– Сегодня они не отплывут, – пробормотал я.
– Тогда завтра? – предположил Свитун.
– Не исключено, – признал я, понимая, что опоздал.
Даже если судьба соблаговолит и я найду уходящий на рассвете на север корабль, мне никогда не добраться до Гримесби вовремя. Флот Этельхельма проплывет мимо устья Хамбра и пристанет у Беббанбурга прежде, чем я успею собрать людей, посадить их на корабли и кинусь вдогонку.
Погружаясь в отчаяние неудачи, я инстинктивно потянулся к молоту на шее и обнаружил, что сжимаю крест. Я проклинал судьбу и нуждался в чуде.
Что делать, я не знал, поэтому не предпринимал ничего.
Мы оставались в хижине. Шум и гам давно стихли. Я сомневался, что Этельхельм всерьез поверил в мое присутствие в Дамноке, но подозрения Иеремии побудили его устроить обыск, не принесший результата, если не считать того, что его люди разграбили дома, которые обшаривали. Тем временем Свитун передавал мне свой разговор со словоохотливой шлюхой.
– Господин, она сказала, что в городе без малого четыре сотни воинов.
– Откуда ей знать?
– Один из них сболтнул, – заявил парень так, как будто ответ подразумевался сам собой. Впрочем, так оно наверняка и было.
– Что еще?
– Их лошадей отогнали назад в Вилтунскир.
Это стоило учесть. Мера разумная. Реши Этельхельм забрать в Беббанбург лошадей, ему потребовалось бы пять или шесть дополнительных кораблей, не меньше, и еще время на установку стойл в их трюмах. Да и ни к чему ему лошади под Беббанбургом. Ему достаточно высадить воинов, провести их через морские ворота, а затем объявить о своем присутствии, вывесив на крепостной стене флаг с оленем. Константин и без того не был склонен жертвовать людьми, бросая их на укрепления, а узнав, что гарнизон кузена получил припасы и пополнение, шотландский король наверняка снимет осаду.
И я не в силах ничего сделать, чтобы остановить Этельхельма.
Мне вспомнился ворчливый совет отца. Брат был тогда еще жив, и это был редкий момент, когда мы все втроем собрались на обед за высоким столом в зале. Отец меня никогда особо не любил, – впрочем, ему вообще мало кто нравился. Совет был адресован моему брату, не мне.
– Тебе предстоит время от времени делать выбор, – сказал он. – И иногда этот выбор будет ошибочным. Мы все ошибаемся. – Тут отец посмотрел в густую тень объятого ночью зала, где дергал струны арфист. – Перестань тренькать! – Арфист прекратил игру. Под столом заскулила собака, и ей повезло уклониться от пинка. – Но лучше сделать неправильный выбор, – продолжил он, – чем не сделать его вообще.
– Да, отец, – покорно отозвался брат.
Пару недель спустя он сделал свой выбор. И лучше бы воздержался, потому что в результате лишился головы, а я стал наследником Беббанбурга. Теперь, вспоминая совет отца, я размышлял, какие варианты у меня имеются. И не видел ни одного. По моим соображениям, флот Этельхельма отплывет на следующий день, после чего мне останется только вернуться в Гримесби и ждать вестей о том, что мой кузен обзавелся новой женой и стал еще сильнее, чем прежде.
Мне требовалось чудо!
Свитун, Осви и Сердик уснули. Когда кто‑то из них начинал храпеть, я давал ему пинка, хотя никого из стражников поблизости не наблюдалось. Я положил штуку парусины поверх липкого вара и открыл дверь, выглянув в темноту. Почему уехал Иеремия? Он ведь явно в союзе с Этельхельмом, тогда почему не отплыл в Беббанбург вместе с ним? Вопрос не давал мне покоя, но ответа не было.
Я сидел на пороге хижины и прислушивался к шуму ветра, шороху снастей, шлепкам волн о корпуса, скрипу поворачивающихся на ветру судов. На паре из них показались слабые огоньки. В хижине оставаться нельзя. Я понимал, что с рассветом гавань оживет. Начнется посадка людей на корабли, продолжится погрузка. Нам нужно уходить, но в отчаянии я не мог решить как. Наконец вспомнил про Ренвальда. Он наверняка выйдет с утренним отливом из Дамнока и отправится в Лунден, но, быть может, золото убедит его повернуть вместо этого на север? Затем я отправлюсь в Дунхолм, развенчав легенду о том, что покидаю крепость, и навек распрощаюсь с мечтой о Беббанбурге.
По пристани шли двое. Я сидел очень тихо, да они и не смотрели в мою сторону. Один испустил газы, оба загоготали. Зачирикали птицы, давая понять, что скоро рассвет. Несколько минут спустя я заметил, как серый проблеск лезвием меча вспорол небо на востоке. Пора шевелиться. Промедлим в хижине, и нас обнаружат. Первые работники уже появлялись на пристани, вскоре их станет еще больше.
Но прежде, чем это произошло, кое‑что случилось.
Чудо.
Чудо свершилось с восходом солнца.
Оно пришло из холодного серого моря.
В образе пяти кораблей, угрожающие силуэты которых казались черными на фоне рассветного неба.
Явились они с приливом, их весла поднимались и опускались, будто крылья, паруса темными линиями были подобраны наверху к реям.
Их венчали драконьи головы, и первые лучи солнца блестели на шлемах, секирах и остриях копий.
Шли корабли быстро и несли с собой пламя. Огонь и корабли не слишком сочетаются друг с другом. Огня на море я страшусь больше, чем чреватого бурей гнева богини Ран, но эти суда несли зажженные факелы, полыхавшие ярко и оставляющие дымный след за кормой.
Пятый корабль, последний в строю, нес на штевне не голову зверя, а крест, и на миг я подумал, что это «Гудс Модер», корабль Иеремии, но потом заметил, что драккар длиннее и тяжелее, а мачта его сильнее скошена в корму. Прямо на моих глазах на его носу появилось пламя – это команда зажгла факелы.
– Просыпайтесь и выходите! – заорал я своим. – Живо!
В моем распоряжении были мгновения, только мгновения. Быть может, времени не хватит, но у меня не осталось иного выбора, как бежать, поэтому я повел свою троицу вдоль по пристани к западному пирсу. Рабочие на причале не обращали на нас внимания, а таращились на приближающийся флот. Дозорный на вышке, видно, задремал, но тут проснулся, увидел пять кораблей и ударил в колокол. Поздно. Задача дозорного – замечать корабли, пока те еще в море, но теперь‑то их отделяли считаные ярды от того, чтобы посеять в Дамноке огонь, хаос и смерть.
Я запрыгнул на пустой корабль, пересек его палубу и соскочил на «Ренснэгл».
– Вставай! – заорал я Ренвальду, который уже проснулся, но еще не очухался.
Он и его команда спали на корме «Ренснэгл», под парусиновым навесом. Корабельщик ошалело уставился на нас четверых.
– Отчаливай! – рявкнул я.
– Иисус милосердный! – воскликнул он, глядя мимо меня на дальний конец пирса, где один из пяти кораблей протаранил пришвартованное судно, разломав в щепы доски его обшивки.
Полетели первые горящие факелы. Два из атакующих драккаров ворвались в центр гавани – широкое пространство между двумя пирсами. Каждый врезался в судно, причаленное у основания пирса, там, где он соединялся с пристанью. Воины в кольчугах хлынули на берег, образовав две «стены щитов», каждая из которых перекрывала вход на свой пирс. В городе взвыли собаки, ударил церковный колокол, а дозорный на вышке продолжал звонить что есть мочи.
– Что тут, во имя Божье, творится? – завопил Ренвальд.
– Его зовут Эйнар Белый! – гаркнул я. – Он явился сжечь флот Этельхельма.
– Эйнар? – Ренвальд, похоже, еще не пришел в себя.
– Норманн, что служит королю Константину Шотландскому, – добавил я.
Я не был уверен в этом, но Эдуард Уэссекский сообщил, что Эйнар переметнулся, соблазненный шотландским золотом. Мне же не приходил в голову никто, кто мог бы заявиться в Дамнок с целью уничтожить флот, собранный для вызволения Беббанбурга.
– Отчаливай! – приказал я Ренвальду.
Он повернулся посмотреть на норманнов, перегородивших пирс «стеной щитов». В строю было человек тридцать, более чем достаточно, чтобы оборонять узкий проход. Рассвет ширился, разделяя мир на серое и черное.
– Дай твой меч! – обратился я к Ренвальду.
– Мы не можем сражаться с ними! – в ужасе возразил он.
Меч мне требовался, чтобы перерубить причальные канаты. Хотя люди Эйнара позаботились об этом за нас. Несколько человек бежали вдоль пирса, обрубая концы, удерживающие небольшие суда. Норманнам требовалась неразбериха. Они хотели спалить или повредить крупные корабли, намеченные для похода к Беббанбургу, а заодно стремились рассеять торговый и рыболовецкий флот Дамнока. Замечая на причаленных судах людей или груды товаров, воины прыгали на них в поиске добычи, и я хотел освободить «Ренснэгл» прежде, чем нас заметят.
– Я не собираюсь драться с ними! – прорычал я и бросился на корму, где, как мне было известно, Ренвальд хранил оружие. Я нырнул под навес, оттолкнул двух матросов и вытащил из кожаных ножен меч с длинным клинком.
– Господин! – раздался крик Свитуна.
Обернувшись я увидел, что два норманна уже обратили внимание на присутствие команды на «Ренснэгл». Скорее всего, заметили и груз в ее чреве. Видно, почуяли добычу, потому как спрыгнули на соседний корабль и намеревались перебраться на наш.
– Нет! – Ренвальд попытался преградить мне дорогу.
Я оттолкнул его с такой силой, что он споткнулся и упал на груз, а сам развернулся навстречу облаченному в кольчугу воину, спрыгнувшему на нашу палубу. Щита у него не было, лишь обнаженный меч, а бородатое лицо обрамлял шлем с нащечниками, так что я видел только его глаза, жадные и расширившиеся. Мы казались ему легкой добычей. Он заметил клинок в моей руке, но принял меня за старого матроса‑сакса, который не чета воину‑норманну. Он нанес немудреный укол, намереваясь проткнуть меня, а затем дернуть меч в бок, чтобы мои кишки вывалились на палубу «Ренснэгл».
Отбить такой удар оказалось очень просто. Меч Ренвальда был старым, ржавым и неточеным, зато тяжелым, поэтому выпад противника ушел далеко влево, и прежде, чем он снова смог замахнуться, я двинул ему яблоком эфеса в лицо. Удар пришелся в край шлема, но был таким сильным, что норманн отшатнулся. Он все еще пытался выставить меч перед собой, когда я глубоко вогнал клинок Ренвальда ему в брюхо. Меч был тупым, но острие все‑таки проткнуло кольчугу, кожаную поддевку и вошло в мочевой пузырь. Норманн издал сдавленный крик и дернулся ко мне, размахивая свободной рукой в надежде добраться до моего лица и вырвать глаза, но я ухватил его за бороду и потянул на себя, пользуясь его же рывком. Продолжая тянуть, я шагнул в сторону. Он проскочил мимо, под действием набранного разгона меч высвободился у него из живота. Затем его ноги зацепились за край палубы, и он полетел за борт. Послышался всплеск, вопль, а потом северянин исчез, утянутый на дно кольчугой.
Второй воин собирался просто полюбоваться тем, как его друг перережет кучку презренных саксов, но тот погиб так быстро, что времени прийти ему на помощь не оказалось. Теперь же норманн жаждал мести. Однако вместо того, чтобы напасть на беззащитных Свитуна, Осви и Сердика, замерших на носу «Ренснэгл», предпочел прыгнуть со злобным ревом на кучу груза и сразиться со мной. Норманн видел перед собой жалкого седобородого старика с древним ржавым мечом и наверняка полагал, что мне просто повезло в том поединке. Воин прыгнул, намереваясь снести мне голову круговым ударом меча. Был он молод, зол, светловолос, с изображением ворона, выколотым на щеках. А еще он был дурак. Молодой, горячий дурак. Нас на борту «Ренснэгл» насчитывалось десять человек, и он собственными глазами наблюдал, как я со сноровкой опытного воина сразил его приятеля. Но этот юнец видел перед собой только кучку моряков, тогда как он викинг, волк севера, и уж он‑то покажет, как норманны управляются с непокорными саксами! Прыгая на меня, парень размахнулся. Замах был широкий, яростный, призванный снести мне голову с плеч, но такой же очевидный, как и выпад первого моего противника. Следя за ним краем глаза, я сделал шаг вперед и ощутил радость боя, так как понимал, что враг допустил ошибку и что передо мной еще один храбрец, с которым я буду восседать на скамье в переполненном пиршественном зале Валгаллы. Время словно замедлилось, пока клинок приближался ко мне. Лицо юнца перекосило от вложенной в удар силы. А потом я пригнулся.
Просто присел, и лезвие просвистело у меня над головой. И я снова встал, нацелив ржавый клинок в небо, и наступающий норманн сам нанизался на древний меч Ренвальда. Острие прошло через подбородок, через рот, за носом, пронзило мозг и уперлось в макушку. Воин с проткнутой головой будто вдруг застыл, из рук его внезапно ушла сила, и меч со звоном упал на палубу «Ренснэгл». Я выпустил оружие и подобрал добрый клинок противника. Перерубил с третьего удара кормовой швартов и бросил меч Сердику.
– Обрежь носовой! – крикнул я. – Потом якорный! Живо!
Подобрав клинок, Сердик благодаря своей недюжинной силе перерубил два каната в два удара, тем самым освободив «Ренснэгл», и течение вмиг оттащило нас от пирса. Третий норманн видел, что случилось, видел друга, тело которого еще дергалось, а из головы торчал меч. Он перепрыгнул на судно, к которому мы пришвартовались, и зло заорал, но приливное течение было сильным и достать нас враг не мог.
Нам пока еще грозила посадка на мель. Свитун, заметив на поясе умирающего викинга богатые ножны с серебряной отделкой, пытался отстегнуть их.
– Брось! – рявкнул я. – Бери весло! Сердик, весло! Быстрее!
Сердик, обычно медлительный, живо схватил весло и принялся отталкивать «Ренснэгл» прочь от илистой банки, видневшейся слева. Вытащив из головы умирающего ржавый меч, я перерубил веревки, удерживающие навес, который укрывал корму и загораживал видимость рулевому.
– Бери рулевое весло! – приказал я Ренвальду. – И сажай своих на весла. И парус разверни!
Я вложил ржавый меч в руку испускающему дух воину. Тот еще издавал хрипы, глаза его бегали, но он, похоже, не мог пошевелить конечностями. Я поднял острый меч первого норманна на носу «Ренснэгл», убедился, что старый лежит у юнца на ладони, и избавил беднягу от страданий. Кровь хлынула на кипу шкур из нашего груза. В этот миг справа от нас полыхнула яркая вспышка. Это занялся один из кораблей Этельхельма. Пламя взбежало по просмоленным снастям и охватило рей. Команда Ренвальда, оцепенело наблюдавшая за нападением на нас норманнов, тут проснулась и быстро вставила весла в уключины по бортам.
– Навались! – заорал Ренвальд.
Пусть он был ошеломлен утренней паникой и кровопролитием, но инстинкт моряка напомнил ему об опасности сесть на мель. Я бросил меч, отвязал прикрепленный к мачте фал и приспустил рей почти на уровень палубы, где Осви, стоя на животе убитого, перерезал сезни, удерживающие парус свернутым. Темно‑коричневое полотнище упало, я подтянул рей наверх, а один из команды Ренвальда подхватил шкот правого борта и закрепил. Другой позаботился о левом шкоте, и я почувствовал, что судно набирает ход. Юго‑западный ветер подгонял нас, зато приливное течение шло навстречу, и потребовались объединенные усилия паруса и весел, чтобы преодолеть его. Ренвальд ухитрился поставить рулевое весло на место и при его помощи добился того, что «Ренснэгл» медленно повернула и стала понемногу ускоряться и отдаляться от блестящих илистых банок по направлению к середине реки.
А в гавани Дамнока шла резня.
Глава девятая
«Ренснэгл» оправдывала свое название, с мучительной тихоходностью пересекая реку; о ее тупой нос раздраженно шлепали волны поднимающегося по реке прилива. Скоро он закончится, вода остановится, затем течение реки потащит нас к морю, но пока нам приходилось прилагать все силы, чтобы развить хотя бы небольшую скорость. На берегу лилась кровь, а у пирсов пылали корабли. Часть из них была отшвартована, и теперь они медленно плыли вверх по реке. Солнце уже поднялось над горизонтом, и я видел «стену щитов», выстроившуюся на открытом пространстве перед «Гусем». Она вот‑вот обрушится на неплотную шеренгу норманнских воинов, преграждающую подход к пирсам, но большую часть судов это уже не спасет. Уцелели только причаленные к самой пристани на берегу, в том числе собственный корабль Этельхельма «Эльфсвон». Я видел, как на борту корабля толпятся люди, часть из них держала наготове длинные весла, чтобы отталкивать горящие суда, что могут навалиться на борт белого корабля.
– Нам было бы лучше идти вверх по реке, – обратился ко мне Ренвальд. – Так мы убрались бы подальше от этих мерзавцев.
Он имел в виду, что, идя с приливом по мелеющей реке, мы не подвергались риску погони со стороны норманнских драккаров, каждый из которых имел осадку вдвое большую, чем у «Ренснэгл». Корабельщик был прав, разумеется, но я покачал головой.
– Мы идем к морю, – сообщил я ему. – А потом ты доставишь нас на север, в Гримесби.
– Мы плывем в Лунден, – заявил Ренвальд.
Я поднял добрый меч молодого норманна и указал окровавленным острием на Ренвальда.
– Ты доставишь нас в Гримесби, – произнес я медленно и четко.
Хозяин судна уставился на меня. До этих пор он видел во мне убогого старикашку, едущего в Восточную Англию в поиске родовых могил. Но я больше не сутулился, а стоял прямо, говорил ясно, а не шамкал. И он стал свидетелем того, как я убил двоих быстрее, чем он успел бы выпотрошить селедку.
– Да кто ты такой? – спросил он.
– Меня зовут Утред Беббанбургский, – сообщил я.
На миг Ренвальд словно лишился языка, потом обернулся к своим морякам, которые перестали грести и раскрыв рты воззрились на меня.
– Парни! – обратился к ним хозяин, затем прокашлялся, прочищая пересохшее горло. – Мы идем в Гримесби. Гребите!
– Тебе заплатят, и щедро, – пообещал ему я. – В качестве задатка можешь сохранить этот меч.
Я вытер лезвие об одну из шкур груза, затем сунул его под низкую рулевую платформу.
«Ренснэгл» ухитрилась пересечь реку и приблизилась к северному берегу, где течение было слабее, и все равно тяжелое судно, вопреки шести веслам и парусу, продвигалось до обидного медленно. Мы дюйм за дюймом пробивались к морю, пока на противоположном берегу Эйнар Белый демонстрировал, за что его прозвали Невезучим.
Казалось хорошей идеей высадить воинов на берег, чтобы преградить доступ на пирсы, пока остальные силы Эйнара уничтожают флот Этельхельма, но оба эти отряда подверглись атаке разъяренных западных саксов, хлынувших по переулкам и улицам и вливавшимся в собственную «стену щитов». Норманны наверняка устали. Прибыли они на рассвете, да и гребли всю ночь против ветра. Восточная стена пока держалась, но вторая поддалась, и уцелевшие бросились через причаленные суда в поисках спасения на ближайшем из кораблей Эйнара. Но спасения не обрели. Прилив прижал драккар к пирсу, и взбешенные саксы, сидя на плечах у беглецов, повалили на нос попавшего в ловушку корабля. Взметались и падали клинки, люди прыгали за борт на мелководье и умирали. Корабль Эйнара погиб.
Впрочем, как и большая часть флота Этельхельма. С конца пирса от горящих судов валил густой дым, от которого почернело небо. Часть «купцов» поменьше норманны заняли и уводили прочь от свалки, следуя за нами вниз по реке, а не менее трех боевых кораблей олдермена пылали. Собственное его судно, «Эльфсвон», похоже, уцелело, как и два других больших западно‑саксонских корабля у длинной пристани, но остальная часть флота горела, тонула или была захвачена. Команда самого крупного из драккаров Эйнара, судна с черным корпусом и крестом на носу, все еще забрасывала горящие факелы в малые корабли Этельхельма, но по мере того, как уцелевшая «стена щитов» отступала, близилось время уходить. Другой корабль Эйнара подошел к восточному пирсу, и я смотрел, как норманны прыгают на борт; затем драккар стал табанить веслами, унося людей от мести саксов. Большой корабль, с крестом, последним ушел из огненного хаоса. Когда он вырвался из пелены дыма, я заметил на мачте у него флаг. Какое‑то время флаг отказывался реять, потом ветер развернул ткань, открыв полотнище с красной рукой, сжимающей крест.
– Чей герб? – спросил я.
– Это шотландский корабль, – ответил Ренвальд. – А флаг принадлежит Домналлу.
– Человек Константина?
– И везунчик, кстати, – заметил Ренвальд, глядя на скопление разломанных корпусов и горящих кораблей.
Пять кораблей нагрянули на Дамнок на рассвете, но ушли только четыре, хотя за собой они вели дюжину захваченных торговых судов. Эйнар, если он остался жив, наверняка счел «Ренснэгл» одним из этих пленных кораблей, потому как, когда в устье реки нас перегнал драккар, он не предпринял попытки остановить нас. Вместо этого рулевой с платформы темного корабля Домналла помахал нам. Мы помахали в ответ. Затем в нос «Ренснэгл» ударили волны моря, мы убрали весла и предоставили пузатому парусу нести нас на север вдоль побережья.
– Он называется «Трианайд», – сказал Ренвальд, кивнув в сторону шотландского корабля.
– «Трианайд»? – переспросил я.
– «Троица» то есть, – пояснил шкипер. – Я частенько встречал его в Форте, но вот чтобы он так далеко на юг забирался – такого не бывало.
– Я думал, что все корабли Константина дерутся с норманнами на островах.
– Большинство, но «Трианайд» он предпочитает держать поближе к дому.
– Теперь он держит его под Беббанбургом, – с горечью заметил я.
– Верно, господин. Верно.
Утешало единственно знание, что «Трианайд», как и флот Эйнара, ждет под Беббанбургом не самое легкое время. Корабли не могут воспользоваться гаванью форта, вход в которую лежит по узкому фарватеру прямо под северными стенами и мимо строго охраняемых морских ворот. Любое идущее по нему судно можно закидать копьями и камнями, а следовательно, кораблям Эйнара придется искать приют на мелководной якорной стоянке между Линдисфареной и материком. Убежище это не слишком укромное и надежное, а в бурю так и вообще опасное. Когда я был ребенком, там укрылся один шотландский «купец». В ночь шторм усилился, и, проснувшись, мы обнаружили, что корабль выбросило на берег. Помню, как радовался отец, сообразив, что судно и груз теперь его собственность. Он разрешил мне ехать с воинами, которые галопом промчались по пескам во время отлива и окружили потерпевший крушение корабль. Пятеро его моряков сразу сдались, разумеется, но мой старший брат все равно приказал их убить.
– Это скотты! – заявил он мне. – Подонки! А ты знаешь, как нужно обращаться с подонками.
– Они христиане! – возмутился я. В те дни, когда мне было семь или восемь лет, я еще старался быть добрым христианином и тем самым избегать тщедушных тумаков отца Беокки.
– Они скотты, болван! – отозвался брат. – Избавляйся от этих ублюдков! Хочешь прикончить одного?
– Нет!
– Жалкий сопляк! – презрительно бросил он, потом вытащил меч и принялся избавлять мир от подонков.
Как выяснилось, выброшенный на берег корабль не вез ничего более ценного, чем груз овечьих шкур, одна из которых стала моим одеялом на следующие два года. Я вспоминал эту историю, когда Ренвальд передал рулевое весло одному из членов команды, потом вытащил меч молодого норманна из‑под кормовой площадки. Он поднес к глазам рукоять и полюбовался серебряной инкрустацией.
– Господин, ценное оружие, – сказал шкипер.
– Франкский, похоже. От него куда больше пользы, чем от куска ржавого железа, который ты называешь мечом.
– Я могу оставить его? – Он улыбнулся.
– Оставь или продай, делай что хочешь. Только лезвие смазывай. Жалко будет, если такой отличный клинок ржа съест.
Ренвальд сунул оружие назад в тесное хранилище.
– Господин, ты, значит, идешь в Беббанбург:
Я покачал головой:
– Нет, плыву во Фризию.
– И поэтому решил для начала заглянуть в Дамнок? – лукаво осведомился корабельщик.
– У меня было дело в Дамноке, – отрезал я. – А теперь я перебираюсь во Фризию.
– Да, господин, – кивнул он, явно не поверив.
Мы летели по ветру, хотя, по правде, летать «Ренснэгл» не умела. Она неспешно ползла, а флот Эйнара уверенно шел впереди. Я видел паруса его кораблей на фоне моря, искрящегося под лучами солнца – оно выглядывало из‑за редких облаков, раскиданных по северо‑восточной части неба. Рука моя инстинктивно потянулась к молоту, чтобы возблагодарить Тора за чудо, но пальцы нащупали крест, и я подумал: не этот ли символ принес мне добрую удачу? То был один из самых сильных аргументов этой религии – что судьба улыбается христианам. Христианский король, уверяли их колдуны, выигрывает больше битв, собирает больше дани, приживает больше сыновей, чем языческий правитель. Я надеялся, что это не так, но предусмотрительно поблагодарил христианского Бога, по велению которого судьба улыбнулась мне пару часов назад.
– Этельхельм не отплывет сегодня, – пробормотал я.
– Не день и не два уйдут у него на то, чтобы оправиться от этакой неожиданности, – согласился Ренвальд. – Он потерял несколько добрых кораблей.
– Надеюсь, он очень расстроится, – мечтательно произнес я.
Мое чудо случилось. Эйнар дал мне то, в чем я так отчаянно нуждался, – время. Этельхельм рассчитывал доставить в Беббанбург припасы и пополнения, но теперь большая часть провизии и значительное число его кораблей уничтожены.
Затем судьба снова улыбнулась мне.
Немного севернее Дамнока в море вливается река Вавен. В ее устье обитают в сложенных из плавника хижинах несколько рыбачьих семей. Устье выдает широкая полоса ряби – намек мореходу, что стоянка за баром[9]хоть и заманчива, но труднодостижима. На берегу блестела под солнцем поверхность большого озера, а за ним, как я знал, простирается край озер, рек, речушек, илистых отмелей, камышей и болот, что служит домом для птиц, угрей, рыбы, лягушек и перепачканного в грязи народца. Я никогда не входил в Вавен, хотя слышал о шкиперах, которые преодолевали мелководный вход и оставались живы. Но теперь, когда флот Эйнара поравнялся с устьем, со стоянки вынырнул корабль.
До меня доходили слухи, что Иеремия, чокнутый епископ, является выдающимся мореплавателем. Видимо, так оно и было, потому как если он покинул Дамнок вчера вечером, то в Вавен ему пришлось входить в сгущающихся сумерках. И вот теперь «Гудс Модер» возвращалась по реке, с бесшабашной уверенностью лавируя между отмелями. Ее парус, пузо которого раздувалось в противоположную от нас сторону, был украшен крестом. Она шла быстро, скользя к открытому морю с оборванными снастями, треплющимися на ветру. Тот же самый ветер колыхал седые волосы Иеремии. Он был за рулевого.
Я все ломал голову, почему Иеремия покинул Дамнок раньше, не дождавшись отплытия флота Этельхельма, а теперь получил ответ. Я решил, что епископ в союзе с олдерменом – не трудно было так подумать, наблюдая за теплой встречей, оказанной ему Этельхельмом. Еще я слышал, как Иеремия похвалялся полученным от Этельхельма даром – куском покрытой пятнами ткани, отодранной, похоже, от туники кухонного раба. Да и союз между Этельхельмом и Иеремией был вполне логичен. При всем своем видимом безумии Иеремия располагал якорной стоянкой и фортом в устье реки Тинан, и, пока Константин удерживал земли Беббанбурга, крепость Иеремии следовало считать самой северной окраиной Нортумбрии. Еще у него имелись корабли и воины, а главное, чокнутый епископ знал побережье Нортумбрии как никто другой. Едва ли кормщикам западных саксов были известны тамошние мели и рифы, а вот Иеремии – да, и если Этельхельм планировал плыть к Беббанбургу, такой проводник пришелся бы ему очень кстати. Я не сомневался, что он в сговоре с олдерменом до той минуты, когда его темный корабль вынырнул из Вавена навстречу флоту Эйнара. Иеремия помахал «Трианайду», затем «Гудс Модер» повернула на север и поплыла среди врагов Этельхельма.
– Он произвел для них разведку в Дамноке, – изумился я.
– Мне показалось, что они с лордом Этельхельмом союзники. – Ренвальд был удивлен не меньше меня.
– Вот и я так думал, – признал я.
Теперь, как выяснялось, Иеремия был союзником скоттов. Глядя на его корабль, я поймал себя на мысли: не важно, чей он союзник, он определенно мой враг.
Скотты – мои враги.
Западные саксы – мои враги.
Гарнизон Беббанбурга – мой враг.
Эйнар Белый – мой враг.
Пусть хотя бы рок будет моим другом.
Мы плыли на север.
Гримесби был меньше Дамнока, но состоял из таких же почерневших домишек, ему присущ был такой же обыденный запах соли, древесного дыма и рыбы, и точь‑в‑точь такой же закаленный морем народ добывал себе пропитание в борьбе с высокими холодными волнами. Имелись тут пристань, пирсы и мелкая якорная стоянка, а с другой стороны, за городским рвом, начинались унылые болота. Однако располагался Гримесби в Нортумбрии, а это означало, что ривом в нем был дан: суровый лицом и крепкий кулаками детина – Эрик, – встретивший меня с вежливой настороженностью.
– Ты, господин, значит, уезжаешь? – осведомился он.
– Во Фризию, – сказал я.
– Про это я слышал, – подтвердил Эрик, потом помолчал, выковыривая что‑то из широкого носа. Добытое он стряхнул на пол таверны. – Мне полагается взыскивать пошлину со всего, что проходит через порт: с лошадей, домашнего скарба, товаров и прочего, не считая съестных припасов и людей.
– И ты передаешь собранную пошлину королю Сигтригру?
– Ну да, – заявил рив не очень уверенно, не сомневаясь в моей осведомленности о том факте, что королю достается лишь часть и, скорее всего, преступно малая. – Я пересылаю эту и подать в Йорвик.
– Еще бы, – сказал я и выложил на стол золотую монету. – Мне кажется, Сигтригр простит мне неуплату пошлины, а?
Глаза у него округлились. В последний мой заход в Гримесби пристанная пошлина составляла пенни в день, и этой монеты хватало, чтобы уплатить за целый флот на год вперед.