Дом был старым и немало пострадал от близкого соседства с рекой Коннектикут. Несколько его квартир тоже пострадали, но не только от реки. Одну изрядно доконали студенты Уиндемского колледжа, жившие здесь в шестидесятые годы. Тогда квартплата была низкой. Теперь она повысилась, хотя и не слишком. На реке Коннектикут провели очистные работы, и город Браттлборо стал привлекательнее. Квартира повара располагалась на втором этаже. Дом стоял на Мейн‑стрит, но окна квартиры выходили на другую сторону, позволяя наслаждаться панорамой реки Коннектикут. По утрам Доминик обычно спускался в свой пустой ресторан и на такой же пустой кухне варил себе кофе эспрессо. Из окон кухни тоже был неплохой вид на реку.
На первом этаже этого обветшалого дома всегда помещался либо магазин, либо ресторан. Через дорогу с ним соседствовали магазин одежды армейского и флотского образца и местный кинотеатр «Лэтчис».
Мейн‑стрит тянулась от подножья холма до его вершины. Дом, где жил повар, находился примерно посередине. Если идти вниз, мимо «Лэтчиса», то попадешь на Канал‑стрит и рынок, где повар закупал большинство продуктов для ресторана. Двигаясь дальше, доберешься до поворота к больнице и торговому центру. Улица выводила к федеральному шоссе 91, нескольким автозаправочным станциям и обычным в таких местах заведениям быстрого питания.
Если же подниматься вверх по Мейн‑стрит, через некоторое время дойдешь до «Книжного подвала» – весьма неплохого книжного магазина. Здесь известный ныне писатель Дэнни Эйнджел выступал на своих творческих вечерах. (После выступления и ответов на вопросы начиналась раздача автографов.) Здесь же повар познакомился с двумя своими вермонтскими приятельницами. В «Книжном подвале» все знали Доминика дель Пополо (в прошлом Бачагалупо) как мистера Эйнджела – отца знаменитого романиста. Естественно, все знали и то, что мистер Эйнджел владеет лучшим в городе итальянским рестораном.
После того как Дэниел выбрал себе псевдоним, Доминику пришлось подстроиться под сына.
– Черт бы вас подрал! Вы оба должны быть Эйнджелами. Так всем понятнее, – сказал им Кетчум. – Сами знаете: яблоко от яблони недалеко падает. Вам же проще будет.
Однако Кетчум настаивал, чтобы Доминик сменил еще и имя.
– Не хочешь стать Тони? – спросил отца Дэнни.
Разговор происходил четвертого июля 1967 года. Кетчум тогда своими фейерверками чуть не спалил старый фермерский дом. Малыш Джо был просто зачарован красными огненными гроздьями. Последний фейерверк уже погас, а он все никак не мог успокоиться, крича во все горло.
Имя Тони тоже было слишком итальянским, но все же давало столь нужную повару анонимность. Дэнни считал, что имя понравится отцу: ведь тот восхищался Тони Молинари. Покинув Бостон, Доминик уже через несколько дней почувствовал, как ему не хватает общества этого человека. Тони Эйнджел, в недавнем прошлом Доминик дель Пополо, а еще раньше – Бачагалупо, будет скучать и по Полу Полкари. Конфуз, случившийся в конце августа, ничуть не изменил отношение Доминика к изготовителю пиццы.
Нет, Тони Эйнджел винил не Пола Полкари. Он винил Кетчума, считая, что это из‑за его объяснений Ковбой ушел из «Vicino di Napoli» живым. Кетчум один и виноват. Сплавщик думал: приехал, показал, как обращаться с дробовиком, и после этого любой спрячется на кухне, возьмет Карла на мушку и нажмет на спусковой крючок. Держи карман шире! Кетчуму, умеющему стрелять из чего угодно, надо было бы учесть, что люди – они разные. И потому очень важно, кто будет целиться и нажмет (либо не нажмет) на спусковой крючок. Тони Эйнджел и не подумал обвинить в провале мягкого, доброго Пола.
– У тебя Кетчум виноват всегда и во всем, – не раз говорил отцу Дэнни.
Однако в данном случае Кетчум действительно был виноват.
Находись тогда в кухне не Пол, а Молинари, Доминик дель Пополо смог бы вновь стать Домиником Бачагалупо и вернуться к Кармелле в Бостон. И уж конечно, повару не понадобилось бы превращаться в Тони Эйнджела. А писатель Дэнни Эйнджел тоже отказался бы от псевдонима и писал бы под своим настоящим именем Дэниел Бачагалупо. Под своим настоящим именем он выпустил бы четвертый роман – его первый бестселлер. И пятый, который к 1983 году успели перевести более чем на тридцать языков.
– Ты виноват, Кетчум, – сказал своему давнему другу повар. – Даже Кармелла успела бы дважды выстрелить в Карла из твоей «итаки», пока Ковбой пялился на нее. Клянусь, даже тупой уборщик столов сумел бы нажать на спусковой крючок!
– Прости, Стряпун. Это были твои друзья – я‑то их не знал. Ты бы мне заранее рассказал, что среди них есть слюнтявые пацифисты!
– Прекратите взаимные обвинения! – не выдержал Дэнни.
Что теперь говорить? Это было шестнадцать лет назад (точнее, в августе будет). Ну не сумел тогда Пол Полкари нажать на спусковой крючок «итаки» двадцатого калибра. Время все равно назад не повернешь. Так думал повар, потягивая эспрессо и глядя на реку Коннектикут.
Когда‑то по этой реке сплавляли бревна. В зале ресторана (его витрины, естественно, выходили на Мейн‑стрит, и взгляд посетителей упирался в афишу фильмов, которые шли в «Лэтчисе») повар повесил большую черно‑белую фотографию лесосплава в Браттлборо. Теперь уже никто не гонял бревна по рекам Вермонта и Нью‑Гэмпшира.
В штате Мэн лесосплав продержался дольше: все шестидесятые и половину семидесятых. Потому Кетчум работал преимущественно в тех краях. Последний раз бревна поплыли из озера Мусхед[94]по реке Кеннебек[95]в семьдесят шестом году. Конечно же, Кетчум был в гуще событий. Он позвонил (разумеется, за счет повара) из бара приморского города Бат[96], где Кеннебек впадал в Атлантический океан.
– Я тут пытаюсь отвлечься от местного парня с верфи. Меня так и тянет нанести ему какое‑нибудь телесное повреждение, – признался Кетчум в самом начале разговора.
– Не забывай, Кетчум: ты в чужом штате. Местные власти обязательно встанут на сторону парня с верфи.
– Да плевать мне на него, Стряпун. Ты знаешь, сколько стоит сплав бревен по воде? Весь путь от места, где их свалили, до лесопилки? Около пятнадцати центов за корд! Сплав по воде жутко дешев!
Этот довод повар слышал великое множество раз. «Я ведь могу повесить трубку», – думал Тони Эйнджел, но оставался на линии. Возможно, ради безопасности неизвестного ему рабочего с верфи.
– А перевозка бревен по суше обходится в шесть и даже в семь долларов за корд! – кричал Кетчум. – Начнем с того, что большинство дорог в Новой Англии не ахти какого качества. Представляешь, если по ним понесутся лесовозы с водителями‑придурками? Как ты говорил, Стряпун? «Мир случайностей»? Нет, вроде «мир несчастных случаев». Вот и представь, что будет, если тяжеленный лесовоз врежется в машину или автобус с лыжниками!
Здесь Кетчум был прав. Лесовозы уже стали причиной нескольких страшных аварий. Раньше можно было спокойно ездить по всей Новой Англии. Конечно, люди и тогда гибли от столкновения с лосем или пьяным водителем. Но лесовозы заполонили все дороги: федеральные и местные. И среди водителей действительно попадались отчаянные придурки.
– У нас придурочная страна! – орал в трубку Кетчум. – Всегда найдут способ сделать дешевое дорогим и лишить парней заработков!
Разговор внезапно оборвался. За несколько секунд до этого повар услышал чьи‑то недовольные выкрики, шарканье ног и прочие звуки начинающейся потасовки. Кому‑то не понравилось слушать, как Кетчум поливает грязью родную страну. Возможно, тому самому парню с верфи. (Позднее Кетчум назвал его «вонючим патриотом».)
По утрам, ставя тесто для пиццы, повар любил послушать радио. Когда‑то Нунци учила его, что тесто должно подняться дважды. Может, и глупая привычка, но повар ее усвоил. Пол Полкари (а уж он‑то знал толк в изготовлении пиццы) говорил Тони Эйнджелу, что два поднятия лучше одного, но не являются обязательными. В тесте для пиццы, которое повар готовил в столовой Извилистого, недоставало одного существенно важного компонента.
Тогда, почти тридцать лет назад, он сказал Крошке и Мэй – двум толстухам, работавшим у него подсобницами, – что корочка у его пиццы могла быть и послаще. Вспомнив про Крошку, он вспомнил ее неуклюжую шутку. Она прикинулась, будто подавилась сэндвичем, а когда повар стал ей помогать, захохотала и призналась, что очень любит, когда ее вот так лапают. Но это было потом. Сначала их разговор касался исключительно пиццы. Повар сказал про корочку.
– Ты никак спятил, Стряпун? У твоей пиццы такая корочка – пальчики оближешь.
– По‑моему, туда нужно добавить меда, – сказал Крошке Доминик Бачагалупо.
Но меда среди его припасов не оказалось, и он попытался заменить мед кленовым сиропом. Замена оказалась неудачной: кленовый сироп сразу ощущался на вкус. Потом повар забыл о меде, но Мэй не забыла. Она где‑то достала мед и принесла ему, нарочно задев его своей толстой ляжкой.
Повар так и не простил Мэй ее слов насчет Индианки Джейн. Она тогда сказала, что они с Крошкой «недостаточно индейские», чтобы удовлетворить вкус повара.
– Вот, достала тебе меда, Стряпун, – сказала Мэй. – Помнишь, ты хотел добавить его в тесто для пиццы?
– Я передумал, – коротко ответил повар.
Но он не передумал. Ему просто не хотелось связываться с Мэй. Неизвестно, какое еще коленце выкинет эта похотливая жена рабочего лесопилки.
Потом, уже в «Vicino di Napoli», Пол Полкари рассказал ему рецепт своего теста для пиццы. К муке, воде и дрожжам Нунци всегда добавляла немного оливкового масла: одну‑две чайные ложки, не больше. Пол в свое тесто клал еще и пару чайных ложек меда. Масло делало тесто нежным и позволяло выпекать пиццу с тонкой корочкой, которая не сохла и не ломалась. Мед придавал корочке сладковатый вкус, оставаясь неразличимым. А ведь в Извилистом повар додумался до этого сам. Оставалось лишь проверить…
Принимаясь за тесто для пиццы, Тони Эйнджел почти всегда вспоминал, как едва не изобрел медовую добавку. Казалось, он давным‑давно забыл о толстухе Крошке и еще более толстой Мэй. И вот сегодня, сидя на кухне своего ресторана в Браттлборо, почему‑то вспомнил. Ему пятьдесят девять. Сколько же этим старым сукам? Они были старше его, значит, за шестьдесят. У Мэй уже тогда были внуки, и некоторые из них – ровесники ее детям от второго брака.
Потом радио отвлекло Тони от мыслей. Он тосковал по тем временам, когда его звали Домиником. Радио напоминало ему о прошлом. В Бостоне все было лучше: и станция, которую они обычно слушали в «Vicino di Napoli», и музыка. Он стал вспоминать музыку разных эпох. Вспомнив пятидесятые, Тони‑Доминик поморщился. Отвратительная тогда была музыка. А вот в шестидесятые и семидесятые музыка стала просто на удивление хорошей. Теперь она снова испортилась. Ему нравился Джордж Стрейт – «Amarillo by Morning» и «You Look So Good in Love»[97]. Но сегодня Тони пришлось выслушать подряд две песни Майкла Джексона («Billie Jean» и «Beat It»[98]). Джексона Тони Эйнджел не выносил и удивлялся, как Пол Маккартни мог опуститься до того, чтобы вместе с Джексоном написать «The Girl Is Mine»[99]. Ее сегодня тоже крутили утром. А теперь в пространстве кухни «Дюран Дюран» пели «Hungry Like the Wolf»[100].
В шестидесятые годы, когда повар жил в Бостоне, музыка действительно была лучше. Даже старый Джо Полкари любил подпевать Бобу Дилану, а его сын всегда отбивал ритм на макаронной кастрюле, если передавали «I Can Get No Satisfaction»[101]. А кроме «Роллинг стоунз» и песен Дилана по радио часто крутили Саймона и Гарфанкела[102]и, конечно же, «Битлз». Внутри себя Тони и сейчас слышал голос Кармеллы, певшей «The Sound of Silence»[103]. В кухне «Vicino di Napoli» они танцевали под «Eight Days a Week»[104], «Ticket to Ride[105]и «We Can Work It Out»[106]. А разве забудешь «Penny Lane[107]и «Strawberry Fields Forever»?[108]Да, «битлы» совершили настоящий переворот в музыке.
Повар выключил радио. На кухне его ресторана в Браттлборо стало тихо. Он запел «All You Need Is Love»[109]. Однако смена фамилии с Бачагалупо на дель Пополо, а потом и превращение в Тони Эйнджела не улучшили певческих способностей повара. Очень скоро песня «Битлз» стала напоминать другую песню – «Light My Fire», старый хит группы «Дорз»[110]. У повара эта песня была связана с неприятными воспоминаниями о его бывшей невестке Кэти. Она обожала «Дорз», «Грейтфул Дэд»[111]и «Джефферсон Эйрплейн»[112]. Песни первых двух нравились и повару, но Кэти была очень похожа на Грейс Слик[113], и потому Тони Эйнджел никак не мог любить то, что пели ребята из «Джефферсон Эйрплейн»: «Somebody to Love» и особенно «White Rabbit»[114].
Незадолго до переезда в Айову Дэниел с женой и малышом приехали в Бостон, где вручили Джо заботам повара и Кармеллы, а сами покатили в Нью‑Йорк, чтобы послушать концерт «Битлз» с трибуны стадиона «Ши»[115]. Кто‑то из великосветской родни Кэти достал им билеты на это грандиозное зрелище, собравшее более пятидесяти тысяч зрителей. Это было в августе. Кармелла любила возиться с малышом. Как и отец, он родился в марте, и ему шел шестой месяц.
Назад молодые родители приехали в изрядном подпитии. Должно быть, еще в Нью‑Йорке «отметили» концерт и в пьяном виде поехали в Бостон. Дэнни заплетающимся языком объявил, что они всего на минутку: возьмут малыша и поедут в Нью‑Гэмпшир.
– В таком виде вы никуда не поедете. Тем более с ребенком, – заявил им повар.
В тот вечер пьяная Кэти и устроила им шоу. Раскачиваясь, как дешевая шлюха из бара, она пела «Somebody to Love» и «White Rabbit». После этих похотливых, вызывающих ужимок повар и Кармелла больше уже не могли без содрогания смотреть на Грейс Слик и слушать ее пение.
– Да брось ты, отец, – хорохорился Дэнни. – Мы же доехали сюда. Я в отличной водительской форме. Давай нам Джо, и мы поедем. Мы все не поместимся в вашей квартире.
– Ничего, одну ночь вытерпите, – стоял на своем повар. – Малыша мы возьмем к себе, а вы с Кэти ляжете в твоей комнате. Комплекция вполне позволяет вам спать вдвоем на односпальной кровати.
Дэнни рассердился, но смолчал. Зато Кэти просто распоясалась. Она пошла в ванную и, не закрыв дверь, уселась на унитаз. Она шумно мочилась, и это было слышно всем. Дэнни взглянул на отца, словно хотел сказать: «А чего еще ты ждал?» Кармелла молча ушла в спальню и закрыла дверь (малыш Джо уже давно крепко спал). Из ванной Кэти вышла совершенно голой.
– Давай раздевайся. Если хочешь покувыркаться на односпальной кровати, начнем без проволочек, – заявила она мужу.
Она говорила так, словно свекра рядом не было.
Повар, конечно же, знал: все это дешевая бравада. Его сын и Кэти не имели привычки шумно трахаться где придется. Однако пьяной Кэти хотелось убедить в этом повара и Кармеллу. Она вела себя так, будто ежеминутно испытывала оргазм. Правда, тогда оба пьяных родителя заснули сразу же, как только улеглись. Ночью маленькому Джо приснился кошмарный сон, но они даже не проснулись от его криков.
Утром отец и сын не разговаривали. Кармелла старалась не смотреть на Кэти. Но незадолго до отъезда будущего писателя Дэниела Бачагалупо в Айову отец позвонил ему.
– Если ты и дальше будешь так пить, то не напишешь ничего стоящего. Просыпаясь, ты даже не помнишь, о чем писал вчера. Я бросил пить, поскольку не научился держать себя в рамках. Возможно, это наследственное, но ты тоже не умеешь держать себя в рамках. Подумай, что тебе важнее: выпивка или литература.
Тони Эйнджел не знал, что именно случилось с его сыном в Айове, но какое‑то событие заставило Дэнни бросить пить. Тони и не хотел этого знать. Повар был уверен: что бы ни случилось с его любимым сыном в Айове, это наверняка было связано с Кэти.
Тесто для пиццы было замешено и успело один раз подняться. Повар накрыл миски влажными кухонными полотенцами, после чего запер ресторан и отправился вверх по Мейн‑стрит к «Книжному подвалу». Ему очень нравилась работавшая там молодая женщина. Она всегда приветливо встречала его и часто ела у него в ресторане. Иногда он выставлял ей бутылку вина «за счет заведения». Заходя в «Книжный подвал» и здороваясь с продавщицей, Тони начинал разговор с непременной шутки:
– Ну хоть сегодня вы меня познакомите с какой‑нибудь женщиной? Предпочтительно моего возраста или чуть моложе.
Повару по‑настоящему нравилось жить в Браттлборо и быть владельцем итальянского ресторана. В первые годы он ненавидел Вермонт, правильнее сказать – ненавидел Патни, совершенно не похожий на Браттлборо. («Патни – это альтернатива городу», – любил повторять он.)
Тони скучал по Норт‑Энду («По кое‑каким грешкам», – добавлял Кетчум). Он привык к совсем другим людям. Патни был полон хиппи и прочей публики без определенных занятий. Единственной их «работой» была реклама собственного образа жизни. В нескольких милях от городишки обосновалась какая‑то коммуна. В ее названии было слово «клевер», но остальных слов Тони не помнил. Похоже, коммуна была чисто женской, и это наводило повара на подозрения, что все ее обитательницы – лесбиянки.
В мясном отделе «Патни Кооп» работало существо неопределенного пола, вечно резавшее себе пальцы. Мясник должен разделывать мясо, а не заниматься членовредительством.
– Отец, да пойми ты: там работает женщина, – устал повторять одно и то же Дэнни.
– Откуда ты знаешь? Ты раздевал ее, что ли? – упирался повар.
Тем не менее Тони Эйнджел открыл в Патни свою пиццерию. Он не жаловал Уиндемский колледж – тот казался ему «ненастоящим» (повара не волновало, что сам он в колледже не учился и не знал, каким должен быть «настоящий» колледж). Студентов он именовал не иначе как «придурки» или «тупые задницы». При этом повар как‑то забывал, что основной доход ему приносят как раз студенты этого «ненастоящего» колледжа.
– Только давай без христозапоров. Не вздумай назвать свою берлогу «Пиццей от Эйнджела». Слова «Эйнджел» в названии вообще быть не должно, – заявил повару Кетчум.
Помнится, Кетчума очень обеспокоило, что Дэнни и отец выбрали себе фамилию Эйнджел, и беспокойство это не ослабевало, а, наоборот, возрастало. Карл наверняка помнил, что гибель настоящего Эйнджела являлась причиной (реальной или выдуманной) отъезда повара и его сына из Извилистого.
Имя своему малышу Дэнни выбрал сам. Вообще‑то он собирался назвать ребенка в честь своего отца – Домиником‑младшим. Кэти тогда воспротивилась: ее не устраивало ни само имя Доминик, ни приставка «младший». Но Дэнни отказался давать малышу фамилию своего псевдонима. Джо остался Бачагалупо. И Дэнни, и повар помнили: Карл не мог без запинки произнести эту фамилию. Врядли Ковбой смог бы правильно ее написать, даже если от этого зависела бы судьба его жирной задницы. Ну и что, если Джо остался Бачагалупо? Кетчуму пришлось смириться. Но теперь Кетчум постоянно сетовал на их выдуманную фамилию Эйнджел.
Одно время повар часто думал о Дженнаро Каподилупо – своем сбежавшем отце. В ушах Тони Эйнджела до сих пор звучали названия двух городков близ Неаполя, совпадавшие с названиями провинций: Беневенто и Авеллино. Эти названия он впервые услышал от матери (она произнесла их во сне). Мальчишкой Тони верил, что отец действительно вернулся в окрестности Неаполя, откуда был родом. Когда он вырос, ему уже было все равно. Если тебя когда‑то бросили, зачем разыскивать бросившего?
– И не вздумай сделать другой промах и назвать свою пиццерию «Окрестности Неаполя», – твердил повару Кетчум. – Ковбой итальянского не знает, но даже такой пень, как он, однажды может допереть, что «Vicino di Napoli» означает «В окрестностях Неаполя»[116].
И потому повар назвал свою пиццерию в Патни «Беневенто». Аннунциата произнесла имя этого города первым, и его никто не слышал, кроме ее сына. Невероятно, чтобы чертов Ковбой сумел уловить какую‑то связь между Беневенто и сбежавшим поваром.
– Все равно это звучит слишком по‑итальянски. Уверяю тебя, Стряпун, – никак не мог успокоиться Кетчум.
Пиццерия стояла на шоссе 5, перед развилкой в центре городка, где шоссе уходило на север, к бумажной фабрике и «ловушке для туристов»[117]под названием «Баскетвилл». В том же направлении, только чуть дальше, находился и Уиндемский колледж. Это был правый отворот развилки. Тех, кто выбирал левый отворот, ждала встреча с местным универсальным магазином (а также с его продовольственным отделом, где мясником работало существо неопределенного пола), после чего дорога уходила в сторону Вестминстер‑Веста. Несколько в стороне от левого отворота стояла местная начальная школа. Дэнни она очень не нравилась, поскольку не соответствовала стандартам Эксетера. К счастью, на Гикори‑Ридж‑роуд, где и поныне жил писатель Дэнни Эйнджел, была неплохая промежуточная школа[118], которая сразу же пришлась ему по душе.
После второго класса Дэнни отправил сына в эту школу. Джо учился весьма успешно и сумел поступить в Нортфилд‑Маунт‑Хермон[119]– частную среднюю школу, вполне отвечающую высоким требованиям его отца. Эн‑эм‑эйч, как сокращенно называли это учебное заведение, находилось в получасе езды от Браттлборо на юг, в соседнем Массачусетсе. Путь от Патни занимал туда полчаса. В восемьдесят третьем году Джо учился в выпускном классе. За все годы учебы он часто навещал и отца, и деда.
У себя в квартире повар сделал дополнительную гостевую комнату, которая всегда была готова к приезду внука. Раньше в этом помещении была кухня, но второй кухни Тони не требовалось, и он удалил всю кухонную «начинку», оставив лишь водопровод и канализацию. Помимо комнаты дед сделал для внука просторную ванную, окно которой выходило на реку Коннектикут. Большая ванна напоминала ему ванну Кармеллы, стоявшую в ее прежнем жилище на Чартер‑стрит, где не было горячей воды. Тони так и не знал наверняка, подглядывал ли Дэнни за купаниями Кармеллы. Но он прочитал все пять романов сына и в одном наткнулся на соблазнительного вида полную итальянку, любившую подолгу плескаться в ванне. У этой женщины был пасынок того возраста, когда мальчишки начинают мастурбировать, и он, подглядывая за мачехой, буквально изнурял себя дрочкой. (Ванная примыкала к его комнате, и смышленый парнишка провертел в двери комнаты дырочку.)
В романах Дэнни Эйнджела встречались мелкие, вполне узнаваемые детали, но повар все чаще замечал другие, которые его сын наверняка выдумал. Если размер ванны и комплекция итальянки еще были как‑то связаны с Кармеллой, характер мачехи из романа ничем не напоминал характер вдовы дель Пополо. Сколько повар ни искал, на страницах романов сына ему встречались лишь крайне поверхностные сведения, касавшиеся его и Кетчума. (В одном романе второстепенный персонаж сломал себе запястье; в другом такой же второстепенный персонаж обожал странное ругательство «Христозапор!».) Тони Эйнджел и Кетчум сходились во мнении: в романах нет существенно важных черт, раскрывающих суть их дорогого и любимого Дэнни.
– А куда же спрятался наш парень? – не раз спрашивал повара Кетчум.
В четвертом (и самом знаменитом) романе Дэнни Эйнджела «Отцы Кеннеди» главный герой получал такую же отсрочку, какая уберегла самого писателя от Вьетнамской войны. Однако герой был мало похож на того Дэнни, которого повар с Кетчумом знали и любили.
Был в «Отцах Кеннеди» и женский персонаж, частично списанный с Кэти. Дэнни Эйнджел назвал ее Кейтлин. Миниатюрная, постоянно чем‑то занятая и обладающая сверхъестественной способностью изменять. С трудом верилось, что она спасла столько «отцов Кеннеди» от отправки во Вьетнам. Она вступала в один брак за другим и вела себя с очаровательной искренностью и непосредственностью. Чтение этого романа вызвало у повара и Кетчума ощущение, что Кэти, вероятно, любила делать минет. Однако Кейтлин не была полной копией Кэти.
– Что‑то в этой Кейтлин вызывает симпатию, – сказал своему давнему другу Тони Эйнджел.
– Я бы сказал то же самое, – согласился Кетчум. – Подожди, кончится тем, что она тебе даже понравится!
Кейтлин нравилась всем своим мужьям (особенно в конце их отношений с нею). Никто сам не решался ее оставить. А все дети, рожденные и покинутые матерью… читателям так и не суждено было узнать, что эти дети думали о своей матери. Роман заканчивался на отмене президентом Никсоном отсрочки категории 3‑А, хотя до конца войны оставалось еще пять медленно текущих лет. В заключительных главах Кейтлин представала потерянной душой. С ней творилось что‑то неладное: она звонила всем своим бывшим мужьям и просила разрешения поговорить с детьми, уже не помнившими матери. Автор не раскрывал душевных переживаний Кейтлин, но косвенно вызывал читательскую симпатию к ней.
Кетчум с поваром прекрасно знали: Кэти ни разу не позвонила Дэниелу и не выразила желания поговорить с Джо. Похоже, ей было совершенно наплевать на то, как они живут и что с ними. Правда, Кетчум всегда говорил: если Дэнни станет знаменитым, Кэти даст о себе знать.
Когда роман «Отцы Кеннеди» вышел в свет и Дэнни действительно стал знаменитым, Кэти так и не подала о себе вестей. Зато он получил письма от нескольких «отцов Кеннеди». В основном письма были благосклонными. Дэнни сознавал: все эти отцы испытывают общее чувство вины. Когда‑то они, наверное, думали, что должны отправиться во Вьетнам, или (как Дэнни) даже хотели попасть на войну. Теперь все они понимали, как им повезло.
Роман хвалили за иной взгляд на Вьетнамскую войну и обнажение невосполнимого ущерба, нанесенного Америке этой войной. Война разделила страну. Молодые отцы в романе, возможно, станут (или не станут) хорошими отцами. И пока было слишком рано говорить, отзовется ли на их детях вред, нанесенный той войной (Дэнни очень образно назвал этих детей «билетами из Вьетнама»). Большинство критиков считали Кейтлин самым запоминающимся персонажем и истинной героиней романа. Она пожертвовала собой ради спасения нескольких молодых мужчин. Она оставляла их и своих детей, чувствуя, что содеянное будет преследовать ее.
Однако Кетчума и повара роман здорово рассердил. Они надеялись, что хоть на страницах книги Кэти получит по заслугам. Но Дэнни этого не сделал, наоборот, он превратил свою бывшую жену‑шлюху в настоящую героиню.
Письмо одного «отца Кеннеди» Дэнни сохранил, чтобы показать сыну, когда тот вырастет. Такой день настал. Со времени публикации романа прошло несколько лет. Джо учился в предпоследнем классе Нортфилд‑Маунт‑Хермона. Ему совсем недавно исполнилось семнадцать, и он только год назад получил водительские права. Прочитав письмо, Джо предложил отцу показать его деду и Кетчуму. Дэнни и Джо много говорили об этом письме, о сказанном явно и об угадываемом между строк. Кетчум и повар высказывались осторожно, поскольку их отношение к Кэти было иным, нежели у Дэнни.
Письмо написал отец‑одиночка по имени Джефф Рис, живущий в Портленде в штате Орегон. Оно начиналось словами: «Как и вы, я – один из “отцов Кеннеди”. Один из глупых парней, спасенных Кэти Каллахан. Я не знаю, сколько всего нас. Мне известен еще один (кроме нас с вами). Одновременно с письмом вам я пишу и ему. Мне грустно сообщать вам обоим, что себя Кэти спасти не смогла. Только нас, глупых парней, рвущихся на войну. Подробностей я не знаю, знаю только, что она умерла от случайной передозировки».
Джефф не написал, от передозировки чего. Наверное, посчитал, что Дэнни и так знает, чем злоупотребляла Кэти. Правда, за время их совместной жизни они не принимали сильнодействующих наркотиков. Только иногда покуривали марихуану. Выпивки и немного «травки» им было более чем достаточно. (В письме Джеффа Риса не было ни слова о самом романе. Наверное, он все‑таки прочитал «Отцов Кеннеди», пусть и запоздало. Возможно, Джефф достаточно быстро понял, что Кейтлин – это совсем не Кэти. Читала ли Кэти «Отцов Кеннеди» или другие романы Дэнни Эйнджела, об этом Джефф Рис умалчивал. Во всяком случае, Кэти каким‑то образом узнала, что Дэниел Бачагалупо стал Дэнни Эйнджелом. Кто еще мог бы сообщить Рису такие подробности?)
Посчитав, что сын достаточно вырос и ему можно показать это письмо, Дэнни поехал в Нортфилд‑Маунт‑Хермон. В старом спортзале, называемом учениками «Джеймс Джим», было пусто. Сезон соревнований по борьбе еще не начался. Отец и сын сидели на наклонном деревянном барьере, окружавшем арену. Они читали и перечитывали письмо, рассказывавшее о матери Джо. Быть может, ее сын надеялся, что когда‑нибудь мать даст о себе знать? Дэнни никогда не рассчитывал получить весточку от Кэти, но и он думал, что она попытается установить контакт с сыном.
В свои семнадцать Джо Бачагалупо уже брился. Он выглядел старше своих лет. Но его поведение еще не утратило черт детской открытости и непосредственности, напоминавших отцу о мальчике Джо и малыше Джо. Наверное, это и заставило Дэнни сказать сыну:
– Прости меня за то, что у тебя не было матери и что я не нашел женщины, способной заменить тебе мать.
– Но заменить – это не просто хорошо сыграть свою роль, – сказал Джо.
Он по‑прежнему держал в руке письмо, где рассказывалось о смерти его матери от передозировки наркотиков. Потом Дэнни придет мысль: сын смотрел на письмо, словно это была иностранная банкнота. Любопытная, экзотического вида, но в данный момент совершенно бесполезная.
– Зато у меня есть отец. Ты всегда находился рядом, – продолжал Джо – И дед. Ты же знаешь, он мне как второй отец. И еще Кетчум.
– Да, – только и мог ответить писатель.
Говоря с юным Джо, Дэнни иногда не знал, говорит ли он с ребенком или с мужчиной. Но он ощущал странную тревогу. Была ли она частью его давней, детской тревоги, заставлявшей Дэнни подозревать, что Джо утаивает от него какие‑то стороны своей жизни? Или недосказанность, свойственная отцу и Кетчуму, их вечное утаивание чего‑то мучили Дэнни вопросом, насколько открыт (или закрыт) его Джо.
– Я просто хотел убедиться, что у тебя все хорошо, – сказал сыну Дэнни.
Но его сын, ребенок и мужчина одновременно, знал: в устах отца слова «все хорошо» имели более глубокий смысл. Под этими словами отец подразумевал жизненные успехи и удачи. А еще Дэнни подразумевал под словами «все хорошо» защищенность, словно регулярные беседы отца с сыном могли обезопасить Джо (ребенка или мужчину) от жизненных невзгод и случайностей. Позже, думая об этом, Дэнни склонился к мысли, что такова, быть может, писательская ноша, когда тревоги, которые он испытывал как отец, накладывались на поведение персонажей его романов и влияли на его отношение к своим героям.
В тот день, когда он привез сыну письмо Джеффа Риса, Дэнни поразило собственное отношение к известию о смерти Кэти. Нечто нереальное: малозначительный эпизод, который в пьесах обычно происходит за сценой. Письмо издалека, от незнакомого человека, превратило Кэти во второстепенный, выдуманный персонаж. Если бы Дэнни не бросил пить, наверное, и он кончил бы жизнь аналогичным образом. Либо несчастный случай, либо самоубийство. Некогда многообещающий, подающий надежды молодой писатель превратился бы в заурядный персонаж. Он и умер бы не на виду, а где‑нибудь «за сценой». Отец оказался совершенно прав насчет выпивки: наверное, их неумение пить и впрямь было «наследственным».
«Он хотя бы не пишет о Рози… во всяком случае, пока не пишет», – писал Кетчум своему старому другу.
Сплавщику было шестьдесят шесть. Письма неграмотного Кетчума нравились Тони Эйнджелу больше, чем нынешние, когда он научился читать. Женщина из библиотеки, которую он называл «учительницей», выполнила свою миссию. Однако, научившись читать и писать, Кетчум стал еще язвительнее. Наверное, его друг уже больше не слушал с таким вниманием, как прежде. Когда сам не умеешь читать, поневоле приходится внимательно слушать чтение других. И потому книги, которые сплавщику читали, он понимал лучше тех, что теперь читал сам. Кетчум язвительно высказывался по поводу всего, что прочел. (Между прочим, Кетчум считал, что повар тоже стал язвительнее.)
Дэнни Эйнджелу недоставало «девичьего» почерка Нормы Шесть. И конечно же, он очень жалел о прекратившемся влиянии этой женщины на Кетчума. При всем ее странном характере, живя с Пам, сплавщик не чувствовал себя одиноким. А сейчас Дэнни остро ощущал его одиночество. Писатель давно признал роль Нормы Шесть – посредницы в переписке Кетчума с ним и отцом.
В 1983 году Дэнни исполнился сорок один год. Когда мужчинам переваливает за сорок, большинство из них уже не ощущают себя молодыми. Однако восемнадцатилетний Джо знал, что у него сравнительно молодой отец. Даже ровесницы Джо (и девчонки помладше) в Нортфилд‑Маунт‑Хермоне говорили ему, что его знаменитый отец прекрасно выглядит. Возможно, он и выглядел прекрасно, но только не в сравнении с Джо.
Молодой человек был почти на восемь дюймов выше отца и деда. Его мать Кэти тоже не отличалась высоким ростом, но в роду Каллаханов все мужчины были рослыми. Легкокостными, но рослыми. Повар говорил, что высокий рост как раз и является причиной их «патрицианских замашек».
Ему и Кармелле тогда было просто тошно на свадебном торжестве: оба постоянно чувствовали снисходительно‑пренебрежительное отношение к себе. Свадьбу родня Кэти закатила шикарную, в дорогом частном клубе на Манхэттене. Кэти к тому времени была на третьем месяце. Невзирая на потраченные деньги, угощение никуда не годилось. Каллаханы не понимали толка в еде. Эти люди привыкли не есть, а перекусывать и выпивать немыслимое количество коктейлей. Похоже, что со своими громадными деньгами они утратили потребность в еде. Так потом рассказывал Тони Эйнджел Кетчуму, который в то время сплавлял лес по реке Кеннебек. Сплавщик позвонил Дэнни и сказал, что сейчас у него работы невпроворот и он никак не может приехать из штата Мэн в Нью‑Йорк. Но в действительности Кетчум не приехал на свадьбу, поскольку об этом его попросил повар.
– Кетчум, я же тебя знаю. Ты притащишь с собой свой браунинговский нож и винтовку двенадцатого калибра. Ты перестреляешь всех Каллаханов, какие тебе попадутся, в том числе и Кэти, а потом ножом оттяпаешь Дэнни пару пальцев.
– А у тебя, Стряпун, что, нет таких же мыслей?
– Есть, конечно. И Кармелла с нами тоже согласится. Но мы решили не вмешиваться. У этой шлюхи Каллахан родится ребенок, нам не чужой. И благодаря ее ребенку мой ребенок не попадет на жуткую войну.
Поэтому Кетчум никуда не поехал. Потом он говорил, что Стряпун поступил правильно, все‑таки поехав на эту поганую свадьбу. Если бы он туда не поехал, потом, когда Джо начал стремительно тянуться вверх, повара могли бы одолевать сомнения, кто же является отцом его внука. Ведь Кэти трахалась со всеми без разбору. Что, если она забеременела от другого и потом вышла за Дэниела? А так повар понимал: внук ростом пошел в Каллаханов. И конечно же, внешне Джо был очень похож на Дэниела, который едва дотягивал ему до груди.
У Джо было телосложение гребца, но греблей он не занимался. В Вермонте, где он вырос, ему очень нравилось кататься на лыжах с гор, и он здорово этому научился. Его отцу такой вид спорта не нравился. В лыжный сезон Дэнни предпочитал скоростным спускам с гор лыжные прогулки по пересеченной местности. Писатель не оставлял своих пробежек: это помогало ему думать и мысленно прокручивать эпизоды романов.
Поступив в Нортфилд‑Маунт‑Хермон, Джо увлекся борьбой, хотя его телосложение было отнюдь не борцовским. Повар думал, что здесь, скорее всего, на внука повлиял Кетчум. (Кетчум борьбой не увлекался, он любил подраться в барах, но его любимый стиль потасовки скорее напоминал борьбу, чем бокс. Обычно Кетчум не бил своих противников, пока те не оказывались на полу.)
Когда Кетчум впервые приехал в Эн‑эм‑эйч посмотреть соревнования с участием Джо, сплавщик совсем не разбирался в правилах. Помнится, Джо засчитали захват. Его противник распластался на спине.
– А теперь бей его! – заорал Кетчум. – Бей! Самое время!
– Кетчум, это не драка, а соревнование, – шепнул ему Дэнни. – Правила запрещают бить противников.
– Черт, но ему было так легко ударить того парня. Лежачего бить легче.
Соревнования продолжались, и своего следующего противника Джо почти пригвоздил к полу. Он применил полунельсон: обхватив шею соперника, Джо пытался разложить его