Приближалось время взлета. Воедило уже сел в кабину, когда его вдруг вызвали к командиру отряда.
Межерауп, готовый к вылету, стоял около самолета. К нему подошел Сумпур.
– Разрешите и мне слетать, Петр Христофорович! – сказал он умоляющим голосом. – Ведь есть же свободная машина.
– С палочкой полетите? – сердито спросил Межерауп.
– С какой палочкой? А, эта, будь она проклята.
Отбросив палку, Сумпур выпрямился и твердым шагом прошел перед командиром.
– Видите? Я здоров как бык…
Возвратившийся Воедило увидел, как по лицу Сумпура катятся слезы. Ему стало жаль товарища.
А Межерауп, обращаясь к нему, с досадой бросил:
– Вот полюбуйтесь на него! Еле на ногах стоит, а пристал как с ножом к горлу… Говорит, ты хлеб у него отбиваешь. Хочет лететь с нами на Джанкой…
Воедило замялся. Понимал, конечно, что Сумпур еще слаб. Но сказать об этом не решился, чтобы не обидеть друга…
Межерауп молча прошелся около самолета. Вдруг резко остановился и сказал:
– Ты мой старый боевой товарищ, Сумпур! Верю тебе, как себе. Раз говоришь, справишься, – лети…
– Не подведу! – радостно отозвался летчик.
Теперь вторая группа усилилась: «сопвич» повел сам Сумпур, вылетевший вместе с Братушкой, а Воедило отправился на своем «ньюпоре». Чтобы обмануть наблюдательные посты белых, оба звена пошли не на Джанкой, а на Утлюцкий лиман. Там они должны были развернуться на запад и взять курс к цели.
Когда летчики группы Межераупа появились над вражеским аэродромом, увидели, что к ангарам бегут люди – выводить самолеты. Но беляки опоздали. На их головы уже посыпались бомбы, пулеметные очереди.
Группу Межераупа над целью сменило звено Ингауниса. Сбросив бомбы, летчики начали обстреливать подступы к ангару, который уже горел.
Тут они заметили, что машина Сумпура стала круто снижаться по спирали. Сначала Ингаунис, Крекис и Воедило решили: их товарищ умышленно теряет высоту, чтобы его моторист Братушка поточнее сбросил оставшийся «пудовичок». Но вскоре поняли: у Сумпура что‑то неладно. Его «сопвич», клюнув носом, быстро пошел вниз. У самой земли он выровнялся и плюхнулся на краю аэродрома. К самолету со всех сторон побежали беляки. Помочь Сумпуру и Братушке наши летчики уже не могли. Патроны у них кончились, горючее тоже было на исходе…
После этого случая Межерауп ходил мрачный и злой.
– Надо же, двух человек погубил! – ругал он себя. – И каких! Больного пустил на боевое задание…
Но причина вынужденной посадки нашего самолета оказалась совсем другой. О том, что случилось с Сумпуром и его мотористом Братушкой, летавшим за стрелка‑бомбардира, вскоре рассказали два перебежчика из врангелевского отряда, стоявшего в Джанкое.
На машине Сумпура во время бомбометания заклинило тягу управления карбюратором. При малых оборотах мотора она еле держалась в воздухе. Пока Братушка сбрасывал бомбу, летчик пытался что‑то сделать с тягой и упустил возможность отойти подальше от вражеского аэродрома.
Схватив Сумпура и Братушку, белогвардейцы сначала подумали, что они умышленно перелетели к ним. Во время допроса они старались склонить их на свою сторону, обещали золотые горы. Но Сумпур и Братушка наотрез отказались им служить и вообще перестали отвечать на вопросы. Несколько дней их пытали. Генерал Слащев, возглавлявший группировку врангелевских войск в этом районе, был взбешен их молчанием.
Сумпура и Братушку без всякого суда повесили. Несколько дней их тела раскачивались на центральной площади Джанкоя. На груди у каждого была приколота записка: «Повесить. Слащев».
Я видел, как реагировали летчики дивизиона, узнав о зверской расправе над нашими товарищами. У меня тоже все внутри клокотало. На душе появилась новая рана. Она была особенно мучительной: накануне Коровин рассказал мне некоторые подробности гибели Михаила Никифоровича Ефимова.
После Октябрьской революции он пошел с большевиками, стал членом ревкома авиации в Севастополе. Когда туда пришли немцы, бежал в Одессу. Но осенью 1919 года его поймали белогвардейцы…
Михаил Никифорович Ефимов остался верным народу до конца. Лишь недавно, уже работая над этими воспоминаниями, я получил два документа, раскрывающие обстоятельства последних лет его жизни. Вот выдержки из письма, присланного мне Евгенией Владимировной Королевой – племянницей прославленного русского летчика:
«…В конце января 1917 года Ефимова откомандировали с Румынского фронта в Севастополь в гидроавиацию, где он служил инструктором школы морских летчиков в бухте Нахимова.
…Октябрьскую революцию встретил с энтузиазмом: выступал на митингах, был избран членом комитета… стал флагманским летчиком при комиссаре гидроавиации, вылетал с ним на подавление контрреволюционных очагов, выполнял поручения ревкома. В мае 1918 года, при вступлении в Севастополь германских войск, был арестован и брошен в тюрьму, где пробыл несколько месяцев. По всей вероятности, Красная Армия и освободила его из заключения в апреле 1919 года. В июне… Ефимов отступил из Крыма с отрядом моряков и прибыл в Одессу. В августе 1919 года в Одессу внезапно ворвался белогвардейский морской десант, поддержанный интервентами…
В первые же дни многих коммунистов арестовали и расстреляли без суда и следствия.
Ефимову было трудно скрываться: в Севастополе и Одессе его все хорошо знали. В последние дни перед арестом он ночевал в разных местах и готовился как‑то вырваться из Одессы. Арестовали его на бульваре, а затем расстреляли, как описывает Соколов…»
Биограф Михаила Ефимова Виктор Георгиевич Соколов пишет: «Когда белогвардейцы в последний раз пытались захватить Одессу, в порт… ворвался их миноносец под командованием капитана 2 ранга Кисловского и высадил десант… Кисловский приказал расстрелять Ефимова.
Связанного летчика посадили в шлюпку и вывезли… В дороге над ним глумились: дескать, слесаря допустили в офицерское общество, а он его предал.
Ефимов знал, что его ждет, но спокойно ответил, что умрет за народное дело. Тогда офицер, командовавший шлюпкой, сказал, что он ему дает шанс на спасение, и предложил Ефимову добраться вплавь до далекого берега, обещал не стрелять.
Ефимов согласился, говоря, что обещанию верит и хотя шансов на то, что выплывет, мало, все же попробует. Его развязали, и он нырнул в море. Но как только голова Ефимова показалась из воды, в него выстрелили.
Так погиб первый русский летчик».
Маленький грузовичок «пежо» резво бежит по укатанной проселочной дороге. В небе над нами парит орел. По обеим сторонам раскинулась степь, покрытая полынью и тюльпанами. Кажется, никакой войны нет.
Но беляки напоминают о себе. Над нами пролетает английский «хэвиленд». Я знаю жестокость людей, сидящих в его кабине.
Грузовичок катится по степи. Я ищу место для аэродрома. Нужно расположиться поближе к району боевых действий Перекопской группы войск. Штаб ее находится в селе Чаплинка, примерно в ста километрах западнее Сокологорного. Дивизион передан в распоряжение командующего группой. Основная наша цель – Перекоп.
Когда я уезжал, уже заканчивалась разгрузка эшелонов. Часть самолетов была собрана. Начали облетывать их. Я не сомневался в том, что оставшийся за меня комиссар Алексей Кожевников справится с этим делом. Только бы поскорее найти подходящее место для аэродрома и перелететь туда.
После долгих поисков мы остановились наконец в Аскании‑Нова. Бывшее имение богача Фальцфейна окружала ровная, как стол, целинная степь с замечательным травяным покровом. Здесь, к нашему удивлению, уже стояли два «ньюпора». Летчики Дудолев и Иншаков из 48‑го авиаотряда обрадовались, увидев меня.
– Перелетайте сюда, – приглашали они. – Здесь можно сотню аэропланов разместить. Да и работы здесь хватит на всех. Врангелевская авиация вконец обнаглела…
Лучше Аскании‑Нова поблизости действительно ничего не было. К тому же ее со станцией Сокологорное связывала хорошая дорога. А с Чаплинкой имелась даже телефонная связь.
Сразу позвонил командующему Перекопской группой начдиву 52‑й стрелковой дивизии Раудмецу. Он одобрил мой выбор. Ведь до Чаплинки отсюда всего двадцать километров. Договорились, что все донесения будем сбрасывать ему с самолетов, а в особо важных случаях докладывать лично…
Возвратившись в Сокологорное, я, еще издали взглянув на аэродром, понял: случилось что‑то неладное. Повсюду были видны следы недавнего пожара.
– Что произошло? – спрашиваю у Ильинского.
– Белогвардейцы прилетали! – козырнув, отвечает Костя. – Видно, хотели поквитаться за разгром джанкойского аэродрома.
И подробно рассказывает, как это было:
– Я работал в кабине. Вдруг слышу гул самолетов. Сначала не обратил на него внимания. Потом взглянул на небо и глазам своим не поверил: надо мной висят два черных «хэвиленда». А вдали – еще несколько пар врангелевцев…
Тут, – продолжает он, – противник начал бросать бомбы и обстреливать нас из пулеметов. Несмотря на бомбежку, Ингаунис взлетел на трофейном «эсифайфе». За ним поднялись в воздух на «ньюпорах» Межерауп и еще кто‑то… И хотя «хэвилендов» было восемь, а наших самолетов только три, врангелевцы не выдержали и удрали. Кинулись мы осматривать свои машины – никаких повреждений нет. Убитых и раненых тоже не оказалось.
– Все ясно, товарищ Ильинский, – говорю механику, выслушав его рассказ. – Поздравляю.
– С чем? – спрашивает он, смутившись.
– С боевым крещением…
– Это точно! Первый раз под бомбами побывал.
Потом из беседы с Межераупом и Ингаунисом я узнал, что у нас стояло наготове дежурное звено. Белые не ожидали, что наши летчики взлетят так быстро, и растерялись. Выяснилось и другое: чтобы застать нас врасплох, врангелевцы подлетели к аэродрому на малой высоте. Да, Ткачев не спал, от него можно было ожидать всего…
За сборкой и облетом самолетов дни пребывания в Сокологорном пробежали очень быстро. Первым в Асканию‑Нова перебазировался 6‑й авиаотряд, возглавляемый Иваном Соловьевым. За ним и я повел 5‑й отряд. Все самолеты долетели и приземлились благополучно.
На новом месте нас ожидал приказ командующего авиацией Коровина. Нашему дивизиону передавался 48‑й отряд. Два самолета находились уже здесь, а командир отряда Васильев и летчик Маляренко должны были прилететь после ремонта матчасти. Подчинили нам и 16‑й разведывательный отряд. Его прибытие ожидалось со дня на день. Новое формирование, которое мне приказали возглавить, теперь называлось авиагруппой перекопского направления.
Не зря Владимир Иванович бомбил вышестоящие штабы неистовыми рапортами. К уже упомянутым документам прибавлю еще один, который в архиве значится под № 390, 21 мая 1920 года Коровин писал начальнику Военно‑воздушного флота Юго‑Западного фронта:
«…Вам из своевременно посланных… данных о неприятельском воздухфлоте в количестве 50–60 самолетов… о ГРУППОВЫХ налетах его с усиленным бомбометанием… должно быть ясно видно, что… противник в воздухе нас душит и забивает… Необходимо было бы целиком всю работу… направить не на количество, а на качество авиаотрядов… сводя по нескольку… отрядов в один хорошо укомплектованный, чем работа стала бы более продуктивной…»
Таким образом, благодаря усилиям Владимира Ивановича Коровина в нашей группе объединились шесть авиаотрядов.
Перекопское направление
Сегодня 20 мая 1920 года. Авиагруппа начинает боевую работу. Мне предстоит вылет на разведку Перекопа. Затем на Литовский полуостров и Ишунь пойдет командир 6‑го отряда Иван Соловьев. А Карл Скаубит обследует полосу по маршруту Аскания‑Нова – Перекоп – Армянск.
На аэродроме меня встречает Костя Ильинский. Он заметно волнуется: первый раз выпускает самолет на боевое задание. Мне, как бывшему механику, хорошо понятны его чувства.
– Товарищ командир! – громко докладывает Ильинский. – Аппарат к вылету готов. Мотор отрегулирован. Пулемет исправен. Кольцевой прицел проверен. Подвешены три десятифунтовые бомбы.
Тут механик запинается.
– Извините, товарищ командир, – неуверенным голосом добавляет он. – Я придумал новый способ подвески бомб в кабине. Перкалевые мешочки заменил проволочными гнездами…
– Спасибо, товарищ Ильинский, – похвалил я его. – Только зачем так пространно докладывать? Достаточно короткого рапорта: «Самолет к вылету готов».
– Слушаюсь, товарищ командир!
Осмотрев самолет, я сел в кабину. Бомбы действительно были закреплены надежней, безопасней и легче вынимались. Сказал об этом Ильинскому. Он просиял от удовольствия.
Соловьев и Скаубит тоже уже сидели в своих «спадах». Они должны были вылететь вслед за мной, каждый по своему маршруту.
Взлетаю и с набором высоты беру курс на юго‑запад. Видимость прекрасная. Слева отчетливо различаю Сиваш. Вдоль низкой береговой линии тянутся реденькие окопы красноармейцев. А далеко впереди – широкая темно‑зеленая полоса Черного моря. Лечу туда.
Вот показался порт Хорлы. Он пуст. Чернеют лишь останки сгоревших пакгаузов. Межерауп говорил, что к этому порту часто подходят корабли белых и интервентов. Они обстреливают берег и изображают высадку десантов. Здесь надо быть особенно внимательным…
Под крылом остров Джарылгач. Море вокруг него мрачное, действительно черное. На водной глади ни одного суденышка.
Смотрю на часы: прошло уже сорок пять минут полета. Невольно думаю, что я на сухопутном самолете. Стоит отказать мотору (а это случается нередко), и придется падать в море. И хотя крымский берег отсюда недалеко, лучше погибнуть в волнах. Нам известен приказ Врангеля о расправе с красными летчиками без суда и следствия. Мы объявлены вне закона и заранее приговорены к смертной казни. На нас заведены черные списки. Есть и еще один приказ барона: уничтожать попавших в плен коммунистов прямо на месте.
Бензина в баке осталось еще на час. Последний раз осматриваю море: не видно ни дымка, ни паруса. Разворачиваюсь влево и беру курс на Крым.
На горизонте появляется темно‑желтая полоса. Сличаю карту с береговой линией. Впереди Бакальская коса. Иду вдоль побережья на Ишунь. Вижу: по грунтовой дороге к Перекопу движется большой обоз. Его замыкает батарея тяжелых орудий. Делаю на карте пометку, а затем вытаскиваю из гнезда бомбу. Цель все ближе. Пора! Бросаю свой гостинец за борт и смотрю вниз. Слева от дороги, рядом с обозом, появилось облачко взрыва. Нажимаю гашетку пулемета. Через кольцо прицела хорошо видно, как несутся взбесившиеся лошади. Несколько повозок опрокинулось. В кювете оказалась и одна пушка. Довольный удачной атакой, пролетаю Ишунь, нанося на карту линии окопов и огневые точки. Да, до Перекопа еще далеко, а укрепления уже начались…
А вот и Перекопский перешеек, исполосованный многочисленными траншеями. Лечу вдоль железнодорожной ветки к Армянску. Еле успеваю делать пометки на карте. Всюду ведутся фортификационные работы.
Вдруг самолет подбросило. Видимо, подо мной разорвался снаряд. Выровняв машину, ухожу вверх. Слева и справа появляются шапки новых разрывов. Одну за другой бросаю две бомбы на железнодорожную станцию Армянск. Там, внизу, выгружается из эшелона вражеская пехота.
Подо мной главная полоса перекопских укреплений: бесчисленные пулеметные гнезда, артиллерия на огневых позициях, паутина проволочных заграждений, завалы, траншеи, извилистые ходы сообщений, бетонированные капониры. Перед высокой насыпью Турецкого вала – огромный ров, заполненный водой, а дальше, к северу, в сторону красных частей, – еще несколько хорошо укрепленных оборонительных рубежей. Да, такого я еще не видал… Вот какие препятствия предстоит преодолеть нашей пехоте. Помнится, даже крепость Перемышль с ее мощными фортами выглядела менее грозно. Жаль, что на моем самолете нет фотоаппарата. Сфотографировать этот орешек надо во что бы то ни стало.
Машину без конца встряхивают близкие разрывы. Я вынужден подняться еще выше. Закончив разведку Перекопа, делаю правый разворот и со снижением ухожу к Аскании‑Нова.
При заходе на посадку вижу: вылетавшие после меня командиры отрядов уже возвратились с задания. Едва успел я вылезти из кабины, подбежал Костя.
– Как машина, товарищ командир? – спрашивает он.
– Хорошо! – кричу ему в ответ.
Подходят Скаубит и Соловьев, коротко докладывают о результатах воздушной разведки. Они тоже привезли очень интересные данные.
А через некоторое время мы собрались в штабе и подробно обсудили итоги своих наблюдений. Присутствовавший при разговоре комиссар Савин предложил ознакомить всех летчиков с районом предстоящих боевых действий.
– Правильно! – поддержал его Соловьев.
– Полезно для дела, – кивнул головой Скаубит.
Мне тоже понравилось предложение комиссара.
– А листовки где сбросили? – спросил Савин.
– Над передовыми позициями врангелевцев. Все сразу, – отозвался Карл Скаубит.
– Фу‑ты черт! – встрепенулся Соловьев. – А я забыл про них. Увидел Перекоп, и все, кроме разведки, выскочило из головы. Ладно, товарищ комиссар, в следующий раз сброшу две порции.
– Ты, Соловьев, пойми, – спокойно заметил комиссар. – Правдивое революционное слово, обращенное к солдату, тоже крепко бьет по Врангелю. Взять хотя бы сегодняшний пример. В небе над Перекопом появились сразу три наших самолета. Даже последний обозный у беляков догадается, что красные усилились и скоро возьмутся за них. А тут ему кто‑нибудь свежую листовку прочтет. Узнает солдат правду о черном бароне и подумает: стоит ли ему проливать за него свою кровь…
Я целиком был согласен с Савиным. Дал указание не делать ни одного вылета без газет, листовок и брошюр.
Под вечер мы собрали всех летчиков на аэродроме и, пользуясь картой, ознакомили их с особенностями нашего театра военных действий. Сначала выступил я, затем командиры отрядов Скаубит и Соловьев. Мы не только рассказали о перекопских укреплениях, но и посоветовали, как лучше выполнять боевые задачи в этих условиях.
Когда беседа подходила к концу, на аэродроме появился Савин. В руках у него была какая‑то бумажка.
– Извините, что опоздал, – сказал он мне. – Разговаривал со штабом перекопского направления. – И, повернувшись к летчикам, продолжал: – Вот что мне сообщили. Позавчера группа из пяти «хэвилендов» произвела налет на Херсон. Наших самолетов там нет, и город защитить было некому. Белогвардейцы сбросили десятки бомб. Сгорело много домов. Есть жертвы среди женщин и детей… Буржуазная контра хочет нас запугать. «Хэвиленды» надеялись взорвать херсонские склады боеприпасов, лишить фронт снарядов. Но геройские рабочие потушили зажигательные бомбы. Не забывайте, товарищи боевые, с кем будете теперь встречаться в небе. По агентурным данным, подлый налет на Херсон совершила группа полковника Шебалина…
– Шебалина? – невольно вырвалось у меня.
– Его, – ответил Иван Дмитриевич. – А что, старый знакомый? Давние счеты?..
– Как же, сразу после революции заявил, что меня надо повесить. Грозился встретиться со мной на узкой дорожке.
– Зачем на дорожке? – с улыбкой отозвался Савин. – Самое подходящее место для свидания – небо над Перекопом…
Комиссар бросил эту фразу, конечно, в шутку. Но его слова оказались пророческими.
Во второй половине мая обстановка на нашем фронте сложилась довольно трудная. Из‑за жестоких боев с поляками обещанных подкреплений 13‑й армии не прислали. Врангель имел превосходство над нами и в живой силе, и в технике. Он готовил мощное наступление, намереваясь вырваться из Крыма. Но мы еще не знали об этом.
Штаб группы войск поставил перед нами такие задачи: фотографирование перекопских укреплений, воздушная борьба с самолетами противника, разведка моря и побережья, где возможна высадка десантов, бомбометание и обстрел районов скопления врангелевской пехоты и конницы.
С первых дней пребывания в Аскании‑Нова я установил боевое дежурство летчиков. Они вылетали навстречу врангелевцам и не позволяли им вести глубокую разведку. Нередко в воздухе завязывались упорные бои. Летчики возвращались с заданий возбужденные, но довольные результатами своей работы. Теперь «хэвиленды» беляков, безнаказанно «гулявшие» над расположением войск перекопского направления, стали появляться все реже и обходить стороной Асканию‑Нова.
В напряженной, полной опасностей обстановке окрепла и закалилась дружба старых и молодых летчиков. Ветераны неба, такие, как Скаубит, Захаров, Вишняков, охотно делились опытом с молодежью, учили ее тактике, воспитывали у нее высокие морально‑боевые качества.
А их задорные, энергичные ученики вносили в летную работу здоровый дух соревнования.
Боевые распоряжения я отдавал командирам отрядов, как правило, в конце дня. А они сразу же указывали летчикам объекты разведки или цели, которые нужно уничтожить. Отдыхать ложились рано, поскольку механикам и мотористам приходилось вставать с рассветом, а летчикам всего на час позже. Иногда ночью по телефону поступали новые указания. В таких случаях я утром доводил, их до тех, кто собирался вылетать. Задачи ставились обычно по карте‑десятиверстке.
Компасы стояли не на всех самолетах. В полете они сильно врали из‑за вибрации мотора. И еще по одной причине: устройства для внешней подвески бомб не было, их клали в перкалевые мешки, которые привязывались к верхним лонжеронам внутри кабины. Из‑за них картушка компаса отклонялась на двадцать – тридцать градусов. Поэтому мы ориентировались в полете в основном визуально, сличая карту с местностью.
Линию фронта пересекали на высоте восьмисот метров и выше, так как белые открывали сильный пулеметный и артиллерийский огонь. Над объектами разведки чаще всего снижались, чтобы получить точные данные.
Командование Перекопской группы давало высокую оценку нашим полетам. Похвала и доверие заставляли нас работать еще лучше.
Из разведки не вернулись два летчика. Наблюдая за небом, я еще издали увидел приближающийся к аэродрому «спад». По почерку узнал Соловьева. Крутнув на подходе бочку, он не стал делать круг, а сразу пошел на посадку. «Опять фигуряет, – подумалось мне, – забыл, что летаем на старых, изношенных машинах».
Зарулив «спад» на стоянку, летчик выпрыгнул из кабины и быстрым шагом подошел ко мне. В руках он держал карту. Шлема на голове у него почему‑то не было.
– Товарищ командир группы, красный военный летчик Соловьев задание выполнил! – доложил он.
Я развернул привезенную им карту. На светло‑синем язычке Перекопского залива, в районе Алексеевка – Хорлы, стоял условный знак, обозначающий высадку десанта. Ну как такого летчика станешь распекать за фигурянье?..
– Товарищ командир, у берега четыре больших и два малых парохода. Нашел их, когда летел змейкой. Над Чаплинкой сбросил вымпел с донесением.
– Это что за змейка, товарищ Соловьев?
– Прочесывал залив поперек: пять минут полета от берега и снова к нему, – пояснил он, двигая заскорузлым пальцем по карте.
– На какой высоте?
– На высоте две тысячи метров, поднялся повыше, чтобы дальше видеть…
В дальнейшем, выполняя разведывательные полеты над морем, мы использовали опыт командира 6‑го отряда.
– Молодец, Соловушка! – сказал я, пожав ему руку. – Но фокусы в воздухе при подходе к аэродрому прошу прекратить. Глазом не моргнешь, как машина развалится.
Получив донесение Соловьева, командующий группой перекопского направления принял срочные меры. Белым высадить десант не удалось. Большие и малые пароходы убрались восвояси. Правда, позднее мы поняли, что это был лишь отвлекающий маневр Врангеля. Основные силы во главе с генералом Слащевым он готовился выбросить в другом месте. Постепенно мы раскусили излюбленную им тактику нанесения двойных ударов.
На рассвете 25 мая летчик Вишняков, вылетевший первым, обнаружил большой караван вражеских судов. Они шли вдоль крымского побережья к Перекопскому перешейку. Я принял решение всей группой нанести по ним бомбовый удар. В полной готовности у нас было шесть самолетов.
Летчики быстро выстраиваются у моего «ньюпора». Одеты они очень пестро: кто в гимнастерках, кто в кожаных куртках, а некоторые даже в гражданских пиджаках; у одного на голове – пробковая каска, у другого – буденовка, у третьего – кепка. Но зато все подтянуты и чисто выбриты. Этого я добиваюсь неукоснительно, следуя примеру своего бывшего командира Крутеня. Ведь неряшливость на земле влечет за собой и разболтанность в воздухе.
Вижу, все возбуждены. С особым нетерпением ожидают вылета молодые летчики Яша Гуляев и Николай Васильченко.
Даю последние указания о порядке взлета и сбора на кругу, о том, как будем действовать в воздухе. Чтобы добиться внезапности удара, заход на цель сделаем с юга, с белогвардейского тыла и на малой высоте. Пробомбив суда, со снижением выйдем на перекопские укрепления и обстреляем их из пулеметов.
– Разрешите взять на борт четыре бомбы? – вдруг обращается Васильченко. К его просьбе присоединяются остальные, подчеркивая важность полета.
Я соглашаюсь, хотя знаю, что и две бомбы выбросить руками из кабины истребителя очень нелегко. Особенно при полете строем.
Даю команду:
– По самолетам!
Мотор уже запущен. Ко мне на плоскость поднимается Савин и протягивает несколько пачек листовок. Он что‑то говорит, но его голос тонет в самолетном гуле. Улыбнувшись, комиссар жмет мне руку и показывает на часы: мол, возвращайся побыстрей…
В семь часов тридцать минут взлетаю. На кругу оборачиваюсь и наблюдаю, как один за другим ко мне пристраиваются остальные. Вот все шесть самолетов уже покачиваются в строю «гусь» (так тогда называли клин). Слева от меня, чуть сзади, летит Скаубит. К нему прижались его ведомые Захаров и Гуляев. Справа идут Соловьев и Васильченко. Хорошо держатся, плотно, хотя летать строем им приходилось мало…
Меня охватывает чувство гордости за свою группу. Не беда, что половина летчиков не имеет пока машин: нам обещают их дать. Добавятся самолеты 16‑го отряда. Тогда мы покажем врангелевскому сброду!..
Летим над морем. Внимательно слежу, не появится ли на горизонте цель. Вот она! Далеко впереди вижу растянувшиеся в кильватерную колонну корабли и, как условились, три раза покачиваю крыльями. Сразу же сбавляю обороты мотора. Перестраиваемся. Теперь группа вытягивается в цепочку по одному.
Начинаю снижение, чтобы первый удар нанести внезапно, с малой высоты. Идем прямо на караван. До него осталось недалеко. Корабли уже можно сосчитать – один, два, три… восемь! Становится жарко. Хорошо, что струя встречного ветра освежает лицо.
Вот – головной, самый большой пароход. Палуба его забита пехотой. В нескольких местах засверкали вспышки пулеметных очередей. Слышу глухие потрескиваний фюзеляжа. Значит, есть попадания… Целюсь по капитанскому мостику и сбрасываю первую бомбу. Вторую спускаю на судно, идущее в середине кильватера, и круто разворачиваюсь влево.
То, что происходит внизу, на море, радует. Пароходы беспорядочно расходятся в стороны. Но никакие маневры их не спасут. Для того мы и перестроились в цепочку по одному, чтобы каждый летчик смог быстро выбрать себе цель и с ходу ее атаковать. Захаров, Гуляев, Соловьев и Васильченко только что сбросили бомбы. На кораблях и рядом с ними вздымаются фонтаны взрывов. Один пароход окутался белым облаком пара. Видимо, бомба угодила в машинное отделение…
Набираю высоту для второй атаки. Скаубит идет по кругу за мной. Теперь по нас стреляют не только из пулеметов, но и ведут залповый огонь из винтовок. Оглядываюсь. Какая радость – все самолеты целы, никто не подбит.
Во вторую атаку заходим не с юга, а с запада. Внизу уже не караван, а беспорядочное скопление пароходов. Над ним висит черное облако дыма.
Снова целюсь по тому самому большому пароходу. На его капитанском мостике теперь не видно ни одного человека. Пулеметы противника строчат непрерывно. Но сейчас они вряд ли достанут меня своим огнем: высота тысяча метров. Поточнее прицеливаюсь и одну за другой опускаю за борт две бомбы.
Осматриваю группу. Все пять аэропланов, сомкнувшись «гусем», идут за мной. Соловьев выбрасывает руку и тычет большим пальцем вверх: мол, здорово поработали.
Держу курс на северный острый угол Перекопского залива. Снова снижаемся. Вихрем проносимся над Турецким валом. Работающие там люди бросают лопаты и разбегаются. Мы не стреляем по ним: знаем, что окопы и траншеи роют насильно мобилизованные крестьяне. Сбрасываем только листовки.
В воздухе начинают рваться снаряды. Шапки разрывов все гуще и ближе. Перед нами вторая наша цель – передовые позиции Врангеля. Их обороняют отборные офицерские подразделения. Обрушиваемся на них с тыла, поливая окопы огнем из пулеметов. Пусть почувствуют разящую силу штурмовых ударов с малой высоты!
Пересекаем линию фронта. Каждый старается строго выдержать строй. Теперь уж для красоты: ведь с земли нами любуются красные бойцы.
Вот и Аскания‑Нова. Самолеты расходятся для посадки. А я лечу дальше, к Чаплинке, чтобы сбросить там вымпел с боевым донесением.
Наш налет на вражеский караван судов оказался очень эффективным. Мы не только нанесли белякам большой урон в живой силе и технике, но сломили их морально. Поняв, что они обнаружены, что их десант будет встречен на берегу во всеоружии, врангелевцы повернули вспять.
У меня, как и у всех летчиков, групповой налет на белый десант оставил самое приятное воспоминание. Никаких потерь, никто не получил ни одной царапины. А ведь мы побывали, можно сказать, в аду. Вот что написал мне много лет спустя мой бывший механик, а ныне инженер‑полковник в отставке, Константин Дмитриевич Ильинский.