– Господин, уж лучше ты, чем скотты.
Король крякнул, затем встал, дав понять о конце разговора, и я тоже поднялся.
– Ты потребовал в заложники Этельстана, – сменил он тему, провожая меня к выходу из шатра. – Почему?
– Потому что он мне как сын, – ответил я. – И я сберегу ему жизнь.
Эдуард знал, на что я намекаю. Знал, кто угрожает Этельстану. Он кивнул:
– Хорошо. – Его голос прозвучал тихо. – Моя сестра защищала его все эти долгие годы. Теперь это будешь делать ты.
– Господин, ты же можешь оберегать его жизнь сам, – заметил я.
Король помедлил и еще понизил голос:
– Олдермен Этельхельм – самый могущественный из моих лордов. У него слишком много воинов, слишком много сторонников, которые обязаны ему за свои земельные владения или богатства. Открытое выступление против него чревато междоусобной войной.
– Но он‑то начнет именно такую войну, чтобы отстранить Этельстана от наследования.
– Это будет проблема Этельстана, – устало проговорил король. – Лорд Утред, учи его хорошо. Как можно лучше, потому что моя сестра не сможет долее защищать его.
– Почему?
– Моя сестра умирает.
Сердце у меня остановилось.
В этот момент алый полог отдернул негодующий Эльфверд.
– Папа, этот мужлан Утред… – начал он, но осекся. Парень явно не знал, что я в шатре.
– Так что этот мужлан Утред? – осведомился Эдуард.
Эльфверд отвесил отцу небрежный поклон.
– Мне приказали казнить приговоренного. А он вмешался.
– И что? – спросил король.
– Его следует наказать, – возмутился Эльфверд.
– Ну так накажи, – бросил Эдуард и отвернулся.
Мальчишка нахмурился, посмотрел на меня, на отца, потом снова на меня. Будь у него хоть немного мозгов, он бы отступил в сторону, но уязвленная гордость саднила.
– Лорд Утред, ты не кланяешься королевским особам? – спросил он своим визгливым голосом.
– Я склоняюсь перед теми, кого уважаю, – ответил я.
– Называй меня «господин», – потребовал юнец.
– Нет, мальчик, не буду.
Эльфверд был потрясен. Он поперхнулся при слове «мальчик», но молчал, только с ненавистью уставился на меня. Я сделал шаг вперед, заставив его попятиться.
– Твоего отца я называл мальчиком до дня, когда он пошел вместе со мной через стену Бемфлеота. Мы убивали данов: данов‑копейщиков, данов‑меченосцев, свирепых воинов. Мы сражались, мальчик, и устроили великую резню, и в тот день твой отец заслужил право называться господином и то уважение, с которым я к нему обращаюсь. Но от тебя еще попахивает материнской сиськой, малец, и, пока ты не докажешь, что стал мужчиной, ты останешься для меня мальчиком. А теперь отойди в сторону, мальчик.
Эльфверд отодвинулся. Его отец не сказал ни слова. И я удалился.
– Он не такой уж скверный малец, – убеждала меня Этельфлэд.
– Избалованный, грубый и невыносимый.
– Про тебя то же самое говорят.
На это я зарычал, заставив ее улыбнуться.
– Как ты? – спросил я. – Твой брат сообщил, что ты болеешь.
Этельфлэд поколебалась. Я видел, что ее подмывало отрицать этот факт, но потом она расслабилась и вздохнула.
– Я умираю, – призналась она.
– Нет! – возмутился я, но читал правду по ее глазам.
Ее красота померкла в схватке с возрастом и болью, кожа выглядела прозрачной, как будто истончилась, глаза потемнели. Тем не менее улыбка и очарование остались прежними. Я нашел ее в шатре, обозначенном ее флагом, на котором был изображен белый гусь с крестом в клюве и мечом в перепончатой лапе. Не упомню, сколько раз я потешался над этим гербом. Гусь – символ святой Вербурги, мерсийской монахини, которая чудесным образом изгнала с поля пшеницы диких гусей. С чего это сочли чудом, было выше моего понимания – любой десятилетний ребенок на такое способен, – но я знал, как дорога Вербурга Этельфлэд, а Этельфлэд была дорога мне.
Я подвинул кресло поближе к ней и сел, заключив ее тонкую руку в свои ладони.
– Я знаю одного целителя… – начал я.
– Были у меня целители, – устало отозвалась Этельфлэд. – Очень много целителей. Эльфрит[5]послала мне умного человека, и он помог.
Эльфрит – ее младшая сестра, замужем за правителем Фландрии.
– Отец Каспер готовит снадобье, которое почти снимает боль, но ему нужно возвращаться во Фландрию, потому что Эльфрит тоже больна. – Этельфлэд вздохнула и перекрестилась. – Бывают дни, когда я чувствую себя лучше.
– От чего ты страдаешь?
– От боли вот тут. – Она коснулась груди. – Глубоко внутри. Отец Каспер научил сестер готовить снадобье, и оно помогает. Ну и молитвы тоже.
– Тогда молись чаще, – попросил я.
Две монахини, явно те самые сестры, ухаживающие за Этельфлэд, сидели в тени в дальней части шатра. Обе подозрительно таращились на меня, хотя ни одного слова из нашего разговора слышать не могли.
– Я молюсь днем и ночью, – заявила Этельфлэд с тщеславной улыбкой. – Молюсь и за тебя тоже!
– Спасибо.
– Тебе тоже следует молиться, раз среди твоих врагов теперь оказался Этельхельм.
– Я просто выдернул ему зуб, – ответил я. – Ты присутствовала при этом.
– Он захочет отомстить.
Я пожал плечами:
– И что предпримет? Осадит меня в Дунхолме? Желаю ему в этом удачи.
Она похлопала меня по руке:
– Не будь самонадеян.
– Слушаюсь, моя госпожа. – Я улыбнулся. – Но почему твой брат просто не выставит Этельхельма за дверь?
– Потому что это будет означать войну, – уныло призналась она. – Этельхельма так любят! Он щедр! В Уэссексе нет ни одного епископа или аббата, кто не брал бы у него денег, и половина всей знати – его друзья. Какие пиры он закатывает! При этом трон ему нужен не для себя.
– А всего лишь для внучка, этого куска навоза.
– Его только одно заботит – чтобы Эльфверд стал королем, – подтвердила Этельфлэд. – И мой брат понимает, что западносаксонский витан за него проголосует. Его купят.
– А Этельстан? – поинтересовался я, хотя знал ответ.
– Ты хорошо сделал, затребовав его в заложники. С тобой ему будет безопаснее, чем тут.
– Потому я его и выпросил. – Я нахмурился. – Неужели Этельхельм в самом деле осмелится убить его?
– Он осмелится подстроить его гибель. Ты читал Писание?
– Каждый день! – с восторгом воскликнул я. – И минуты не проходит, чтобы я не заглянул в Иеремию или не погрузился в Иезекииля.
Она весело усмехнулась:
– Какой же ты варвар! Священники не рассказывали тебе истории про Урию?
– Урия?
– Просто запомни имя. Урия Хеттеянин.
– К разговору о попах, – сказал я. – Кто такой Хротверд?
– Архиепископ Йоркский, о чем тебе прекрасно известно.
– Западный сакс, – заметил я.
– Да. И хороший человек.
– Способен ли этот хороший человек брать золото у Этельхельма? – осведомился я.
– О нет. Хротверд – добрый, благочестивый муж, – резко заявила Этельфлэд, а затем осеклась и помрачнела. – Он был аббатом, – продолжила она менее решительно, – и мне припоминается, как его обитель получила щедрое земельное пожертвование. Двадцать хайдов[6]в Вилтунскире. Что весьма далеко от его аббатства.
– Он принял земли вместо золота?
Этельфлэд нахмурилась сильнее:
– Люди постоянно жертвуют земли Церкви.
– А Этельхельм является олдерменом…
– Вилтунскира, – закончила она за меня, потом вздохнула. – Этельхельм сейчас подкупает лордов Мерсии, осыпая их золотом. Ему хочется, чтобы витан Мерсии избрал Эльфверда моим преемником.
– Нет! – Подобное предположение возмутило меня. Этот злобный, пакостный мальчишка – король Мерсии?!
– Он предложил поженить Эльфверда и Эльфинн.
Эльфинн – ее дочь, разбитная девчонка, хорошенькая и безответственная. Мне она нравилась, быть может даже больше, чем матери, вот почему следующие слова Этельфлэд удивили меня.
– Я отказала. Потому как считаю, что Эльфинн должна наследовать мне.
– Что‑что считаешь? – переспросил я.
– Девочка – принцесса Мерсии, – заявила Этельфлэд твердо. – И если я могла управлять страной, то отчего нельзя ей? Почему следующим правителем непременно должен стать мужчина?
– Я в Эльфинн души не чаю, – напомнил я, – но ей не хватает твоего здравого смысла.
– В таком случае можно выдать ее за Кинлэфа Харальдсона, – рассуждала Этельфлэд. – И он будет давать ей советы. У этого молодого человека сильная воля.
Я промолчал. Кинлэф Харальдсон – молодой, красивый западносаксонский воин, но невысокого происхождения. А это значит, что он не добавит Эльфинн веса большого знатного рода. Да и великих подвигов за ним не числилось, то есть у него нет репутации, способной привлечь последователей. Я находил его пустым, но не было смысла говорить об этом Этельфлэд, неизменно падкой на приятную внешность, манеры и обходительность юнца.
– Кинлэф будет защищать ее, – добавила она. – И ты тоже.
– Ты знаешь, как дорога мне эта девочка, – ответил я, уходя в сторону. Чего на самом деле хотела услышать Этельфлэд, это что я стану поддерживать Эльфинн так же твердо, как поддерживал ее саму, что присягну Эльфинн. От продолжения беседы меня спас мой слуга Рорик, который похлопал ладонью по пологу шатра и вошел, моргая глазами, чтобы привыкнуть к тени после яркого солнечного света.
– Господин! – воскликнул он, потом спохватился и поклонился Этельфлэд.
– В чем дело?
– Господин, король Сигтригр уезжает. Ты велел сообщить.
– Я еду вместе с ним на север, – пояснил я Этельфлэд.
– Тогда поезжай, – разрешила она.
Я встал и поклонился.
– Я буду защищать Эльфинн, – пообещал я, и ей пришлось этим удовольствоваться. Это не обязательно подразумевало мою присягу девочке, и Этельфлэд понимала, но все равно улыбнулась и подала мне руку:
– Спасибо.
Я склонился и поцеловал ладонь, задержал ее в своей.
– Самое важное для тебя – это поправиться, – пробормотал я. – Выздоравливай! Ты лучший правитель, который когда‑либо был у Мерсии. Так что поправляйся и продолжай властвовать.
– Я постараюсь.
Потом я поверг в ужас двух монашек, когда наклонился и поцеловал Этельфлэд в губы. Она не сопротивлялась. Мы ведь были любовниками, я любил ее тогда и люблю по сей день. Во время поцелуя я ощутил ее сдавленные рыдания.
– Я вернусь, – пообещал я. – После того как возьму Беббанбург.
– Значит, Фризия? – спросила она лукаво.
Получается, слухи пошли.
– Следующая моя цель – Беббанбург, – сообщил я, понизив голос. – Никому не рассказывай.
– Дорогой лорд Утред, – тихо прошептала Этельфлэд. – Всем известно, что ты идешь на Беббанбург. Быть может, я навещу тебя там?
– Непременно, моя госпожа. Непременно. Тебя встретят там как королеву, каковой ты и являешься. – Я снова поцеловал ей руку. – До встречи на севере, госпожа.
Потом я неохотно выпустил ее пальцы и последовал за Рориком к выходу из шатра.
Больше нам свидеться не довелось.
Мои дружинники и люди Сигтригра скакали вместе, держа путь на север. Сияло солнце, было тепло, летний воздух наполняли стук подков и бряцание упряжи.
– Ненавижу саксов, – проворчал Сигтригр.
Я не ответил. Справа простиралось поле набирающей рост пшеницы – напоминание о богатстве здешней земли. За нами хвостом тянулась пыль.
– Ты выторговал для меня по меньшей мере год, – продолжил зять. – Спасибо.
Я видел, как парит в теплом воздухе сокол, почти неподвижный, если не считать едва‑едва заметного шевеления крыльев, острым взглядом выискивая на земле какое‑нибудь обреченное создание. Я наблюдал, надеясь, что птица ринется вниз, но она оставалась в вышине, без усилий скользя в потоках ветра. Предзнаменование? Быть может, этот знак предвещает мир. Вот только я не желал мира. Я нес свой меч к стенам Беббанбурга.
– Они по‑другому пахнут, – сердито бросил Сигтригр. – От них несет саксонским дерьмом! Гнилой репой! Вот как они пахнут – как гнилая репа! Как самодовольная, наглая репа!
Я повернулся в седле и посмотрел на Этельстана. Тот ехал рядом с моим сыном в нескольких шагах позади нас и, к счастью, не слышал разглагольствований Сигтригра.
– Принц Этельстан! – окликнул я его. – Даны и норманны пахнут?
– Господин, от данов воняет прокисшим сыром, – весело отозвался парень. – А от норманнов – тухлой рыбой.
Сигтригр фыркнул.
– Принц Этельстан, надеюсь, саксы нарушат мир, – громко заявил он. – Тогда я буду иметь удовольствие убить тебя.
Он знал, что я этого никогда не допущу, но ему нравилось бросать угрозы.
Зять выглядел старше. Я помнил того острого на язык юного воина, который запрыгнул на стену Сестера и пытался прикончить меня. Властелин войны. Я взял у него глаз, он забрал у меня дочь, и теперь мы стали друзьями. Однако несколько месяцев царствования прочертили морщины на его лице и высосали из души радость.
– И еще этот ублюдок Турферт! – Он сплюнул. – Не лучше их! Называет себя даном, а подставляет задницу христианам! Я этого подлого мерзавца гвоздями к кресту приколочу!
Гнев его был оправдан. Лорды‑даны, владевшие бургами в Южной Нортумбрии, могли снабдить Сигтригра внушительной армией, но страх пересилил в них преданность. Я подозревал, что многие последуют примеру Турферта и покорятся как западным саксам, так и пригвожденному Богу.
– Они даже выступят вместе с саксами, – с горечью предположил Сигтригр.
– Думаю, так и случится.
– И что мне тогда делать?
То был не вопрос, а скорее вопль отчаяния.
– Переедешь жить в Беббанбург, – сказал я ласково.
Мы в молчании проследовали с полмили, до места, где дорога подходила к мелкому броду. Там остановились напоить коней. Я проехал немного вперед и натянул поводья Тинтрега посреди пыльной дороги, просто чтобы прислушаться к тишине дня.
Сигтригр последовал за мной.
– Я не в состоянии сражаться против скоттов и саксов. – Тон у него был ворчливый. Ему не хотелось, чтобы я посчитал его трусом. – Не одновременно.
– Саксы будут соблюдать мир, – заверил я его, причем искренне.
– Через год, может быть через два, – возразил зять, – армии Мерсии и Уэссекса двинутся на север. Я сдержу их. Людей у меня мало‑мальски хватит. При самом плохом раскладе я заставлю их сильно пожалеть, что они сунулись в Нортумбрию. А если прибавить твоих воинов? Да мы зальем землю их поганой кровью.
– Я против Этельфлэд воевать не стану, – напомнил я. – Моя присяга принадлежит ей.
– Тогда ты можешь убивать ублюдков из Уэссекса, – бросил он злобно. – А я займусь мерсийцами. Но я не могу сражаться, если у меня не будет достаточно воинов.
– Это так.
– А чтобы загнать Константина обратно в его берлогу? Мне это по силам, но какой ценой?
– Цена высокая, – кивнул я. – Шотландцы дерутся, как злобные хорьки.
– Так что… – начал он.
– Знаю, – прервал я его. – Ты не можешь бросить большую часть своего войска против скоттов – по крайней мере, пока не побьешь саксов.
– Так ты понимаешь?
– Разумеется, понимаю.
Сигтригр был прав. В его распоряжении находилась немногочисленная армия. Если он поведет ее на север, чтобы прогнать скоттов из‑под Беббанбурга, то тем самым побудит к войне Константина, который ухватится за шанс ослабить военные силы Нортумбрии. Зять вполне может выиграть первые битвы, отогнав четыре сотни воинов Домналла, но затем с шотландских гор хлынут спущенные с поводка демоны Нифльхейма, и сражения начнутся всерьез. Даже победив, Сигтригр потеряет слишком много людей, так необходимых ему, чтобы сдерживать вторжение саксов.
Молодой король посмотрел на север, где жаркое марево колебалось над невысокими холмами и густыми лесами.
– Так ты отложишь нападение на Беббанбург? – уточнил он. – Дождешься, пока мы отразим саксов?
– Я не могу ждать.
Лицо Сигтригра исказила боль.
– Без отряда этого мерзавца Турферта и прочих слизняков с юга я наскребу не больше восьми сотен воинов. Я не могу пожертвовать сотню из них Константину.
– Мне требуется от тебя сотни полторы, может, две, – сообщил я. – И если я прав, ни один из них не получит и царапины. Я не могу ждать, так как к следующей весне Константин возьмет моего ублюдка‑кузена измором и войдет в Беббанбург. Поэтому я иду прямо сейчас, и иду, чтобы захватить крепость. – Я коснулся молота. – И мне нужна твоя помощь.
– Но… – протянул зять.
Я снова прервал его. И поведал, как мы можем завоевать незавоевываемое и почему его люди не понесут при этом потерь.
По крайней мере, я на это надеялся. И крепче сжал молот на шее. Wyrd bið ful āræd.
Часть третья. Чокнутый епископ
Глава седьмая
– Мы перебираемся во Фризию, – сообщил я Эдит.
Та только удивленно воззрилась на меня.
Я приехал на север, в Эофервик, где провел одну ночь, пируя с Сигтригром, моей дочерью, всем честным народом и новым архиепископом Хротвердом. Он и впрямь показался человеком достойным. Когда я рассказал ему о западне в Хорнкастре, он вздрогнул.
– Лорд Утред, похоже, Бог на твоей стороне, – пробормотал он негромко, – ты вырвал мир прямо из клыков войны.
– Какой бог? – поинтересовался я.
Он рассмеялся и спросил, как, по моему мнению, будут развиваться события в Беббанбурге. Я ответил так же, как и Финану: что приступ обойдется Константину слишком дорого, но ему вряд ли есть нужда бросать войска на крепостные стены, если голод проделает эту работу за него. Хротверд печально покачал головой.
– Получается, что если монастырь святого Кутберта отстроят, населять его будут шотландские монахи.
– Это огорчает тебя? – спросил я.
Он поразмыслил над ответом.
– Не должно, – произнес прелат наконец. – Они будут людьми благочестивыми, уверен в этом.
– Но ты лишишься денег от паломников, – заметил я.
Ему это возражение понравилось; вытянутое его лицо просияло, и он указал на меня гусиной ножкой:
– Лорд Утред, тебе нравится думать о нас плохо!
– Но я ведь прав, не так ли?
Он покачал головой:
– Линдисфарена – место святое. Молитвенный остров. Я буду рад назначить на него нового аббата, если Господь сподобит, но исключительно потому, что хочу быть уверен: этот человек достоин святыни и не посрамит Божью церковь. А человек достойный не может быть алчным, лорд Утред, какого бы мнения ты ни придерживался.
– Сдается мне, епископ Иеремия питает мечты стать этим новым аббатом, – напомнил я лукаво.
Хротверд рассмеялся:
– Бедолага! Как там его прозвали – чокнутым епископом? – Прелат хмыкнул. – Кое‑кто уговаривает меня отлучить его, но какой от того прок? Он впал в прискорбное заблуждение, не сомневаюсь, но, в отличие от иных, кого я знаю, – тут он насмешливо покосился на меня, – поклоняется единому Богу. Думаю, он безобиден. Тяжко ошибается, конечно, но безобиден.
Мне он понравился. Как и отец Пирлиг, этот человек нес веру легко, при этом его набожность, доброта и честность были очевидны.
– Я буду молиться за тебя, – пообещал он на прощание, – нравится тебе это или нет.
За время краткого пребывания в столице я не пытался увидеться с Бергом, но дочь сообщила мне, что он купил три корабля и ремонтирует их на верфи неподалеку от таверны «Утка». Вернувшись в Дунхолм, Берг рассказал Эдит про эти суда и про мои планы добраться морем до Фризии. Была ночь, беседа шла в доме, построенном мной над главными воротами. При свете дня из дома открывался прекрасный вид на юг, но теперь видно было только зарево костров городка, лежавшего ниже крепости, да искры бессчетных звезд, рассеянных по небу. Дом представлял собой небывалую затею. В качестве опоры для него понадобились туннель с воротами, по бокам от туннеля располагались две палаты: одна использовалась для размещения слуг, другая – для охранявших ворота караульных. Из комнаты для слуг в наши личные покои вела лестница. Я гордился ею. Настоящая редкость! Разумеется, в каждом городе, где сохранились римские постройки, имелись лестницы на крепостные стены, но в жилых домах подобное встречалось нечасто. Во многих усадьбах имелся второй этаж – помосты, на которых мы обычно спали, и взобраться на них можно было по приставным лестницам, иногда по наклонным сходням. Меня всегда приводили в восторг лестницы в римских постройках, и я распорядился возвести такую же, хотя, надо сказать, в Дунхолме она была деревянная, а не из гладко обтесанного камня. Строительство нашего дома над туннелем ворот привело к тому, что над подходящей к ним дорогой пришлось возвести новую стену, и, поскольку на ее высоком парапете размещались часовые, я старался говорить тише. Но не настолько тихо, чтобы нас не могли подслушать.
– Фризия! – повторила Эдит.
– У побережья Фризии есть острова, – пояснил я. – Захватим один, возведем крепость и обоснуемся на нем.
На ее лице я читал смесь недоверия и разочарования.
– Фризия – страна христианская, – заверил ее я. Моя жена была христианка и, вопреки всем моим увещаниям, так и не обратилась к почитанию древних богов. – Ну, по большей части христианская, – уточнил я. – Она не покажется тебе чужой. Тамошний язык так похож на наш, что ты будешь все‑все понимать!
– Но… – Она обвела рукой опочивальню, освещенную тонкими свечами, свет которых падал на тканые занавеси, на большой шерстяной ковер и кипу шкур, служившую нам постелью.
– Слишком много я наделал врагов, – признался я уныло. – Этельфлэд умирает, так что защитить меня будет некому. Западные саксы меня не любят, Этельхельм ненавидит, мой кузен расселся в Беббанбурге, как жирная жаба, а Константин только и мечтает прищелкнуть меня, словно вошь.
– Сигтригр… – заикнулась было она.
– Обречен, – отрезал я. – Саксы нападут если не в следующем году, так годом позже. Может, ему и удастся отбиваться пару месяцев, но дальше‑то что? Они продолжат напирать, а Константин ухватился за шанс и приберет к рукам еще больше земель на севере Нортумбрии.
– Но Сигтригр рассчитывает на твою помощь! – возразила она.
– Ее‑то я как раз и окажу, – отрезал я. – Мы создадим новую страну во Фризии. Ему всегда будут там рады!
– Сигтригр знает о твоих планах?
– Конечно знает.
Я услышал скребущий звук за окном, выходящим на дорогу. Видимо, его издал наконечник копья, задевший калитку на парапете. Я предположил, что кто‑то прислушивается к нашему разговору.
Эдит снова обвела взглядом опочивальню со всеми ее удобствами.
– Я в Дунхолме уже прижилась, – с тоской протянула она.
– Отдам его Ситрику. Он Дунхолм знает, родился здесь и вырос, его отец когда‑то владел им.
Ситрик был незаконнорожденным сыном ярла Кьяртана Жестокого, в детские мои годы бывшего злейшим моим врагом. Ситрик не унаследовал дурных наклонностей отца, зато в воинском таланте ему не уступал. Начав моим слугой, он стал теперь одним из моих самых доверенных военачальников.
– Некоторое количество воинов оставим с ним, – продолжил я. – Стариков по большей части, а он может подобрать и обучить новых. Все они будут христиане, ясное дело: как здесь установится власть саксов, места для язычников не останется.
– А как же Беббанбург? – поинтересовалась Эдит.
– Год назад я думал, что у меня появился шанс взять его, – безрадостно ответил я. – А теперь? Кузен удерживает крепость, Константин хочет ее захватить. С кузеном‑то я как‑нибудь справился бы, а вот разбить скоттов будет потруднее. Стар я стал, любовь моя, и не могу сражаться вечно. – Я помолчал и наполовину повернулся в сторону укреплений. – Только не говори никому. До поры.
Естественно, на следующий день весь Дунхолм знал о моих планах.
Нам предстояло плыть во Фризию.
Я доверял Эдит. Кое‑кто считал это глупостью с моей стороны, поскольку некогда она была моим врагом, но теперь Эдит стала мне не только другом, но и женой, а как может любовь существовать без доверия? Поэтому позже ночью, убедившись, что нас не могут подслушать, я рассказал ей правду. Первый наш разговор предназначался для тех, кто мог уловить наши голоса, находясь снаружи, и я знал, что со временем его содержание донесут моему двоюродному брату.
Поначалу он наверняка не поверит, но эту историю будут передавать раз за разом, а свидетельств в пользу ее подлинности хватит с головой. Она не заставит его утратить бдительность, но посеет семена сомнения. И этого вполне достаточно. Если я ошибся и Эдит не стоило доверять, я избавлю его от сомнений. Он будет точно знать, что я иду.
Эдит была верна мне. Кто знает, сколько на моем пути встретилось предателей?
Кого‑то я вычислил и повесил на ближайшем дереве. Но только после того, как скормил им ложь, которую они передали моим врагам. Тем не менее уверен, что многие другие остались нераскрытыми. Я, разумеется, смотрел в оба. Следил за теми, у кого завелось внезапно больше золота или серебра, чем им полагалось, или чьи жены вдруг начали щеголять в роскошных платьях с красивой вышивкой; за людьми, которые отводили взгляд или которые стояли уж очень близко, пока я болтал с Финаном или с сыном. Наблюдал за такими, кто выказывал слишком много внимания Эдит, чьи слуги чересчур дружески держались с Рориком, моим личным слугой.
Но я так и не выявил всех, кто предавал меня, как мои недруги не раскрыли всех, кто предавал их.
Я не жалел денег на своих лазутчиков, как и мои враги щедро платили золотом следившим за мной. На меня работали люди, что служили Эдуарду в Винтанкестере, а также виночерпий, клерк и кузнец из хозяйства Этельхельма. Но вот из служивших кузену у меня не было никого. Я пытался найти мужчину или женщину, кто извещал бы меня о событиях внутри Беббанбурга, однако все мои старания не принесли успеха. Зато я получал немало сведений о делах моего кузена от людей, обитавших в разных местах на восточном побережье и даже за морем, во Фризии. Из тех же портовых таверн мне приходилось черпать новости и о Шотландии, потому как при дворе Константина лазутчиками я тоже не обзавелся.
Двоюродный брат, в этом я был уверен, каким‑то образом был в курсе моих дел. Быть может, кто‑то из моих собственных людей? Или какой‑нибудь поп в Эофервике? Или торговец из Дунхолма? Я не знал, кто они, но знал, что эти люди существуют. Был у него, как и у меня, народ, собиравший слухи. У христиан есть чудная привычка исповедоваться во всех своих дурных поступках своим колдунам, а многие из этих чародеев продавали полученные знания. Мой кузен не скупился на пожертвования монастырям и церковникам. Сомневаюсь, что Кутберт, мой слепой поп, брал от него деньги. Кутберт был предан и с удовольствием передавал мне обрывки того, что услышал на исповеди.
– Ты не поверишь, господин! Свитун и жена Видарра! Мне говорили, что она уродина.
– Не то чтобы уродина, но язва.
– Бедный мальчик, ему, видно, совсем приспичило.
Не все, кто доставлял мне сведения, были лазутчиками. Священники, монахи и монахини постоянно обменивались письмами, и многие из них охотно делились новостями, полученными из какого‑нибудь отдаленного аббатства. Купцы тоже любили посплетничать. Впрочем, большая часть этих сообщений оказывалась ложной, и они почти всегда устаревали задолго до того, как добирались до Нортумбрии.
Однако теперь, в последующие за встречами в Хорнкастре дни, на меня стали работать и лазутчики Этельстана. Сами они об этом не догадывались. Вероятно, им казалось, что они снабжают сведениями юного принца, терпящего тяготы пребывания у меня в заложниках, но Этельстан обещал передавать мне большую часть их донесений. Принц, разумеется, был христианином, и его сопровождали три священника и шестеро слуг, четверо из которых совершенно очевидно были воинами, выдающими себя за прислугу.
– Ты им доверяешь? – поинтересовался я, пока мы охотились на оленя в холмах к северу от Дунхолма.
Дело было через неделю после моего приезда из Эофервика и, подтверждая слухи об отъезде во Фризию, я велел слугам начинать собирать наши пожитки.
– Я им свою жизнь доверяю, – отрезал Этельстан. – Все это мерсийские воины, им приказала меня защищать леди Этельфлэд.
– А попам?
– Свитреду не верю, а насчет остальных двоих… – Парень пожал плечами. – Они молоды и полны светлых идеалов. Это я попросил их стать моими священниками, мне их никто не навязывал.
Я улыбнулся. Этельстану в том году исполнилось двадцать два или двадцать три, он был не старше тех двух молодых священников.
– А отца Свитреда, выходит, тебе навязали?
– Мой отец. Быть может, он просто передает ему новости?
– Все посылаемые им письма будут читать королевские клерки, – напомнил я, – вполне возможно находящиеся на жалованье у Этельхельма.
– Это я допускаю, – согласился принц.
Свитред был человек немолодой, лет сорока, а то и пятидесяти, с лысой как яйцо головой, проницательными темными глазами и неизменной хмурой гримасой на лице. Ему не нравилось жить среди язычников, и он этого не скрывал.
– Обратил ли ты внимание, что добрая половина моих людей – христиане? – спросил я у него во время нашего путешествия на север.
– Христианин не может служить язычнику, – проворчал Свитред, а потом неохотно добавил «лорд».
– Хочешь сказать, что, служа мне, они перестают быть христианами?
– Я хочу сказать, что тем самым они ставят себя перед необходимостью покаяния.