– Мы поедем вместе! – Мысль о поездке в Эпинэ полностью завладела Альдо, в мгновение ока превратив «умудренного жизнью политика» в желторотого унара. – К осени мы будем в Талигойе!
– Посмотрим. – Воистину нет фразы более пустой и значительной… От нее за хорну несет Хогбердом. – Сначала надо добраться до Алата.
Как же, разбежались… Иноходец с трудом сдержал усмешку, вспомнив, как отец и Эгмонт упрекали его в горячности и неосторожности, а теперь с высоты прожитых лет начинает брюзжать на других.
– Доберемся… Только о наших планах не должен никто знать – ни Матильда, ни рыжие… О Робер! Ты меня не выручишь? Предупреди Мэллит, что я не приду.
– Во имя Астрапа… С ума сошел?
– Во имя кого? – Альдо с недоумением уставился на друга.
И в самом деле, во имя кого? Откуда к нему привязался этот Астрап? Кто он такой? Это как-то связано с магией гоганов, но знают ли они сами это имя?
– Так говорят, – туманно пояснил Робер, – что я должен сделать?
– Сходить в «Стрижа» и дождаться Мэллит… Как-то нехорошо, когда она целую ночь сидит и ждет.
– Ты не пойдешь к ней? Почему?!
– Ты бы тоже не пошел, если бы знал, что это за счастье, – нахмурился Альдо, – нет, она, конечно, хорошенькая, но легче мешки таскать, чем с ней разговаривать… Уж слишком она серьезная, и еще этот ее говор. Я с ней как по иголкам хожу.
– Она тебя любит. – Проклятье, зачем он это сказал?!
– Да знаю я, – буркнул Альдо, – в том-то и беда. Жениться на ней я не могу и не хочу. Сам понимаешь, Ракан не может жениться на ком попало, а любовница – это удовольствие, а не камень на шее.
Какой дурак, какой неописуемый, невозможный дурак!..
– Пойми, – сюзерен казался искренне расстроенным, – она славная девочка, и она не прочь, очень даже не прочь… Но что я с ней потом делать буду? Она же ничего не поймет, и потом, она все-таки гоганни.
|
|
Да хоть мориска, хоть бакранка, Мэллит это Мэллит! Вот так и швыряются сокровищами, за которые не жалко ни жизнь отдать, ни душу.
– С Кларой просто, – Альдо явно потянуло поболтать о своих любовных делах, – и учить ее ничему не нужно. Я – не шад, без шестнадцатилетних девственниц обойдусь, и вообще нет ничего лучше разумной вдовы…
Значит, Клара не просто вдова, она разумная вдова. Изумительно!
– Как знаешь, – Робер постарался быть как можно равнодушнее, – я схожу. Нам есть о чем поговорить.
– Спасибо, – улыбнулся принц, – выручил… А всякой гоганской мути девчонка знает уйму. И потом она тебе доверяет…
Мэллит ему доверяет, он добился хотя бы этого, и будь он проклят, если обманет это доверие.
– Робер, ты дочерей Эгмонта Окделла видел?
– Нет… Я в Надоре не был ни разу. Сын Эгмонта – одно лицо с отцом, может, и девочки тоже, а что ты о них вспомнил?
– Да так, к слову, – улыбнулся Альдо, – считают, что я должен жениться на девице Окделл.
– Зеленоглазый и все кошки его! Ты обручен с дочерью Эгмонта? С которой?
– Со старшей, наверное… А их сколько?
– Три… Какого змея ты молчал?!
– Я думал, ты знаешь… Это еще до восстания придумали… Я и забыл совсем, но Хогберд позавчера напомнил – ему вдова Эгмонта написала.
– А ты?
– А что я? Пока я жениться не собираюсь, а там – посмотрим. Королю лучше жениться на принцессе, а не на подданной.
Королю, герцогу, купцу, крестьянину лучше жениться по любви, и гори все закатным пламенем, но Альдо этого не понимает, и это его счастье. Или несчастье.
|
|
Хозяин гостиницы был учтив, но глаза его были грязными. Он знал, что перед ним не мужчина, но молчал, и молчание его было куплено.
Мэллит едва удержалась от того, чтобы поправить шляпу, она не совершила ошибок, но те, кто держат гостиницы и харчевни, мудры и не только смотрят, но и видят. Любимый не умеет скрывать своих чувств, то, что начертано в его сердце, можно прочесть на его лице. Первородный любит недостойную, а торгаш думает о своей выгоде.
– Молодой господин наверху. Он ждет свое вино. – В голосе трактирщика была та же грязь, что и в глазах, но что с того? Любимый здесь, он ждет ее, но она ему скажет, что для радости встреч надо избрать другой дом.
Гоганни кивнула хозяину, поднялась по ступенькам и замерла у знакомой двери. Там был Первородный, оставивший своих друзей и свои дела ради нее. После болезни девушка не могла спрашивать ару о любимом, но Луна добра, она подарила недостойной счастье свиданий! Девушка нежно тронула грубую куртку, скрывшую шрам от кинжала. Кровь навеки соединила дочь Жаймиоля с наследником Раканов, но любовь сковывает сердца сильнее любой волшбы. Мэллит улыбнулась и постучала, в ответ раздались быстрые шаги, щелкнул ключ, и девушка вошла в освещенную свечами комнату, едва не наступив на охапку золотистых роз. Эти розы принес любимый… Для нее! Как же он неосторожен. Теперь понятно, как трактирщик раскрыл их тайну.
Мэллит опустила корзину с вином на пол и, замирая от счастья, коснулась нежных лепестков. Как много роз, она все не поднимет…
|
|
– Я счастлив приветствовать вас, сударыня. К сожалению, Альдо не может прийти, но… Он просил меня бросить к вашим ногам эти розы.
Названный Робером! Друг блистательного, потомок огнеглазого Флоха… Любимый не смог прийти, снова не смог.
– Ничтожная счастлива видеть блистательного, но…
Друг Первородного опечалился, что она не назвала его по имени, но она ждала любимого…
Мэллит не спросила, где Альдо, но плеснувшаяся в золотых глазах боль была красноречивее любых слов.
Создатель, Леворукий, неведомый Астрап и все боги Сагранны, ну почему?! Почему эта девочка отдала сердце равнодушному ослу? Мэллит не должна знать правду, это ее убьет, но как же тяжело лгать… Ничего, скоро они уедут, сначала в Алат, потом он вернется в Эпинэ. Один! И там его наконец-то убьют…
– Альдо не может прийти… С ним все в порядке, просто… Просто он должен находиться в другом месте. Это очень важно.
– Не призвали ли Первородного отмеченные мышью?
Отмеченные мышью? То есть «истинники»… С гоганами нужно говорить каждый день, иначе все к Леворукому позабудешь.
– Нет, он понадобился… Своей бабушке.
– Породившая отца Первородного благословенна, – девочка мужественно старалась скрыть разочарование, – но я не смею похищать время блистательного.
Похищать время? Тогда не нужно было похищать сердце, но Мэллит в этом неповинна, так же как Альдо не виноват, что украл сердце маленькой гоганни.
– Мэллит, ты обещала называть меня по имени. Разве с тех пор я чем-то провинился?
– Пусть… пусть Робер меня простит. Время забирает из памяти многое, но оставляет вложенное в колыбели. Я долго не говорила с Робером.
Девушка попыталась поднять розы, но их было слишком много, несколько цветков упало на ковер. Робер нагнулся и быстро поднял золотые цветы. Какой он дурак… Забыть, что у роз есть шипы, девочка может уколоться, надо было прислать ей те странные цветы, что привозят мориски, как же их называют?
– Мэллит, – Эпинэ улыбнулся и положил подобранные цветы на стол, – если ты свободна и тебе не слишком противно мое общество…
– Не надо шутить над важным.
Какая же она серьезная и какая она красивая! Альдо совсем рехнулся, если ему нужна вдова Клара.
– Хорошо, не буду…
Мэллит присела на краешек стула, по-прежнему прижимая к груди розы, на крохотной ладошке виднелись три ссадины. Неужели этот мерзавец ни разу не принес ей цветов?
– Робер передаст Альдо, что я счастлива, но… Человек внизу теперь знает, что я – женщина.
Он и раньше знал. Хозяин «Стрижа» никогда не был дураком, раз или два еще могло сойти, но если Альдо и «виноторговец» встречались каждую неделю…
– Он никому не скажет, ему это невыгодно. Конечно, если ты хочешь, можно сменить комнаты.
То есть снять еще одни, в другом квартале, а «Стрижа» придется оставить за собой. Пока Кристобалю платят, он не выдаст.
– Робер… Может дочь моего отца спросить… Что говорил Первородный, когда просил тебя прийти…
Много чего, раздери его кошки, но она не должна этого знать!
– Он… Он рассказал, что вы встречаетесь, что ему стыдно, когда он не может прийти, а ты его ждешь…
– Так было, – девушка вздохнула и опустила ресницы, – я ждала, пока не заходила луна, но ожидание тоже счастье, если ждешь любимого.
Вот так, Робер Эпинэ. Теперь ты – поверенный и чужой любви, и чужого равнодушия.
– Да, Мэллит. Любовь – это счастье, даже когда она горе.
– Так говорят там, где ты родился?
В Талиге говорят, что «от безответной любви и у голубя зубы вырастут», а вот про иноходцев земляки никаких поговорок не придумали. И про золотых куничек тоже. Во имя Астрапа, о чем же с ней говорить, чтобы не напугать, не обидеть, не обмануть… То есть не обмануть слишком уж сильно.
– Мэллит, боюсь, нам с Альдо придется уехать. Эсперадор хочет помириться с Талигом, мы не сможем больше жить в Агарисе.
– Я слышала. Достославный из достославных говорил с отцом моего отца. Это правильно, беду чуют ходящие на четырех ногах, а они не ошибаются. Многие из правнуков Кабиоховых готовятся вырвать корни свои из оскверненной земли.
– Ты тоже уедешь?
– Ставшая Залогом принадлежит аре, а ее хранит достославный из достославных. Он мудр, и мыслей его не знает никто. Первородный согласен уехать?
– Он не хочет.
– Его жизнь не имеет цены. Скажи ему… – Мэллит запнулась и замолчала, уткнув лицо в розы, которые Альдо Ракан ей не присылал.
Во имя Астрапа, она боится, что они не смогут проститься! Альдо должен к ней прийти. Прийти и сказать, что любит, он не может просто взять и уехать.
– Скажи Первородному, что я молю его уехать и что мое сердце полно его любовью.
– Я все скажу, но Альдо еще придет к тебе. Мы едем не скоро, вы еще встретитесь.
Улыбнулась… Почему Диамни Коро умер, он бы сделал эту улыбку вечной! Эту улыбку, эти руки, сжимающие колючие стебли, эти глаза. Она уже не плачет и еще не смеется, а ладонь и листья испачканы кровью.
– Робер вернул ничтожной солнце на небо.
Нет, это слишком для них обоих!
– Мэллит, я давно хотел спросить… Ты когда-нибудь слышала имя Астрап?
Она задумалась, склонив голову набок, тени от ресниц падали на щеки, рыжая прядка отливала осенним золотом.
– Это имя звучит как заклятие. Где ты его узнал?
– Оно пришло ко мне. После того, как Енниоль отвел меня к аре, заставил встать на колени и протянуть руки.
– Ты будил ушедшее? – Она резко повернулась, в глазах мелькнули испуг и восхищение. – Ты мог не вернуться с тайных троп.
– Я вернулся, но быстрее, чем нужно. Я ничего не узнал… Только имя Астрапа, если оно, конечно, оттуда. Мне привиделся золотой конь, но он меня сбросил, и башня, но я до нее не доскакал… Коня испугала молния, я упал… А потом случилось вот это, – Робер закатал рукав, обнажив браслет, – это твой браслет, но теперь на нем – молния. Енниоль ничего не говорит…
Тонкие пальчики коснулись червонного золота. Если бы он был художником, он бы это нарисовал. Хрупкая рыжеволосая девушка с огромными золотыми глазами, сияние свечей и блеск металла, ради которого глупцы лгут, предают, убивают… Истинное сокровище и ложное.
– Молния – знак огнеглазого Флоха, – Мэллит казалась потрясенной, – в прежние времена сыновья Кабиоховы говорили со смертными и избирали достойных, но они ушли… Теперь недостойная поняла, о чем говорил достославный из достославных.
– И о чем же он говорил?
– Что просыпается спящее и проявляется скрытое, что неведома нам вся мудрость Кабиохова и его детей и что оставили Они в глубине больше, чем на поверхности…
Глава 3
Оллария
«Le Valet des Épées» & «Le Neuf des Bâtons»
Выбитая шпага отлетела на несколько шагов, Дик бросился за ней. Четвертый раз за утро! Юноша поднял оружие и уныло повернулся к своему эру. Рокэ пожал плечами и внезапно переломил клинок о колено. Ричард, ничего не понимая, уставился на блестящий обломок в руке эра.
– И это вместо того, чтоб воспользоваться преимуществом, – в голосе Ворона слышалось раздражение.
– Эр… – начал было Ричард и замолчал. Нападать на безоружного было бесчестно, напоминать об этом монсеньору – глупо.
– Юноша, – вздохнул Рокэ, – во-первых, игра в благородство – штука заведомо проигрышная, а во-вторых, для начала попробуйте выиграть. Вперед!
Ричард с опаской глянул на Ворона.
– Ну же! – прикрикнул тот.
Дик бросился вперед, эр увернулся изящным, неторопливым движением. Ага, вот в чем дело! Ворон решил показать, как уклоняться от ударов, если их нечем отбивать, и все равно это Дику не нравилось…
– Соберано, вас спрашивают, – Хуан с полотенцами в руках показался в дверях дома.
– Кто? – Юноша видел, что Рокэ недоволен, а вот он был рад прервать тренировку.
– Просил передать, что долги платят даже тени. Он в привратницкой у Данго.
– Хорошо, – Алва взял полотенце и утер лицо, – юноша, идемте.
Джаниса Ричард узнал сразу. Вместе с ним был смуглый коротышка с толстыми губами.
– День добрый, господа, – Ричард лишний раз убедился, что его эр заносчивее всего держится с людьми порядочными, – как поживает Двор Висельников?
– Так себе, – бывший моряк явно был удивлен, – народу мало осталось…
– Ничего, – утешил Алва, – был бы город, а воры и грабители найдутся. Юноша, как там у Дидериха, когда Гэйбриэл пришел к Тени: «Привет тебе, владыка гордых?» или не «гордых»?
– «Вольных», – покорно подсказал Дик.
– Это почти одно и то же, так в чем дело, господа вольные?
– Монсеньор, – начал Джанис, – вы там… спрашивали… Ну, кто за вашего оруженосца платил. Так вот он, – Джанис кивнул на губастого, – кой-чего знает.
– Любопытно, – Рокэ скрестил руки на груди, – кажется, старик Дидерих берет реванш.
Джанис явно не понял про Дидериха, но решил, что это приглашение к разговору, и ткнул губастого меж лопаток. Тот пару раз моргнул и выдохнул:
– О прошлом годе я за Выдрой ходил.
– Выдра тот, кто за дело взялся, – пояснил Джанис, – а этот при старой Тени вроде как прознатчиком был. С теми, кто на сторону работал, чтоб долю не тихарили.
– Оно так, – кивнул прознатчик, – Выдра мой был. Короче, сговор там такой забили – сотня «ржавых»[41] – задаток, четыре – опосля. Дело Выдры было стоять, где скажут, и ждать, кого надо.
– И кто ж нанял покойного Выдру? – Голос Рокэ звучал ровно и лениво.
– Назвался бароном. Плащ на ем был и шляпа, на морде – маска, из-под нее борода торчала… Чернючая, токмо, сдается мне, невсамделишняя, – губастый из кожи вон лез, пытаясь припомнить, – сам вроде толстый, а верней всего, одеяло на себя навертел. Вот голос я, пожалуй, признал бы, а что другое – извиняйте…
– Как он Выдру нашел?
– Да кошки его знают, но по-глупому, видать.
Алва вопросительно поднял бровь, и Джанис пояснил:
– Если бы умно сделал, Выдра не стал бы Тени докладать, сделал бы втихую и делиться не стал.
– Хорошо, – кивнул Рокэ, – если где налетишь на этого, в одеяле, получишь сотню «ржавых». Тени с них налог я сам заплачу. Ричард, у Дидериха так полагается? Или я что-то путаю?
Ошалевший от слов Ворона прознатчик опять заморгал, на его физиономии явно читалось желание перерыть всю Олларию, но найти нанимателя Выдры. Наконец он изогнул большой и указательный пальцы левой руки в виде полумесяца и приложил к губам. Ворон засмеялся и ответил тем же, после чего подмигнул Джанису и вышел. Дик догнал эра лишь на пороге. Алва, не оглядываясь, бросил:
– На сегодня, юноша, урок окончен. У меня – дела.
Дик облегченно кивнул, возвращаться на внутренний двор и браться за шпагу не хотелось ужасно.
– Эр Рокэ, а что это за знак?
– Дидерих о нем не писал?
Ричард растерянно покачал головой. Рокэ то и дело подтрунивал над любимым поэтом Ричарда. После реплик эра некоторые пассажи великого барда и впрямь казались нелепыми, хотя Алва ничего обидного не говорил. А вот вопли Жиля Понси о том, что Дидерих – старье, а Барботта – величайший поэт Талига, у Дика вызывали то смех, то желание стукнуть Жиля пониже спины.
– Так как, юноша? Неужто в «Плясунье-монахине» нет ни слова о тайной воровской клятве?
– Нету.
– Увы, даже великие ошибаются, – наставительно сообщил Рокэ, – а может, не ошибаются, а боятся. Это знак слепой подковы, юноша. До Олларов за него рубили руку, но Франциск решил, что это расточительно. Висельники так клянутся в особо торжественных случаях. Кажется, это единственная клятва, которую они не нарушают. Теперь этот губошлеп до смерти будет искать твоего врага в одеяле.
– Эр Рокэ, а почему подкова?
– Из гонора, – Алва прижал к глазам ладони. – Это очень старый символ.
– Я слышал о ней, – Дик отчего-то застеснялся, – в Надоре. Давно, когда маленький был.
– Вообще-то эта пакость старше и Надора, и Алвасете, – обрадовал Рокэ, – ее боялись еще до эсператизма. Сказки менялись, страх оставался, а ворье всегда обожало пускать пыль в глаза. Отсюда эти их «Ночные тени», страшные клятвы и прочая чушь… Ричард, когда у вас появятся наследники, объясните им, что тот, кто чистит чужие карманы и отбирает куски у слабого, называется мародером и грабителем. Чести и красоты у него примерно столько же, сколько у ызарга. Мой вам совет, никогда не принимайте ызаргов за иноходцев, это неправильно.
Дик представил всадника верхом на огромном ызарге. Ызарг мотал хвостом и пытался рыть кривыми короткими лапами землю. Это было потрясающе!
– Что с вами, юноша? – участливо спросил Рокэ.
– Я… я… я подумал… как кто-то едет на ызарге… на большом!
– Отвратительное зрелище, – согласился Рокэ. – Впрочем, Джанис и впрямь похож на героя поэмы. За что и поплатится. Я вернусь завтра, а вы отправляйтесь в Нижний город, разыщите вашего протеже и пригласите, скажем, на послезавтра.
Дику показалось, что он ослышался.
– Эр Рокэ!
– Да?
– Это же сын Арамоны!
– И что? – Алва внимательно посмотрел на оруженосца.
– Я не знал, когда просил… Арамона, это… – Юноша замолчал, не находя от возмущения слов.
– Арнольд Арамона был подлецом, дураком, трусом и вором, – подсказал эр. – Что дальше?
– Вы… И вы сделаете его сына гвардейцем?
– Сделаю. Ты имеешь что-то против?
– Да, – выдохнул Ричард. – Ги Ариго правильно его не принял… Он знал, что такое Арамона.
– Значит, мы сообщим молодому человеку, что передумали и в Торку он не поедет, потому что Ричард Окделл не ладил с его отцом? Какая прелесть…
– Что? – не понял Дик.
– А то, что вы сейчас мне до боли напомнили Его Высокопреосвященство, который два года назад очень не хотел, чтобы сына Эгмонта Окделла взяли в оруженосцы. Помнится, ему удалось убедить господ Ариго и Килеана отказаться от своих слов… Только я, юноша, не Человек Чести! Герард Арамона станет гвардейцем, а вы отправитесь к нему домой и пригласите… вежливо пригласите ко мне.
Вежливо говорить с Арамоной! Этого еще не хватало…
Ричард Окделл очень долго мылся и переодевался после урока. Раза в два дольше, чем обычно. Мысль о том, что придется отправляться за Данар и приглашать отродье «Свина» на беседу с маршалом, вызывала у Дика глубочайшее отвращение. Семейка капитана недаром жила в мещанском предместье, среди благородных людей этой швали делать нечего! Надо ж было польститься на смазливую мордашку Арамоновой дочки и потащить ее братца к монсеньору. Гвардеец Арамона! От этой мысли и от того, что он сам заварил всю кашу, Дику было тошно.
А Ворон, поставивший на одну доску отца и мерзкого капитана! Повелитель Скал погиб за Талигойю и свободу, его семью преследовали, а эти живут себе припеваючи, у них и бед-то всего, что их не пускают в приличное общество. И правильно делают!
Может, послать младшему Арамоне письмо? Его за суан любой простолюдин отнесет. Святой Алан, именно так он и поступит, а идти к ним – увольте… Если Рокэ спросит, он скажет… Он скажет, что там воняет плесенью! Довод в духе Ворона, он недавно сказал, что Килеан имеет полное право быть врагом, предателем и дураком, но иметь такую физиономию – преступление против хорошего вкуса. Бедный Килеан… Оказаться в Багерлее! Если бы он не любил Марианну, он мог бы спастись.
Конечно, бывший комендант не красавец, а большинство женщин глупы. Это Катари ценит в людях душу и честь, а не внешнюю красоту и богатство. Килеан имел несчастье полюбить женщину, которая его не стоит, хотя чего ждать от куртизанки, вышедшей замуж за любителя птичек?
«Не проси у красавицы нежной, чем, увы, не владеет она». Веннен прав, но его долг перед Килеаном нанести визит Марианне Капуль-Гизайль. Она должна признать, что солгала и граф Килеан ее не предупреждал. Или еще лучше! Пусть скажет, что получила письмо от имени Килеана и решила, что это и вправду он. Да, именно так. Поддельное письмо…
Но к такой женщине, как Марианна, просто так идти нельзя. Сначала он пошлет ей розы и письмо, а к вечеру зайдет сам. Ворона все равно не будет до вечера. Дик присел у стола, перебирая в уме приличествующие случаю мадригалы, и вспомнил про молодого Арамону. Эмиль Савиньяк советует сперва пить горькое, потом сладкое. Сначала он напишет этому наглецу, потом – Марианне.
Маршал требовал, чтоб Арамону пригласили вежливо, он так и поступит. Но сделает это так, чтобы сынок пучеглазого мерзавца понял – ему в гвардии не место…
Следующий час Ричард убил на попытки объяснить Арамоне-младшему его место. Ничего не получалось – выведенные на бумаге фразы были или глупыми, или грубыми, или непонятными, особенно для солдафонского отродья. Вот Рокэ, тот нашел бы нужные слова сразу. При мысли об эре Дику стало обидно. Ворон нарочно его отправил к Арамоне! Чтобы унизить и показать, что не видит разницы между сыном Эгмонта и сыном этой мрази. Эр Август прав – у Рокэ нет и никогда не было ничего святого…
– Дор Рикардо, – в дверях стоял молодой кэналлиец, – дор Рикардо. Прибыл гонец из Гаунау… Срочно нужен соберано.
Ричард, с радостью бросив недописанное письмо, побежал в приемную, но на пороге остановился, сделал несколько вдохов и вошел в комнату степенным шагом.
Молодой офицер с перевязью Северо-Западной армии поднялся навстречу. Он казался очень усталым, а его одежда и сапоги были в пыли.
– Добрый день, сударь.
– Сударь, – гость судорожно вздохнул, – разрешите представиться. Ганс Корш, теньент при особе маршала фок Варзова. Срочная депеша Первому маршалу. В собственные руки. Промедление смерти подобно.
– Но… Монсеньора нет дома, – растерялся Дик.
– Я загнал трех лошадей, – просто сказал Ганс, – это – война…
Войны Ричард не испугался, напротив. Во время войны проще, чем во время мира. Есть враги, есть свои, есть цель. Во время войны эр Рокэ не станет возиться с родичами Арамоны и задирать Людей Чести. Война – это победа, полет, крылья за спиной, это друзья и соратники, восхищенные взгляды простонародья, возможность отличиться…
Усилием воли Дик вернулся на грешную землю и занялся делами. Письмо нужно вручить маршалу, но сначала Рокэ нужно найти.
– У вас есть пропуск во дворец? – Гонец смотрел требовательно и одновременно умоляюще.
– Да, – кивнул Ричард. Ганс Корш прав, начинать нужно со дворца. Рокэ мог туда отправиться, а если нет, они поищут Лионеля. Новый комендант Олларии должен знать, где находится Первый маршал. Ричард кивнул гонцу:
– Пойдемте. Если ваша лошадь устала, возьмите другую.
– Благодарю, сударь, – кивнул теньент, – это будет не лишним.
Конь гонца, высокий гнедой жеребец, едва держался на ногах, хотя конюхи делали для него все возможное. Гансу оседлали рыжую кобылу с белыми бабками; как ее зовут, Ричард не знал. Когда гость садился в седло, юноше пришло в голову, что он не просто устал, а болен. В ответ на вопрос о самочувствии бергер только махнул рукой. Дескать, главное – доставить донесение, а остальное – пустяки.
Они понеслись шумными улицами, рискуя сбить зазевавшихся прохожих. На перекрестке Мельничной и Ночной улиц Ганс как-то странно перехватил поводья и завалился набок. Нога северянина застряла в стремени, и он повис вниз головой, неуклюжий и нелепый, словно тряпичная кукла. Лошадь, почуяв, что происходит что-то неправильное, остановилась, косясь на стремительно собиравшихся зевак. Ричард соскочил с Соны и, подбежав к Гансу, вместе с каким-то дюжим подмастерьем высвободил беднягу из ловушки. Что бы делал на его месте Ворон? Ричард оглядел толпившийся люд и бросил:
– Перенесем его в дом! И найдите лекаря.
Желающих помочь отыскалось не меньше дюжины. Кто-то взял под уздцы лошадей, кто-то помчался на поиски врача, кто-то подсунул камень под торопливо распахнутую дверь. Когда Ганса внесли в спальню и положили на покрытую стеганым одеялом кровать, тот на мгновение раскрыл глаза.
– Как вы себя чувствуете?
– Ерунда… Письмо, оно за пазухой… Передайте немедленно…
Ричард нащупал зашитый в кожу пакет, но сказать ничего не успел – бергер вновь потерял сознание. Стукнула дверь – прибежал врач. Ричард вытащил кошелек и, отсчитав дюжину таллов, бросил на стол:
– Любезный хозяин, позаботьтесь о больном и его лошади. Заплатите лекарю из этих денег, остальное – ваше. Больного зовут Ганс Корш. Он теньент королевской службы. Передайте ему, что я поехал во дворец и, как только выполню поручение, вернусь к нему.
Хозяин, оказавшийся портным, торопливо закивал. Дикон понял, что заплатил раз в пять больше, чем тот надеялся. Ну и хорошо, значит, за больным будет хороший уход. Юноша выбежал к Соне, сунул серебряную монетку державшему ее мальчишке, тронул поводья. Только б Рокэ был во дворце. Что же с Гансом? Похоже на лихорадку, наверное, простыл по дороге.
Сона тряханула гривой и побежала вниз по улице. Ухоженные дома, яркие вывески, цветущие деревья, деловитые люди, забывшие и о прошлогодней войне, и о недавних погромах. Что же случилось на этот раз? Гаунау напал на Бергмарк? Скорее всего. Сколько же всего было торкских войн, никак не меньше двадцати, а Гаунау и Дриксен все неймется… Надо с этим кончать!
Подъезжая к дворцу, Ричард думал только о торкской кампании, маршале фок Варзове и встрече с братцами Катершванцами, которые увидят его с орденской цепью. Жаль, если придется уезжать немедленно и он не успеет забрать заказанные кольца. Было бы здорово появиться в Торке с подарком… А Герард Арамона пусть сидит в Олларии, сейчас не до него!
Во дворец Ричард решил попасть через Малый вход – это позволяло проехать под окнами приемной Ее Величества. Вероятность того, что Катари именно сейчас взглянет в окно, была ничтожно мала, но Дик на всякий случай пустил Сону в кокетливый кентер.
Первым знакомым лицом, попавшимся юноше на глаза, оказался кансилльер, разговаривавший с богато одетым человеком, у которого был здоровенный утиный нос.
Август Штанцлер приветливо улыбнулся Ричарду. Слава Создателю, не сердится. Подойти? А почему бы и нет. Кансилльер может знать, где Первый маршал. А если он попросит показать письмо? Этого делать нельзя, Рокэ разозлится, и вообще тайную военную корреспонденцию могут вскрывать только Первый маршал и король, хотя Фердинанд глуп, как каплун.
– Здравствуй, Ричард. – Эр Август выглядел лучше, чем прошлый раз, но все равно неважно. – Граф, – оказывается, собеседник кансилльера был графом, – разрешите вам представить Ричарда Окделла.
– Польщен, – произнес утконосый граф, – такой молодой и уже рыцарь Талигойской Розы!
– Ричард – сын Эгмонта, – глаза кансилльера потеплели, – этим все сказано. У вас дело?
– Да, э… да, господин кансилльер. Я ищу Первого маршала Талига.
– Насколько это срочно? – Теплая искорка в глазах Штанцлера погасла.
– Очень срочно, – признался Дик, – гонец привез послание от маршала фок Варзова, он болен…
– Старик Варзов! – огорченно воскликнул кансилльер. – Вот уж точно, беда не приходит одна!
– Варзов не болен, – поправился Ричард, – то есть я так не думаю. Болен теньент, который привез письмо. Он упал с лошади, я оставил его в одной мастерской… Гонец говорит, медлить нельзя, он загнал трех лошадей…
– Даже не знаю, Ричард, – покачал головой эр Август, – маршал у Ее Величества. Она хотела его видеть…
Кансилльер замолчал, он и так сказал слишком много. Катари хотела видеть Рокэ Алву, чтобы просить за братьев, но Ариго теперь в руках Дорака и Манрика. Рокэ не может вмешиваться в ход дознания или все-таки может?! Если начнется война, слово Первого маршала перетянет вопли всех Манриков мира… Правду сказать, братья Ее Величества Дику не очень нравились, а Иорам к тому же был кругом виноват, но родная кровь – это родная кровь. Ради Катари нужно, чтоб Рокэ прочитал письмо немедленно.
– Эр Август, я… Я должен передать письмо немедленно, это очень важно.
– Безусловно, – на лице кансилльера, опровергая его слова, мелькнуло сомнение, – граф, мы вынуждены вас покинуть.
– Я понимаю, – с достоинством произнес Утиный Нос. Кансилльер взял Дика под руку и повел по коридору.
– Будет лучше, если вы войдете через Весенний садик. Там есть калитка, которой пользуются камеристки. Ее Величество не скрывает своих встреч с Первым маршалом, но лишний раз напоминать об этом не стоит. Тем более теперь…
– Эр Август, – осмелел Ричард, – если начнется война, Первый маршал сможет потребовать освобождения Ги Ариго?