Стрижайло смотрел на блудницу, чья пухлая спина была охвачена адским свечением. На Грибкова, елозившего ногами, мусолившего языком стеклянную плоскость. Чувствовал, как смыкаются кромки трещины. Разлом наполнялся розовой мягкой пеной, напоминавшей клюквенный мусс. Множество клейких пузырьков соединяло края разлома, как если бы искусный Реставратор склеивал трещину слюной похотливой ведьмы, чьи сине-черные волосы струились с белых плеч.
Они перешли в соседнюю комнату, уставленную тропическими растениями. Посредине возвышалась округлая ванна, похожая на фаянсовую, с перламутровым переливами, супницу. В ней дрожала вода, струилась, взбухала бившими из стенок бурунчиками. Джакузи с теплой водой, под высоким изумрудным абажуром, окруженная пальмами, вечнозелеными листьями, казалась миниатюрной лагуной, куда из зарослей выйдет стыдливая островитянка, из тех, кто пленял Гогена своей первобытной прелестью. И впрямь, из листвы появилась смуглая обнаженная женщина с длинными, заостренными грудями, узкой талией и выпуклыми, овальными бедрами. У нее были яркие белки, розовые возбужденные ноздри, фиолетовые губы, в которых при улыбке сверкала белизна. Множество смоляных косичек украшали голову. На запястьях блестели серебряные кольца. Низ живота от бедра к бедру покрывала густая растительность, будто это была набедренная повязка. Женщина перенесла напряженную ногу через край джакузи, медленно окунула, приглашая любоваться, как нога покрылась множеством серебряных пузырьков, будто это был кипящий нарзан. Подзывала к себе Грибкова. Тот бестолково, суетливо разделся, обнажив тщедушное тело, тощие ребра, неправильные ноги. Женщина поместилась в ванной, как в перламутровой раковине. Мягко плескала водой, которая светилась зеленоватым солнцем тропиков. Грибков бурно плюхнулся в ванну. Стал ловить под водой ее игривые стопы, хватал за лодыжки. Ее ноги лежали у него на плечах. Стрижайло видел узкую мокрую стопу, темноватые твердые пятки. Грибков разглаживал под водой темную водоросль, пышно разросшуюся на женском животе. Смуглянка смеялась, притягивала к своей груди его мокрое лицо, позволяла целовать соски, похожие на спелые виноградины. Плеснула из флакона клейкую гущу, и вся ванна вспенилась, покрылась пышными хлопьями. Хохотали, кидали друг другу в лицо сбитые сливки. Грибков вдруг нырнул, спрятался в пене, долго не появлялся. Лишь выглядывала из ванной женская голова с косичками и твердые сухие колени, среди которых утонул Грибков.
|
|
Стрижайло созерцал прелести африканской волшебницы, превратившей Грибкова в невидимую рыбу. Чувствовал, как исцеляется от перелома его раненная сущность. Как сдвигаются кромки болезненной трещины, скрепленные твердеющим веществом, еще полузастывшим, непрочным, но заполнившим роковую пустоту, соединившим его распавшуюся сущность. Реставратор прикладывал к перелому примочки из душистых тропических листьев, горячие раковины, отшлифованные морем гальку. Накрывал поврежденное место пышной водорослью, которую подносила ему чернокожая ведунья.
Они перешли в соседнее помещение, оббитое черным бархатом. Маленькое креслице без ручек стояло под высоким торшером, куда привратница усадила Грибкова. Из бархатной тьмы, лунно-белая, огромная, вышла женщина, по виду еврейка, пышная, парная, словно из бани, с белым распаренным телом, висящими млечными грудями, наплывами мягкого жира на животе и тучных ногах. Ее черные кудри великолепно валились на плечи, миндалевидные глаза влажно мерцали, алые губы были пленительно приоткрыты, и она стыдливо заслонялась, словно купальщица, на которую из зарослей смотрят блудливые старцы. Музыка была восточной, как во дворцах царя иудейского. Танцовщица вращала тазом, поднимала пленительно-полную ногу, колыхала тяжелыми, оплывшими на живот грудями. Приблизилась к Грибкову, повернулась полной спиной, села ему на колени, вдавив в кресло. Он задыхался под тяжестью пышных телес, пробовал выбраться. Казалось, на него сошла снежная лавина, погребла под собой. Еврейка освободила его, полузакрыв выпуклые глаза, танцевала, переступала с носка на носок. Вновь подошла, села на Грибкова верхом. Приподняла груди и приплюснула ими с обеих сторон головку Грибкова. Он утонул, как если бы на него надели квашню теплого душистого теста. Вертелся, отбивался, старался вырваться. Жрица отняла огромные груди от его потрясенного лица. Отошла на полшага. Выгнулась назад, делая мостик. Черные кудри упали на пол. Груди огромно и мягко сползли по бокам. На животе образовалась влажная складка. И открылось ее темное чрево, да так широко, что стала видна розовая матка, а за ней Крымский мост, и дальше Октябрьская площадь с памятником Ленина, Люсиновская улица, переходящая в Варшавку, и белые березняки «Домодедова», застекленное здание аэропорта, взлетное поля с голубыми посадочными огнями и громадный лайнер «Америкэн эйрлайнс», берущий курс на Шеннон, через Атлантику, в аэропорт имени Кеннеди.
|
|
|
|
Грибкова больше не было видно. Лишь торчали из необъятного лона, как из пасти кита, тощие ноги в плохо зашнурованных штиблетах. Стрижайло ликовал. Он был исцелен. Целостность его натуры была восстановлена. Коснувшаяся его ненароком святость была преодолена. Духи, вселившиеся в него из темного подвала, торжествовали. Устроили маленький праздничный ужин, поедая ощипанного кладбищенского вороненка. Черный Космос над головой был полон бриллиантовых звезд, и в небе грозно и восхитительно вращалась рубиновая спираль, как символ торжествующего творчества.
Часть третья. «Жнец»
Глава восемнадцатая
Наступил долгожданный день, когда Председатель Центризбиркома Черепов объявил о начале предвыборной агитации. Его мертвенная, выточенная из желтой кости голова с голубыми карбункулами в глазницах появилась на экране. Замотавшись в черный плащ с алой подкладкой, он возвестил о начале священнодействия, под названием «Выборы». За неделю до этого он отправился в Африку на «сафари», в сопровождении двух кенийских колдунов углубился в скалистые горы, где из снайперской винтовки размозжил голову косматому кенийскому козлу. Подвязав к шесту тяжелую тушу с рогами, с которых на каменную тропу стекала черная кровь, они добирались до лагеря, останавливаясь по пути и совершая обряд «испития крови». Поочередно припадали к ране, высасывали из пробитой головы кровавый мозг. Опьянев, долго танцевали под зеленой луной. Изображали козлиную страсть, блеяли, ударяли друг в друга лбами, а потом колдуны, разодрав на Черепове одежды, яростно толкали его в голые ягодицы крепкими, как каменные топоры, орудиями любви, отчего Черепов самозабвенно выкрикивал наизусть статьи «Закона о выборах».
Козла на самолете транспортной авиации доставили в Москву. Прямо с взлетного поля в инкассаторском броневике с мигалкой переправили в ресторан «Метрополь», в распоряжение главного повара. Шкура, свернутая в рулон, была отделена от туловища и направлена скорняку, а козел был разрублен на части, и над каждой трудились лучшие повара Москвы. В Центризбиркоме, в главном компьютерном зале, где стояли терминалы электронной системы «ГАС «Выборы»», состоялся ночной пир. Голые члены избиркома поедали козлиное мясо, произносили африканские заклинания, мазали козлиным жиром компьютеры и огромные, во всю стену, экраны, окропляли образцы бюллетеней соусом из козлиной крови. Черепов, вдохновенный, получая на время выборов неограниченные полномочия, сравнимые лишь с президентской властью, укреплялся в своем намерении провести честные и свободные выборы, для чего съел козлиные семенники, слегка обжаренные, посыпанные корицей и красным перцем. Исполненный мощью, сверкая голубыми каменьями, он замотался в черный батистовый плащ с алым подбивом и дал интервью государственному телеканалу «Россия». Так страна узнала о начале выборов, о вкусе козлиных яиц, о дате рождения композитора Шнитке, о способе приготовлении ткемали, о гипотезе исчезновения динозавров, о методах лечении артрита, о пирсинге светской львицы Дарьи Лизун и о том, «как упоительны в России вечера». С этого момента в стране началась предвыборная агитация.
Зашевелились, полезли из всех углов, двинулись в разных направлениях большие деньги. Алчные журналисты и телеведущие с озаренными лицами ждали приближения денег, записывая в очередь на эфир тщеславных кандидатов от партий. Как клопы из продавленного дивана, полезли политтехнологи, представители пиар-компаний, мастера компромата, профессиональные лжецы и доносчики, «разведчики замочных скважин», «поэты сальных простыней». Звезды шоу-бизнеса с порочными лицами подряжались к партийным лидерам на агитационные гала-концерты, эстрадные турне, политические гастроли, готовя деревянные лопаты, чтобы ловчее было сгребать шелестящие ворохи долларов. Губернаторы получали тайные депеши из Центра с директивами поддерживать на выборах верных Кремлю мздоимцев, неудачливых ментов и разведчиков, респектабельных бандитов, агентов нефтяных и стальных корпораций. Подразделения ФСБ ставили «жучки» в офисах политических партий, «наезжали» на неугодных спонсоров, запугивали строптивых кандидатов, раздавали киллерам пистолеты с глушителями. У политиков, вчера еще сонных и пресных, отрастали хвосты и копыта, по-волчьи светились глаза, появлялись трескучие интонации в голосе, будто в горло им вшили отрезки иерихонской трубы. Народ послушно выстраивался в бесконечную очередь к специально построенному верстаку, куда закладывалась голова, и плотник в клеенчатом фартуке вбивал в нее длинный железный гвоздь. И над всем царил великолепный, с голубыми карбункулами, Черепов, развевая черно-алый плащ, поворачиваясь на высоких каблуках, отчего звенели его серебряные шпоры мальтийского рыцаря.
И вновь повторилось. Выпрыгнула и с хлюпаньем шлепнулась жаба демократии. Пробежала, цокая коготками и поводя усиками, крыса народовластия. Прокатил свой белый навозный шар скарабей правового государства. Прокричала птица-выпь свободного волеизъявления. Прогромыхала, впряженная в упряжку из ста двадцати тысяч жужелиц «большая Берта». Луна обросла зеленой собачьей шерстью. На бюллетенях Ямало-ненецкого автономного округа проступил лик задушенного подушкой Тараки. Тонко застонала во сне Наина Иосифовна. На здании «Альфа-банка» вырос громадный, ядовитый гриб. В глаз президента Буша попала пылинка, оторвавшаяся от кобчика абиссинского павиана и перенесенная ветром через Атлантику. История человечества продолжалась, и ей управлял добрый карлик, поселившийся в гульфике гимнописца Сергея Михалкова, потомственного дворянина и добродушного бонвивана.
Стрижайло приступил к реализации своей изощренной программы, — к добиванию коммунизма, пользуясь для этого технологиями переработки сена в силос. Его проект ничем не напоминал жестокий гитлеровский план «Барбаросса», когда уничтожали советские города и селенья, расстреливали «жидов и коммисаров», готовились снести Москву и Ленинград и на их месте устроить водохранилища. Проект был далек от ельцинского расчленения СССР, запрета компартии, расстрела из танков красных баррикадников Дома Советов. КПРФ являла собой ботву, высыхавшую на грядках, из которых выкопали и унесли картофельные клубни. Ботвы было много, она была вялой, на ней сидел Дышлов, покуривая «козью ножку» былого величия, рассказывая односельчанам безобидные анекдоты и байки. Однако приказ Потрошкова подразумевал уничтожение ботвы, освобождение огорода под новые культуры и гряды. Стрижайло отнимет у Дышлов «козью ножку», прогонит с ботвы, а блеклые стебли сожжет. И многие смогут вдохнуть сладкий, упоительный дым утрат.
Предстояло совершить вместе с Дышловым несколько агитационных поездок, в сопровождении журналистов и телекамер. В реестр этих важнейших мероприятий входил «Марш нищих ученых», к которому присоединится Дышлов и пройдет несколько километров вместе со светилами науки, протестующими против нищенского финансирования. «Голодовка чернобыльцев», участие в которой в течение двух-трех часов примет Дышлов, требуя для ликвидаторов выплаты льготных пособий. «Перекрытие Транссибирской магистрали», куда выйдут разгневанные рабочие и, вместе с Дышловым, будут настаивать на ликвидации задолженности по зарплате. «Молебен во славу России» в скромной приходской церкви на Старой Смоленской дороге. Посещение родовой деревни Козявино, где в отчем доме, у заросшего крыльца Дышлов скосит бурьян, поправит резной наличник, выпьет чай за деревянным столом, где чаевничало несколько поколений трудолюбивых и рассудительных Дышловых. В заключении поездки в губернском городе состоится презентация замечательной книги Дышлова «Русский фактор», которую взялись проиллюстрировать изысканные художники Палеха. Все сюжеты будут тщательно отсняты, сложатся в телевизионный фильм, режиссуру которого возьмет на себя Никита Михалков. Фильм покажут на государственном телеканале, что вызовет громадный резонанс и повысит привлекательность лидера коммунистов.
Стрижайло тщательно готовился к турне, раздавая направо и налево изображения Джорджа Вашингтона, выполненные на зеленом фоне. Неистощимый в коварстве, неутомимый в изобретательности, он все свое время посвящал встречам.
Посетил спортивный клуб, где практиковались различные виды спорта, — баскетбол, волейбол, гандбол и нацбол. Встретился с любителями нацбола, молодыми парнями в кожаных куртках, с красно-черно-белыми эмблемами на рукавах, просил о содействии, и спортсмены обещали помочь. Принес ящик коньяка в мастерскую, где из папье-маше и пенопласта создавались муляжи и манекены, оставил мастерам несколько эскизов, по которым просил изготовить необходимые изображения. В баре отеля «Мариотт» посидел с железнодорожником одного из участков Транссибирской дороги, изучая вместе с ним расположение запасных путей и тупиков. Поужинал в ресторане «Кабанчик» с батюшкой приходской церкви, которую намеривался посетить Дышлов, и поинтересовался, нет ли в церковной книги записи о крещении будущего лидера коммунистов. В институте Курчатова, облачившись в скафандр, консультировался со специалистами, можно ли добывать из тела облученных чернобыльцев обогащенный уран и отправлять его в Иран на атомную электростанцию Бушер. Встретился с художником Куликом, засунувшим голову коню под хвост, так что снаружи оставались непролезающие уши, — художник дергался, издавал истошные вопли, конь бил Кулика по ушам своим возбужденным хоботом, а рядом стояла табличка с надписью: «Куликовская битва». Напоследок нанес визит к модному тележурналисту Карапузову, с которым водил давнее знакомство.
Карапузов оправдывал свою фамилию, — был кругленький, с толстыми щечками, глазами-монетками и маленьким румяным ротиком, хорошо приспособленным для воздушных поцелуев, трубочек сладкого коктейля и длинных ядовитых плевков. Прежде чем сделать блестящую журналистскую карьеру, он перепробовал множество профессий. Работал в морге гримером, придавая покойникам воодушевленный, радостный вид. Подвизался на собачьей живодерне, подлавливая бездомных животных на отточенные крюки. Сам становился подопытным пациентом в экспериментальной клинике, где опробовал на себе препараты, изгоняющие кишечных паразитов. В память о пребывании в клинике он создал телепрограмму «Момент глистины», которая очень скоро превратилась в рафинированное блюдо интеллектуалов и правдоискателей. Стрижайло заручился поддержкой именитого журналиста, оставил ему спрессованные зеленоватые пачки, видя, как ловко заработали, затрещали пухленькие пальцы, словно автомат для пересчета купюр.
Настал черед первой поездки. Автомобильный кортеж из комфортабельной «аудио» и громоздкого «джипа» охраны примчал Дышлова и Стрижайло на сотый километр Симферопольского шоссе. Они вышли, присев в тени придорожных дубов, стали ждать «марш ученых». Престижные автомобили, чтобы не смущать оголодавших ученых, отъехали вдаль. Телекамера лежала на траве, оператор покусывал травинку. Охрана отдыхала под дубом. Дышлов, энергичный, в хорошем расположении духа, знал, что скажет ученым, с чем обратится в нацеленные телекамеры. Заготовив на этот случай несколько бодрых, непримиримых речений, поглядывал на трассу, где неслись тяжеловесные трейлеры, размытые скоростями иномарки, струился миражами асфальт.
— Положение в отечественной науке просто невыносимо, — произнес Дышлов, сурово сдвигая брови. — Доходит до того, что ученые на свои деньги покупают батарейки, чтобы проводить в лабораториях эксперименты. И после этого мы хотим, чтобы не тонули подводные лодки и не падали самолеты, — он возмущался, но не гневно, не в полную мощь, не расходуя на возмущение запасы энергии, которые станет тратить в момент телесъемки. Разминался, разогревался, как это делает спортсмен перед состязанием, сообщая мышцам гибкость и эластичность.
— На прошлой неделе я ходил к Президенту. Ставил вопрос о финансировании науки. Говорю: «Если так будет продолжаться, Россия опять вернется к лучине, и мы потеряем все, что наработали за годы советской власти». Соглашается, кивает головой, заверяет, что возьмет вопрос на контроль. Но я же знаю, что ничего не сделает. Будет выполнять команду из-за океана, где заинтересованы в удушении российской науки, — Дышлов презрительно выставил нижнюю губу, выражая свое отношение к безвольному, слабому Президенту, случайно оказавшемуся на вершине власти, не идущего ни в какое сравнение с ним, Дышловом, упорным, трудолюбивым политиком, национальным лидером, который рано или поздно займет свое место в Кремле.
Стрижайло с тайным удовольствием взирал на его упитанное, уверенное лицо, усвоившее властно-снисходительное выражение. Дышлов был уверен в своем положении крупнейшего политика страны, в статусе лидера сильнейшей политической партии. Народная поддержка, многолюдные митинги, обожание толпы наделяли Дышлова витальной энергией, питательными калориями, от которых его мясистое бело-розовое лицо казалось изделием мясомолочного комбината. Но при этом, в глубине его светлых глаз таилась постоянная неуверенность, темная точка настороженности, как если бы он что-то тщательно прятал в себе от посторонних глаз, старательно утаивал, и вся его внешняя бодрость и жизнелюбие казались мнимыми.
— Так, — он посмотрел на свои ручные, в платиновом корпусе часы. — Еще минут тридцать, не меньше. Ладно, слушай анекдот, — награждая Стрижайло дружеским, панибратским хлопком, Дышлов поудобнее устроился на траве. — Старый сперматозоид учит молодого. «Ты, как только тебя выпустят, беги со всех ног, чтобы первому оплодотворить яйцеклетку. Как увидишь впереди что-то темное, так мчись на него и вонзайся. Понял?» — «Понял», — отвечает молоденький. Вот его выпустили вместе с другими, мчится что есть мочи. Видит впереди что-то черное. С разбегу бьется головой и отскакивает. Еще раз бьется и отскакивает. Спрашивает это черное: «Простите, вы яйцеклетка?!» А ему отвечают: «Нет, я — кариес!», — Дышлов, дождавшись, когда у Стрижайло начнет раздвигаться в улыбке рот, громко, заразительно захохотал. Стрижайло вторил ему, зная, что своим смехом доставляет ему удовольствие.
Он предвкушал предстоящее действо, как режиссер предвкушает премьеру. Его театром была горячая лесная опушка у накаленного шоссе, по которому мчались трейлеры с крымскими помидорами, иномарки с самодовольными богачами, ищущими отдохновения на курортах, потертые грузовички, на которых чеченские террористы перевозили оружие и взрывчатку. Одна часть артистов, еще невидимая, приближалась в стекленеющем воздухе. Главный актер готовился к выходу, примеряя на лицо маски величия, гнева, печали. Зрителями были невидимые духи, которые угнездились в душе Стрижайло, как летучие мыши, — прицепились вниз головами к его ключицам, плечам, подбородку, сгрудились бархатистыми тельцами, выпучили блестящие черные глазки.
— Идут, — сказал оператор, выплевывая травинку, поднимая с земли телекамеру. Охранники настороженно вскочили.
Далеко на шоссе, в струящемся воздухе что-то забелело, задрожало, напоминая мираж пустыни, когда над барханами в жидком стекле возникают бедуины в белых накидках, изразцы минаретов, пальмы над синей водой. Дышлов вышел из тени на солнцепек. Одернул одежду, откашлялся, крепче установил ноги и выпятил грудь. Стал похож на певца, готового при первых звуках рояля выдохнуть сочный басовитый звук.
— Ты, главное, ученых, ученых снимай, — обратился он к оператору, зная, что основным объектом съемки будет он сам, его проникновенные, обличительные слова.
Белесое скопление на шоссе приближалось. Превращалось в горстку людей в белом, нестройно семенящих по обочине, что-то несущих в руках. Стрижайло вглядывался, стараясь понять, насколько верно был выполнен его художественный заказ, какая наглядная агитация была вручена ученым, совершающим «марш протеста».
Группа семенящих людей приближалась. Были отчетливо видны их белые халаты и шапочки, спецодежда стерильных лабораторий, которая делала демонстрантов похожими на санитаров и одновременно на пациентов, — такими усталыми, болезненными выглядели ученые. Одни из них несли транспаранты: «Науке — достойное финансирование!» «Голодный ученый — позор России!» «Подайте милостыню на отечественную науку!» Другие держали в руках сделанные из папье-маше муляжи, символизирующие отрасли научных исследований. Невысокий, всклокоченный астроном с безумными глазами нес «галактику» — огромный спиралевидный завиток, держа его на голове, как Зевс. Другой астроном, тощий и стеблевидный, подламываясь на ходу, нес картонную раскрашенную комету, цепляя хвостом соседей. Рядом вышагивал упрямый, замкнутого вида физик, взвалив на плечи синхрофазотрон. А его коллега воздевал увеличенную в миллионы раз «элементарную частицу», открытую на этом синхрофазотроне. Биологи влекли на себе большие, ярко расцвеченные макеты, — «вирус СПИДа», напоминавший Гайдара, «раковую клетку», похожую на Чубайса, «птичий грипп», — вылитый министр экономики Греф. Замыкал процессию сутулый ученый, специалист по «звездным войнам». Нес наперевес «лазерную пушку», и казалось, что этим экзотическим оружием он конвоирует всю процессию, гонит ее по этапу, чтобы сдать в «Матросскую тишину». Стайка журналистов сопровождала ученых. Газетчики, фоторепортеры пили на ходу «кока-колу», жевали «дирол без сахара», выдували на губах забавные пузырьки.
— Ну что, пошли, — произнес Дышлов и уверенно шагнул навстречу процессии, всем своим непреклонным видом выражая поддержку протестующим, уверенный, что его поддержка желанна и благотворна. Зашагал среди демонстрантов, выбрав место между кометой и элементарной частицей.
— Как вы расцениваете «марш голодных ученых»?.. — увивались вокруг него журналисты, — Что могут сделать коммунисты, чтобы увеличить финансирование науки?.. За кого на выборах будут голосовать российские ученые?.. — они тормошили Дышлова. Оператор пятился, захватывая в объектив утомленных демонстрантов, раскрашенные макеты и уверенное, непреклонное лицо Дышлова, который грозно рокотал упитанным басом:
— Антинародный режим превращает науку в бедную нищенку!.. Уборщица в коммерческом банке получает втрое больше, чем академик!.. Советская наука была передовой в мире, а теперь ученые на свои деньги покупают пробирки для опытов!.. Еще несколько лет такого финансирования, и от науки останется большой скелет, который Чубайс повезет в Давос, чтобы отчитаться перед своими хозяевами за проделанную работу… На выборах ученые проголосуют за нас, коммунистов, которые запустили в Космос Гагарина, создали ядерный щит, победили туберкулез!..
Стрижайло шагал в стороне, наслаждаясь спектаклем, который сам срежессировал, выбрал декорации и актеров, написал текст пьесы. Из проносящихся машин с удивлением выглядывали дальнобойщики, миллионеры и вооруженные ваххабиты. Впереди, подступая к обочине, приближались заросли ольхи.
— Когда мы выиграем выборы и займем ведущее место в Думе, мы примем «Закон о науке», возвращающий ученым ведущее место в обществе. Мы добьемся бюджетного финансирования в таком размере, чтобы снова заработали наши физические и биологические лаборатории, чтобы ученые не уезжали за океан, а работали на благо России!.. — Дышлов порозовел от волнения, вошел во вкус, чувствовал себя ведущим политиком, любимцем масс, защитником отечественной науки. Заросли ольхи приближались. Стрижайло испытывал мучительное нетерпение, которое было нетерпением шелковистых глазастых демонов, облепивших его кости, обложивших горло меховой горжеткой. — Я сам работал в науке, знаю, сколько «элементарных частиц» могли бы открыть наши ученые, будь у них достойное финансирование…
Процессия приблизилась к зарослям. Семенили ученые в белых халатах. Колыхались транспаранты. Странно и значительно смотрелись скульптуры из папье-маше. Грозно, в окружении деятелей науки, выступал Дышлов, позируя перед телекамерой. Внезапно заросли ольхи покачнулись. Завеса кустов распахнулась. Выскочили спортсмены в черных рубашках, мастера нацбола. Стали забрасывать Дышлова помидорами, кульками с майонезом, пластилиновыми чернильными бомбами. Снаряды попадали в Дышлова, пятнали одежду жидко-красным, липко-белым, чернильно-синим. Нацболы при каждом попадании воздевали кулаки, выкрикивали: «Дышлов — предатель народа!» «Дышлов — подстилка Кремля!». «Дышлов — фарисей и Иуда!». Заляпанный чернилами и майонезом, с красной помидорной кляксой на лице, Дышлов заслонялся, пытался увильнуть от попаданий, нырял в гущу ученых. Но его настигали разноцветные бомбы. Камера жадно фиксировала траектории метальных снарядов, ужас на лице Дышлова, растерянность охраны.
Помидор попал в «лазерную пушку», и та сработала. Огненный луч полоснул проезжавший мимо трейлер. Из рассеченного короба посыпались коровьи туши, свиные загривки, битые куры, ощипанные гуси, замороженные индейки и один страус, который перевернулся в воздухе и встал на свои длинные ноги прямо перед Дышловым. Астроном в испуге выронил «элементарную частицу», и та ударила в проезжавший «джип», где сидели чеченские боевики с грузом взрывчатки, которая ударила страшным взрывом. Взрывная волна расколола циклотрон, и вращавшиеся в нем электроны буквально изрешетили проезжавшую «вольво» с политиком либерального толка, отстрелив самую либеральную часть его тела, что дало повод прокуратуре возбудить уголовное дело по статье «терроризм». Растерянные биологи выронили «вирус СПИДа», «раковую клетку», и плазмодий «птичьего гриппа», которые мгновенно, с помощью ветра, распространились по окрестностям, положив начало массовым эпидемиям.
Последним, кто не удержал свое лепное изделие, был взлохмаченный астроном. Он выпустил из рук «галактику». С чудовищным свистом, раскручивая спираль, «галактика» пронеслась над окрестными лесами, срезая вершины, жутко сверкнула над подмосковными городами и умчалась в Мироздание, заняв место в отдаленном участке Вселенной под названием: «Туманность коммунизма». Через минуту воцарилась страшная тишина. Среди деревьев мелькали белые халаты убегавших ученых. Валялись на шоссе обугленные туши зверей и птиц.
Опустошенные эпидемиями, молчали окрестности. И только Дышлов и страус стояли друг против друга в пятнах майонеза и чернил, над ними мерцала жестокая спираль галактики, и оператор водил телекамерой, снимая место трагедии.
Охранники усадили потрясенного Дышлова в автомобиль и стремительно укатили. Стрижайло весело шел по обочине где-то между Серпуховом и Подольском, вдыхая запах чудесного разнотравья. В нем все ликовало, в том числе, и подвижные зверьки с заостренными мордочками, облепившие плечи, грудь, подбородок. Они утратили внешность мохнатеньких демонов, приняли вид ответственных прокурорских работников. В синих мундирах и серебряных эполетах сидели за широким столом, слушая Генерального Прокурора Устинова, который делал доклад о борьбе с коррупцией.
Дышлов не был обескуражен случившимся. Видеозапись находилась в руках Стрижайло, который выберет из нее все, что годится для предвыборного фильма: «Всегда с народом», а лишнее выкинет. В фильм не попадут хулиганствующие нацболы, оскверненный майонезом и томатным соком костюм генсека, ужасная катастрофа, случившаяся на Симферопольском шоссе между Серпуховом и Подольском.
— Провокаторы олигархов!.. Наймиты Кремля!.. Если бы ни телекамера, ни свидетели, я бы кости им переломал!.. — Дышлов грозно шевелил кустистыми бровями, давая понять, что с ним шутки плохи.
Следующая, задуманная Стрижайло поездка намечалась в Тулу, где вторую неделю проходила голодовка «чернобыльцев». Власть лишила их льготных выплат, и больные, доведенные до отчаяния ликвидаторы залегли на матрасах в одном из «домов культуры», обещая умереть от голода по вине бесчестных чиновников.
— Поедем, поддержим мужиков, — настраивался на поездку Дышлов, и его мясистое лицо, умело управляя мимикой, выражало одновременно непримиримое осуждение власти и чувство солидарность с голодающими «чернобыльцами».
Они ехали в Тулу тремя машинами. Впереди комфортабельная «вольво» с душистым прохладным салоном. Сзади тяжеловесный «джип» с верной охраной и телеоператором. И в хвосте машина дезактивации, с фиолетовой мигалкой, красной полосой, начиненная шлангами, пенными препаратами, смывающими растворами, предназначенными для работ в зоне радиоактивного заражения. Все участники поездки были оснащены индивидуальными дозиметрами, а также «счетчиком Гейгера», для замеров радиационного фона.
Дышлов был в приподнятом настроении, чему не мало способствовали прекрасная погода, восхитительные среднерусские дали с дубравами, блеском озер, белыми храмами, а также последние «рейтинги», согласно которым коммунистов поддерживало до тридцати пяти процентов избирателей.
— Мы должны использовать этот момент, — рассуждал он вслух, настраивая Стрижайло на серьезный лад. — Должны оправдать доверие избирателей. Меня принимают везде на «ура». Полные залы. Губернаторы приглашают на закрытые встречи, говорят: «Мы с вами, действуйте». Военные, командующие округов, заверяют: «Мы вас поддержим. Берите власть». Сейчас мы должны сложить все усилия, — коммунисты, патриоты, профсоюзы, мелкий и средний бизнес. Уверен, нам это удастся, — убеждаясь по выражению глаз Стрижайло, что тот вполне проникся серьезностью момента, Дышлов позволил ему немного расслабиться: — Что такое «валенки», знаешь? Это проросшие, поседевшие мужские носки! — Дышлов громко захохотал, вдавливаясь в мягкое кресло, гасившее колыхания плотного сытого тела. — Слушай еще анекдот. На армянском коньячном заводе «Арарат» выпустили три новых марки коньяка. «Ара очень рад», «Ара рад до смерти», «Ара ничему не рад» — захохотал, давая выход обильным жизненным силам, благодушному настроению, предвкушению классовых битв.