– Клянись Создателем, что ты не укрываешь Истину от слуг Его.
Губы не слушались, они не желали лгать… Он видел эти знаки. Все! На шкатулке Матильды. А молния… Молния появилась в глубинах ары, когда Альдо и Мэллит… Нет! Он ничего не знает и ничего не видел… Браслет ему дал Адгемар, но казар ничего не скажет. Он мертв, его убил Ворон.
– Клянись, сын мой!
Му́ка длилась столетия, и Робер знал, что она будет длиться вечно. Облегчение принесет лишь покорность. Он скажет правду, и все кончится, ему позволят уйти… Солгать невозможно – его видят насквозь, его губы не могут произнести ложной клятвы. Значит, придется молчать! Робер Эпинэ не предаст ни своего сюзерена, ни свою любовь… Во имя Астрапа! Он ничего не знает, Адгемар унес тайну в Закат… Адгемар и Ворон… Это они. Только они…
Рука в черной перчатке играет пистолетом… Окровавленное лицо Лиса, смех Рокэ и свет!
Багровый закатный свет врезался в серую муть. Робер вновь ощутил свое тело, спеленутое в тяжелых, холодных объятиях, но это были объятия живого существа, облепившего его мокрой липкой простыней. Эпинэ рванулся, мускулы напряглись до предела, и тварь не выдержала. Теперь уже она страдала от рвущей ее тело боли, закатного света, хохота Ворона.
Башня! Та самая… Он все-таки до нее добрался и стоял на каменной площадке. Рядом были Дик, Альдо, дед, Адгемар с каким-то молодым кагетом и Ворон. Небо отливало кроваво-красным, и в нем кружили черные птицы. Налетел ветер, растрепал черные волосы Рокэ и седые кудри казара. Алва засмеялся и с силой толкнул Адгемара, тот зашатался, бестолково хватая руками воздух, и полетел вниз, в объятия отвратительной липкой смерти, отпустившей Робера, чтобы принять положенную жертву.
|
|
Серое ничто пошло рябью, как лужа под осенним дождем, Робер чувствовал сладострастное предвкушение, охватившее тварь.
– Не смотри! – Кто это крикнул? Дед? Эгмонт? Но его же тут нет! Эпинэ торопливо поднял глаза и столкнулся взглядом с Вороном.
– Отдай, – Алва устало кивнул на браслет, – пусть подавятся…
– Клянись, сын мой.
– Клянусь – я не помню этих символов. Клянусь – я ничего не знаю о реликвиях Раканов.
– Мы верим тебе, сын мой, ибо нельзя солгать под взглядом Его.
Робера била дрожь, в виске засела ледяная игла, но он снова был в Торквинианском аббатстве, и перед ним сидел магнус Клемент, еще более серый, чем всегда. Эпинэ глянул на лежащие на столе руки. Они были в крови, кровь текла из-под браслета…
– Сын мой, – тускло произнес «истинник», – вещь, носящая нечестивый знак, должна быть уничтожена. Сними ее.
Эпинэ покорно занялся браслетом, стараясь не думать о том, откуда взялась рана. Застежка легонько щелкнула, Робер едва успел подхватить золотую полоску. Только бы на ней не оказалось гоганских надписей, хотя Адгемар мог якшаться и с гоганами. С гоганами, холтийцами, козлами, демонами, кошками…
– Ваше Высокопреосвященство хочет, чтобы я оставил эту вещь здесь? – Робер вытащил платок и быстро замотал руку, заботясь не столько о том, чтобы остановить кровотечение, сколько о том, чтобы скрыть неведомый ему самому след. К счастью, магнус был слишком занят браслетом. Странно было видеть в этих прозрачных ручках золото, да еще окровавленное.
– Ваше Высокопреосвященство, могу ли я считать, что святая эсператистская церковь освобождает меня от слова перед принцессой Этери?
|
|
– Сын мой, – «истинник» потерял к гостю всякий интерес, – ты свободен от дочери чернокнижника.
Вот так, Адгемар, теперь ты – чернокнижник. Кое-чему ты меня все-таки научил, ты и Ворон. Победа может быть дороже Чести. Иногда…
– Иди, сын мой. Ты свободен от Зла, оно больше не коснется тебя.
От чего это он свободен? Робер, не дрогнув бровью, принял благословение и вышел. Холодно и пусто, словно из него душу вытрясли, а вдруг так оно и есть? На первый взгляд он здоров, только голова как с похмелья, хотя бывало и хуже…
Что они про него узнали? Что они вообще узнали? Выйдя на улицу, Эпинэ рискнул поднять манжет и отнять от раны платок. Ничего! Если не считать крохотного пореза, впрочем, почти затянувшегося.
Глава 5
Агарис
«Le Chevalier des Bâtons» & «Le Six des Coupes»
Робер расправил манжеты и задумался. Нужно решать, кому верить – «истинникам», гоганам или никому. То, что магнус и Енниоль гонят одного и того же зверя, Эпинэ не сомневался. «Истинники» были отвратительными, гоганы – чужими, а они с Альдо умудрились попасть точнехонько между молотом и наковальней. Сюзерен прав. Рыжие дерутся за первородство, торквинианцы точат зубы на что-то совершенно непонятное, а талигойцы и для тех, и для других – разменная монета. Как и кагеты, бириссцы, бакраны и все остальные. Так что? Плюнуть на данное слово и думать лишь о своей шкуре? Да кому она нужна! Уж во всяком случае, не ему. Будь что будет, но он расскажет Енниолю о том, что браслет у «истинников», и покажет руку, на которой нет никакого следа… Пусть «истинники» забрали браслет, его сердце отдано Мэллит навеки и до смерти, а вот Альдо о походе к магнусу лучше не знать – целее будет.
|
|
Отправиться на поиски достославного прямо сейчас или выждать? Если за ним следят, уместнее пойти… куда? Домой? В таверну? Пожалуй что в таверну! Вот он и пойдет в «Оранжевую луну», даст знать, что произошло нечто важное, но за ним могут следить, а дальше – дело Енниоля.
Приняв решение, Иноходец повеселел, главное – знать, что делать, а как – приложится. Оказавшись на площади, Робер оглянулся – так, для очистки совести, чего-чего, а выискивать прознатчиков последний из Эпинэ не научился и сомневался, что когда-нибудь научится, и вообще пошло оно все к кошкам! Талигоец махнул рукой и направился в таверну.
После серых выстывших переходов аббатства «Оранжевая луна» казалась средоточием жизни. Зал, несмотря на поздний час, был полон – смеялись и пили моряки, хихикали красотки в ярких платьях, тенями метались подавальщики, пахло жареным мясом, приправами, горячим хлебом. В эту ночь Робер любил всех, кого занесло к достославному Жаймиолю, какими бы грубыми, глупыми и шумными они ни были. Каждый взрыв хохота, каждая тарелка с обглоданными костями напоминала, что он вырвался из сухоньких мышиных лапок и вернулся к людям.
– Блистательный обронил письмо, – молодой гоган в опрятном фартуке с поклоном подал Роберу измятую записку и помчался к дальнему столу, по которому стучали кружками подвыпившие фельпские моряки. Иноходец был знаком с гоганскими штучками и все равно едва не поверил, что пахнущий резедой клочок бумаги выпал из его кармана.
Клочок оказался любовной запиской, таких у любого кавалера найдется не меньше десятка. Какая-то Лауренсия ждала «милого Робера» в доме на улице Милосердного Аврелия, посылала ключ и «тысячу тысяч раз» целовала его черные глаза. Робер рассеянно сунул письмо в карман и с удивлением обнаружил там ключ. Чисто сработано! Эпинэ бросил на стол пару монет и, фальшиво насвистывая, вышел на улицу.
До указанной улицы было рукой подать. Иноходец неплохо знал Агарис, хотя лучше бы ему было сюда не возвращаться… Лучше бы ему было отправиться в Гайифу или вообще к кану холтийскому, а всего умнее было бы не родиться, тогда бы не было ни поражений, ни разлук, ни предательств, ни любви…
Любопытно, существует ли таинственная Лауренсия на самом деле? Гоганы все делают на совесть, когда они с сюзереном шли «смотреть» лошадей, им показывали лошадей. Когда они играли в кости, они таки играли, теперь его вызвали на свидание… И свидание оказалось самым настоящим, а женщина очень красивой – белые волосы, зеленые глаза, очень светлая кожа. Кто она? Откуда? Неважно! Красавица ждала Робера Эпинэ, и талигоец постарался ее не разочаровать. Удалось это или нет, Иноходец так и не понял. Лауренсия была слишком умелой, чтобы сказать наверняка, но Робер был ей благодарен. В том числе и за то, что она молчала.
Лауренсия улыбнулась и встала. Робер лениво следил за тем, как женщина зажигает свечи и наливает вино. Сколько ей лет? Где родилась? Любила ли кого-нибудь? Да какое это имеет значение… Красавица подала бокал, наполненный лучшим кэналлийским, и Эпинэ вспомнил о «франимском виноторговце». Пахнущее холодом вино было старше и Мэллит, и Ворона, и Матильды. Пошедший на «девичьи слезы» виноград вызрел еще при деде Рокэ.
Где-то что-то скрипнуло, и в спальню вошел достославный из достославных… Гоган мельком глянул на полуобнаженную женщину – так глядят на вещь, впрочем, нужную и дорогую.
– Блистательный начал ночь с радости, пусть она длится вечно…
С радости? Пожалуй что и так. Лауренсия на несколько минут заставила его позабыть обо всем, но вечного забвения он не хочет!
– Благодарю достославного из достославных.
Разрубленный Змей! Надо же одеться…
– Не стоит надевать одежды раньше утра. Сын моего отца уйдет, и внука твоего деда вновь согреет любовь.
Согреть-то согреет, только на любовь это похоже, как живая лошадь на мертвую. В любом случае говорить с Енниолем в голом виде Робер не собирался. Талигоец торопливо одевался, а гоган сидел у стола, невозмутимый, как изваяние. Он рискует, доверяя куртизанке. Конечно, больше, чем гоганы, ей в Агарисе никто не заплатит, но есть еще и страх, и магия.
Раньше Робер не верил в сказки, но не спорить же с очевидным! И гоганы, и «истинники» могут многое, хотя, возможно, Енниоль спокоен именно поэтому. Гоган перехватил взгляд Робера и покачал головой:
– Мы одни пред глазами Его.
Женщина сощурила глаза и накрутила на палец серебристую прядь. Робер пожал плечами – Енниолю виднее, что и при ком говорить.
– Что погнало правнука Флохова в ночь?
– «Истинники», – выдохнул Робер. – Мне пришлось отдать им браслет М… мммм, под ним ничего не было.
Он рассказал все, умолчав лишь о своей любви, но о ней он не сказал бы даже Создателю. Гоган слушал, слегка наклонившись вперед и перебирая холеную бороду.
– Неисповедима воля Кабиохова, – Енниоль казался задумчивым, но спокойным, – не было средств снять клеймо, но оно снято. Блистательный свободен, это так, но кто его освободил? Первородный? Сила Флохова? Или же отмеченный мышью?
Достославный замолчал, длинные желтоватые пальцы легко поглаживали кончик бороды. Женщина на кровати не шевелилась, свеча догорела, и Робер зажег другую. Огонек показался странно алым, закатное пламя на мгновение залило комнату кровью и погасло. Эпинэ вздрогнул и выронил огниво.
– О чем ты подумал? – голос Енниоля прозвучал как-то странно.
– О закате…
– Иногда вернувшиеся с порога обретают дар предвидения, – гоган не казался ни удивленным, ни испуганным, – если сын моего отца больше не встретит блистательного, он должен призвать на голову его благословение Кабиохово.
– Я благодарен правнукам Кабиоховым…
А ведь они прощаются, хотя все живы и здоровы и нет никакой войны. Во имя Астрапа, что ж такое творится в Агарисе? Что творится во всех Золотых землях?
Холодные капли на лице. Дождь? Откуда? Где она?! Сквозь густые ветки виднелось зеленое предрассветное небо. Мэллит пошевелилась, и на нее обрушился поток холодной воды. Роса! Девушка торопливо вскочила, оцарапавшись о колючки. Барбарисовый пустырь! Как она сюда забралась?
Последним, кого заметила Мэллит, был стройный молодой парень в странном платье. Он не походил ни на призрачное лунное чудовище, которым ее пугали в детстве, ни на грабителя, ни на шпиона. Просто стоял на перекрестке и кого-то ждал. Наверное, пришел на свидание, а его обманули. Она и сама так ждала, до последнего надеясь на то, что любимому удастся вырваться.
Будь это в другом месте, Мэллит спокойно бы пробежала мимо, но случайный прохожий от скуки мог за ней проследить. Все гоганские жилища имеют тайный выход, и нет преступления перед семьей страшнее, чем выдать его чужакам. Первородный несколько раз спрашивал, как ей удается покидать дом, но она не открыла тайны даже ему.
Девушка кое-как привела в порядок одежду. Какая она глупая и что это на нее нашло! Наверное, она заболела. Еще рано – в доме все спят, если поторопиться, она проберется к себе и ее никто не заметит. На улицах пусто, ночные сторожа и гуляки уже ушли, торговцы еще не проснулись. Мэллит несколько раз вздохнула полной грудью. Боли не было, только какая-то тяжесть, тяжесть и холод, но это от росы. Одежда отсырела, вот и все.
От пустыря до переулка она добралась очень быстро. На углу никого не было – ночной прохожий, разумеется, давно ушел. На всякий случай гоганни оглянулась. Никого! Только бы обошлось, только бы ее не заметили! Никогда еще Мэллит не возвращалась так поздно, но она успела! В доме было тихо, значит, отец отца еще не призывал возблагодарить Кабиоха и детей Его. Девушка скользнула в свою комнату, сбрасывая на бегу отсыревшие франимские тряпки – прятать одежду в подвале не было времени. Она совсем помешалась – уйти из дома обычной ночью…
Дочь Жаймиоля присела у четырехугольного зеркала и принялась расчесывать волосы. Раньше она это ненавидела, но в последнее время отражение в посеребренном стекле перестало вызывать отвращение. Первородные называли ее красавицей, и гоганни начинала им верить. Талигойцы были другими, не похожими на ее соплеменников, они иначе одевались, ходили, говорили, и они любили других женщин. Не таких, как ее сестры! Мэллит разбирала прядь за прядью, только бы волосы успели высохнуть, прежде чем к ней войдут. Конечно, никто не догадается, в чем причина, но лишняя ложь повисает на шее каменными жерновами.
Раздался колокольный звон, призывая верующих к молитве, и удивленная Мэллит выронила гребень. Девять часов, а отец отца еще не поднялся! Неужели ему стало плохо? Недавно сестры говорили о печальной судьбе достославного Халлаоля. Вечером он поднялся в свою спальню и утром не вышел. Когда сын осмелился войти в комнаты отца, тот был мертв, а ведь приди помощь вовремя, его могли спасти.
Девушка не колебалась. Пусть ее обвинят в непослушании, она пойдет и посмотрит. Мэллит кое-как стянула волосы на затылке, выскочила из комнаты, на цыпочках пробежала по коридору и раздвинула занавес. Отец отца в своей постели не спал. Если ему стало плохо, то не у себя. Где же он? В кладовых, в комнате размышлений, в алтарном чертоге?
Спящий дом ночью был привычным и знакомым, пустые, пронизанные солнечным светом коридоры казались мертвыми. Родичи тихо сидели по своим спальням, Робер назвал бы их коровами и был бы прав… Мэллит спустилась к алтарному чертогу. Входной занавес, как и подобает, был опущен, гоганни откинула тяжелую материю, заглянула внутрь и закричала. Крик разнесся по всем уголкам замершего дома. Никто не отозвался, но Мэллит не поняла ни то, что кричит, ни то, что ее не слышат. Судорожно вцепившись в занавес, дочь Жаймиоля смотрела на четырехгранную пирамиду, словно бы вырезанную из саграннского гематита.
На отливающих черным металлом гранях красовались трещины, похожие на странные символы, и еще из них вырастали оскаленные кошачьи морды и тянулись вперед когтистые лапы. Рядом с оскверненной арой лежал отец отца, по искаженному лицу, неловко вывернутой руке, черно-желтому одеянию плясали солнечные зайчики. Больше в комнате не было никого и ничего, лишь на полу в нескольких местах виднелись какие-то пятна, словно от высохших лужиц не очень чистой воды.
Странно, но Робер совсем не чувствовал усталости, словно не было бессонной ночи, начавшейся в торквинианском кубле и закончившейся на улице Милосердного Аврелия. Спать не хотелось, хотелось вскочить на коня и помчаться галопом вслед за солнцем. Заботы и тревоги куда-то делись, Эпинэ позабыл и о проклятых тайнах, и о своей собственной весьма незавидной участи; талигоец не сомневался, что все образуется и в конце концов все будут счастливы и он тоже. Единственное, о чем жалел Иноходец, это о том, что природа напрочь лишила его слуха, а ему так хотелось петь.
С трудом сдерживаясь, чтобы не заорать во всю глотку кагетскую песенку об улыбающейся солнцу фиалке, Робер Эпинэ вышел на площадь Единорога, откуда до дома Матильды было рукой подать. Расставаться с летним солнцем и синим небом не хотелось, но Эпинэ вспомнил о голодающем Клементе и ускорил шаг, однако первым Робера встретил не Его Крысейшество, а сюзерен.
– Наконец-то! – На лице Альдо читалось неописуемое облегчение. – Где тебя всю ночь носило?
– Разумеется, с дамами. – Что с ним такое? Нашел приглашение магнуса, не иначе. Неужели он эту дрянь бросил на виду?
– Нашел время, – сюзерен не принял предложенного тона, – тут такое творится! Думал, с ума сойду, пока тебя дожидался. Сам понимаешь, к Матильде с этим не сунешься…
– Да что случилось-то? – Альдо и раньше умудрялся рассказывать все, кроме самого главного, видимо полагая, что маршал должен читать мысли своего короля.
– Идем, – принц потянул друга за рукав, – короче, вляпались мы по самую шею. Что делать – ума не приложу. Понимаешь, она сама так решила…
Итак, у нас неприятности по женской части. Неужели чернокудрая вдовица оказалась не столь разумной и готова осчастливить мир новым Раканом?
– Все дети рождены по воле и с ведома даровавших жизнь, важны лишь кровь и первородство, – пробормотал Иноходец, вызвав у Альдо изрядную оторопь.
– Ты пил? – с надеждой спросил принц.
– И пил тоже, – Робер стукнул друга по плечу, – не обращай внимания. Опять с женщинами намудрил?
– Говорю тебе, она сама, – огрызнулся сюзерен, – к твоему сведению, я ее пальцем не тронул, хотя она и рада бы. Целовал, было дело, и все, да я рассказывал… А теперь у нее одни умерли, другие свихнулись, а третьи куда-то провалились.
– Нет, – потряс головой Робер, – это не я пил, а ты. О ком речь-то?
– Да о гоганни этой, о Мэллит! Прибежала сюда, к нам, хорошо, хватило ума меня на улице ждать. Матильде, конечно, цены нет, но гоганни она не вынесет, и потом пришлось бы признаться, что мы с рыжими знаемся…
Альдо нес еще что-то, но Робер не слышал. Мэллит здесь?!
– О Матильде потом, – Иноходец так сжал плечо сюзерена, что Альдо поморщился, – что с Мэллит?
– У нас она хочет остаться, – выпалил Альдо, – понял? Да за нее с нас пять шкур сдерут – Енниоль с «истинниками» по две и одну – Матильда.
– Где она?
– В «Стриже». Тебя ждет!
– Как в «Стриже»? Зачем?! Почему?!
– Так она опять франимцем вырядилась, а в «Стриже» ее уже знают. Я велел сказать хозяину, что ты сейчас придешь. Ты же комнаты за собой держишь…
Комнаты он и впрямь держал. Так, на всякий случай.
– Ты уж извини, – Альдо покаянно вздохнул, – конечно, надо ее к своим отправить, но у меня рука не поднимается. И потом Мэллит говорит, что мы с ней связаны, а кинжал пропал, и теперь…
– Потом расскажешь. – Закатные твари! Этот осел додумался спрятать ее в гостинице, хотя… Хотя, пожалуй, ничего умнее не придумаешь.
– Слушай, Робер… Сходи один, а? Меня Матильда ждет, сегодня Хогберд притащится. И вообще она тебя скорее послушает.
– Хорошо. – Альдо – бесчувственный болван, а сам он кто? Сам он скотина и подонок, потому что до смерти рад, что друг и сюзерен будет любоваться на Хогберда. Закатные твари, как он смеет радоваться, когда у девочки беда, и, судя по всему, страшная…
Глава 6
Оллария
«Le Valety des Épées» & «La Dame des Coupes»
Вальтер Придд, его тощая супруга, братья и наследники, Ариго и их венценосная сестра, Феншо, Карлионы, Рокслеи, Килеан-ур-Ломбах и, разумеется, добрый старый кансилльер… Старик Эпинэ скоро освободит Талиг от своего присутствия без посторонней помощи, а его наследник в Агарисе. Вместе с Раканом и пегим Хогбердом. Эти подождут, сначала приведем в порядок собственный дом… Жаль, в Эпинэ, Придде и Надоре нет озер, которые можно взорвать, эти провинции так и остались осиными гнездами. До конца верить стоит только кэналлийцам, бергерам и варастийцам, остальных нужно держать на цепи и время от времени пороть.
Его Высокопреосвященство внимательно перечитал список и дописал несколько фамилий. Кракл – полное ничтожество, к тому же женатое вторым браком на «навознице», но по матери он – Придд, а чем меньше в мире спрутов, тем лучше. Лоу и Гайары связаны с бывшими сюзеренами, верность проигравшим украшает, но не способствует долгой жизни. Лараки кажутся безобидными, но Ричарду Окделлу лучше обойтись без родственников, и в первую очередь без матушки. Сильвестр вообще бы предпочел, чтобы ни в Талиге, ни за его пределами не осталось ни Эпинэ, ни Приддов, ни Окделлов, но раз за мальчишкой охотятся, он должен жить. По крайней мере, пока не прояснится, кому и чем мешает сын Эгмонта. Его Высокопреосвященство пододвинул другой лист, обмакнул перо в чернильницу и с нарочитым тщанием вывел слово «Навозники».
Первыми в новом реестре шли Манрики, Колиньяры и их многочисленные родичи и подхалимы вроде Залей, которым Сильвестр не доверил бы даже прошлогодний снег. Геренция нужно держать в узде, но этот достаточно осторожен, чтобы влезть в какую-нибудь интригу, зато зануда Блокхэд спит и видит себя кансилльером, хоть при Создателе, хоть при Леворуком, а это вредно. Пока «навозники» нужны, но когда Люди Чести отправятся к святому Алану, Манрик и Колиньяр захотят прыгнуть выше головы, а значит, придется их этой возможности лишить, ибо, если у человека нет головы, прыгать он не станет.
Сильвестр положил оба списка рядом и улыбнулся. Хороший садовник должен уделять внимание всем вредителям, прыгают ли они, ползают или летают. Неважно, кто был чьим предком, важно, кто обгрызает кору Талига, а кто – собирает мед. Последние тоже удостоились списка, но он вышел коротким. Алва, Савиньяки, Салина, адмирал Альмейда, фок Варзов, Габриэль Дорак, экстерриор Рафиано, маркграф Бергер… Этим жить, править и воевать, когда Его Высокопреосвященство отправится в Закат, пропустив вперед себя тех, кому хочется побольше отхватить от талигойского пирога. И еще нужен кардинал… Зря он позволил Герману ковыряться в старье, и зря он сломал Бонифация. Глупо все время думать о смерти, но не думать о ней вовсе – преступление. По крайней мере, со стороны кардиналов.
Сильвестр еще раз пробежал глазами три исписанных листка, разорвал на множество кусочков, бросил на медный поднос и поджег. Жаль, маги-теоретики так и не нашли способа убивать на расстоянии, хотя нет-нет да и становится известно о том, как на кого-то напускали порчу. Напускали, напускали и попались…
Франциск запретил судить знахарей и ведьм за колдовство и святотатство, передав их светскому суду, как обманщиков и шарлатанов. Этот человек охватил своим вниманием все: от солнца до улитки и от тараканов до звезд, но его жизнь пошла бы насмарку, не оставь он путного преемника. Олларам везло с Алвой, но всему есть предел. Нынешний король – не монарх, а пустое место. Это можно себе позволить, когда государство на подъеме, но Талиг едва оправился после Франциска Второго и его Алисы… Ворон сядет на трон, нравится это ему или нет!
Кардинал вздохнул, с тоской взглянул на пустую чашку. Настроенный на бессонную ночь мозг требовал привычную порцию шадди, но нельзя! Если он хочет оставить после себя свободное от врагов королевство, нужно протянуть еще несколько лет. Сильвестр положил между собой и издевательски пахнущей чашкой Книгу Ожидания, на которую водрузил покрытый остывающим пеплом поднос.
Его Величество мирно скончается, проводив в последний путь старших Манриков и Колиньяров, которые в свою очередь попляшут на похоронах старых аристократов. Начинать нужно с Людей Чести, но как? Раздуть заговор Ги и Килеана и привязать к нему Катарину и Штанцлера? Или проявить глупость, выпустить обвиняемых, дать им порезвиться, повстречаться с друзьями и союзниками, а потом ударить. Неожиданно. По всем змеиным гнездам сразу!
Вести следствие будут Леопольд Манрик и Эразм Колиньяр. Эти расстараются вовсю. Мешать им не будем, но в последний миг именем короля помилуем парочку самых невинных. Для порядка. Его Высокопреосвященство поднял глаза и столкнулся со взглядом главы олларианской церкви Фердинандом Вторым, непогрешимым, богоугодным и отмеченным высшей благодатью! Художник старался как мог и почти превратил жабу в орла, но портретом сыт не будешь. Талигу нужна новая династия! Франциск, знай, что за потомки у него будут, посадил бы на трон Рамиро-младшего, хотя, кто знает, может быть корона способствует вырождению. Сначала – Раканы, потом – Оллары… Воистину, каждый последующий хуже предыдущего.
Валентина Придда графа Васспарда Ричард Окделл не видел с Лаик. Юноша знал, что однокорытник в Олларии, но судьба их свела только один раз – в доме Капуль-Гизайлей во время приснопамятного карточного вечера. Тогда наследник Приддов «не узнал» оруженосца герцога Алвы, а теперь настаивает на срочной встрече. Зачем?
Ричард перечитал вежливое холодное письмо – Придды вообще славились воспитанием и выдержкой. Их уважали, но, в отличие от Эпинэ, не любили. Потомки убитого Рамиро Алвой маршала Эктора хранили верность Раканам и старым традициям, а судьба хранила их. Многие некогда многочисленные и сильные фамилии за четыреста лет либо вымерли, либо утратили влияние и значимость, а «спруты» держались, опровергая старую примету о том, что глава Великого Дома одинок, как дуб в степи.
Приддов хватило бы самое малое на рощу, потому они и пожертвовали оступившимся Джастином. Теперь наследник – Валентин, и у него четверо братьев, не считая толпы дядюшек и кузенов. Что графу Васспарду понадобилось от него, Ричард не представлял, но Валентин просил герцога Окделла быть в полдень в таверне «Белая гончая», что на улице Лодочников. Дик взглянул на часы – время у него было, хуже было с желанием, и потом, вот-вот мог появиться Ворон.
Воспоминания об эре настроение не улучшили. После того как Окделл разыскал маршала в будуаре королевы, а потом сам оказался в постели баронессы Капуль-Гизайль, он так и не пришел в себя. Все было смутно, туманно и как-то грязно. Рокэ где-то носился, Ганс пришел в себя и ускакал в свою Торку, портной привел лошадь и принес благодарственную записку. Судя по тому, как он кланялся, посланец маршала фок Варзова проявил к хозяину приютившего его дома дополнительную щедрость. Жаль, теньент не смог задержаться в столице, он казался славным человеком. Ричард тронул печать с поднятым волной спрутом. Так идти или нет? Пожалуй, идти, иначе решат, что он струсил и отрекся от Людей Чести или, того хуже, что встречаться с Приддами ему запретил Рокэ Алва.
Ричард принялся собираться, стараясь не упустить ни единой мелочи. Оплошать перед наследником Повелителей Волн Повелитель Скал не имел никакого права. Конечно, Валентин будет коситься на синее и черное, зато у него нет ни ордена, ни кровной мориски. Под стать надо подобрать и оружие! Ричард спустился в оружейную и в дополнение к подаренной Савиньяком шпаге выбрал багряноземельский кинжал с карасами. Следующей заботой стала Сона. Кобылица, когда ей учиняли осмотр, игриво мотала гривой и норовила ухватить Дика губами за ухо.
Конюх внимательно оглядел принарядившегося Ричарда, вытащил отделанную серебром сбрую и заговорщически улыбнулся. Дику стало противно. Проклятый барон! Угораздило же его не только заявиться домой, но и проводить «дорогого гостя». Коротышка всю дорогу болтал о своих птицах и расспрашивал про герцога, а теперь пол-Олларии знает, что Ричард Окделл был у Марианны. С одной стороны, это льстило, с другой… С другой, это наверняка дойдет до кансилльера и… до Катари, хотя ей все равно. Она любит Рокэ.
Эр Штанцлер, без сомнения, расстроится из-за Килеана, но кто же виноват, что Марианна не хочет графа и отказывается его защищать. Ее можно понять – Людвиг не самый приятный человек, хотя Багерлее и тем более смерти он не заслуживает. А люди, которых никто не предупредил и которых убили, заслуживали? Если б Иорам Ариго рассказал все сестре, ничего бы не случилось, а теперь Катари из-за этого ничтожества должна страдать и унижаться…
Ричард аккуратно поднялся в седло, расправил совершенно ненужный при такой погоде плащ и шагом выехал со двора. С Валентином он будет вежлив, но сдержан. Он не позволит оскорблять своего эра и не станет раскрывать известные ему тайны. Придд ничего не узнает ни о гонце, ни о том, что он видел в октавианскую ночь.
В Лаик граф Васспард держал герцога Окделла на расстоянии, теперь герцог Окделл отплатит той же монетой. Придды полагают себя выше всех, но убивший предателя и спасший наследника и королеву Алан Святой сделал для Талигойи больше, чем проигравший войну маршал Эктор Придд. Да и пять лет назад… Эгмонт Окделл поднял восстание и погиб, а Вальтер Придд промешкал и уцелел.
В «Белую гончую» Ричард вошел с двенадцатым ударом колокола на ближайшей башне. Герцог не обязан мчаться, высунув язык на зов графа, он точен, как и положено Окделлу, но не более того. Васспард, одетый в цвета Рокслеев, ждал, сидя в углу у окна. При виде Ричарда он поднялся, как и следовало по этикету. В ответ Ричард слегка наклонил голову, произнеся загодя приготовленную фразу:
– Рад вас видеть, Валентин. Чем могу служить?
– Рад вас видеть, Ричард, – в больших светлых глазах радости не было, – я принес вам письмо. Особа, его написавшая, доверилась нашей с вами Чести. Я намерен сохранить доверенную мне тайну любой ценой.
– Я понял, сударь, – на самом деле Дик не понимал ничего, но так в затруднительных случаях говорил Эмиль Савиньяк, а этот случай обещал стать затруднительным.