– Арчибальд, вы совсем не изменились. Вы всегда носили мандариновое, не правда ли?
Одет отменно, значит, к кому-то присосался. Судя по роже – не к бабе. Значит, «дорогому Арчибальду» платит Гайифа или Дриксен, только за что? Толку со старого урода что с рыбы шерсти. Сколько ж их сползлось, ужас!.. Вина в доме хватит, а хватит ли мяса? И где носит богоданного внука?!
Если Альдо не в состоянии слезть с Клары, Клару нужно убить. Альдо тоже – собрать эдакий зверинец и удрать! Ну и стая, куда там казароны, те хотя бы без двойного дна. И на Дарамское поле пришли и воевали, хоть и чудовищно глупо, а эти…
Робер стиснул зубы, глядя на поднимавшегося по лестнице Кавендиша. Если бы не эта тварь, отец и Мишель были б живы. Рокэ промешкал, перекрывая Старый Торкский тракт, будь у восставших приличный арьергард, они бы прорвались на Гаунау, но Кавендиш струсил, и его место занял отец, а легкая кавалерия в обороне не заменит линейную пехоту.
– Ваше Высочество, сколь я счастлив…
– Сударь, мы рады…
Убить бы его и Хогберда заодно, хотя что это изменит? Эгмонта не поднять, отца и братьев тоже, он – последний из Эпинэ, и у него нет ни родины, ни дома, ничего… Только девушка, влюбленная в его сюзерена, и сюзерен, которого где-то носит.
– Маркиз, позвольте опереться на вашу руку.
Про кавалерию Матильда умолчала, а зря. Он самым бессовестным образом замечтался, а гости, раздери их кошки, иссякли. Маркиз Эр-При как мог галантно подал руку принцессе Ракан, сильные пальцы, пальцы наездницы успокаивающе сжали локоть. Матильда все понимает, но положение обязывает. Они – хозяева, они должны терпеть.
Гости, ожидая приглашения к столу, бродили по комнатам, поглядывая через порог на поросят, гусей и прочих каплунов и то и дело прикладываясь к бокалам. Робер подвел принцессу к креслу, и тут же к ним подскочил Хогберд. Эпинэ поклонился и отошел, надеясь отыскать хоть кого-то, кого не хотелось придушить, а потом вымыть руки. Во имя Астрапа, с кем он связался, с кем связался несчастный дед?!
Смешно, но за пять с лишним лет, проведенных в Агарисе, Иноходец так и не видел многих из застрявших в Святом городе Людей Чести, как-то не получалось. Зато сегодня Робер мог любоваться на борцов за святое дело сколько душе угодно. Иноходец стиснул зубы и начал обход, стараясь держаться подальше от Кавендиша.
Спасители Талигойи, как и положено, разбились на кучки, поглядывая друг на друга со скрытой злостью. Потомки «придворных» королевы Бланш недолюбливали заявившихся в Агарис после Двадцатилетней войны, а те в свою очередь кривили губу при виде сторонников Алисы. Какое место и те, и другие, и третьи отводили участникам восстаний Борна и Окделла, Робер не знал, в любом случае их уцелело слишком мало, чтоб сколотить свою стаю, да и не желал он иметь ничего общего ни с Хогбердом, ни с Кавендишем.
Леворукий, впрочем, имел на сей счет свое мнение, так как не только привел поклявшегося не ввязываться ни в какие споры Иноходца туда, где Брэдфорд Кавендиш рассказывал о восстании, но и сделал так, что шум внезапно стих. В наступившей тишине отчетливо раздавался голос Кавендиша.
– Двадцать тысяч погибших и заживо утопленных в болотах Ренквахи, – завывал граф, – двадцать тысяч, господа! Те, кого Создатель вывел из этого ада, никогда не забудут…
Ренкваха! Духота, жара, озверевшее комарье и чей-то отчаянный крик «Кавендиш удрал!»… Лицо отца, мокрое, распухшее от укусов, удивленные глаза Мишеля и Сержа. Они могли уцелеть – полумориски выдержали бы любую гонку, но Эпинэ не ушли. Кавалерия в болотах, что она может? Почти ничего, но они дали возможность ополченцам побросать оружие и разойтись, победитель их не преследовал, по крайней мере сначала…
– Талигойя никогда не забудет ни своих защитников, ни своих палачей, – Кавендиш поднял бокал, – так выпьем же молча в память оставшихся в Ренквахе. Двадцать тысяч мужественных сердец, которые бились за родину, двадцать тысяч…
– Не двадцать, а около двух, – Робер оттолкнул кого-то усатого и с оттопыренной губой и теперь стоял против Кавендиша. – Грах струсил, бросился в болото и утонул, но это его беда, его никто не топил. А вы струсили, но не утонули, а всплыли. В Агарисе.
Брэдфорд счел за благо промолчать, но какой-то господин в цветах Дома Скал обиженно дернул блестящим носом и назидательно произнес:
– Однако, судагь, вы тоже искали укгытие в Агагисе.
– Помолчите, Карлион, – рявкнула непонятно откуда вынырнувшая Матильда, – я нашла герцога Эпинэ в госпитале на соломе, на нем было четыре раны. ТАК укрытия не ищут.
Карлион? Как же! Настоящие Карлионы – потомки повешенного Рамиро-младшим графа Брендона остались в Талиге, хоть и потеряли владения и титул. Спустя много лет Карл Второй пожаловал Седрику Карлиону баронство, но до прежних вершин род так и не поднялся. Зато дальний родич Брендона, удравший из страны еще до восстания, объявил себя графом и наследником погибшего.
В святом граде хватало «законных наследников», но история с Карлионами была гадостной даже по здешним меркам.
– Дгажайшая пгинцесса, – не унимался «Карлион», – все пгекгасно знают, что восстание Окделла утопили в кгови. И я не понимаю, почему магкиз Эг-Пги не желает пить в память погибших гегоев.
– Закатные твари, да потому что мне не нужны тысячи фантомов, – заорал Эпинэ, – это вам здесь, в Агарисе, двух тысяч погибших мало, а мне более чем довольно! Потому что в Ренквахе лежат мой отец и трое братьев. И только потому, что этот господин удрал…
– Господа, прошу минуту внимания, – подоспевший Хогберд волочил за собой кого-то ужасно унылого и со здоровенной лютней.
Взять бы ее и огреть тюльпанного барона по башке… Нет, лучше начать с Карлиона!
– Господа, я хочу представить вам барона Дейерса. Он любезно согласился исполнить несколько баллад собственного сочинения.
Матильда повернулась к обладателю лютни и проворковала:
– Ах, как это мило!
Принцесса смотрела не на унылого Дейерса, а на Робера, и в ее взгляде была просьба отступить. Хорошо, он попробует, но Кавендиша все-таки придется убить. Не сегодня и даже не завтра, но придется. Такие жить не должны, хотя бы потому, что те, кто должен жить, мертвы. По милости этой твари!
Дейерс откашлялся и принялся за дело. Баллада была ужасно длинной, и в каждом куплете барон умирал и был похоронен, причем не один. Сначала несчастного закопали вместе с Эрнани и маршалом Приддом, потом – с Аланом Окделлом, и это было лишь начало. Дейерса обезглавливали с Гонтом, вешали сначала с Карлионом, потом – с Пеллотом и его соратниками, прах страдальца развеяли от скал Ноймаринен до виноградников Эпинэ, после чего несчастного принялись изгонять и изгоняли раз пять. Оплакав растерзанное отечество за компанию с геренцием Тулем, богословом Шлихом, генералом Беллами, великим Сарассаном и благородным Ванагом, барон погиб в бою за свободу вместе с Карлом Борном, на чем и остановился. И правильно сделал. Вздумай многосмертный менестрель напоследок пасть рядом с Эгмонтом Окделлом и Морисом Эпинэ, следующая его смерть была бы последней и окончательной.
Иноходец так и не узнал, что остановило Дейерса, природная сообразительность, совет Хогберда или он просто не дописал свою балладу, потому что отодвинутый было «Карлион» вновь принялся за свое.
– Бгаво, – старый пень несколько раз стукнул ладонью о ладонь, – бгаво, багон! Лишь настоящий талигоец знает цену стгаданиям, котогые вынесла Талигойя и ее гыцаги… Да, мы изгнанники, но мы хганим дух и душу Талигойи, и мы сохганим их!
Раздались нестройные вопли – настоящие талигойцы восхищались балладой и собой. И тут Робер не выдержал. Мягко отстранив ошалевшего Темплтона, Иноходец вплотную придвинулся к «Карлиону», положил руку на шпагу и медленно произнес прямо в пористый нос:
– Если говорить о цене, то дороже всех ваше изгнание обошлось Ее Высочеству. Если учесть, сколько денег она на вас истратила…
– Не все измеряется деньгами, – выдавил удостоенный собственного куплета Грегор Беллами.
Робер сжал эфес. Конечно, до Алвы ему далеко, но с учетом талантов спасителей отечества и Иноходец за Ворона сойдет. Видимо, Кавендиш и «Карлион» пришли к такому же выводу, потому что один почти полностью скрылся за юбками Матильды, а второй слегка позеленел. Робер улыбнулся:
– Господа, к сожалению, у меня назначено свидание, которое я не могу отменить. Если кому-то будет угодно меня искать, то я проживаю в гостинице «Единорог». Ваше Высочество, надеюсь на ваше прощение.
– Ступайте, маркиз, – вдовствующая принцесса величаво качнула буклями, – я знаю, что всегда могу положиться на вашу честь и вашу шпагу, а поросята и гуси вас извинят. Тем более они вряд ли будут обделены вниманием.
Эпинэ поцеловал все еще красивую руку и вышел. Спускаясь по лестнице, он слышал, как Матильда Ракан ровным голосом приглашала «любезных соотечественников» к столу.
Глава 8
Агарис
«La Dame des Bâtons» & «Le Un des Deniers»
Робер хлопнул дверью, и правильно сделал. Будь ее воля, вдовствующая принцесса давным-давно бы сбежала, причем большинство гостей этого бы не заметили, но Альдо все еще не было, и Матильда с каждой минутой беспокоилась все сильнее. Каким бы разгильдяем ни вырос внук, не явиться на затеянный им самим прием он не мог.
Чтобы отогнать гадкие мысли, принцесса уставилась на галдящих над поросячьими костями бездельников. Над столом витал нестройный гул, сквозь который прорывались знакомые до боли слова. Сорок с лишним лет назад она сидела за этим же столом рядом с красивым Анэсти и с ужасом слушала гостей, проедавших ее диадему. С тех пор Люди Чести, к которым успели прибавиться приближенные Алисы Дриксенской и участники двух восстаний, не стали ни менее прожорливыми, ни более приятными.
В тот уже далекий день рождения Матильда сказалась больной, оставила мужа и его приятелей оплакивать величие Талигойи, закрылась в своей комнате и первый раз в жизни напилась до положения риз. Грехопадение прошло незамеченным, так как благородный супруг и не вздумал проведать внезапно захворавшую жену. Вот когда заболевал сам Анэсти, вокруг устраивались пляски с бубнами. Упаси Леворукий хоть на минуту забыть о муках, которые претерпевал страдалец, и заговорить о ребенке или о том, что опять кончаются деньги. В ответ раздавался горчайший вздох и слова о том, что скоро он освободит свою супругу навсегда…
Освобождение затянулось на тридцать пять лет, Талигойю освобождают без малого четыреста. Впрочем, сегодня Матильда была благодарна радетелям за отечество – они ее разозлили, а злость отогнала наползающий страх и мысли о том, что Эрнани и Ида сначала тоже лишь опаздывали к обеду. Вдовствующая принцесса запретила себе думать об Альдо и постаралась сосредоточиться на застольной болтовне.
– Двадцатилетняя война выиггана случайно. Таланты Алонсо Алвы пгеувеличены, если бы не…
– Великолепный поросенок!..
– Что вы, вот в прежние времена… дневник моего прапрадеда… он был…
– …выпотрошен и начинен яблоками…
– Это был заговог, в нем пгинимали участие…
– …кардамон и мускатный орех…
– …и так старые законы и старые порядки…
– …пгивели к падению великой Талигойи…
– Наш долг и наша святая обязанность освободить…
– …это восхитительное блюдо…
– И тогда ггаф Каглион бгосил в лицо своему палачу…
– Любезный, поднесите мне вот того гуся…
– Люди Чести никогда не будут…
– …отдавать долги…
– Это кэналлийское неплохо, но тем не менее…
– Я очень уважаю господина Штанцлера. Однако его происхождение, мягко говоря, сомнительно…
– Дриксенского гуся не узнать невозможно, какая бы ни была приправа…
– Стагейшее двогянство Талигойи всегда готово…
– …незамедлительно выпить за грядущую победу над…
– …любезным отечеством…
– Граф, я вас уважаю… Вы не представляете, как я вас уважаю, потому что вы…
– …мегзавец, мегзавец и еще газ мегзавец…
– Кэналлийцы всегда были негодяями и пгедателями, для них нет ничего святого, кгоме…
– Отечества…
– Какая чудовищная подлость!
– У Людей Чести одна дорога в…
– тайный орден, чья цель – уничтожить великую державу… Рука ордена чувствуется во всем и…
– мы собрались здесь не просто так, но…
– отведать эту замечательную курицу по-гогански…
– Барон, как я счастлив вас…
– …вымочить в уксусе…
– Эта стгана…
– …несколько жестковата, но под хорошее вино…
– Мы с вами, дорогой граф, разумеется, понимаем, что…
– …язык лучше всего натирать шафраном…
– О да, но это могут прочувствовать только истинные талигойцы…
«Истинные талигойцы»… Сколько раз эта фраза доводила принцессу сначала до слез, потом до винной бутылки, а однажды Матильда Ракан схватилась за кнут… Истинный талигоец Дилан Рише позорно бежал с располосованной щекой, а Эрнани удерживал рассвирепевшую мать за руки и смеялся, он все время смеялся…
– Ваше Высочество… – Вдовствующая принцесса повернулась и едва не уткнулась лицом в благоухающую пегую бороду, обладатель которой тут же плюхнулся рядом. Гад!
– Да, барон?
– Ваше Высочество, я мог бы взять на себя хлопоты по продаже дома и лишней мебели, – Хогберд медово улыбнулся.
– Благодарю вас, – Матильда улыбнулась еще медовее, – я не вправе вас затруднять.
– О, – Питер шевельнулся, обдав принцессу густым тяжелым ароматом. Почему никто не объявит войну Багряным землям и не сотрет с лица земли город Тарашшаван, где готовят эту мерзость?! – Я счастлив служить моей принцессе.
Это значит, он уже нашел покупателя.
Матильда постаралась придать своему лицу выражение сосредоточенного внимания.
– Барон, не сейчас. Давайте послушаем Сарассана.
Сарассан говорил о великом заговоре великого Зла против великой Талигойи. Он всегда об этом говорил. Когда принцесса Ракан услыхала старого зануду впервые, ей показалась, что он бредит, потом она привыкла.
– Это заговор, – Сарассан говорил, глядя прямо перед собой, а казалось, что он обращается к обглоданному поросенку. Сквозняк шевельнул бумажный цветок в пасти покойного, при желании это можно было расценить как знак согласия.
– Мировое зло многолико, оно использует…
Покойный Адриан считал величайшим злом глупость, и еще он говорил, что дураки способны на многое, но смеяться над собой они не в состоянии. Как же это верно!
– …Мы храним честь, разум, совесть Талигойи, – Сарассан взмахнул рукой, и поросенок согласно качнул своей розой. – Те, кто остался в стране, отравлены. Ложь и притворство до добра не доводят, и только мы сберегли…
– Крыса!
Матильда вздрогнула, вскочила с места и тут же увидела Клемента. Его Крысейшество выбрался из заточения и прибыл на запах. Судьбе было угодно, чтобы крыс оказался между Стаммом и Ванагом. Оба были пьяны, и Матильда сочла за благо вмешаться.
– Он вас не объест, – буркнула принцесса, сгребая возмущенное крысейшество в охапку.
– Вваше Ввысочество, – Стамм шевельнул рукой, – прррекрассный вечер.
Ванаг промолчал, в его руках была гусиная нога, а стол и пол вокруг владельца островов усеивали обглоданные останки.
В Кагету бы его, к виноградным улиткам. Любопытно, остались бы после этого в Кагете улитки или нет? Твою кавалерию, если за дело возьмется Ванаг, улиткам конец…
– Господа, прошу простить мне мою задержку.
Альдо! Слава Создателю!
Принцесса невозмутимо прошествовала к покинутому креслу во главе стола, не забывая придерживать вырывавшегося крыса, уселась и посмотрела на внука. Альдо был серьезен, бледен и очень, очень молод. Рядом с ним стоял незнакомый монах в серой рясе, украшенной эмалевым голубем.
– Господа, – голос юноши дрогнул, – прошу всех встать в память предательски убитого епископа Оноре.
Ему казалось, что он вылез из ямы, из огромной помойной ямы, в которую веками сбрасывали отбросы. Они копились, перемешивались, наслаивались и наконец забродили… Закатные твари, одного Хогберда хватит, чтоб отвратить приличного человека от любого дела. Те, кому Талигойя и дело Раканов дороги по-настоящему, не бегут, тем более в провонявший мертвечиной Агарис! А ты сам?! Робер Эпинэ сжал зубы – вот так и начинают судить других и выгораживать себя. Да, он был ранен, но ведь выздоровел. Так за какими кошками он пять лет висел на шее у Эсперадора и Матильды с Альдо?!
Робер налетел на монаха с кружкой для милостыни и остановился. Он был на площади Радужной Птицы в часе ходьбы от дома Матильды! Талигоец извинился, сунул руку в карман в поисках мелочи, нащупал несколько суанов и какой-то ключ. Монетки перекочевали к пострадавшему клирику, а ключ живо напомнил талигойцу о гоганах и молчаливой зеленоглазой Лауренсии.
Мысль навестить красотку сначала показалась глупой, потом – удачной. Вернуться в дом Матильды, пока там торчат соратники ее мужа, нельзя, иначе дело кончится убийством. Пойти к Мэллит Робер тоже не мог, потому что… Да потому что скажет ей то, что говорить не должен. Оставались кабак и Лауренсия, для женщины необычно молчаливая. Робер поднес к глазам ключ – будь вход в дом на улице Милосердного Аврелия заказан, ключ бы забрали. Решение было принято, и Иноходец отправился в гости.
Дом отыскался без труда, ключ легко повернулся в замке, талигоец поднялся по знакомой, пахнущей свежей зеленью лестнице и оказался в гостиной. В сумерках комнаты казались еще изящней, чем ночью, чему немало способствовали зеленые, расшитые причудливыми листьями занавеси и обилие цветов в горшках и кадках… Увы, многочисленные растения были единственными обитателями ухоженного гнездышка.
Эпинэ несколько раз прошелся изысканной анфиладой, постоял у запертых дверей, ведущих то ли в комнаты слуг, то ли в апартаменты, не предназначенные для посторонних, и задумался. Уйти и вернуться позже? Обойти дом и постучать у парадного входа? Подождать? Обычно нетерпеливый Робер склонился к последнему, он слишком устал от шума и чужих лиц. Подумав еще, Иноходец счел, что не будет большой беды, если он выпьет, благо в буфете нашлось несколько бутылок «Дурной крови».
Запах вина напомнил о Мэллит.
Гоганни наверняка сидит на кровати, обхватив колени, смотрит в стену и думает об Альдо. Погибший толмач сказал, что для гогана нет греха страшнее, чем мечтать о ставшей Залогом. А для Человека Чести нет большей подлости, чем мечтать о жене или возлюбленной друга и сюзерена, но Мэллит не возлюбленная Альдо… Он ее не любит…
Талигоец вернулся в спальню красотки и пристроился в кресле, рядом с которым топорщилось странное дерево с дырчатыми листьями.
Обиделась Матильда или нет? Робер надеялся, что принцесса его поняла, она вообще была изумительной женщиной… До встречи с Мэллит Эпинэ нет-нет да и приходило в голову, что, будь Матильда помладше, он бы потерял голову. Вдова была недурна и теперь, особенно без парика и дурацких вычурных платьев.
Матильде Ракан сейчас ровно столько, сколько было легендарной Алисе Дриксенской, когда дед представил ей младшего внука. Робер страшно разочаровался, увидев вместо царственной красавицы в высокой диадеме с вуалью тучную старуху с недобрыми глазами. Он не смог скрыть своих чувств, и дед страшно рассердился.
– Юность зла, – так сказал герцог Эпинэ и добавил, что жизнь Ее Величество не баловала. Внушения хватило на пятнадцать лет, Иноходец знал, что королева, решившая возродить былую Талигойю, опираясь на древние фамилии, права, а принц Георг Оллар и кардинал Диомид – нет.
Робер выпил вина и зачем-то тронул кожистые дырчатые листья. Думать не хотелось, не думать не получалось. Затеянная Альдо пирушка разбила крепость, в которой прятался Робер, не хуже гайифских кулеврин. Скажи мне, кто твой друг… Приглашенную Альдо свору друзьями не назовешь, но ты, мой дорогой, с ними в одной упряжке и, самое мерзкое, впрягся ты не по своей воле. Тебя запрягли и продолжают запрягать…
Во имя Астрапа, когда же начался этот бред?! Уж всяко до его рожденья, но после Двадцатилетней войны… Эпинэ залпом допил краденую бутылку и попытался сосредоточиться, как когда-то перед уроком. Его предки… Генералы и маршалы с фамильных портретов, какими они были на самом деле? Почему делали то, что делали? Как вышло, что герцог Шарль, разбивший у Аконы авангард Франциска Оллара, к ужасу Окделлов и Приддов, стал маршалом узурпатора, потащив за собой своих вассалов Савиньяков и Дораков?
Маршал Эпинэ верой и правдой служил сначала Франциску, потом его сыну, но с семьей у него не заладилось. Следующим Повелителем Молний стал племянник Шарля. В сподвижниках Олларов он не ходил, но и восставать не пытался – тогда в Талиге не бунтовали. Те, кто не ладил с новой властью, были кто на том свете, кто в изгнании, а кто, как Окделлы и Придды, гнил в своих владениях. Впрочем, лет через тридцать вернулись в столицу и они. Об агарисских Раканах никто не думал, Оллары сидели крепко, а Талиг, Талиг рос и богател, и как же это не нравилось Гайифе, Дриксен, Гаунау!
Сильный Талиг им поперек горла и сейчас, потому его и хотят «освободить»… В прежние времена павлины со присными себя красивыми словами не утруждали, они просто напали. С трех сторон. И увязли на двадцать лет…
Гайифской армии не повезло сразу, а вот Дриксен с Гаунау захватили почти всю Ноймаринен. Северо-западная армия была разбита, а маршал Поль Пеллот сдался и перешел на сторону, как он думал, победителей.
Герцог Гаунау произвел Поля в генералы и поставил командовать талигойцами, воевавшими против Талига. Лучше всего у них получалось жечь деревни и грабить замки верных Олларам бергеров. В Агарисе Пеллота называют мучеником и борцом с узурпаторами, а был он или трусом, или подлецом и в придачу чистокровным «навозником». В отличие от Рене Эпинэ, который его поймал через девять лет после ноймариненского разгрома, заслужив маршальскую цепь.
Тогда Повелители Молний не сомневались, на чьей стороне сражаться, тогда все было просто. Герцогу Рене Эпинэ и в страшном сне не привиделось бы, что его потомки едят из гайифского корыта…
– Смешно, – сообщил Робер дырчатому растению, – ухохочешься.
Растение вежливо промолчало – смеяться над Повелителями Молний оно не собиралось, хотя было над чем. Семья гордилась подвигами Рене и при этом забывала, что сражался он за Талиг и Олларов, а не за Талигойю. О «великой Талигойе» вообще не вспоминали, пока путешествовавший инкогнито по Золотым землям принц Франциск Оллар не влюбился в дриксенскую принцессу Алису…
– Доброй ночи, сударь.
Робер вздрогнул и оглянулся. Женщина с очень светлыми волосами стояла в дверях, сжимая в тонкой руке горящую свечу.
– Сударыня, прошу меня простить, я решил вернуть вам ключ.
Лауренсия спокойно вошла в комнату и зажгла свечи в шандалах, она не казалась ни испуганной, ни удивленной.
– Ключ ваш…
Она опустилась в кресло напротив. У Робера с собой было не так уж и много денег, а она купалась в роскоши.
– Вы хотели видеть хозяина или меня?
– Я не хотел видеть никого.
– Вы не любите людей? – Зеленые глаза сузились.
– Тех, от которых я ушел, нет, но люди ли они…
– Кто знает, – Лауренсия задумчиво протянула руку к оплетавшему изящную решетку плющу, – вы уйдете на рассвете…
Ему предложили остаться… Для чего? Прошлый раз она поцеловала его прямо на пороге, прошлый раз она едва ли произнесла два десятка слов, прошлый раз сюда приходил достославный Енниоль. Он был здесь, а в доме Мэллит умирали…
– Вы хотите, чтоб я остался?
Женщина не ответила, продолжая поглаживать зеленую плеть. Что у нее на уме, где ее отыскали гоганы? Что их связывает? Лауренсия выпустила плющ, тонкие руки медленно поднялись, на стол упало десятка полтора тонких шпилек. Отпущенная на свободу серебристая волна обрушилась на хрупкие плечи.
– Я узнаю, что я хочу, когда вы останетесь…
Это было вызовом, и Робер его принял. Белые волосы пахли весенним лугом, глаза казались колодцами зеленой воды, в которой купаются звезды. Лауренсия походила на сон, а сон на явь, в которую кто-то бросил белые цветы, похожие и не похожие на росшие в Эпинэ ландыши.
Прошлый раз все было иначе – понятнее, проще, грубее. Прошлый раз с Робером была опытная, красивая женщина, которую он видел в первый и, как ему казалось, последний раз и которой за ее искусство хорошо платили. Сейчас он не взялся б определить, с кем провел ночь. Случившееся больше всего походило на сказку о закатной твари, принявшей обличье красавицы, но Лауренсия не боялась эсперы, у нее было эсператистское имя, и жила она в святом граде. Робер коснулся прохладной щеки, и женщина слегка улыбнулась.
– Рассвет… Ты узнала, чего хотела?
– Да, – Лауренсия перевернулась на живот и очень внимательно посмотрела Роберу в глаза. – Я. Узнала. И. Ты. Можешь. Идти.
Серый свет за окнами, отдаленный колокольный звон… Скоро в гостиницу придут Люди Чести… Вернее, пришли бы, если бы решили принять его вызов, но они не придут. Это было ясно еще вчера, вчера, когда он окончательно понял, с кем ему не по пути.
– Ты мне не скажешь, что ты узнала?
Она ответила, хоть и не произнесла ни слова, и ответ ее был таким, что Робер Эпинэ позабыл обо всем, кроме звезд в зеленых глубинах…
Глава 9
Оллария
«Le Valet des Épées» & «Le Un des Épées»
«Катарина-Леони Оллар, урожденная графиня Ариго, герцог Анри-Гийем Эпинэ, маркиза Антуанетта-Жозефина Эр-При, герцог Вальтер-Эрик-Александр Придд, герцогиня Ангелика, граф Валентин-Отто Васспард, граф Штефан Фердинанд Гирке-ур-Приддхен, граф Эктор-Мария-Максимилиан Ауэберг, виконт Иоганн-Йозеф Мевен, граф Людвиг Килеан-ур-Ломбах, виконт Теодор Килеан, граф Генри Рокслей, виконт Джеймс Рокслей, граф Ги Ариго, граф Иорам Энтраг, граф Август Штанцлер, виконт Фридрих Шуленвальд, граф Луи Феншо-Тримейн, барон Жан-Филип Феншо, его наследник Эдвар, барон Александр Горуа, его наследник Симон, барон Альфред Заль, его наследник Северин, барон Ангерран Карлион, барон Питер Джеймс Лоу, его наследник Роберт, барон Максимилиан Гайар, его наследник Жорж…»
– Эр Август, – Дик с недоумением смотрел на исписанный уверенным почерком лист, – кто это?
– Это люди, которые осенью умрут. Одни на плахе, другие при попытке к бегству, некоторые, видимо, успеют принять яд. Квентин Дорак больше не намерен прятаться за фанатиков и безумцев. Они свое дело сделали…
Ричард быстро закрыл глаза и снова открыл. На желтоватом листе по-прежнему стояло «Катарина-Леони Оллар, урожденная графиня Ариго, герцог Анри-Гийем Эпинэ, маркиза Антуанетта-Жозефина Эр-При, герцог Вальтер-Эрик-Александр Придд…» Катари первая? За что?!
– Эр Август… Почему Ее Величество?
– Потому что Катари Ариго – главная помеха на пути Дорака. Она не только Святая Роза всех Людей Чести и мать наследника при больном короле, она – препятствие к заключению Фердинандом нового брака.
– Нового брака?! – выдохнул Дик. Он пытался говорить о простом, о чем угодно, но не о смерти. Катари! Не может быть… Рокэ не позволит, каким бы он ни был! Он остановит…
– Зачем? Затем, что стране не хватает хлеба и золота. Вараста еще не оправилась, иноземные купцы после бунта опасаются привозить товар, а эсператисты считают Дорака и Талиг проклятыми… И правильно считают, убийство Оноре – это чудовищно…
– Оноре убит? – Дику показалось, что ему не хватает воздуха. – Он же был жив… Они спокойно ушли…
– Оноре и Пьетро убили уже по ту сторону границы, Виктор был ранен, ему чудом удалось добраться до жилья и попросить помощи.
Мне не хотелось бы обсуждать это убийство. Если захочешь, ты сможешь все понять и сам. Кто знал, куда направились Оноре и его спутники?
– Эр Рокэ не мог! – Почему он кричит? Крик не довод, а признак слабости. – Его не было… Их провожал я. Я, а не эр Рокэ!
– Да, его не было, были его кэналлийцы. Я знаю про пресловутого Хуана достаточно… Этот человек не мог не проследить за гостями, а дальше думай сам. Хуан по-собачьи предан лишь одному человеку во Вселенной – своему герцогу.
Его Преосвященство мертв… Он говорил, что Рокэ – щит для слабых, а его убили. Предательски. Дождались, пока он покинет Талиг, и убили… Про Оноре говорили, что он святой и читает в людских сердцах, как в книге. Он поверил Ворону, хотя тот его не щадил. Нет, в смерти Оноре эр не виновен. Но кто тогда?
– Эр Август, что вы знаете про Хуана?
– Хуан был работорговцем, осужденным за похищение людей. Он пополнял гаремы багряноземельских шадов… Он был схвачен с поличным в республике Бордон, но герцог Алваро, отец Рокэ, его выручил и взял в услужение. Хуан – опытный человек, и он всем обязан роду Алва.
Работорговец! Дика передернуло от отвращения; недаром молчаливый кэналлиец со своей манерой то и дело оказываться сзади вызывал у него подозрение. Потом он привык, а в ночь бунта Хуан вел себя очень умно… Слишком умно для простого слуги, но ловцы людей слыли людьми отчаянными.
– Его Преосвященство ушел в Рассветные Сады, – Штанцлер ласково тронул плечо юноши, – его не вернешь, а нам надо жить. Ты спрашивал, зачем Дораку убирать Катарину Ариго?
Чтобы Фердинанд женился на фельпской купчихе с ее золотом, зерном и торговым флотом. Фельпские толстосумы готовы на все, чтобы получить меч Рокэ Алвы. Им тесно между Урготом и Бордоном, и им мешают мануфактуры Дриксена и Гайифы, а до Создателя торгашам дела нет. Их Создатель – деньги.