– Думаю, что простит, господин, – заявил Эрик. Монета исчезла.
На место золотой я положил серебряную.
– Я с тремя кораблями ухожу в море. И буду отсутствовать недели две, может и больше. Но женщин и детей с собой не беру. Они останутся здесь.
– Господин, женщина на корабле к несчастью, – отозвался рив, глядя на монету и желая узнать, что я намерен на нее купить.
– Женщинам нужна защита, – рассуждал я. – Я мог бы оставить тут воинов, но мне необходимы все мои люди. Мы плывем во Фризию, чтобы добыть там землю. – Он кивнул, показывая, что верит мне – это могло быть правдой, а могло не быть. – Женщины и дети мне будут помехой, – развивал я мысль, – ведь я буду сражаться с каким‑нибудь фризским вождем за кусок пригодной земли.
– Еще бы, господин.
– Но их нужно оберегать, – подчеркнул я.
– У меня найдется с дюжину парней для охраны порядка, – заверил рив.
– Значит, когда я вернусь сам или пришлю кого‑нибудь за ними, они будут целыми и невредимыми?
– Клянусь, господин.
– Сигтригр посылает людей для их охраны. – Я послал зятю сообщение и не сомневался, что несколько человек он пришлет. – Но эти люди прибудут через день или два, не раньше.
Эрик потянулся за монетой, но я прикрыл ее ладонью.
– Если моих женщин обидят, – предупредил я, – я сюда вернусь.
– Клянусь, господин, их никто и пальцем не тронет, – сказал он.
Я убрал ладонь, и вторая монета тоже исчезла. Плюнув на руки, мы пожали их в знак согласия.
Сын привел в Гримесби шесть кораблей, каждый из которых был теперь полон моими людьми. Женщин, детей и тяжелый груз спустили по реке на судах, тогда как воины прискакали из Эофервика на лошадях.
Все таверны были переполнены, части семей приходилось жить на борту трех боевых кораблей, причаленных у длинной городской пристани. Близ них, у пирса, стояли три больших торговых судна, купленные Утредом.
– Для двух сотен лошадей места не хватит, – мрачно сообщил он мне. – Нам повезет, если сумеем погрузить шестьдесят, но это были единственные суда на продажу.
– Годятся, – кивнул я.
Обустройством кораблей для погрузки лошадей занимался Берг.
– Господин, куча народу интересовалась, что к чему, – доложил мне молодой норманн. – Я отвечал, как ты научил. Что мне неведомо. Но все, похоже, и так знали, что мы плывем во Фризию.
– Это хорошо, – кивнул я. – Очень хорошо. И теперь уже можешь не держать это в секрете.
Берг руководил установкой в трюмах кораблей загонов – обязательная предосторожность при перевозке перепуганных лошадей по морю, – и потому как воин надзирал за работой лично, шла она споро. У меня так и не хватило духу сказать ему, что эти корабли, возможно, не понадобятся. То была лишь часть обмана, попытки убедить народ, что я на самом деле оставил все надежды отбить Беббанбург и собираюсь перебраться со всеми людьми и пожитками в иные края. Разумеется, уныло размышлял я, эти три судна придется со временем продать, и почти наверняка за цену меньшую, чем я за них уплатил. На ближайшем из них трудилось около дюжины человек, под стук топоров и визг пил сооружая стойла для коней.
– Останови тут работу, – велел я Бергу. – И сними звериные головы с трех боевых кораблей.
– Снять головы, господин? – В его голосе слышалось удивление.
Два из боевых кораблей украшали роскошные драконьи башки, недавно вырезанные, тогда как третий, самый большой, венчала величественная голова волка. Берг изготовил их, чтобы мне угодить, и вот теперь я велел снять их со штевней.
– Сними, – подтвердил я. – И поставь вместо них христианские кресты.
– Кресты?! – Для него это было настоящее потрясение.
– Большие, – сказал я. – И еще: на боевых кораблях есть семьи? Пусть сегодня же съедут и разместятся на «купцах». Завтра на рассвете мы поднимаем паруса.
– Завтра, – возбужденным эхом откликнулся Берг.
– И последнее. Лошади здесь?
– Господин, расставлены в конюшнях по городу.
– Твой серый жеребец тут?
– Хрэзла? Добрый конь!
– Обрежь у него хвост и принеси мне, – распорядился я.
Он уставился на меня как на сумасшедшего:
– Тебе нужен хвост Хрэзлы?
– Сначала – хвост, потом установи кресты. Мой сын погрузит на корабли провизию.
Утред уже отрядил людей перетаскивать припасы на пристань. Я распорядился, чтобы он закупил еды и эля в количестве, достаточном на две недели для ста шестидесяти девяти человек.
Потому как именно столько воинов я брал на север. Сто шестьдесят девять воинов, чтобы сражаться против моего кузена, против сил Этельхельма и войск шотландского короля. То были хорошие люди, почти все закаленные в боях с незначительной добавкой юнцов, которым еще предстояло встать в «стену щитов» и испытать ужас битвы с врагом, находящимся достаточно близко, чтобы ты ощущал запах эля в его дыхании.
Я щедро заплатил Ренвальду. Монет у меня оставалось мало, поэтому я дал ему один из моих браслетов, отличное изделие из серебра с инкрустацией рунами.
– Я добыл его в схватке к северу от Лундена, – объяснил я. – Тут имя убитого мной человека. – Я указал на руны. – Его звали Хагга. Он не должен был умереть. Во всяком случае, не в тот день.
– Не должен?
– Они просто вели разведку. Их было шестеро, а нас восемь. Мы охотились с соколами. Хагга предпочел сразиться.
Мне вспомнился Хагга. Молодой человек, на хорошем коне, в красивом шлеме, великоватом для него. Шлем имел нащечники, а на гребне – вытравлено оскаленное лицо. Видимо, парень счел нас легкой добычей, ведь ни у кого из нас не было кольчуги, да к тому же с нами были две женщины. Хагга стал выкрикивать оскорбления, задирать нас, и мы дали ему бой, которого он хотел. Только закончилось все слишком быстро. Я с силой врезал ему по шлему Вздохом Змея, и, будучи велик, шлем повернулся и наполовину ослепил Хаггу. Умирая, юнец дико кричал.
Я оглянулся на «Ренснэгл», пришвартованную к пирсу Гримесби.
– Купи себе корабль побыстрее, – посоветовал я.
Ренвальд покачал головой:
– Господин, он хорошо мне служит, да и похож на меня – медленный, но крепкий.
– Надежный, – добавил я. – И когда все это закончится, можешь рассчитывать на меня как на друга.
– Во Фризии? – с улыбкой спросил шкипер.
– Во Фризии. – Я улыбнулся в ответ.
– Господин, я помолюсь за тебя.
– Спасибо тебе за это и за все, что ты сделал, – тепло сказал я.
Вечером я шел вместе с Финаном, следуя по дороге вдоль сточной канавы за городом. Я подробно поведал ему о событиях в Дамноке, но ему хотелось знать больше. Однако сначала я поинтересовался, как принц Этельстан, и получил ответ, что тот в целости и сохранности и обитает в доме Сигтригра.
– Хотел ехать с нами, – добавил Финан.
– Ну еще бы.
– Но я сказал, что это невозможно. Господи, только представь себе, что нас ждет, если он погибнет, будучи заложником? Боже избави!
– Он знает, что не может идти с нами, – заметил я.
– И все равно просился.
– Чтобы его убили? В этом обвинят меня, мир будет нарушен, и мы окажемся по шею в дерьме.
– А сейчас это не так?
– Ну, до подмышек уже точно, – признал я.
– Так плохо, да? – (Мы молча прошли несколько шагов.) – Так, значит, лорд Этельхельм в Дамноке?
– Раздает серебро, – сказал я. После чего поведал другу все подробности, закончив описанием моего замысла захвата Беббанбурга.
Ирландец выслушал, затем уточнил:
– Король Эдуард сообщил тебе, что под Беббанбургом четыреста скоттов?
– Во главе с парнем по имени Домналл.
– Говорят, в бою он настоящий зверь.
– Как и ты.
Финан усмехнулся:
– Значит, четыре сотни скоттов?
– По словам Эдуарда. Это число может включать гарнизоны, оставленные Константином в фортах в стене, поэтому, по моим прикидкам, под Беббанбургом по меньшей мере две с половиной сотни шотландцев.
– А у твоего кузена сколько?
– Точно не знаю, но он мог собрать сотни три. По сведениям Эдуарда, в форте у него двести человек.
– А у Эйнара?
– Он потерял корабль и часть воинов в Дамноке, но четыре команды в его распоряжении.
– То есть, допустим, еще человек сто двадцать?
– Самое меньшее, – согласился я.
– А сколько ведет Этельхельм?
– Если он теперь двинется, то возьмет, сколько сможет. Сотни три, а то и больше.
– Иеремия?
– Пятьдесят, от силы шестьдесят. Но под Беббанбургом его не будет.
– Вот как? – с сомнением произнес Финан. Он нахмурился, потом поднял камешек и запустил «блинчик» по поросшей ряской глади пруда. – Откуда ты знаешь, что Иеремия в этот самый миг не плывет вместе с Эйнаром к Беббанбургу?
– Не знаю.
– Значит, просто догадываешься.
– Иеремия служит и нашим и вашим, – рассуждал я, – потому не захочет показать, будто определился с выбором. Если он приплывет под Беббанбург, то будет вынужден встать на якорь вместе с кораблями Эйнара, и тогда мой кузен поймет, что чокнутый епископ его предал. А если войдет в гавань Беббанбурга, то этот вывод сделает Константин. Иеремия желает быть на стороне победителя, а значит, дружит со всеми. Может, он и безумный, но не дурак. Уверен, он укроется в Гирууме и станет выжидать.
Ирландец кивнул, соглашаясь с доводом.
– И тем не менее, если мы проникнем внутрь, нам придется иметь дело с тремя сотнями дружинников, – проворчал он.
– Скорее, с двумя.
– И пробиваться с боем на гору?
– Часть пути.
– А снаружи будет еще четыреста или пятьсот врагов, норовящих ударить нам в спину?
– Да.
– Не говоря уж про мерзавцев‑скоттов, которые тоже не будут довольны.
– Они вечно недовольны.
– Ну да, это так.
Мой друг запустил еще один камень и посмотрел, как он тонет в темной воде пруда.
– И Сигтригр тебе не поможет?
– Поможет, – ответил я. – Хотя не пойдет вместе со мной на приступ. Когда перемирие закончится, ему потребуются все воины, какие у него есть.
Финан сделал еще несколько шагов и подошел к засохшему дереву, черным столбом возвышавшемуся на берегу пруда. Других деревьев поблизости не было, а это погибло так давно, что ствол его раскололся, из зияющей трещины выглядывал густой мох, а от веток осталась только пара голых обрубков. К этим одиноким сукам были прибиты или привязаны многочисленные полоски ткани.
– Древо молитв, – сказал ирландец. – Здесь обитал какой‑то святой?
– Здесь обитал бог.
– Бог? – Он с удивлением посмотрел на меня. – Ты хочешь сказать, что какой‑то бог решил поселиться в этом проклятом месте?
– Один выстроил тут палаты.
– Иисус милосердный, ну и странные у тебя боги. Или, может, этому малому – Одину – просто нравились болота? – Финан вытащил из‑за пояса нож. – Думаешь, боги внимают молитвам?
– Я бы на их месте не стал. Только представь: воющие бабы, плачущие дети, хнычущие мужики!
– Ты великий воин, – заявил мой друг. – Но, к счастью, не бог.
Он отрезал полоску от своей куртки, нашел пустое местечко на ветке и привязал кусочек ткани. Потом закрыл глаза и помолился, но предназначалась ли его молитва Одину или христианскому Богу, я не спрашивал.
– Я не могу придумать лучшего способа захватить крепость, – признался Финан, глядя на полоску ткани.
– И я тоже, разве что мне удастся собрать тысячу воинов. А этого я не могу, деньги у меня кончаются.
– Ну еще бы! – Он расхохотался. – Ты ведь швыряешься ими, как епископ Вульфхерд в борделе. – Его рука коснулась неровного кусочка ткани. – Поэтому да будет так. Да будет так.
Эдит я разыскал в маленькой церкви Гримесби. Пусть город был датский и населен по преимуществу язычниками, но процветание его зависело от кораблей и моряков, и ни один портовый город не разбогатеет, если будет отпугивать торговцев. Христианские моряки за милю увидят крест над церковью и поймут, что здесь им рады. К тому же я то и дело повторял своим сторонникам из христиан, что мы, язычники, редко обижаем их единоверцев. Мы верим, что богов много, поэтому привыкли смотреть на религию другого человека как на его личное дело. А вот христиане, извращенно полагающие, что Бог только один, считают своим долгом убивать, калечить, порабощать или порочить любого, кто с ними не согласен. При этом говорят, что делают это для его же блага.
Эдит отправилась в церковь не помолиться, а ради имеющегося там пола. Не заставленный мебелью и просторный, он позволял раскатать штуку льняного полотна. Ткань была голубая.
– Прости за цвет. – Эдит вместе с еще двумя женщинами на четвереньках ползала по полотну. – Надо было бы выкрасить его в отваре резеды. Я спрашивала цвет потемнее, но все темные материалы были только из шерсти.
– Шерсть слишком тяжелая, – заметил я.
– Но эта, льняная, дорогая. – На ее лице отразилась озабоченность.
– И белый цвет будет плохо виден на голубом фоне, – добавила Этна, жена Финана.
– Тогда возьмите черный.
– Черной материи у нас нет! – воскликнула Эдит.
– У него есть, – сказал я, глядя на попа, мрачно стоявшего у алтаря.
– У него? – переспросила Эдит.
– Он ее на себе носит, – бросил я. – Стащите с него сутану!
– Господин, не надо! – Поп забился в угол. Это был лысый коротышка с узким лицом и беспокойными глазами.
– Можно раскрасить ткань. Воспользуйтесь смолой, – предложил Финан. Потом кивнул на священника. – Из этой жалкой рясы два оленя не получатся, ведь нам нужно по одному на каждую сторону. А смолы в гавани сколько угодно.
– Отличная мысль! – торопливо подхватил поп. – Используйте смолу!
– Она не успеет высохнуть, – сказала Этна. – Одна сторона еще могла бы, но нам нужно перевернуть ткань и закрасить изнанку.
– А если уголь? – нервно предложил священник.
– Смола, – подвел я черту. – Только на одной стороне. А потом нашьете это на парус «Ханны».
«Ханна» была одним из трех купленных Бергом кораблей. До этого он назывался «Святой Кутберт», но Берг, ненавидевший христианские имена, нарек его «Ханной».
– «Ханна»? – спросил я у него.
– Да, господин. – Он зарумянился.
– Это в честь дочери Оллы?
– Да, господин.
– Девчонки, желавшей продать своего брата в рабство?
– Именно.
Я воззрился на него, вогнав в краску:
– А тебе известно, что переименовывать корабль – к несчастью?
– Известно. Но если девственница помочится в трюм, то все будет в порядке, да? Мой отец всегда советовал: найди девственницу и попроси… – Он не договорил и просто махнул рукой в сторону переименованной «Ханны». – Тогда ведь все будет хорошо, правда? Боги не станут сердиться.
– Ты нашел девственницу в Эофервике? – изумленно спросил я.
Парень снова покраснел:
– Нашел, господин. Да.
– Ханну?
Увалень смотрел на меня преданным, щенячьим взором, страшась моего неодобрения.
– Она такая милая! – выпалил Берг. – И может быть, когда все кончится…
Норманн слишком нервничал, чтобы договорить.
– Когда все закончится и мы победим, – сказал я, – ты можешь вернуться в Эофервик.
– А если не победим? – с тревогой спросил он.
– А если не победим, то мы все погибнем.
– Ух! – Берг расплылся в улыбке. – Значит, мы обязаны победить, так ведь, господин?
Чтобы победить, мне требовались хвост лошади Берга, кусок голубой материи, немного смолы и милость богов.
– Этого должно хватить, – сказал я Эдит той ночью.
Мне не спалось, и я спустился в гавань. Смотрел, как отражение лунного серпа дрожит в устье реки за якорной стоянкой. Тем временем три моих боевых корабля поеживались под ночным ветром. «Ханна», «Эдит» и «Стиорра». Берг назвал корабли женскими именами, выбрав два имени для меня и одно для себя. Наверное, если выбор был бы за мной, я предпочел бы «Гизела», в память о матери моих детей, и «Этельфлэд», в честь той, кому я дал присягу и никогда не нарушал ее, но выбор Берга тоже был хорош. Я улыбнулся, вспомнив, как мялся Берг и как мысль о двенадцати‑ или тринадцатилетней девчонке превращала этого воина в студень. Сколько ему, подумалось мне: восемнадцать? Девятнадцать? Парень стоял в «стене щитов», сходился с меченосцами и копейщиками, убивал и познал упоение битвой, но от смазливого личика и каштановых кудрей у него поджилки тряслись, как у пятнадцатилетнего юнца, впервые идущего в бой.
– О чем думаешь? – Ко мне подошла Эдит и, просунув свою руку под мою, положила мне голову на плечо.
– О силе женщин, – признался я.
Жена сжала мою руку, но промолчала.
Я искал предзнаменования, но ничего не находил. Птицы не летали, даже собаки в городе не лаяли. Причина моей бессонницы – ожидание битвы, страх, что мои расчеты не верны.
– Уже за полночь? – спросил я у Эдит.
– Не знаю. Едва ли, но все возможно.
– Мне необходимо поспать.
– Выходите на рассвете?
– До рассвета, если получится.
– Сколько займет плавание?
Я улыбнулся:
– Если ветер будет попутный – два дня. Если нет, то три.
– Значит, через два или три дня… – Голос изменил ей.
– Мы дадим первую битву, – закончил я вместо нее.
– Боже милостивый, – простонала Эдит, и мне показалось, что это была молитва. – А вторую?
– Еще дня через два, возможно.
– Ты победишь! – воскликнула она. – Ты Утред. Ты всегда побеждаешь.
– Обязан победить, – проговорил я.
Мы помолчали немного, просто прислушиваясь к поскрипыванию судов, дыханию ветра и слабым шлепкам волн.
– Если я не вернусь… – начал я, и она зашикала, пытаясь меня остановить. – Если я не вернусь, веди наших людей в Эофервик. Сигтригр позаботится о тебе.
– Разве он не собирался двинуться на север?
– Он уже должен был выступить, но, если я не уцелею, он поспешит вернуться в Эофервик.
– Ты уцелеешь, – твердо заявила она. – Я пожертвовала церкви кольцо с изумрудом и произнесла молитву.
– Что‑что ты сделала? – переспросил я, ошеломленный.
– Пожертвовала церкви кольцо с изумрудом.
Было у нее золотое украшение с дорогущим изумрудом. Подарок Этельреда – моего бывшего врага и ее любовника. Эдит никогда перстень не носила, но я знал, что она хранит его – не ради воспоминаний. Ценность вещицы могла обеспечить жене какую‑то защиту в этом опасном мире.
– Спасибо.
– Я не сказала священнику почему, но попросила его помолиться за нас.
– Теперь он себе новый дом построит. – Я хмыкнул.
– Пока молится, пусть хоть пиршественный зал выстроит. – Эдит поежилась, глядя на отражение луны в воде. – Флаг готов, как и лошадиный хвост.
– Спасибо.
– Ты вернешься! – яростно воскликнула жена.
Мне вспомнилось, что я всегда хотел умереть в Беббанбурге. Но не сейчас. Не сейчас.
– Скорее всего, я пошлю за тобой, – возразил я. – Через две или три недели жди кораблей.
– Я буду постоянно молиться.
Я увлек ее прочь от гавани. Мне требовалось поспать. Сейчас в постель, а завтра поутру мы отплывем навстречу битве.
В час летнего рассвета в устье царило спокойствие. Воды реки были серебристо‑серого цвета и слегка колыхались, будто морская богиня дышала во сне. На пристани царила суматоха: воины грузили щиты, кольчуги и оружие на три корабля, уже осевшие под весом припасов. Тут были бочонки с элем, бочонки с соленой сельдью, бочонки с хлебом двойной выпечки, бочонки с солониной и дюжины пустых бочонков. В неглубоких трюмах лежали увязанные кучами мешки, набитые соломой. У всех трех кораблей на штевнях возвышались кресты: тонкие, высокие кресты из свежего дерева. Мой сын командовал «Стиоррой», Финан шел за шкипера на «Ханне», а я расположился на «Эдит».
– Прощайтесь! – приказал я, повернувшись к пристани. – Время идет!
Солнце уже почти поднялось над горизонтом, касаясь серебристо‑серой реки золотым краем.
Финан не был моряком, поэтому с ним плыл Берг, который, будучи норманном, знал, как управляться с кораблем и пережить бурю. Я предпочел бы взять Финана к себе на «Эдит» – со времени нашего знакомства мы с ним не расставались, но в ближайшие несколько дней нам предстояло воевать тремя отдельными отрядами, поэтому лучше ему постоянно быть среди своих людей.
– Надеюсь, погода будет тихая, – сказал он.
– А мне нужен свежий южный ветер, – ответил я. – Так что молись.
Мой друг коснулся креста на груди.
– Господи, мы мечтали об этом дне многие годы, – пробормотал он.
Я порывисто обнял друга:
– Спасибо, что остался.
– Остался?
– Ты ведь мог вернуться в Ирландию.
– И не увидеть, чем все закончится? – Он усмехнулся. – Иисус милосердный, да еще бы я не остался!
– Это не конец истории, – возразил я. – Я пообещал Этельфлэд позаботиться о ее дочери.
– Господи, ну и дурак! – Финан расхохотался.
– И с Этельстаном еще не все решено.
– Значит, жизнь и дальше не будет скучной, – заметил он. – А я‑то уже сокрушаться начал.
– Ступай, – сказал я ему. – Мы отходим.
Эдит тихонько плакала. Я обнял ее. Остальные воины тоже прощались с женами и детьми.
Я погладил Эдит по рыжим волосам:
– Пришлю за тобой.
Наступило время подниматься на борт. Причальные концы были отданы, люди навалились на весла, отталкивая корабли от пристани. Весла застучали, когда их стали продевать в отверстия в корпусе или, как на моем корабле, вставлять в уключины. Указав на первые три банки по левому борту, я велел сделать пару гребков, чтобы направить нос «Эдит» в открытое море. Ренвальд наблюдал за нами с «Ренснэгл», и я помахал ему. Он помахал в ответ. Эдит выкрикивала слова прощания, ее голос почти терялся среди гомона чаек. Нареченный ее именем корабль легонько покачнулся, совершая поворот. Пальцы сжали молот на груди, я помолился, чтобы боги были добры к нам, потом взялся за рулевое весло.
– Все вместе! – скомандовал я. Лопасти весел переместились вперед и замерли над безмятежной водой гавани. – Греби!
И вот три судна вошли в устье, разрезая штевнями спокойную воду. Мы делали долгие гребки, просто направляли суда по фарватеру между вехами. Затем приняли к востоку, навстречу восходящему солнцу. Других кораблей не было видно.
Мы миновали Вороний Клюв – длинный коварный песчаный мыс, охраняющий вход в устье Хамбра, потом повернули на север, и похожий на шепот юго‑западный ветерок вселил в меня надежду, что скоро можно будет поднять парус. Люди, уморившиеся на веслах, дерутся не так хорошо, как не уставшие.
Три корабля скользили в рассветный час летнего дня, и путь наш лежал на войну.
Глава десятая
Плавание заняло больше времени, чем я ожидал, и гораздо больше, чем надеялся. Мы покинули Гримесби в штиль, но к полудню нежно шепчущий юго‑западный ветер зашел к северо‑западу и усилился почти до бури. Плохой знак. Ближе к вечеру нам пришлось грести встречь увенчанным белыми барашками волнам, несущим обломки весел и досок. То были остатки разбитого корабля. Более очевидного предупреждения от богов мне получать еще не доводилось. Не кресты ли на штевнях прогневали Ран, богиню моря? У меня не было животного для жертвоприношения, потому, передав рулевое весло Гербрухту, я вскрыл себе вену на правой, держащей меч руке и, пролив несколько капель в море, заверил Ран, что кресты на носах кораблей стоят только для того, чтобы я смог одержать победу, которая доставит радость богам.
Надо полагать, богиню это не удовлетворило: с большим трудом удалось нам найти приют той ночью. Мы шли вблизи берега и слышали, как атакует его рассерженный прибой. С приходом сумерек я испугался, что придется уйти на восток, в открытое море, и пробиваться в темноте сквозь высокие волны, но буквально в последние светлые минуты Ран показала нам устье речушки, и три наших судна осторожно втянулись на эту продуваемую ветром якорную стоянку. На берегу не было огней, не чувствовалось запаха костров, только бесконечные камыши да илистые отмели. При отливе той беспокойной ночью киль «Эдит» бился о песчаное или илистое дно. Зловредный северный ветер принес холодный воздух, не забыв прихватить и дождь.
Второй день оказался почти столь же скверным, за исключением того, что ветер развернулся так же неожиданно, как накануне. Он задувал с прежней силой, гоня волну, но теперь стал попутным, и мы могли поднять паруса и идти по ветру. Три штевня зарывались в валы, и сменившимся с весел воинам приходилось постоянно вычерпывать воду. К вечеру мы приняли к западу, следуя побережью Нортумбрии, но весь день держались довольно далеко от берега, чтобы любой, заметив в промежутке между шквалами наши паруса, подумал, что мы направляемся в Шотландию или еще дальше на север, во владения норманнов. Впрочем, встретилось нам только несколько суденышек – рыбачьих шаланд, – промышляющих вблизи от земли.
Я рассчитывал добраться до места назначения на третий день, но непогода нас задержала, и на третий вечер, в то время, когда, по моим прикидкам, нас ждала уже первая стычка, мы укрылись в устье реки Виир. На ее северном берегу стояло прекрасное каменное строение – до прихода данов это была церковь при аббатстве, и я помню тот день, когда свирепые воины Рагнара перерезали монахов, разграбили ризницу и спалили монастырь. Храм, будучи из камня, пережил пожар, хотя крыша обрушилась, оставив лишь закопченные стены да основание колокольни. Пока мы на веслах входили в устье, я заметил, что над церковью возвели новую крышу, и из дыры в ее скате курится дымок. Еще больше дыма приносил порывистый ветер от кучки домишек, обступивших старую церковь. Восемь рыбачьих лодок либо стояли, приткнувшись к берегу, либо были вытащены на галечный пляж, где тоже поднимался дым – от костров, на которых коптилась сельдь. Двое мальцов, чьей работой было отгонять чаек от подставок с рыбой, завидев нас, дали стрекача, но один из взрослых навешал им тумаков и заставил вернуться к делу, после чего остановился и стал ждать нас. Остальной народ наблюдал за нами, собравшись у хижин. Кресты на носах кораблей должны были убедить их, что мы не даны и не норманны, но тревоги это все равно не уймет. Я помахал им, но никто не ответил.
Затем, прямо перед тем, как солнце скрылось за западными холмами, от берега отошла лодчонка. Два человека гребли, третий сидел на корме. «Эдит» находилась ближе к берегу, и лодка направилась к нам. Я приказал всем язычникам спрятать молоты, а тем, у кого на лицах были чернильные наколки, притвориться спящими под банками. Я носил крест, но опасался, что меня узнают, поэтому забрался в тесное пространство под рулевой платформой на корме и накинул на голову капюшон, предоставив встречать гостей Свитуну – тот выказал себя в Дамноке парнем сообразительным. Я дал ему поносить золотую цепь и дорогой шерстяной плащ, отороченный мехом выдры.
– Мира Божьего этому кораблю! – окликнул нас пассажир лодки. Одет он был как священник, хотя я и сомневался, что Церковь рукоположила его. – Я поднимаюсь на борт! – сообщил он, когда лодка подошла к кораблю, и, не дожидаясь приглашения, перебрался через планширь «Эдит». Затем осведомился: – И кто вы, ради всего святого, такие?
Река Виир служила южной границей владений Иеремии, и всех местных попов тут наверняка назначает сам чокнутый епископ, утверждающий, будто его власть исходит непосредственно от пригвожденного Бога, а не из Контварабурга или из Рима. Этот священник был человеком низеньким, с вьющимися каштановыми волосами, с бородой, где цапле хватило бы места свить гнездо, и с широкой улыбкой, позволявшей видеть, что у него осталось только три зуба. Не дожидаясь ответа на заданный им самим вопрос, он сразу перешел к требованию платы.
– Если остаетесь тут до рассвета, то платите пошлину! Простите, но то не наша придумка, так Бог заповедал.
Говорил поп на датском, и Свитун, немного разумеющий язык, сделал вид, что не понял.
– Тебе чего нужно? – спросил он по‑английски, говоря очень медленно и чересчур громко.
– Деньги! Монеты! Серебро! – Священник задвигал грязными пальцами, изображая, как будто отсчитывает на ладонь монеты.
– Сколько? – осведомился Свитун, по‑прежнему очень разборчиво.
– Ты не сказал, кто вы такие! – возмутился священник, а я, сидя в своем укрытии, перевел его слова.
– Размер платы зависит от ответа? – поинтересовался Свитун.
Я снова предложил свой перевод.
Поп ухмыльнулся:
– Ну еще бы! Если ты нищеброд, вылезший из какого‑нибудь засиженного мухами речного болота в Восточной Англии с грузом собачьего дерьма и гусиного помета, плата будет меньше. А если чертов западный сакс, затарившийся франкскими кольчугами и нейстрийским вином, – больше! Вы западные саксы?
– Он – да, – заявил я. – А ты кто такой?
– Я отец Ингвильд, и твой лорд должен мне по шиллингу за корабль. Три шиллинга за стоянку на ночь. – Он хмыкнул, понимая всю несуразность такого требования.
– Три пенни, – предложил Свитун, вполне уловивший содержание разговора.
Я перевел. Ингвильд нахмурился, глядя на меня.
– А это кто такой? – обратился он к Свитуну. Меня поп разглядеть не мог, поскольку я сидел в тени и был укутан плащом.
– Мой арфист, – ответствовал Свитун, предоставив мне переводить. – Он такой уродливый, что предпочитает не показываться.
– Трех пенни маловато будет, – заявил Ингвильд, явно удовлетворенный объяснением Свитуна. – Давай на шести сойдемся?
– Три, – стоял на своем Свитун.