Кармелла не позволила ему договорить.
– Если это дурные новости о Дэнни, я должна услышать их первой. Тогда я обниму тебя за плечи и расскажу… как ты мне тогда.
– Кармелла, но это же глупо, – морщился повар.
Глупо или нет, однако аппарат так и продолжал стоять на тумбочке Кармеллы. Всякий раз, когда звонил Кетчум и оператор спрашивал, согласен ли абонент оплатить разговор, она соглашалась и говорила:
– Здравствуйте, мистер Кетчум. Когда же я вас увижу? Мне бы очень хотелось с вами познакомиться.
Кетчум не был особо разговорчивым, во всяком случае с нею. Вскоре Кармелла передавала трубку повару:
– Гамба, это тебя.
Но весной шестьдесят седьмого года, когда Доминик и Кармелла оба переживали за Дэнни (конечно, мальчик заслуживал лучшей жены, а не этой стервы Кэти), звонков с севера было больше, чем обычно. В основном они касались наблюдений за Карлом и возможной угрозы со стороны Ковбоя. Позвонив Дэнни, Кетчум сразу позвонил и своему старому другу. Кармелла привычно спросила, когда же она увидит знаменитого сплавщика. Ответ Кетчума напугал ее:
– Не знаю, захотите ли вы вообще меня видеть. Лучше нам не встречаться.
У Кармеллы похолодела спина. Она и так была огорчена событиями нынешней весны. А тут еще эти пугающие слова мистера Кетчума. Кармелла искренне желала, чтобы уход Кэти принес Дэнни такое же облегчение, как и ей. Одно дело расстаться с мужчиной (это Кармелла понимала). Но чтобы мать бросила собственного ребенка? Это был явный грех. И все же вдова дель Пополо радовалась ее уходу. Вряд ли малышу было бы лучше, если бы она осталась. Ну какая мать из этой сумасбродной женщины? Кармелла и Доминик сразу же невзлюбили Кэти Каллахан. Среди посетительниц «Vicino di Napoli» хватало похожих на нее.
– От нее пахнет деньгами, – сказала повару Кармелла, впервые увидев его невестку.
– Не совсем так. Это под нею пахнет деньгами, – отозвался повар.
Он хотел сказать, что деньги семьи Кэти были для этой взбалмошной особы чем‑то вроде ограждающей сетки. Она могла вести себя как вздумается, поскольку знала: родительские денежки не дадут ей упасть. Доминик разделял мнение Кетчума: Кэти только строит из себя свободную душу. Дэнни не понимал отца. Ему думалось, что повар недолюбливает Кэти из‑за ее сходства с Рози (его свободолюбивой матерью, не обремененной супружеской верностью). Однако Доминик и Кетчум взъелись на Кэти как раз из‑за того, что она была совершенно не похожа на Рози Калоджеро (ее взгляды тут были ни при чем).
Да и кто она такая, эта Кэти? Вертихвостка‑отступница со «страховочной подушкой», набитой деньгами. Кетчум назвал ее «обыкновенной курвой». А вот Рози любила и его, и повара. Она оказалась в ловушке, потому что искренне любила их обоих. И они тоже попали в ловушку. Да можно ли вообще сравнивать Кэти с Рози? Эта шлюха Каллахан трахалась с кем попало. Она руководствовалась высшим политическим смыслом и потому думала, что находится вне таких заурядных понятий, как брак и материнство.
Кармелла понимала, как мучительно Доминику видеть отношение сына к покойной матери. Дэнни считал, что Рози была ничем не лучше его Кэти. Доминик очень подробно объяснил Кармелле эту «любовь втроем», но она была вынуждена признаться, что поняла немногим больше, чем Дэнни. Вдова дель Пополо еще могла понять причину возникновения «треугольника», но не длительность его существования. И она здорово сердилась на своего дорогого Гамбу за то, что он раньше не рассказал сыну о Рози. Дэнни был достаточно взрослым, лучше бы он узнал об этой истории от отца, а не от случайно проболтавшегося Кетчума.
Ранним утром (почти ночью), когда Дэнни позвонил, трубку, естественно, тоже взяла Кармелла.
– Секондо! – воскликнула она, услышав его голос.
Это было прозвищем Дэнни во времена его работы в «Vicino di Napoli». Первым его так назвал старик Полкари. Секондо Анджело, буквально – «второй Эйнджел».
Щадя Кармеллу, персонал ресторана называл Дэнни Анджело и никогда – Анджелу. В ее присутствии они вообще опускали имя, оставляя только Секондо. Правда, Кармелла так любила Дэнни, что часто говорила о нем как о своем secondo figlio («втором сыне»).
На ресторанном жаргоне secondo означало еще и «второе блюдо». Прозвище незаметно прилипло к Дэнни.
Однако сейчас Секондо Анджело не был настроен разговаривать с Кармеллой.
– Мне надо поговорить с отцом, – без привычных расспросов сказал Дэнни.
(Кетчум предупредил повара, что Дэнни позвонит. «Прости, Стряпун, но я проболтался», – признался сплавщик.)
В это апрельское утро Кармелла по голосу Дэнни поняла: молодой писатель сердит на своего отца за утаивание правды о «треугольнике». Разумеется, она слышала то, что говорил в трубку повар, но о словах Дэнни могла только догадываться. Чувствовалось, разговор у отца с сыном был весьма напряженным.
– Прости, сын. Я собирался рассказать тебе об этом, – начал повар.
Дэнни кричал в трубку, и потому Кармелла услышала его ответ на отцовские слова:
– Чего же ты ждал?
– Наверное, момента, когда с тобой случится что‑то вроде этого и ты лучше поймешь, до чего тяжело иногда бывает с женщинами.
За такие слова Кармелла наградила своего дорогого Гамбу тумаком. Произнесенное им слово «этого», конечно же, относилось к уходу Кэти. Как будто их отношения с Дэнни, с самого начала пошедшие не по той колее, можно было сравнить с тем, что складывалось между поваром, Рози и Кетчумом. Но зачем они так долго врали мальчишке про медведя? Кармелла не понимала, да и Дэнни, как ей казалось, тоже.
Нынешняя подруга Доминика лежала, вслушиваясь в его рассказ сыну о том далеком позднем вечере. Тогда Рози призналась мужу, что спит с Кетчумом. Они оба были достаточно пьяны. Вскоре в кухню ввалился столь же пьяный Кетчум, и повар ударил своего лучшего друга сковородой. К счастью, Кетчум достаточно побывал в переделках. Он искренне верил, что в окрестных местах не было человека, который хотя бы раз не попытался с ним сцепиться. За годы его реакция на удары отработалась до автоматизма. Должно быть, он слегка отклонил сковороду предплечьем, изменив направление удара. Удар пришелся кромкой, а не всей массой, и прямо по лбу, а не в висок. В противном случае даже частично отклоненный удар мог бы стоить ему жизни.
Врачей в Извилистом не было ни тогда, ни позже. Не было даже лесопилки, запруды (впоследствии названной плотиной Покойницы) и поселка, где в дальнейшем обосновался жуткий коновал, именующий себя медиком. Кетчума разложили в зале на столе, и Рози зашила ему рану. Вместо хирургических ниток она взяла тончайшую проволоку из нержавеющей стали. Этой проволокой повар скреплял фаршированных кур и индеек. Вначале Доминик подержал проволоку в кипящей воде. Пока накладывали швы, Кетчум ревел, как лось. Доминик ковылял вокруг стола, а Рози говорила с ними обоими. Она была очень зла на них, и потому стежки вышли не слишком аккуратные.
– Жаль, я не могу сшить вас вместе, – бросила она Доминику и потом объяснила, где и как сделала бы это. – Если вы еще хоть раз подеретесь, я брошу вас обоих. Я понятно выразилась? Если вы обещаете больше никогда не поднимать руку друг на друга… вы вообще должны жить как заботливые братья, тогда я не брошу никого из вас, пока жива. Слышите? Итак, либо вы научитесь каждый довольствоваться половиной меня, либо вы потеряете меня целиком. Тогда я заберу Дэнни, и больше вы меня не увидите. Вам все понятно?
Оба почувствовали: Рози не шутит и в случае чего действительно их бросит.
Кармелла лежала тихо, вслушиваясь в каждое слово Доминика.
– Думаю, твоя мама была слишком гордой, чтобы после выкидыша вернуться в Бостон. И еще она думала, что я слишком молод и после смерти твоей бабушки меня нельзя оставлять одного. Рози считала себя обязанной позаботиться обо мне. И потом, она знала о моей любви к ней. Уверен, она меня тоже любила. Но для нее я был милым мальчиком. А потом она встретила Кетчума, своего ровесника. Кетчум был мужчиной. Пойми, Дэниел, нам с ним не оставалось иного, как согласиться на ее условия. Мы оба просто обожали Рози. И я уверен, она каждого из нас по‑своему любила.
– А что об этом думала Джейн? – спросил Дэнни.
Кетчум ему рассказал, что индианка знала обо всем.
– Ты же помнишь, что думала Джейн по разным поводам. Естественно, назвала нас придурками. По ее мнению, мы здорово рисковали. Джейн сказала, что это вроде азартной игры, где потом за все придется платить. Я тоже так думал, но твоя мама не оставила нам выбора. И потом, Кетчум всегда был более азартным игроком, чем я.
– Ты должен был рассказать мне об этом раньше, – услышала Кармелла голос Дэнни.
– Знаю, что должен. Прости меня, Дэниел.
Потом Доминик пересказал Кармелле слова Дэнни.
– Я не особенно сержусь за ваше вранье с медведем. Хорошая была история. Но есть еще кое‑что, в чем ты ошибался. Ты говорил мне, что подозреваешь Кетчума в убийстве Пинетта Счастливчика. И не только ты. Джейн так думала и половина школьной шантрапы из Западного Даммера.
– Я не утверждал наверняка. Я говорил: Кетчум мог убить Пинетта Счастливчика.
– Ты ошибаешься. Пинетта Счастливчика убили в его постели, в заведении «Бум‑Хаус» на Андроскоггине. Его голова была пробита штамповочным молотом. Так ты мне рассказывал? – допытывался у отца писатель Дэниел Бачагалупо.
– Да, так. Лоб Счастливчика был покрыт вмятинами в виде буквы «Н».
– Хладнокровное убийство. Так, отец?
– Нам так казалось, Дэниел.
– Тогда это был не Кетчум. Смотри, если бы Кетчум с такой легкостью убил Пинетта Счастливчика в постели, что ему мешало бы убить Карла? У него было много возможностей прикончить Ковбоя, если бы Кетчум действительно был убийцей.
Дэнни был прав. («Возможно, парень действительно писатель!» – заключил повар, пересказывая их разговор Кармелле.) Будь Кетчум убийцей, Ковбой не коптил бы сейчас небо. Кетчум обещал Рози заботиться о Доминике. Они оба обещали ей заботиться друг о друге. Учитывая сложившиеся обстоятельства, разве это не было бы заботой? Прибить Карла у него дома, когда он спал, напившись до бесчувствия. Или подкараулить в каком‑нибудь укромном местечке. Лучшей заботы о поваре и не придумаешь.
– Теперь понимаешь? – спросил отца Дэнни. – Если Пам выложит Карлу все и Ковбою будет не найти нас с тобой, почему бы ему тогда не сесть на хвост Кетчуму? Норма Шесть обязательно скажет Карлу, что Кетчум все эти годы был в курсе наших дел и сейчас знает, где мы.
Вопрос можно было и не задавать. Отец и сын оба знали ответ на него. Если Карл сядет Кетчуму на хвост – вот тогда Кетчум точно его прибьет. И сплавщик, и помощник шерифа тоже это знали. Как большинство мужчин, поднимающих руку на женщин, Карл был трусом. Ковбой не решится расправиться с Кетчумом, даже если вооружится винтовкой с телескопическим прицелом. Сплавщик – не хромой повар, и убить его непросто.
– Отец, так когда ты собираешься уносить ноги из Бостона? – спросил Дэнни.
По ерзанью Доминика в постели и по его виноватому взгляду Кармелла догадалась, что их разговор перешел на новую тему. Они теперь обсуждали отъезд из Бостона, но повар не мог или не хотел говорить Кармелле, когда он уедет.
Тринадцать лет назад, впервые рассказывая ей свою историю, Доминик четко оговорил один момент: если Карл нападет на его след и ему придется бежать из Бостона, Кармелла с ним не поедет. Она и так потеряла мужа и единственного сына. Судьба пощадила ее, не показав их мертвые тела. Если Кармелла отправится с Домиником, Ковбой, возможно, и не убьет ее. Но у нее на глазах он убьет повара.
– Я не хочу втравливать тебя в это дело, – еще тогда сказал ей Доминик. – Если этот поганец нападет на мой след, я уеду один.
– А почему вы с Дэнни не заявите в полицию? – недоумевала Кармелла. – Убийство Джейн было несчастным случаем. Неужели вы не объясните полицейским, что Карл сумасшедший и что он опасен?
Кармелла никогда не жила в округе Коос и потому некоторых вещей просто не понимала. Прежде всего, Ковбой и был полицией или тем, что у них в глуши считалось таковой. Во‑вторых, быть сумасшедшим и опасным – не преступление, особенно на севере Нью‑Гэмпшира. Не слишком серьезным преступлением было и то, что Ковбой втихомолку где‑то закопал тело индианки. Главное – он Джейн не убивал, а Дэнни убил. Допустим, мальчишка перетрусил. Но повар был вполне взрослым человеком и мог бы сообразить: бегство – не решение проблемы. Если бы он остался и кому‑нибудь рассказал правду (ведь над Карлом были начальники), возможно, случившееся и сочли бы несчастным случаем. Тогда у повара был и другой вариант: вернуться с Дэнни в Извилистый и блефовать, как советовал ему Кетчум. Помнится, Дэнни тоже хотел вернуться обратно.
Теперь, когда прошло тринадцать лет, слишком поздно было что‑либо менять. Но в самом начале их отношений Кармелла согласилась на такие условия. Она не знала, как сложится ее жизнь с поваром. За эти годы она привыкла к Доминику, да что там говорить – полюбила его. Сейчас Кармелла жалела о своем опрометчивом согласии. Если Доминику и впрямь придется уехать, ей будет тяжело расстаться с ним. Да и сам Доминик знал: он будет тосковать по Кармелле сильнее, чем по Джейн. Конечно, не совсем так, как они с Кетчумом тосковали по Рози. Но Кармелла занимала особое место в его жизни, и чем больше он любил эту женщину, тем сильнее противился, чтобы она ехала вместе с ним.
Кармелла лежала и думала о тех местах Норт‑Энда, по которым она уже не сможет ходить. Сначала это были места, связанные с ее погибшим мужем. Потом к ним добавились места, имевшие отношение к ее дорогому Анджелу (это было еще мучительнее). Сколько же мест добавится к списку запретных, когда уедет Доминик (ее дорогой Гамба)? – мысленно спрашивала себя вдова дель Пополо.
После гибели Анджелу Кармелла больше не ходила по Парментер‑стрит – особенно по той ее части, где неподалеку стояла начальная школа Кашмэна. Самой школы, где Анджелу учился в младших классах, уже не было. Здание сломали (в пятьдесят пятом или пятьдесят шестом – Кармелла не помнила). На том месте собирались построить библиотеку, однако Кармелла знала, что никогда туда даже не заглянет.
Всю свою жизнь она работала официанткой в «Vicino di Napoli». Первая работа оказалась единственной. Утренние часы у Кармеллы бывали свободными. Когда малыши отправлялись в школу, она всегда вызывалась помогать учителям. Тот маршрут стал запретным. Кармелла больше не ходила мимо Старой Северной церкви, куда класс Анджелу водили на экскурсию, посмотреть на колокольню, восстановленную в 1912 году потомками Пола Ревира. Церковь была епископальной (а значит, для католиков чужой), но являлась достопримечательностью Норт‑Энда. Внутри, в особой витрине, лежали кирпичи из английской тюремной камеры, где в давние времена томились отцы‑пилигримы[80].
Мимо Дома моряков на Норт‑сквер Кармелла не могла ходить сразу по двум причинам (что, кстати, было очень неудобно, поскольку площадь располагалась в двух шагах от «Vicino di Napoli»). Однако Дом моряков считался достопримечательностью Бостонской гавани, там находилось Морское общество, «посвященное служению морякам». Анджелу с классом бывал там на экскурсиях, но Кармелла их не сопровождала. Как‑никак море забрало у нее мужа.
Существовали и другие, вполне невинные «запретные зоны», избегать которых было глупо. Тем не менее и они напоминали Кармелле о муже и сыне, и потому она туда не ходила. Ей нравилось «Caffè Vittoria», имевшее несколько залов. Кармелла никогда не усаживалась за столик в зале с фотографиями Рокки Марчиано[81], поскольку утонувший рыбак и Анджелу восхищались этим супертяжеловесом. Когда‑то она с мужем и сыном была в ресторане «Grotta Azzurra», который однажды осчастливил своим посещением Энрико Карузо[82]. Понятно, что и этот ресторан числился в списке Кармеллы.
Муж говорил Кармелле, что Ганновер‑стрит – самое безопасное для моряков место. Ни одного из моряков здесь еще не ограбили, каким бы пьяным он ни был. Моряки могут в любое время суток пройти из гавани к «Олд Хауэрду» и обратно, не опасаясь за кошелек и жизнь. Помимо заведений со стриптизом вокруг Сколлэй‑сквер было полно дешевых баров и таких же дешевых магазинчиков, куда тоже любили забредать моряки. Тот мир исчез вместе с прежней Сколлэй‑сквер. Но в воспоминаниях Кармеллы он продолжал жить со всеми установленными ею запретами. Таким образом, вся Ганновер‑стрит была для нее чем‑то вроде минного поля!
Даже хищные чайки, кружившие над районом Хеймаркет, напоминали ей о субботних днях, когда она гуляла там с Анджелу и малыш крепко держался за ее руку. Кармелла теперь с опаской поглядывала и в сторону Флит‑стрит, где находился ресторан «У Стеллы». Сюда они с Домиником ходили в те дни, когда их ресторан был закрыт. Повар заказывал жареных кальмаров, но ни в коем случае не нью‑йоркский вариант их приготовления. («Пожалуйста, без красного соуса. Мне они нравятся с лимоном», – предупреждал он официанта.) Неужели после отъезда ее Гамбы она не сможет бывать и в этом месте?
Квартиру придется сменить и переехать в другую, поменьше. В этих маленьких квартирках летом невероятная духота. Кармелла вздохнула, подумав, что она незаметно превратится в одну из старух, что живут в домах на Чартер‑стрит. Летом они вытаскивали стулья на тротуар и сидели там, поскольку на улице прохладнее. В доме, где она жила до встречи с Домиником (и где не было горячей воды), летом, во время празднеств в честь святых, окна домов украшались флажками. Кармелле вдруг вспомнился маленький Анджелу, сидящий на отцовских плечах. Движение по Ганновер‑стрит перекрыли, чтобы машины не мешали праздничной процессии. Веселая толпа чествовала святого Рокко[83]. Сейчас Кармелла уже не выходила поглазеть на подобные процессии.
В 1919 году Джузе Полкари был молодым человеком. Он помнил взрыв мелассы[84], унесший жизни двадцати одного жителя Норт‑Энда, в том числе и отца его приятеля.
– Представляешь, бедняга попал в приливную волну горячей патоки и сварился заживо, – рассказывал Дэнни старый Джо.
К тому времени Первая мировая война уже закончилась, но многие решили, что немцы напали на Америку. Звук взрыва приняли за бомбардировку Бостонской гавани.
– Я тоже видел эту черную реку, – продолжал Джо. – Она несла пианино как бумажный кораблик!
В кухне «Vicino di Napoli» висела черно‑белая фотография Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти[85]– двух иммигрантов‑анархистов, скованных общей цепью. Сакко и Ванцетти отправили на электрический стул за убийство кассира и охранника обувной фабрики в Саут‑Брейнтри. Джо Полкари, у которого все заметнее проявлялись признаки старческого слабоумия, не мог вспомнить всех подробностей громкого дела, но помнил марши протеста.
– Сакко и Ванцетти оклеветали! Один доносчик указал на них. Так власти штата Массачусетс в благодарность за донос бесплатно отправили его в Италию, – рассказывал Джо (слушателем, естественно, был Дэнни). – В Норт‑Энде устроили демонстрацию в поддержку Сакко и Ванцетти. Люди шли по Ганновер‑стрит и дальше, до самой Тремонт‑стрит, где их поджидала конная полиция.
По словам Джо, протестующих были тысячи. Он тоже участвовал в этой демонстрации.
– Гамба, если у тебя или у твоего сына возникнут сложности, ты скажи мне, – говорил Доминику Джо Полкари. – Я знаю ребят, которые умеют это улаживать.
Старик Полкари имел в виду каморру – неаполитанскую разновидность итальянской мафии. Между ними существовали какие‑то различия, которых Доминик не понимал.
Когда в детстве он становился неуправляемым, Нунци называли его camorrista. У него создалось впечатление, что Норт‑Энд в какой‑то степени находится под мафиозным контролем. Мафию и каморру здесь называли одинаково – «черная рука».
Когда Доминик рассказал Полу Полкари, что Ковбой может вскоре заявиться в Бостон, главный повар лишь вздохнул:
– У отца были знакомые в каморре. Будь он жив… А я там никого не знаю.
– Я тоже не знаком с мафиози, – сказал Тони Молинари. – Но обращаться к ним не советую. Окажешься потом у них в долгу.
– Я вовсе не хочу втягивать вас в свои беды, – отмахнулся Доминик – И не прошу сводить меня ни с мафией, ни с каморрой.
– Но этот свихнутый коп не станет охотиться еще и за Кармеллой? – спросил Пол.
– Охотиться, может, и не станет. Но Кармелла много знает, и он может начать ее шантажировать.
– Мы не дадим Кармеллу в обиду, – успокоил хромого повара Тони. – Если этот коп явится в ресторан, у нас на кухне достаточно ножей. И секачи есть.
– А еще – винные бутылки, – добавил Пол Полкари.
– Этим вы Карла не остановите, – сказал им Доминик. – Если он заявится сюда, то непременно с револьвером. Карл никуда не ходит без своего кольта сорок пятого калибра.
– Знаете, что сказал бы сейчас мой старик? Он бы сказал: «Кольт сорок пятого калибра – детская игрушка. Красоток с фабрики рубашек им не напугаешь. У них даже у голых где‑нибудь да припрятано несколько игл».
(Джо Полкари имел в виду швейную фабрику имени Леопольда Морзе, которая помещалась в старом здании со странным названием «Макаронный принц». По мнению Пола, отец, скорее всего, трахал бойких швей, и не всегда его приключения кончались удачно.)
Трое поваров засмеялись и попытались забыть о помощнике шерифа из округа Коос. Что еще им оставалось делать? Только попытаться забыть о существовании Карла.
Старик Полкари знал множество шуток насчет швей и других не менее находчивых женщин.
– А помните, он рассказывал про женщину с Бостонской колбасной фабрики? Как она работала в ночную смену? – спросил Доминик у Пола и Тони.
Оба повара покатились со смеху.
– Она работала в набивочном цехе, – сказал Пол Полкари.
– И у нее был такой хитрый ножичек для обрезания оболочки сосисок, – припомнил Молинари.
– А когда тот парень к ней полез, она содрала кожу с его члена, как с сосиски! – почти хором крикнули все трое.
Появление Кармеллы заставило их умолкнуть.
– Опять грязные шутки? – укоризненно спросила Кармелла.
Время двигалось к полудню. Они только что разожгли печь для пиццы и ждали, пока поднимется тесто. Правда, соус маринара уже вовсю кипел в большой кастрюле. Кармелла сразу заметила: лица у всех мужчин довольно встревоженные, и они дружно прячут от нее глаза.
– Вы ведь про Карла говорили? – спросила она.
Мужчины сопели, будто нашкодившие мальчишки.
– Гамба, может, тебе стоит послушать своего старого друга? – сказала она Доминику.
Прошло уже два месяца, как Кетчум позвонил и предостерег его, а повар все еще не мог или не хотел сказать Кармелле, когда он уедет.
Сейчас им всем было тяжело смотреть на их дорогого Гамба‑корту, хромоногого повара.
– Если собрался уезжать, надо ехать, – сказала Доминику Кармелла и вдруг добавила: – Почти лето. У полицейских бывают летние отпуска?
На дворе был июнь. До школьных каникул оставались считанные дни. Для Кармеллы это время года было самым тяжелым. Во всем Норт‑Энде не оставалось места, куда бы она смогла пойти. Ребятня, получившая передышку от школы, сновала повсюду, напоминая ей о ее дорогом и потерянном Анджелу.
Помощник шерифа жил с Нормой Шесть уже два месяца. Два еле ползущих месяца. Конечно, их отношения пока оставались сравнительно новыми. Но Кетчум предупреждал повара: два месяца – слишком большой срок для Карла, чтобы ни разу не ударить женщину. В Извилистом «ковбой» поколачивал Джейн практически каждую неделю.
Кармелла рассказывала повару почти все. Но были подробности, касавшиеся его любимого Дэниела, которые она предпочитала утаивать. Например, то, как Дэнни еще до отъезда в Эксетер лишился невинности. Кармелла застукала парня с одной из своих племянниц, а именно – с Джози ди Маттиа, младшей сестрой Терезы. «Мачеха» Дэнни ушла на работу в ресторан, но что‑то забыла и с полпути вернулась. Сын повара в этот день не работал. Он уже знал, что принят в Эксетер на полный пансион, и, возможно, решил отпраздновать радостное событие. Разумеется, Кармелле было известно, что Джози старше Дэнни, скорее всего, нахальная девка его и уложила. Доминик постоянно опасался, что либо Тереза ди Маттиа, либо ее подружка Элена Калоджеро посвятят его сына в тайны плотских наслаждений.
Кармеллу удивляло: почему Гамба так этого боится? Если бы у парня было больше возможностей потрахаться, когда он учился в Эксетере, он бы не связался с этой шлюхой Каллахан! А если бы он побывал в постели с девицами из кланов Калоджеро и Саэтта (не говоря уже обо всех сверстницах из ее собственного клана ди Маттиа), то уж наверняка обрюхатил бы кого‑нибудь подостойнее, нежели Кэти!
Но Доминика с его подозрениями так заклинило на Элене Калоджеро и Терезе ди Маттиа, что, когда Кармелла вошла в квартиру и увидела Дэнни трахающимся на их с поваром кровати, она вначале подумала на Терезу. Значит, уложила‑таки бесстыдница мальчика! Вид у Дэнни был перепуганный. Еще бы: Кармелла застала их в самый кульминационный момент.
– Ну и шлюха же ты, Тереза! – закричала Кармелла.
(В действительности она назвала племянницу итальянским словом troia, ведущим происхождение от любвеобильной Елены Троянской, но в итальянском языке оно как раз и обозначало шлюху.)
– Между прочим, я не Тереза, а Джози, – ответила дерзкая девчонка.
Она даже обиделась, что тетка ее не узнала.
– Теперь вижу, – запыхтела Кармелла. – Дэнни, а почему вы разлеглись на нашей кровати? У тебя, disgraziato [86], есть своя.
– Теть, тебе жалко? – усмехнулась Джози. – Твоя побольше, и на ней удобнее.
– Надеюсь, вы хотя бы не забыли про презерватив! – крикнула Кармелла, готовая заплакать.
Доминик пользовался презервативами, он не считал, что они портят наслаждение. Кармеллу это тоже устраивало. Наверное, мальчишка нашел отцовские презервативы. Подросткам не так‑то просто купить их, и Кармелла это знала. В аптеке Бароне их не выкладывали на витрине. Если кто‑то из мальчишек отваживался спросить упаковку презервативов, фармацевт своими нотациями вгонял смельчака в краску, и тот выскакивал, забыв, зачем пришел. Но ответственные родители, зная, что презервативы лучше ранней беременности, покупали их сами и снабжали своих отпрысков. И как еще подросткам добыть эти нужные штучки?
– Дэнни, ты взял презерватив у отца? – спросила Кармелла.
Дэнни спрятался под одеяло и лежал неподвижно. Зато эта девка Джози расселась голой и даже не соизволила прикрыть свои титьки. На тетку она смотрела вызывающе.
– Джози, скажи, вы пользовались презервативом? – допытывалась Кармелла. – Дэнни взял у отца? Ты подтверждаешь?
– Да успокойся ты, тетя. Я сама принесла презервативы. Тереза мне дала, – ответила Джози, отсекая продолжение ненавистного допроса.
Теперь Кармелла рассердилась по‑настоящему. Что же делает эта troia Тереза, снабжая младшую сестру презервативами?
– И сколько штук она тебе дала?
Джози не торопилась с ответом. Тогда Кармелла задала Дэнни совершенно дурацкий вопрос:
– А тебе что, сегодня не нужно делать домашнее задание?
Выплеснув оба вопроса, Кармелла вдруг поняла, что поторопилась с осуждением Терезы. С одной стороны, Терезу нужно поблагодарить за предусмотрительность. Но с другой – разве не эта «предусмотрительность» позволила ее младшей сестре‑соплячке соблазнить Дэнни?
– Теть, я чего, пересчитывать их должна? – нахально улыбнулась Джози.
Вид у бедняги Дэнни был такой, словно ему хотелось умереть. Кармелла навсегда запомнила его взгляд.
– Ладно, ребята, мне пора на работу, а вы будьте осторожны.
Кармелла подошла к двери и уже собиралась уйти.
– Да, Джози! Не забудь потом выстирать простыни и застелить кровать. Слышишь? Иначе все расскажу твоей матери!
Неужели они так и протрахаются весь день и вечер? А презервативов им хватит? Эти вопросы не давали покоя Кармелле. Ошеломленная увиденным, она даже забыла, ради чего возвращалась домой.
Ее дорогой Гамба желал держать сына подальше от девчонок. А как повар плакал, когда Дэнни уезжал в Эксетер! Но Кармелла так и не решилась сказать ему, что учеба в школе‑интернате не избавляет мальчишек от известных отношений с противоположным полом. (Доминик здесь питал тщетные надежды.) Ее дорогой Гамба некоторые вещи понимал по‑своему. Его слишком уж впечатлял перечень университетов, куда поступали выпускники Эксетера. Повар недоумевал: неужели Дэнни недостаточно успешно учился, что его не приняли ни в один из университетов «Лиги плюща»? Выбор сына – Нью‑Гэмпширский университет – расстроил повара не меньше, чем отметки Дэнни в Эксетере. Однако парню из «Микки» было непросто учиться в Академии Филипса, и по части математики и естественных наук успехи сына повара были весьма посредственными.
Но основной причиной низких оценок Дэнни была не его тупость. Он почти все время писал. Мистер Лири был прав: в Эксетере не жаловали сочинительство, зато основательно учили механике процесса: составлению фраз, выбору слов, ясности изложения, стилю. Среди преподавателей английского языка нашлись те, кто заменил Дэнни мистера Лири. Они читали произведения юного Бачагалупо. (Правда, никто из них не предложил ему обзавестись литературным псевдонимом.)
В Эксетере Дэнни пристрастился еще к одному занятию, казавшемуся повару безумным, – пробежкам. Осенью он бегал по пересеченной местности, а зимой и весной – по парковым дорожкам. Он терпеть не мог обязательных спортивных занятий, но бег ему нравился. Дэнни привлекали длинные дистанции: для его телесного строения они подходили лучше всего. Соревноваться с другими его не тянуло, он любил бегать быстро, выкладываясь в полную силу, однако не стремился кого‑либо обогнать и показать лучшее время. До приезда в Эксетер он вообще не бегал, а здесь этим можно было заниматься круглый год.