Отсеять второстепенное, сверить данные из разных источников, проанализировать, сжать донесения в скупые строки радиограмм – я уже находил вкус в этой черновой, несколько однообразной, повторяющейся изо дня в день работе.
Центр не выпускал нас из виду ни на день, чутко реагировал на деятельность группы.
«Ваши данные, – говорилось в одной из радиограмм, – исключительно ценные. Всеми силами сосредоточьте внимание на оборонительных обводах Кракова и инженерных сооружениях вдоль левого берега Вислы».
Все сводилось к одной, теперь главной для нас задаче: нужна цельная картина обороны Кракова. А ее у нас не было.
Тут я получил записку Алексея:
«Инженерная часть укрепрайона дислоцируется в селе Рацеховице. Командует ею генерал‑майор».
Генерал‑майор… Ему‑то наверняка известен если не весь план, то, уж во всяком случае, часть плана укрепрайона. А что, если?..
Я – к Гардому. Ему мой план вначале показался фантастичным. Однако обещал все разведать.
С польским связным Метеком пошел Митя‑Цыган. На третий день возвратился, доложил обстановку. В Рацеховице полным‑полно немцев. За селом, в лесу, расположилась танковая часть. «Наш» генерал‑майор уже с месяц живет в доме одной польской семьи. Точнее, польско‑украинской. Хозяйка сама родом из Тернополя, родной язык помнит, германа ненавидит. А хозяйская дочка заигрывает с генералом.
– Красна, пся крев, як та крулевна польова, – коротко охарактеризовал ее Метек.
Родной дядя этой «крулевны», вскружившей голову генералу, оказался связным польских партизан. Люди Гардого установили с ним контакт.
Постепенно начал вырисовываться план операции. Вызвались на опасное дело Евсей Близняков, неразлучные друзья‑танкисты Митька‑Цыган и Семен Ростопшин. Все они должны были появиться в Рацеховице как земляки хозяйки, беженцы‑полицаи. Обжиться, примелькаться. Главная роль отводилась дяде. Ему поручили деликатно объясниться со всеми героями предстоящей «премьеры», за исключением, конечно, «жениха»‑генерала. Сошлись на следующем: Евсей Близняков и Семен Ростопшин ночью бесшумно снимают часового. «Жениха» и «невесту» вместе с хозяевами «умыкают», увозят в неизвестном направлении. Таким образом, и овцы останутся целы (семье было обещано надежное убежище в горах), и волк окажется в капкане.
|
|
Увы, самые идеальные планы не всегда сбываются, порой проваливаются из‑за пустяка или непредвиденного случая.
По соседству с Рацеховице неожиданно появился крупный отряд Армии Крайовой. Нашего «жениха»‑генерала, когда он возвращался из служебной поездки, обстреляли. Он отделался легким испугом, но стал осторожней, усилил охрану, затребовал в свое распоряжение бронеавтомобиль.
КУРТ ПЕККЕЛЬ
Прибыл связной группы Отченашев. Рассказал о неожиданных осложнениях с генералом.
– Разрешите, товарищ капитан, другой план: вместо журавля поймать синицу. Есть у нас там на примете один ученый майор. Главный инженер укрепрайона.
Я подумал и дал добро.
Через несколько дней мы радировали Центру:
«Павлову. Нами взят в плен инженер немец Курт Пеккель. Он руководит участком строительства укреплений в 6 км от Кракова в направлении Варшавы. Его показания будут переданы.
|
|
Голос».
Рассказ Евсея Близнякова о том, как брали майора Курта Пеккеля, я записал сразу после выхода из вражеского тыла. Привожу эту запись с небольшими сокращениями.
«…Трое суток следили мы за «нашим» инженером. Уточнили его маршрут, режим дня, привычки. Пеккель – большой любитель шнапса во всех видах, польской кухни и слабого пола – ежедневно с часу до двух отдыхал и развлекался в доме одной разбитной вдовушки. Майор – птица стреляная, из осторожных. Уходит, приходит среди бела дня, когда улицы забиты солдатами. Правда, хата вдовушки стоит особняком, на самом краю села – отделена от других домов небольшой рощицей.
Бродим по селу постоянно втроем. Я, Митя‑Цыган, Семен Ростопшин. Навеселе. Местные жители косятся: не то беглые полицаи, не то бандеровцы. Митя – с аккордеоном. На нас шляпы, плащи. Из карманов выглядывают бутылки. Гуляем, горланим песни. Нам что – море по колено.
Вот и рощица. Расстелили плащи. Расставили бутылки, закуску. Разлеглись. Ждем. Наконец‑то… Наш толстячок. Роста среднего. Белобрысый. Маленькие глазки блестят, предвкушают удовольствие. Заметил нас. Насторожился. Смотрим: улыбается. А нам тоже улыбок не жалко.
Встали вразвалку, окружили:
– Шнапс, битте, тринкен. Выпьем, герр майор, за компанию.
Замахал руками: дескать, данке шен, некогда.
Митя, вежливо так, пистолет майору под бок. Я бутылку в зубы. Вылили мы в борова пол‑литра первосортного шнапса. Подействовало. Смотрит осоловелыми глазками, шатается. Мы на его мундир плащ накинули, натянули шляпу по самые глаза. Добавили еще стакан.
В лесу нас ждал Отченашев с повозкой. Майор было пришел в себя, закричал. Мы ему кляп в зубы, легонько, чтоб не задохнулся. Он у нас, миленький, на мягком сене сразу захрапел. Так и довезли. Принимайте гостя дорогого, товарищ капитан».
|
|
Гость оказался действительно дорогим, с богатой начинкой.
При обыске обнаружили у него билет члена нацистской партии за № 10340, выданный владельцу в 1925 году.
В моей землянке Пеккель, окончательно протрезвев, сразу сообразил, что к чему. Заявил, что, как старый партайгеноссе, он по билету с таким номером имел право беспрепятственного входа в рейхсканцелярию самого фюрера и в резиденцию генерал‑губернатора.
– Мы сидели с Гансом Франком за одним столом. И это такая же правда, как то, что я стою перед вами, герр оберст.
Повысив меня в чине, майор окончательно успокоился; привык за долгие годы службы к субординации. Когда приказывает оберст (полковник), майор должен лишь подчиняться. Я не стал его разочаровывать. Разложил перед Пеккелем карту.
– Нам нужен план оборонительных сооружений укрепрайона. Весь план. И, по возможности, с мельчайшими деталями. Не вздумайте ссылаться на забывчивость и слабую память. Все будет перепроверено нашими людьми. За каждый объект, господин майор, отвечаете головой. Только добросовестная работа гарантирует вам жизнь. При первой возможности перебросим вас в Москву.
Пеккель склонил свой стриженый ежик в знак согласия. Попросил глоток шнапса и чашку кофе для похмелья. Мы предоставили, ему и та и другое. Пеккель до самого ужина просидел над картой, не разгибая спины.
«Павлову. Пленный Курт Пеккель показывает: в сентябре 1944 г. бывший командующий Краковским гарнизоном генерал‑лейтенант Китель издал приказ и инструкцию в части строительства оборонительных сооружений района Кракова. Общее название системы сооружения «Группенсистем». Бункер на 10 солдат квадратного сечения 4 на 4, глубина 3 м 60 см.
Голос».
«Павлову. Продолжение. Выше уровня поверх на бункер насыпается земля, 25–30 см, тщательно маскируется соответственно местности. Кроме настоящих бункеров, насыпаны кучи земли, плохо замаскированы с целью дезинформации артиллерии. От бункера в сторону ров глубиной 1,8 м, шириной 80 см расчленяется подобно оленьему рогу, на 2–3 концах которого – пулеметные гнезда. Бункера окружены проволокой со всех сторон на 30 м, среднее расстояние между бункерами 200 м. Много бункеров в жилых домах, сараях. На шоссейных дорогах строят бетонные столбы высотой 3–5 м, в диаметре 1,5 м. Их ставят с обеих сторон дороги и минируют, в случае приближения противника завалят ими дороги.
Голос».
Это были самые горячие дни для наших радисток. Они передавали Центру план оборонительных сооружений по квадратам. Задали мы работу и штабистам из оперативного отдела 1‑го Украинского фронта. Центр в течение нескольких дней запрашивал уточнения на отдельных участках, особенно на тех, где противник сооружал мнимые бункера.
В те дни нам в общих чертах уже был известен план минирования Кракова. Через «D. S.» систематически шли сообщения от Музыканта: подготовительные работы ведутся одновременно в разных районах города. Крытые машины с тяжелым грузом подъезжают ночью к административным и жилым объектам и возвращаются налегке.
…«Потрошение» Пеккеля шло успешно. Сведения, полученные от него, оказались очень ценными, но уже на первом допросе, несколько оглушенный внезапным пленением да изрядной порцией самогона, Пеккель заявил, что в его компетенцию входили только оборонительные сооружения. Минированием, уничтожением городов занимаются‑де строго засекреченные, особые команды (зондеркоманды).
Курт Пеккель не лгал, но явно чего‑то недоговаривал.
Обеспокоенный донесениями «D. S.», я на одном из допросов возвратился к нашему разговору о возможном минировании города.
Мы сидели в моей землянке, склонившись над крупномасштабной картой Кракова: советский разведчик, коммунист и старый наци, партайгеноссе. Со стороны могло показаться: два приятеля. И разговор тоже шел какой‑то странный, скорее напоминающий то, что теперь называют ситуационной игрой.
– Господин Пеккель, вот карта Кракова. А вот приказ: город взорвать. Вы опытный, очень опытный (Пеккель при этих словах даже приосанился) военный инженер. Что вы предлагаете? С чего бы вы начали? Где Краков наиболее уязвим?
Маленькие глазки майора оживились. В них явно зажегся профессиональный интерес. От возбуждения – я уже замечал за ним эту привычку – стал потирать пухлые, с короткими пальцами руки.
– Это интересно, очень интересно.
Впился глазами‑буравчиками в карту. Надолго задумался. Потом вскочил, ткнул пальцем в одну точку, другую, третью: тут! Тут и тут!
– Краков, герр оберст, исключительно удачный объект для минирования. Как, впрочем, и все средневековые города. На сравнительно небольшом пространстве много домов, много улиц, проулков. Но самое уязвимое место – подземные коммуникации города: канализация, сточные блоки под сооружениями. Я бы, герр оберст, начал с них. Огромный выигрыш во времени, средствах: не надо всюду рыть траншеи, маскироваться. Машина подъезжает – и пять‑десять минут спустя груз на месте. Так можно хоть весь город начинить взрывчаткой. Остальное: провода, мины замедленного действия, центральный пункт для одновременного взрыва – дело техники.
– Этот план у вас возник только что или уже обсуждался с кем‑нибудь раньше?
– В порядке, так сказать, консультации, герр оберст. Только в порядке предварительной консультации. Теперь я вспоминаю. В сентябре приезжал за мной адъютант Франка с личным предписанием генерал‑губернатора. Мы осматривали систему канализации под Вавелем, на Главном рынке, еще в двух‑трех пунктах. Ну, доложу я вам, и вонища. Теперь я понимаю. Все это – неспроста…
В лагере все привыкли к майору. В первые дни на правах военнопленного он щеголял в своем мундире с Железным крестом. Затем Пеккель выпросил у Семена Ростопшина телогрейку. И сам вызвался помогать повару Абдулле.
Курт Пеккель любил поговорить, удариться в воспоминания. А вспомнить старому партайгеноссе было что. Съезды, сборища в Нюрнберге, ночные шествия с факелами, исступленное, завораживающее лицо фюрера.
– Я верил в него, как в бога, даже больше. А бог оказался дьяволом. И я даже рад, что война для меня так неожиданно кончилась. Готт, майн готт! Теперь я почти уверен, что снова увижу свой родной Магдебург, майне либе фрау, киндер.
Впрочем, старший сын Пеккеля, офицер танковых войск, по его словам, пропал без вести где‑то под Ростовом.
– Война не приносит никакой радости, – твердил майор.
Не знаю, что его толкало на подобные откровения. Теперь он всю верхушку, всех гитлеровских бонз называл, «грязной, вонючей бандой».
Многие из его партайгеноссен, как и он, начинали простыми штурмовиками, рядовыми функционерами фашистской партии, но далеко обошли его по служебной лестнице.
– Толстый Герман – этот кокаинист – стал рейхсмаршалом, вторым лицом в государстве. А гауляйтер Штрейхер оказался напоследок подонком, растлителем малолетних арийских девушек. Пошли жалобы. И кому, подумайте только, Гитлер поручил разбор этого дела? Герману Герингу – этому жирному борову, этой грязной свинье в рейхсмаршальском мундире.
Я и Франка знал в молодости. Продувная бестия. В двадцать третьем, когда судили фюрера за мюнхенский путч, Ганс взял на себя защиту Адольфа. И не прогадал на этом дельце. Фюрер умел ценить такие заслуги. Безвестный адвокатишка стал рейхслейтером партии по правовым вопросам, президентом германской академии права. Затем – имперский министр юстиции, генерал‑губернатор Польши. И подумать только, в двадцать седьмом году на съезде партии мы с ним сидели на одной скамье, пили пиво, можно сказать, из одной кружки.
Я тут, в Польше, почти всю войну провел. Все строил: казармы, лагеря, укрепления. Я – солдат, мое дело маленькое: приказ – и никаких возражений. Генерал‑губернатора видел и в Варшаве, и в Вавеле, и в Кшешовице. Зазнался. Сначала, бестия, «не узнал» своего партайгеноссе. А не то в июле, не то в августе 1943 года – уже после Сталинграда и Курской дуги – вызвал нас, старых функционеров, в Краков на тайное совещание. Тут Франк сам ко мне подошел, пожал руку, похлопал по плечу, вспомнил старые, добрые времена: «Ничего, дружище, пока к нам русские Иваны доберутся, мы из этих поляшек фарш наделаем». Вот какие речи произносил Франк. Теперь с поляками заигрывает, а Краков, выполняя приказ фюрера, начинил взрывчаткой, как колбасную кишку фаршем. В плену этот адвокатишка будет юлить, хныкать, валить все на фюрера, на гестапо. Я его подлую натуру знаю. – И майор Пеккель, несколько похудевший за последние дни, снова склонял свой седой ежик над картой. Что‑то уточнял, наносил по данным наших разведчиков схему минирования.
План «Группенсистем» – линии оборонительных сооружений Краковского района, набросанный майором Пеккелем, выборочно, по квадратам, тщательно проверялся нашими разведчиками и людьми Зайонца. Проверка от РО фронта шла и по другим линиям. Все подтверждалось.
Под Новый год мы получили благодарность Центра.
Новый, сорок пятый, год группа наша встречала шумно, весело. Евсей Близняков со своими хлопцами накануне совершил удачный налет на обоз гитлеровцев. Захватили колбасу, сало, бочонок меда, какие‑то итальянские кубики – грибные супы, ящик с ромом. Гардый передал охотничьи трофеи: дикого кабана, косулю. Через Метека до нас дошли рождественские подарки Волка – молодого Скомского. Сашка‑Абдулла, наши девчата старались вовсю. В полночь самодельные столы во времянках ломились от яств.
В командирской землянке народу набилось много. Прижавшись плечом друг к другу, сидели Гроза и наша дорогая гостья из Кракова – бесстрашная Валерия, Ольга‑Комар, Ася‑Груша, поручник Гардый, партизанский доктор Ян Новак и его сияющая половина – Ингибора, друзья‑мушкетеры Митя‑Цыган и Семен Ростопшин. В полночь в землянку ворвался праздничный гул Красной площади, мелодично и торжественно ударили куранты. Я встал, поднял кружку (на эту ночь мы отменили сухой закон).
– Товарищи, друзья! С Новым годом! Выпьем за нашу дорогую Родину, за новую, свободную Польшу, за Победу!
«КОЗЛУВСКА ВАЛЬКА»
Как‑то польские друзья переслали мне еще пахнущий типографской краской исторический журнал «За вольносьць и люд». Из номера в номер ведется в нем беспристрастный (только факты) рассказ о различных этапах борьбы против фашизма за вольную, социалистическую Польшу. Есть что‑то в сообщениях, в самом стиле журнала от хорошо памятных сводок военных лет – «от Информбюро».
В одном из номеров я прочел: «Козлувска валька» – то есть битва в Козлувке. И далее:
«… В районе Макув‑Подгалянски – Мысленице располагался 2‑й большой партизанский край. Там действовали: отряд имени Варыньского под командованием Тадека (Т. Грегорчика), батальон Армии Крайовой под командованием Гардого (Герард Возница), советский отряд под командованием полковника Калиновского и советская десантная группа капитана Михайлова (Е. Березняк).
Одно из самых тяжких испытаний выпало на долю батальона Гардого и группы капитана Михайлова.
10 января 1945 года значительные силы немцев окружили большой лесной массив. Командиры партизанских отрядов и групп поддерживали постоянные контакты. Партизанские дозоры несколько раз завязывали перестрелку с немцами и не позволяли им проникнуть в глубину леса.
Ночью вышел из окружения отряд имени Варыньского (Тадека), а 12 января немцы начали наступление со стороны Гарбутовице. В нескольких местах немцам удалось прорвать оборону партизан, они ворвались в расположение отряда Гардого и советской группы Михайлова (Березняка).
Гардому и Михайлову пришлось организовать круговую оборону. В этом бою особенно отличилась советская группа…
Немцы потеряли 92 убитыми, 120 ранеными».
Мне эта страница напомнила самый счастливый и самый драматический день для группы «Голос».
В ночь на 12 января мы с Гардым проверяли усиленные дальние дозоры. Тогда нам еще не было известно, что весь огромный лесной массив Подгале окружен плотным кольцом гитлеровцев, но «гостей» мы ждали.
В начале января Павлов настойчиво предупреждал:
«По имеющимся данным, гитлеровцы готовят карательную экспедицию против партизан в районе Кракова. Примите меры предосторожности».
О скоплении карателей в районе Бескид сообщил и Гроза.
Ночь и рассвет прошли спокойно. Мы с Гардым сняли дальние дозоры. Выставили ближние. Я забрался в свою землянку. Приказал разбудить в 14.00, с наслаждением растянулся на нарах и тут же уснул, словно провалился.
– Товарищ капитан, товарищ капитан! – слышу сквозь сон ликующий голос Близнякова. Открываю глаза: у Евсея счастливая улыбка до ушей. – Началось, – говорит, – товарищ капитан! Началось. Только что Ольга приняла радиограмму: войска 1‑го Украинского фронта перешли в наступление.
Мы – на «улицу». Хлопцы обнимаются, смеются, пляшут. Пахнет чем‑то вкусным. Абдулла со своим подручным майором колдуют над котлом. Рядом Митя‑Цыган. Стоит, широко расставив пружинистые ноги. Щурится от ярких солнечных лучей и такого же яркого, ослепительного снега. Глаза у Мити – веселые, сияющие: праздник.
Наступление… Все эти трудные недели, месяцы мы жили ожиданием, работали на этот день. И у Гардого уже знают. От него связной:
– Пан поручник ждет с обедом «по случаю».
Возвращаюсь в землянку побриться. Неторопливо намыливаю щеку. И вдруг землянка вздрогнула от взрыва. Как был – с намыленной щекой – выскочил наружу.
– Ложись, капитан!
Падаю, чертыхаясь, в снег. Глубокий, рыхлый. Тут же залаял пулемет. По голосу узнаю – крупнокалиберный, «собака», как мы их называли.
Каратели поливают свинцом каждый метр. Место дислокации, хоть и неровное, покатое, простреливается со всех сторон. Пока спасают ели и буки. Но удержать окруженную поляну вряд ли удастся. Немцы все ползут. Сколько их? Надо что‑то предпринять. Не лежать же до тех пор, пока перебьют как щенят.
– Товарищ капитан, разрешите.
Это Ростопшин. С полуслова понимаем друг друга.
Сильный рывок – и Семен за бруствером траншеи, катится к дереву, затем, оставляя за собой глубокий след, ползет на частый, назойливый лай пулемета.
…Я приказал всем сосредоточиться для прорыва, когда по цепи передали:
– Товарищ капитан, Ростопшин захватил пулемет. Бьет по флангу. Там дыра образовалась.
– Дмитрий, Абдулла – к Ростопшину! Отченашев, предупредите Гардого. Не спускайте глаз с Пеккеля. Рации – к выносу.
В бинокль хорошо видны перебегающие от дерева к дереву фигуры в белых маскхалатах. Бойцы стреляют метко, берегут патроны. К тому же научены бить наверняка. Падают белые фигурки, но их не становится меньше. Зимний лес кишит карателями. Нахально лезут. Уверены: нам – крышка. Автоматные очереди с шипением вонзаются в снег. Сумеем ли продержаться до ночи?
А соседи – молодцы. Тоже не растерялись.
– Пан капитан, пан капитан! – горячий шепот рядом. Гардый. И как ему удалось проползти под таким плотным огнем? – Товажиш Михайлов, уходите с группой. Мы вас прикроем.
Уходить! Другого выхода нет. Именно теперь, когда началось наступление, «Голос» особенно нужен Центру. Он не имеет права, не должен замолчать.
Обнимаю Гардого. Мы крепко подружились с ним за последние два месяца. А слов нет. Что можно сказать другу, готовому грудью заслонить тебя?!.
Гардый подсказал путь к отходу: еще выше, в горы, в труднодоступный для карателей, каменистый, изрезанный холмами район Бескид. Туда вела еле заметная, припорошенная свежим снежком тропа. Солнце спряталось за тучами. Это нам было на руку.
Гитлеровцы продолжали поливать огнем позиции польского отряда и наш лагерь. Гардый с небольшой группой смельчаков отстреливался, каждый раз меняя позиции, перебегая из траншеи в траншею. А в это время его хлопаки уходили в брешь, пробитую Ростопшиным, вслед за бойцами нашей группы.
Поднялись на вершину. Сделали привал. Мне доложили, что потерь почти нет. Только исчез Курт Пеккель и слегка ранен Ростопшин.
– Где Семен?
– Здесь я, товарищ капитан, – ответил голос из темноты.
– Спасибо, Семен, выручил. Как рана?
– Та‑ак, царапина. До свадьбы заживет. Вот, товарищ капитан, возьмите. На память о Козлувке.
На широкой ладони Ростопшина лежал именной, в белой костяной оправе «вальтер‑9».
– Расскажи, Сема, как тебе удалось с пулеметчиком поладить?
– Ползу, значит. Снег набивается в рукава, тает. Стало жарко. Перевалил, не поднимая головы, через бугорок, скатился в лощинку и – замер. За буком – гитлеровец в маскхалате. Вскинул автомат. Но я его опередил: уложил первым выстрелом. Ползу дальше. Смотрю: эсэсовец – на снегу четко выделяется его офицерская кокарда – припал к пулемету. Почуяв неладное, рывком обернулся:
– Иван! Не стреляй!
– Не буду. Не буду, гад, не буду! – и ударил ножом.
– А где твой «крестник», Сема?
Пеккеля нигде не было. Митя‑Цыган видел, как майор споткнулся и упал. Лишь на третий день, возвратившись в лагерь, мы нашли его труп, уже припорошенный снежком.
Были жертвы и среди польских партизан. Погибло восемь бойцов. Как жил, так и умер героем Метек.
Телохранитель Ольги, бессменный связной, общий любимец – Метек, Мстислав Конек, прикрывая наш отход, держал оборону вместе с отрядом Гардого и погиб.
Он навеки остался на одном из безымянных склонов Бескидских гор.
ГОЛОС КИЕВА
15 января нас застало в Явоже. Местные гурали встретили отряд как старых добрых знакомых.
К вечеру подморозило. Я вышел во двор. С востока глухо докатывался гул артиллерийского боя. И не заметил, как рядом вырос Евсей Близняков:
– Товарищ капитан, товарищ капитан! Ольга зовет. Говорит: важное сообщение.
Я – в хату. Ольга сияет: вести хорошие. Протянула наушники. Я сразу узнал чеканный, торжествующий голос Левитана. Освобождена Варшава. Наушники наполнились грохотом, праздничными залпами: Москва салютовала Варшаве, солдатам‑освободителям.
В тот же вечер Ольге удалось поймать Киев. Передавали обращение Совета Народных Комиссаров Украины к президенту Крайовой Рады Народовой Болеславу Беруту. Оно мне показалось настолько важным для пропагандистской работы, для наших дальнейших контактов с местным населением, что я занес его в свой блокнот. Привожу это обращение по своей записи.
«Просим принять сердечное поздравление от украинского народа, который вместе с польским народом торжествует по поводу освобождения славной столицы Польши – Варшавы.
Мы счастливы, что наша Красная Армия вместе с Войском Польским почти полностью освободила польскую землю от немецко‑фашистских захватчиков.
Приближается день, когда знамя свободы заалеет над всей польской землей… В борьбе и страданиях этой войны славянские народы ясно поняли, что, объединенные вместе, они всегда будут неодолимым препятствием для немецко‑фашистских захватчиков, которые стремились поработить всех славян и уничтожить их.
Украинский народ в тяжелый период немецкой оккупации особенно хорошо понимает страдания братьев поляков, на протяжении пяти лет пребывавших под ярмом немецко‑фашистских захватчиков.
Выражением нашего сочувствия благородному делу возрождения свободной, независимой, демократической Польши, залогом укрепления искренних, дружеских отношений между польским и украинским народами пусть станет наш скромный дар героическому населению Варшавы, а именно: 900 тысяч пудов зерна, 9 тысяч пудов подсолнечного масла, 6 тысяч пудов сахара, 300 пудов сухофруктов для детей.
Украинский народ с радостью несет польскому народу свой дар, который – пусть в малой мере – будет содействовать быстрейшему залечиванию ран, причиненных оккупантами, восстановлению Польши.
Пусть крепнет навсегда наша дружба!»
Я приказал собрать всю группу для политбеседы. Коротко передал сообщение Совинформбюро, поздравил разведчиков с освобождением Варшавы. Затем зачитал только что записанное обращение Совета Народных Комиссаров Украины.
…900 тысяч пудов хлеба, 6 тысяч пудов сахара… Кто из нас не знал, как нужен был каждый пуд зерна, каждый килограмм сахара разоренной войной Украине. Так поступить мог только настоящий друг.
Я видел, как светлели лица Евсея, Мити‑Цыгана, Отченашева. Да и как не гордиться такой Родиной, армией, несущей другим народам не гнет, а свободу, хлеб – голодающим.
Я знал, впереди бои не только с гитлеровцами, но и с националистическими бандами – заклятыми врагами новой Польши, Советского Союза, Красной Армии. И еще раз напомнил бойцам: каждым своим шагом, каждым действием, своим повседневным отношением к местным жителям нам следует показать, что мы – солдаты армии мира, армии Ленина, что мы пришли в Польшу как освободители, братья.
На рассвете мы оставили Явоже.
ТРЕТИЙ…
«В селе Бесина в расположении отряда задержан гр. «Янков» родом из Равы‑Русской. Во время допроса показал…»
Бесина. Большое село в Бескидах. По кряжистому склону, покрытому редкими деревьями, до самой долины спускаются, как стадо овец, белые домики гуралей. «Козлувска валька», которая могла так печально кончиться для группы «Голос», послужила нам суровым предупреждением.
В Бесине, куда мы, уставшие от трудного перехода, добрались в полночь, я разместил отряд в нескольких хатах на околице села, поближе к горному подлеску. Выставил заставу с приказом: всех подозрительных задерживать.
Через час прибегает боец. Докладывает: какой‑то человек добивается встречи с командиром. Вскоре задержанный в сопровождении Андрея (Жениха) уже стоял передо мной.
Продолговатое лицо, вдоль левой щеки глубокий шрам. Маленькие цепкие глаза так и прикипели ко мне. Молча рассматриваем друг друга. У Янкова (так назвал себя задержанный) – лагерные ботинки на деревянных колодках да старый пиджачок с чужого плеча. На вопросы отвечает охотно, с подробностями. Родом действительно из Равы‑Русской. Украинец. В прошлом батрачил на панском фольварке, а после объединения западных земель с Советской Украиной стал обрабатывать свою землю. Под Харьковом попал в окружение, потом – плен, лагерь. Где только не побывал! Насмотрелся такого, что будет помнить до самой смерти. В Бесине уже скоро месяц. Тут его каждая собака знает.
Приглашаем солтыса. Это наш, проверенный человек. Подтверждает: так оно и есть, все чистейшая правда. В Бесину Янков пришел весь побитый, больной, обессиленный. Одна вдовушка его приютила. Как только оправился, стал помогать по хозяйству; за все хватается. Мужик деловой. Все допытывался, как ему попасть к партизанам.
Янков и себе:
– Возьмите в отряд, товарищ командир. У меня со швабами давние счеты.
Что делать? Павлов в одной из радиограмм предупреждал: новых бойцов принимать в исключительных случаях. А что, если Янков говорит правду? Может, он и есть то самое «исключение»? Вызвал Абдуллу.
– Вот тебе, шеф‑повар, помощник. Вместо Курта Пеккеля. Временный. До первого боя.
Янков обрадовался, стал благодарить.
Не прошло и часа – смотрю: Семен Ростопшин. Только что из разведки. На лице – тревога.
– Товарищ капитан, что это за тип крутится возле кухни?
– Вроде, – говорю, – наш, из лагеря бежал. Хочет вступить в отряд.
– Что‑то мне, товарищ капитан, это «пополнение» не по душе и – поверьте – не без основания. Разрешите, потолкую с ним в вашем присутствии.
Абдулла со своим нехитрым хозяйством расположился через улицу. Мело. Колючий снег обжигал лицо. Тревога Ростопшина передалась и мне. Янкова мы застали за работой. Чистил картошку. Ростопшин подошел к нему, минуту‑другую присматривался, что‑то припоминая, и неожиданно спросил.
– Ты, говорят, сбежал из лагеря?
– Было дело.
– А когда именно?
– В ноябре.
– Не с тобой ли мы встречались в августе в отряде Хитрого?
– Не знаю никакого Хитрого.
– А ты вспомни, вспомни Ясенице. Был там или нет?