Весна на Украине в 1920 году наступила рано. Как‑то сразу заголубело небо. Засияло солнце. Подсохла земля. А раз аэродром подсох, значит, начинай полеты. В первой половине марта все машины мы уже отремонтировали и занялись их облетом. Время бежало незаметно.
Однажды я увидел на аэродроме двух парней в кожаных куртках. Они шли вдоль стоянки, посматривая на самолеты: один – высокий, худощавый, с большими рабочими руками, другой – коренастый и широкоплечий.
Подошли, молодцевато вскинули руки и поочередно представились:
– Красный военный летчик Васильченко!
– Красный военный летчик Дацко!
– Откуда, товарищи?
– Из Московской школы авиации Рабоче‑Крестьянского Красного военно‑воздушного флота, – доложил Дацко.
– Какое отделение закончили?
– Истребители! – не без гордости ответил Васильченко.
– Вот и отлично! А мы как раз только что отремонтировали два «ньюпора»…
На худощавом лице Васильченко мелькнула довольная улыбка. У Дацко тоже весело сверкнули глаза.
– Партийные?
– Коммунисты! – ответил за двоих Васильченко.
Так мы познакомились. Рабочие парни с удовольствием рассказывали, как учились летать. С особой теплотой они говорили о летчике‑инструкторе Александре Ивановиче Жукове.
Разволновал меня разговор с этими молодыми ребятами. Невольно и я вспомнил своих замечательных учителей: Михаила Никифоровича Ефимова и Ивана Яковлевича Земитана. Где они сейчас? Что с ними стало? Ведь не видел их восемь лет, с 1912 года!
Идет гражданская война, по какую сторону баррикад они стали? Всякое могло случиться…
Николай Васильченко и Иван Дацко тревожились перед первым вылетом. И мне почему‑то вспомнились Гродно, мой приезд туда, холодное безразличие ко мне командира, первая авария. Я подумал: может быть, и меня эти ребята считают черствым старым хрычом. Наверняка им кто‑либо рассказал о моей строгости. Чувствую: побаиваются меня. Эх, хлопцы, хлопцы! Знали бы вы, как мне хочется, чтобы у вас с самого начала все пошло хорошо!
При тогдашней малочисленности красной авиации летчики и летнабы всех частей чуть ли не по именам знали друг друга. И конечно, прибытие к нам двух новеньких стало большим событием. Летчики, мотористы и даже обозные пришли на аэродром посмотреть, как они вылетят.
Дацко первым подошел к самолету и неторопливо поднялся в кабину. Уверенно запустив мотор, он вырулил машину на старт. Вот ротативный «Рон» зарокотал, и «ньюпор», разбежавшись, рванулся в небо. Взлет отличный! Самолет плавно развернулся, сделал круг и пошел на посадку. Летчик приземлил его точно и мягко.
Стоявший рядом со мной командир 6‑го отряда Соловьев молча показал большой палец.
Карл Скаубит, по‑латышски твердо выговаривая «л», коротко заметил:
– Нормално…
Комиссар Савин отозвался более восторженно:
– Молодец парень!
Наступила очередь вылетать Николаю Васильченко. Я заметил, что он сильно волнуется. Надев пробковую каску, никак не мог застегнуть ремешок под подбородком. Вот, кажется, успокоился и быстро сел в кабину.
– К запуску!
– Отставить! – вмешался я.
Он повернул ко мне широко открытые от удивления глаза.
– Товарищ Васильченко! Почему вы не привязались?
– Так слетаю, товарищ командир. Не выпаду… – ответил он смущенно, однако тут же накинул на себя и закрепил привязные ремни.
– Спокойнее, Васильченко, спешить вам некуда.
На взлете машина задрала нос и круто полезла вверх. Несмотря на теплый день, мне стало зябко: еще мгновение – и самолет, потеряв скорость, свалится в штопор. А высота не более ста метров. Нет, ничего, справился. Вот летчик перевел машину в горизонтальное положение и стал разворачиваться. «Взлет нехорош, – решил я про себя. – Какова‑то будет посадка?»
– Спокойнее, браток! – слышу голос Савина. Он не отрывает взгляд от «ньюпора».
Вначале самолет снижался правильно. Но потом летчик поторопился и посадил машину с высокого выравнивания. И пошла она «щупать» поле аэродрома – то на костыль опустится, то на нос. Когда «ньюпор», сделав несколько прыжков, остановился, я облегченно вздохнул и посмотрел на Соловьева. Тот молча пожал плечами.
– Ничего, Соловушка, – успокоил я его. – Когда‑то и мы не лучше начинали…
Скаубит молчал: Васильченко назначен не к нему в отряд, зачем же злить и без того расстроенного Соловьева.
– Как хочется, чтобы они стали настоящими боевыми летчиками! – с горечью в голосе отозвался Савин. – Ведь свои ребята, рабочие. Им бы, Иван Константинович, рассказать, как вы эти самолеты из Киева увезли, с каким трудом шел ремонт зимой. А то пришли и видят: стоят «ньюпоры», как на витрине в магазине. Садись и лети.
Ребята молодые, думают, наверное: так должно и быть…
Савин помолчал немного и, весело взглянув на меня, добавил:
– Сам поговорю с ними, товарищ командир. Надеюсь, поймут.
В беседе с Соловьевым я уточнил, как он готовил молодых к вылету. Вроде все делал правильно… Не понравилось мне только настроение командира отряда. Он почему‑то уже решил, что из Васильченко ничего путного не получится.
– В Дацко я твердо верю! – упрямо твердил Соловьев. – А из этого, чувствую, не будет толку!
Соловьева, который в прошлом был рабочим и стал летчиком из солдат, я уважал. Твердый, решительный, он отлично показал себя в боях, за короткое время подтянул дисциплину в отряде. И вдруг – на тебе – потерял веру в человека, который совершил первую ошибку.
– Толк выйдет из каждого, кто по‑настоящему хочет летать, – возразил я Соловьеву. – И ни к чему делать такие скоропалительные выводы. Ведь вы с самого начала можете подорвать у него веру в свои силы. И что тогда? Отчислять придется. Нет, так не пойдет, товарищ командир отряда!
Соловьева удивил мой тон.
– Погорячился я, Иван Константинович, – виновато ответил он. – Ничего, займусь с ним, попробую…
– Не надо! – перебил я. – Забираю у вас Васильченко на период ввода в строй…
Соловьев был удручен: никогда я не говорил с ним так резко. А меня действительно зло взяло. Невольно вспомнилась Севастопольская школа. Барон Буксгевден тоже кричал Киршу: «Не будет из тебя толку! Дрянь! Мешок с онучами!»
Нет, барское пренебрежение к человеку, привычка все делать сгоряча, по принципу «чего хочет моя левая нога» нам, красным командирам, не к лицу. И я решил сам заняться техникой пилотирования неудачного дебютанта.
Сразу после полетов пригласил его к себе. Он не знал, куда глаза деть от стыда.
– Товарищ командир авиадивизиона! – заговорил Васильченко подавленным голосом. – Я уже знаю, как достались вам эти самолеты. Я мог разбить «ньюпор», но поверьте…
– Подожди, Коля, – остановил его я. – Садись. Давай спокойно поговорим обо всем…
Васильченко поднял на меня удивленный взгляд. Видимо, он решил, что командир вызвал его «продраить».
Мы сели за стол и в спокойной обстановке проанализировали весь полет. Остановились на ошибке при взлете. Разобрали неуклюжую посадку. Объяснив, насколько опасно высокое выравнивание, я рассказал, как нужно подводить машину к земле.
Самолета с двойным управлением тогда не было. Поэтому я решил получше потренировать Васильченко на земле. Он сидел в кабине и, действуя ручкой и педалями, последовательно отрабатывал все элементы полета.
Настал день, когда Николай первый раз слетал, как говорится, без сучка и задоринки. Я поздравил его с успехом. Мы подошли к бочке, у которой разрешалось курить, и Васильченко с наслаждением задымил самокруткой. Вдруг он с юношеской горячностью сказал:
– Товарищ командир! Извините, пожалуйста. Я хочу спросить вас…
– Что именно?
– На каких типах самолетов вы летали?.. И сколько часов пробыли в воздухе?..
– Пришлось познакомиться с двенадцатью типами машин, а налетал около восьмисот часов.
– Не может быть… – удивился Николай.
– Так и есть, – с улыбкой подтвердил я. – Думаю, лет через пять у вас тоже налет будет не меньше.
К нам подошел Савин.
– Привет молодому красному орлу, совершившему успешный полет! – сказал он, протянув руку Васильченко.
Дацко постигла неудача. Он подвел «ньюпор» к земле на повышенной скорости, сел грубо и, забыв, что аэродром имеет уклон, выкатился за границу летного поля. Самолет получил повреждения.
Молодой летчик ходил мрачнее тучи: кто теперь даст ему машину? Но Васильченко оказался настоящим другом: сам попросил, чтобы его самолет давали и Дацко. Каково же было наше огорчение, когда Дацко через несколько дней поломал шасси на втором «ньюпоре»!
Так началась работа двух молодых летчиков. А нашей авиации требовались хорошие воздушные бойцы. Наступала пора тяжелых боев.
В январе‑марте 1920 года отборные части деникинских войск укрылись в Крыму. Командование Красной Армии вначале недооценило силы врага, отошедшие за перекопские и чонгарские укрепления.
Первым разгадал опасность и потребовал решительных действий Владимир Ильич Ленин. 15 марта 1920 г. в Реввоенсовет Республики поступило следующее его указание:
«Нужно постановление РВС: обратить сугубое внимание на явно допущенную ошибку с Крымом (вовремя не двинули достаточных сил);
– все усилия на исправление ошибки (события… крайне обостряют вопрос об ускорении добития Деникина);
– в частности приготовить морские средства (мины, подводки и т. п.) и возможное наступление с Тамани на Крым…
Ряд точнейших и энергичнейших постановлений РВС об этом необходим немедленно ».
С этим документом, написанным Владимиром Ильичем, я познакомился много лет спустя после окончания гражданской войны. Но и теперь он заставил меня живо вспомнить ту далекую весну.
Шла усиленная подготовка к решающему удару по последнему оплоту белых армий. Но в апреле общая военная обстановка внезапно изменилась.
Чтобы отсрочить наступление Красной Армии на Врангеля, британский премьер‑министр Ллойд‑Джордж предложил Советскому правительству свое посредничество в переговорах с белогвардейцами. Одновременно заправилы Франции, Англии и Америки ускорили нападение на нас панской Полыни. В польской армии было несколько тысяч французских советников и инструкторов, а также большая американская авиагруппа. В Крыму спешно готовилась к боям пятидесятитысячная армия Врангеля, в которую входил и 47‑й английский авиационный отряд. Ее поддерживали с моря французские и английские корабли. Черный барон непрерывно получал от американцев, французов и англичан новые партии оружия и боеприпасов.
25 апреля 1920 года поляки без объявления войны вторглись на Украину и в Белоруссию. Получив шифровку об этом, мы с комиссаром собрали руководящий состав авиадивизиона. Я приказал привести отряды в состояние боевой готовности От Елисаветграда до передовых польских частей, начавших продвижение по Украине, было недалеко. Я предупредил командиров, комиссаров, старших авиамехаников:
– Мы можем получить приказ о спешном перелете в район боевых действий. Надо иметь в виду, что в этом случае мотористы и база прибудут на новое место позже. Значит, подготовке самолетов, их ремонту нужно уделить особое внимание, добиться, чтобы все машины были в строю.
Комиссар дивизиона Кожевников просил всех командиров и политработников разъяснить личному составу, что на нас напали не польские рабочие и крестьяне, а паны, шляхта, капиталисты Польши.
В общем мы приготовились к переброске на запад. Но в эти‑то дни зашевелился на юге черный барон. В связи с широким наступлением польских легионов опасность врангелевского «нарыва» в глубоком тылу Красной Армии резко возросла.
Я получил приказ немедленно разобрать самолеты и погрузиться в железнодорожный эшелон. Дивизион направлялся в 13‑ю армию, преграждавшую Врангелю выход из Крыма…
В ночь на 1 мая наш поезд, составленный из теплушек и платформ с самолетами, тронулся в путь. Нас провожали делегация рабочих и депутаты Елисаветградского Совета. Коротки были прощальные речи: поздравляли с наступающим праздником трудящихся, наказывали стойко драться с врагами революции.
Когда эшелон тронулся, маленький оркестр, состоявший из трех трубачей и барабанщика, заиграл «Интернационал». Николай Васильченко стоял рядом со мной и все смотрел назад. Плохо освещенная платформа с группой людей и красным знаменем уплывала все дальше…
Как только наш состав прибыл в Александровен (ныне Запорожье), где находился штаб 13‑й армии, ко мне подошел подтянутый молодой человек, увешанный ремнями, и строго спросил:
– Вы командир 2‑го авиационного дивизиона истребителей?
– Так точно…
– Мне приказано встретить вас. – И, таинственно понизив голос, добавил: – Вас ожидает начальник Воздушного флота армии, красный военный летчик товарищ Коровин!
– Какой Коровин? – спросил я. – Владимир Иванович?
– Да… А вы его знаете? – удивился он.
– С четырнадцатого года. Очень рад, что бывший моторист нашего отряда стал командующим авиацией армии.
Адъютант Коровина, пока мы добирались до штаба, восторженно рассказывал о своем начальнике. Говорил, что он очень строгий и исключительно честный. Он, например, отказался от дополнительного пайка, заявив, что «должен питаться так же, как рядовые летчики». Но самое главное – командующий авиацией очень смелый, сам летает на отражение атак белогвардейских самолетов и бомбежку вражеских десантов.
Слушать все это было приятно. Ведь я помнил Володю Коровина таким же молодым, как теперь его адъютант. Не забыл, как он не поддался запугиваниям монархиста штабс‑капитана Степанова. Знал, что Коровин отлично воевал в мировую войну.
Когда обо мне доложили, из открытой двери кабинета послышался обрадованный голос:
– А я‑то думал: кто командует дивизионом? Зовите же его поскорее!
И вот передо мной все тот же Коровин – высокий, сухощавый. И хоть постарше стал, все с тем же задорным блеском в глазах. Мы обнялись как старые друзья.
После короткой беседы о том, как каждый из нас жил и летал с 1914 года, Коровин рассказал о положении на фронте. Красная авиация в этом районе имела лишь три отряда: 3‑й и 13‑й Казанский – на станции Сокологорное, в непосредственной близости от укреплений противника, и 48‑й разведотряд – в Большом Утлюге.
– У нас на сегодня всего восемь исправных самолетов. А белые имеют шестьдесят, совершенно обнаглели в последнее время! – с раздражением сказал Коровин. Медленно прохаживаясь по кабинету, он продолжал: – Понять не могу, Иван Константинович, почему в штабе Юго‑Западного фронта, даже в Москве недооценивают Врангеля вообще и его авиацию в частности? По имеющимся у нас данным, белые не столько совершенствуют оборону, сколько готовятся к наступлению… В один далеко не прекрасный день они могут вырваться из «крымской бутылки». Наша 13‑я армия слаба и растянута по огромному фронту. Резервов нет. А что касается белогвардейской авиации, она просто душит нас.
Коровин признался, что «вдрызг» переругался со всем начальством, без конца атакуя телеграммами штаб фронта, авиадарм, штаб Воздушного флота Реввоенсовета Республики, требуя немедленного усиления авиаотрядов 13‑й армии. Он так и сказал: «Атакуя телеграммами». И горячо добавил:
– Не о карьере же думать мне? Не о дипломатии с вышестоящим начальством, Иван Константинович? Я убежден: если там, наверху, не примут мер, белая авиация здорово нам напакостит!
Прибытие 48‑го разведотряда и нашего дивизиона было первым результатом решительных требований Коровина. Вот, к примеру, его рапорт № 390 от 21 мая 1920 года. Этот документ Коровин адресовал начальнику Воздушного флота Юго‑Западного фронта, а копию направил командующему авиацией действующей армии Сергееву:
«…Сознательный человек, находящийся на фронте, где от него требуют усиленную боеработу, имеет право напомнить тем, от кого это зависит, что пора бы наконец дать армии часть требуемых и обещанных пополнений. Форма же этих напоминаний зависит от остроты положения на фронте, усугубляемого требованиями летчиков, брошенных без самолетов и несущих по своей малочисленности непосильную боевую работу…»
Этот и другие гневные рапорты, докладные записки, телеграммы Коровина требовали срочного усиления авиации, действующей против Врангеля. Время подтвердило, что Коровин был прав.
Владимир Иванович, чрезвычайно довольный нашим прибытием, спросил:
– Сколько же аппаратов в ваших отрядах? Сколько максимально можете поднять для отражения воздушного противника?
– Десять самолетов.
Замечательно! – оживился Коровин. – С вашим приездом силы нашей авиации увеличиваются вдвое! Причем вы – истребители, значит, Ткачев не останется безнаказанным, как раньше…
– Какой Ткачев? – спросил я, настораживаясь.
– Позвольте‑ка, а я и впрямь не сообщил вам, что врангелевских летчиков возглавляет сам генерал Ткачев. – Владимир Коровин нахмурился. – И еще один наш общий «друг», конечно, с белогвардейцами – бывший командир 7‑го корпусного отряда и бывший штабс‑капитан, а ныне… генерал Степанов!
– Ну, этот аварийщик вряд ли станет летать лучше, даже если ему присвоят чин фельдмаршала… – откликнулся я. – А вот Ткачев, верно, может нам насолить…
– Уже солит: недавно сцепились с его летчиками в районе высадки белого десанта. Он же ввел в систему дальние разведывательные полеты своих английских «хэвилендов» – прочесывают весь театр военных действий, все видят, как на тарелке. Кроме того, Ткачев приказал сбивать наши аэростаты наблюдения, столь важные в степной местности…
– А кто еще из знакомых летчиков у Ткачева?
Коровин ответил:
– Шебалин… в роли боевого командира ведущего авиаотряда, известные в мировую войну Гартман, Антонов. Помощником по строевой части у Ткачева – Туношенский…
«Туношенский, Степанов, Шебалин… Все хорошо знакомы мне и один другого хлестче! Так вот с кем придется встретиться в небе», – подумал я и неожиданно вспомнил:
– А как наша Севастопольская школа? Неужели верно служит белым?
– По агентурным данным, – сказал Владимир Иванович, – школа в целом надежд Врангеля не оправдала, числится в резерве армии. Но несколько летчиков вошли в боевые отряды… – И Коровин тут же спросил: – Надежны бывшие офицеры в вашем дивизионе?
– Да, – ответил я, – за все время после 1917 года у нас отсеялся лишь один подпоручик Свешников…
– Каким образом? – поинтересовался Коровин.
– Отличный летчик, а свихнулся на ненависти к немцам. Для борьбы с ними решил пробраться к бывшим союзникам. Поехал на Север, в Архангельск. Там англичане вместо Европы послали его в белогвардейский британо‑славянский авиационный корпус. Свешников сгорел во время аварии…
– Ну что ж, Иван Константинович! – Коровин подошел к карте‑десятиверстке, занимавшей всю стену. – Давайте знакомиться с районом полетов. Вот смотрите, станция Сокологорное на железной дороге Александровен – Джанкой. Здесь базируются 3‑й и 13‑й Казанский авиаотряды. В связи с вашим прибытием за ними будет закреплена вся зона боевых действий к востоку от указанной дороги, – показал Коровин широким жестом руки. – То есть их общая цель, если мы начнем наступление, – Чонгар, восточные ворота в Крым. Ваша задача другая – закрыть вход на полуостров с запада, перекопское направление. Ваш район простирается от разграничительной железной дороги на запад, вплоть до Днепра. Давайте же, Иван Константинович, вместе подумаем о выборе места для аэродрома…
Мы говорили часа два. Бывший моторист Коровин поразил меня. Я понял, что командующим авиацией он стал не случайно. Владимир Иванович не только детально знал ближайшие задачи, но и умел смотреть далеко вперед. Он сознавал, что численное, техническое и организационное превосходство за противником. Но ясно видел и его слабые стороны. Прямота и деловитость у Коровина сочетались с революционной страстностью, с чувством личной ответственности перед народом за все, что делается на порученном ему участке работы. Отсюда его высокая требовательность к себе и другим.
Коровин сам провожал наш эшелон. Видимо, хотел своими глазами увидеть прибывших к нему людей, познакомиться с командирами, политработниками, механиками, летчиками.
Радостной, хорошей была наша встреча. И вдруг в последние минуты перед отходом эшелона Владимир Иванович сообщил страшную новость: белогвардейцы расстреляли моего любимого учителя Михаила Никифоровича Ефимова. Это сообщение потрясло меня, я ни на минуту не забывал о нем на протяжении всей ожесточенной борьбы с врангелевцами.
10 мая первый наш эшелон подкатил к станции Сокологорное. Из теплушек высыпали люди.
Вокруг, сколько глазу видно, лежала расшитая весенними цветами степь. На юге, у самого горизонта, она сливалась с синей полоской моря. Рядом находились и Сиваш и перешейки, через которые открывался вход в Крым… Там, за укреплениями, засел Врангель с отборными офицерскими полками. А здесь, около станции, стояло лишь несколько разнотипных самолетов с красными звездами. Это и была почти вся наша авиация, действующая против барона…
С аэродрома к нам бежали летчики и мотористы в замасленных гимнастерках. Ребята из нашего дивизиона бросились им навстречу. Еще минута – и людские потоки слились воедино. Объятия, разговоры… Слушая рассказы о жестоких боях с белой авиацией, мы сразу почувствовали напряженность обстановки на этом участке фронта.
Первым долгом я познакомился со здешними командирами Феликсом Ингаунисом и Петром Межераупом. Возглавляемые ими 3‑й истребительный и 13‑й Казанский разведывательный авиаотряды прошли славный боевой путь, внесли немалый вклад в дело разгрома войск генерала Деникина сначала под Орлом и Кромами, затем – под Воронежем и Касторной. В конце 1919 года они вместе с другими частями вышли на подступы к Крыму. Всю зиму, как и мы, ремонтировали донельзя изношенные планеры и моторы. Самолетов не хватало.
Как же обрадовался летчик 13‑го отряда Хоролько, когда ему предложили принять «Ньюпор‑17». Да еще какой – только что вышедший из капитального ремонта. За самолетом он поехал в Александровен.
Коммуниста Хоролько – смелого воздушного бойца – любили в отряде. Однажды он и Иван Воедило схватились в небе с несколькими врангелевцами. Вдруг напарник видит, что Хоролько, подлетая к противнику почти вплотную, почему‑то огня не открывает. Старается ударить врага колесами своей машины. Не выдержав таранных атак, белогвардейцы удрали от Хоролько.
Когда друзья вернулись в Сокологорное, Воедило спросил:
– Ты что за цирк сегодня устроил? Патроны, что ли, пожалел? Или решил действовать на беляков психически?
– Угадал, психически… – со вздохом отозвался Хоролько. И, помолчав, добавил: – Пулемет заело…
– Так улетал бы домой!
– Домой… Говорить‑то легко.
– А почему бы и нет, – не унимался Воедило. – Ведь ты стал небоеспособным. Если бы хоть один беляк очухался, расстрелял бы тебя, как мишень…
Тут уж Хоролько не выдержал:
– Значит, сам спасайся, а тебя бросай? Нет уж, так не могу…
Если бы не этот разговор, никто и не узнал бы, что случилось у Хоролько в бою. Он бы исправил пулемет и продолжал спокойно летать.
Прибыв в Александровен, Хоролько долго любовался «ньюпором», потом тщательно его осмотрел, завел и опробовал мотор. Оставалось проверить машину в воздухе, дозаправиться и лететь в отряд. Хоролько попросил моториста заранее подвезти бензин, чтобы потом не ждать. В кабину он сел веселый, взлетел. Этот полет стал для него последним. В воздухе у «Ньюпора‑17» отвалилось правое крыло. Хоролько погиб.
Да, нашим летчикам приходилось летать буквально на «гробах». А боевой работы все прибавлялось: в небе Таврии и над Крымом появилось неожиданно много белогвардейских самолетов.
Позднее бывший летчик 3‑го истребительного отряда полковник Александр Константинович Петренко так вспоминал об этом периоде: «Летали много и рискованно; врангелевские летчики оказались крепкими соперниками… Впервые за всю гражданскую войну нам приходилось чуть ли не ежедневно вступать в воздушные бои…»
Незадолго до нашего прибытия в Сокологорное Врангель начал активные боевые действия. Главным своим козырем он считал внезапность нападения.
В ночь на 14 апреля от крымского берега отчалили два парохода и три баржи. По Азовскому морю они прошли, не зажигая огней. Перед рассветом батальоны ударного Алексеевского полка начали высадку на пустынном мелководье, напротив деревень Кирилловна и Горелое. Десант имел задачу неожиданным ударом перерезать единственную железную дорогу, соединяющую тыл нашей 13‑й армии с ее частями на фронте. Основные силы белые собирались бросить в наступление на перешейках.
Вылетевший утром на разведку комсомолец Юлиан Крекис обнаружил вражеский десант. Как только летчик вернулся, командир отряда Межерауп передал телеграфом донесение начальнику авиации Коровину. А тот немедленно доложил обо всем командующему 13‑й армией И. П. Уборевичу. Сообщил он и предположительное мнение Крекиса о том, что передовые подразделения противника движутся на север, в направлении станции Акимовка, и, видимо, имеют цель перерезать здесь железнодорожную магистраль.
Вскоре в Сокологорное прилетел Коровин. Собрал все исправные машины – семь «ньюпоров» и один «сопвич» – и бросил их против десанта. Несколько раз наши летчики вылетали на бомбометание. Они затопили баржу с боеприпасами, вынудили белых прекратить высадку и отвести корабли далеко в море, задержали продвижение врангелевцев к железной дороге. Врангелевская авиация попыталась помочь своему десанту. Но ее летчики не выдерживали яростных атак наших «ньюпоров» и удирали.
Расчет черного барона на внезапность провалился. Пока красные летчики висели над его десантом, наше командование успело подтянуть к Акимовке и Кирилловне части Мелитопольского гарнизона и 46‑й стрелковой дивизии. Основательно побитый ударный Алексеевский полк белых едва не попал в окружение. Остатки его были сняты с берега пароходами.
Через несколько дней Врангель попытался высадить на Черноморском побережье дивизию дроздовцев. Но и в этот раз десант был своевременно обнаружен. Заметив в море шесть судов, идущих к порту Хорлы, летчик Александр Петренко немедленно развернул самолет на обратный курс. Чтобы не терять времени, он сел не в Сокологорном, а в Чаплинке, где находился штаб войск перекопского направления. Своевременно предупрежденные летчиком, наши наземные войска достойно встретили белых. Врагу не помог даже артиллерийский огонь английских боевых кораблей. Дроздовская дивизия не сумела удержать Хорлы и с большими потерями отошла за перекопские укрепления.
О втором десанте упоминает У. Черчилль в своей книге «Мировой кризис». Признав, что обстрел нашего побережья английскими военными кораблями действительно имел место, он цинично заявил, что это была всего‑навсего «некоторая моральная помощь в виде нескольких пулеметных выстрелов…».
Нет, господин Черчилль тогда не только морально поддерживал наших врагов. Другое дело, что и такая самая «горячая» помощь не спасла врангелевский десант от разгрома.
В невероятно трудной фронтовой обстановке все красные летчики вели себя исключительно самоотверженно. Они стойко переносили любые невзгоды, не задумываясь отдавали свои жизни ради победы революции.
Летчик 13‑го отряда Сумпур, переболев сыпным тифом, вернулся из госпиталя еле живой. Он так исхудал, что друзья не сразу узнали его: кожа да кости. Чтобы не шататься от слабости, летчик ходил с палочкой.
Но, появившись на аэродроме, он первым долгом спросил:
– Где мой «сопвич»?
– Никому не отдали, не волнуйся, – успокоил его Межерауп. – И аппарат ждет не дождется тебя, и твой моторист Братушка…
– Вот и хорошо, – обрадовался летчик. – Спасибо, Петр Христофорович… А то я, когда лежал в госпитале, все боялся…
Стоявшие рядом летчики рассмеялись. Иван Воедило укоризненно заметил:
– Ох и жадный ты до полетов, Сумпур: даже на тот свет хотел лететь только на своем «сопвиче»…
– Вот что, товарищ наш дорогой, – уже серьезно сказал Петр Межерауп. – Перед тобой я, как командир, ставлю сейчас особые задачи. – И он начал загибать пальцы: – Первое, в завтрак, обед и ужин съедать по две порции. Повара предупрежу. Второе, спать по пятнадцать часов в сутки, пока бока не заболят. Третье, на аэродром приходить только для того, чтобы погреться на весеннем солнышке. И четвертое, – строго заключил Межерауп, – через полмесяца доложить о состоянии здоровья. Твоя главная боевая задача – быстрее войти в строй. Понял, дружище?
– Что вы, Петр Христофорович, – попробовал возразить летчик, – я с тоски умру от такой жизни. Дней через пять…
– Разговор окончен, – оборвал командир. – Не расстраивай: мне лететь пора.
Но через два дня… Только начало светать, а все летчики 3‑го и 13‑го отрядов были уже на аэродроме и ждали команду на вылет. Накануне пришел приказ Коровина: всеми исправными самолетами произвести бомбардировку белогвардейского аэродрома на станции Джанкой. Каждый, кто летал на такие задания, хорошо знает, с каким подъемом они выполняются. Что может быть приятнее, чем врасплох ударить по воздушной базе врага, который сосредоточил там свои лучшие силы. А в Джанкой, как нам сказали, только недавно прибыли новенькие истребители «спады» и «эсифайфы».
Действовать решили двумя группами. Первую – из четырех самолетов – должен был вести Межерауп, вторую – из трех машин – Воедило. В этот раз он летел не на своем «ньюпоре», а на «сопвиче» Сумпура, имеющем бомбовую нагрузку в четыре раза больше.