, кто избегал пути революции посредством массовой партии. Требование революционной или национальной монополии некой группы, поэтому кажется преувеличенным, совершенно помимо факта, что это тревожит общество».
И теперь страница 43, предложение приблизительно с середины страницы:
«Вся жизнь не может быть организована; иначе она становится механистической. Государство это организация; жизнь это рост.
И на странице 45 немного ниже центра страницы:
«Преобладание единственной партии, заменившее систему партии большинства, которая справедливо исчезла, кажется мне переходным периодом, оправданным лишь постольку, поскольку сохранение новых политических изменений требовало его и до тех пор, пока новый процесс личного отбора не начал функционировать».
Относительно религиозного вопроса, свидетель заявил о своём взгляде на странице 46, почти в середине страницы:
«Но не следует смешивать религиозное государство, которое основывается на активной вере в бога, с секуляризованным государством в котором земные ценности заменяют такую веру и смешиваются с религиозным достоинством».
Затем следующие несколько строчек:
«Разумеется, внешнее уважение религиозной веры является улучшением относительно неуважительного отношения представленного дегенеративным рационализмом. Но нам не следует забывать, что реальная религия это связь с богом, а не заменителями, такими как представлены сознанию нации в особенности в материалистической концепции истории Карла Маркса[3021]. Если широкий круг людей, с той же самой точкой зрения тоталитарного государства и полного поглощения нации, требует единообразной религиозной почвы, им не следует забывать, что мы рады иметь такую почву в христианской вере».
Затем третья строка с конца страницы:
«Моё убеждение в том, что христианская доктрина чётко представляет религиозную форму всего западного мышления и что с пробуждением религиозных сил немецкий народ также заново пробудил в себе христианский дух, дух огромной глубины, который был почти забыт человечеством жившем в девятнадцатом столетии. Приближается решающая борьба о том будет ли новый Рейх германцев христианским или проиграет сектантству и полурелигиозному материализму»
Затем на странице 48, немного ниже центра страницы:
«Но раз уж революция свершилась, правительство представляет народ в целом и никогда чемпиона отдельной группы».
Затем немного дальше, около 10 строк снизу:
«Поэтому недопустимо, исключать интеллект под уловкой «интеллектуальности» Недостаточный или примитивный интеллект не оправдывает нам ведение войны против интеллектуализма. И когда мы сегодня часто жалуемся на тех из нас, кто является 150-ти процентным нацистом, тогда мы имеем в виду тех интеллектуалов без почвы, людей которые хотят отрицать право на существование знаменитых учёных мира, просто потому, что они не являются членами партии».
Затем, первая строчка на следующей странице — страница 49 — гласит:
«Нет возражения тому, что нехватка интеллектуальности жизненная необходимость для лидеров народа. Подлинный дух настолько жизненен, что он сам жертвует за свои убеждения. Ошибка жестокости ради жизненности раскрывает поклонение силе, которое будет опасным для народа».
В следующем параграфе он говорит о равенстве перед законом. Я зачитаю несколько строк:
«Они возражают равенству перед законом, которое они критикуют как либеральную дегенерацию, в то время как в реальности оно является требованием для любого честного решения. Эти люди подавляют эту опору государства, которая всегда — и не только в либеральные времена — называлась правосудием. Их атаки направленны против безопасности и свободы в частной сфере жизни, которую немцы вырвали за века тяжелейшей борьбы».
В следующем параграфе он говорит о византизме; второе предложение гласит:
«Великие люди не занимались пропагандой, но скорее росли своими делами и признаются историей. Даже византизм не смог заставить нас поверить, что этих законов не существует».
Он коснулся образования в следующем параграфе и я хочу начать с второго предложения:
«У нас не должно быть иллюзий относительно биологических и психологических границ образования. Принуждение, также, кончает с волей к самовыражению подлинной личности. Реакции на принуждение опасны. Как старый солдат я знаю, что наиболее жёсткая дисциплина должна балансироваться некоторыми свободами. Даже хороший солдат, который добровольно подчинен безоговорочному авторитету считает свои дни службы, потому что нужда в свободе проистекает из человеческой природы. Применение военной дисциплины для всей жизни народа должно оставаться в рамках границ совместимых с человеческой природой».
Затем на следующей странице — странице 50 — я хочу зачитать второе предложение в последнем параграфе:
«Движение когда-нибудь должно затихнуть; твёрдая социальная структура когда-нибудь придёт к сосуществованию с беспристрастным управлением правосудием и неоспоримой правительственной властью. Ничего нельзя достичь средствами вечного динамизма. Германия не должна дрейфовать в неизведанных водах к неизвестным берегам».
В качестве последней цитаты, я зачитаю первый параграф на следующей странице:
«Правительство хорошо информировано обо всей корысти, нехватке характера, недостатке правды, не рыцарского поведения и пренебрежения поднявших проблему задворков германской революции. Также не является обманчивым факт, что богатому кредиту доверия пожалованному немецким народом угрожают. Если мы хотим тесной связи и тесного взаимодействия в народе, мы не должны недооценивать добрые чувства народа; мы должны вернуть его доверие и не пытаться удерживать его в вечном рабстве. Немецкий народ знает, что его положение серьезно, он чувствует экономические бедствия, он прекрасно осведомлён о недолговечности законов порождённых чрезвычайностью; он страдает от насилия и несправедливости; он улыбается неуклюжим попыткам обмануть себя ложным оптимизмом. Никакая организация и пропаганда, даже хорошая, долгосрочно не способна удержать доверие. Поэтому я, наблюдая волну пропаганды против так называемых глупых критиков с иного угла чем остальные. Доверия и готовности к сотрудничеству нельзя добиться провокацией, в особенности молодёжи, ни угрозами против беззащитных групп народа, но только обсуждением с народом при доверии с обеих сторон. Народ знает, что огромные жертвы ожидаются от него. Он пронесёт их и последует за фюрером с непоколебимой верностью, если ему позволят играть свою роль в планировании и работе, если каждое слово критики не будет восприниматься как вредная воля, и если отчаянных патриотов не будут клеймить как врагов государства».