В подбородке Потрошкова раскручивалась бесконечная спираль, олицетворяя идею вечного развития. Была образом хороводов, которые водили во Вселенной галактики. Являла символ циклотрона, в котором раскручивалась и набирала световую скорость частичка атома, прежде чем выстрелить в мироздание. Стрижайло и был той частичкой, которую раскручивала могущественная воля Потрошкова, готовилась метнуть в бесконечный Космос. И он был послушен, благодарен, испытывал благоговение, видел в нем Повелителя и Отца.
— Теперь мы расстанемся, чтобы скоро встретится вновь, — с этими словами Потрошков передал Стрижайло видеокассету, и тот, как лунатик, покинул белый милицейский «форд», пересел в свой темно-синий «фольксваген».
Это предполагало продолжение кропотливой работы с телевидением. Как тонкому профессионалу, Стрижайло было известно, что эта зеленоватая стеклянная призма в районе «Останкина», с высоким шприцем, пронзающим московское небо, с недавних пор превращена в филиал ФСБ. Усилиями Потрошкова здесь развернута биологическая лаборатория по выращиванию секретных цветных червей, способных продуцировать особые электромагнитные поля. Каждое из этих полей, воздействуя на психику человека, порождает реакции, управляющие душой. Эти тонкие «пси-поля», модулируя электромагнитную волну передатчиков, смешиваются с информационными потоками телеканалов, уносятся в мир, порождая в нем грандиозные вихри, психологические бури, повергая целые регионы в коллективное безумие, или необъяснимый восторг, в ожидание конца света или предчувствие грядущего Мессии. Эти удивительные эффекты, вначале опробованные на животных, затем на заключенных, затем на космонавтах, в конце концов, получили массовое распространение. С их помощью власть управляла строптивым, непредсказуемым народом, все еще помышляющим о «национальной идее», а потому особо восприимчивым к воздействию «пси-излучения».
|
|
Принцип модулирования был чрезвычайно прост. В студию, во время передачи, биологи в белых халатах и масках приносили банку червей и ставили ее так, чтобы она не попадала в кадр. Излучение наполняло студию, проникало в душу телеведущих, операторов, режиссеров, всех участников передачи. Пропитывало помещение, оптику, микрофоны, режиссерские пульты, проникало в тяжеловесные кабели передатчиков, наполняя останкинскую иглу мерцающим призрачным светом. Срываясь с вознесенного острия едва различимым фонтанчиком ужасов.
Каждый вид червей выводился по особой методике, с помощью особых кормов. Их окраска объяснялась цветом выделяемых газов. Каждая полупрозрачная, извивающаяся особь напоминала неоновую трубку, в которой разноцветно и призрачно светился газ. Некоторые из огромных, горящих в московском небе реклам, те, что слегка пульсировали, производя на зрителя галлюциногенное воздействие, были ничем иным, как выращенными в той же лаборатории громадными червями, воспроизводящими наименование фирм: «Самсунг», «Макдональдс», «Икея», «Рамстор».
В студию программы новостей биологи в скафандрах заносили банку водянистых голубоватых червей, выращенных на трупах бомжей, на обезображенных телах чеченских террористов, на неопознанных фрагментах тел из ростовской криминалистической лаборатории. Ставили сосуд поодаль, наблюдая, как извиваются студенистые существа, наполняя помещение призрачной голубоватой смертью. Очаровательная дикторша с перламутровыми губками, изящным маникюром, сжав теплые колени, с возбуждающей тяжестью переполнявших бюстгальтер грудей, начинала информировать о происшествиях в мире. С экрана в квартиры телезрителей валились трупы, падали четвертованные тела, хлюпали утопленники, шмякали обгорелые мертвецы, залетали дети с разбитыми головами и матери с рассеченными чревами. Отдельно, как экспонаты коллекции, преподносились выколотые глаза, разорванная печень, лежащие на клеенчатой подстилке аккуратно отрезанные мужские гениталии. Страна впадала в ужас, который был благоприятным фоном для проведения «реформы ЖКХ».
|
|
В студию поп-музыки заносили банку, в которой клубками свивались огненно-красные черви, с мучнистыми головками и заостренными зеленоватыми хвостиками. Их выращивали на постельном белье, принадлежавшем престарелой, одутловатой поп-звезде, десятки лет демонстрирующей публике свои венозные ляжки. Белье хранило следы непомерной похотливости, привлекавшей молодые музыкальные дарования. Желая преуспеть в шоу-бизнесе, они совершали ритуальное восхождение на ее любовное ложе. Черви в банке извивались, как певицы и танцоры из «Фабрики звезд». Телеведущие непроизвольно начинали с силой сжимать и разжимать колени, доводя себя до исступления. Население страны впадало в сексуальное безумие. Школьники пятых классов насиловали соседок по партам. «Зэки» мастурбировали в бесчисленных зонах. У ведущих из «Школы злословия» сквозь утомленные хрипловатые басы прорывался русалочий смех. А лидер либерал-демократов в Думе застревал в деревянной трибуне, норовя проткнуть ее тесные дубовые доски. Этот сексуальный угар служил благоприятным фоном для проведения «монетизации льгот», когда министр здравоохранения казался возбужденным детородным членом, — впрочем, не человеческим, а птички-колибри.
|
|
Черви едкого, цыплячьего цвета, пугающие своей желтизной, перетянутые черными колечками, как на трико у цирковых жонглеров, выделяли газ истерического беспричинного хохота. Стеклянная реторта с этими вьющимися особями устанавливалась в студиях во время юмористических программ. Черви выращивались на сложном экстракте, куда входила увлажненная перхоть юмориста с армянской фамилией, капельки жира с лысины толстенького одессита, ушная сера задорного хохмача, с добавлениями мышиного помета, лягушачьей икры и гормональных вытяжек из гипофиза гамадрила. Черви, похожие на ярко-желтые ползучие стебли, производили неотразимое воздействие на основную массу населения. Люди ржали, гоготали, истерически смеялись часами, днями, неделями, оставляя свои занятия, предаваясь безудержному, беспричинному смеху. Падали на спину и конвульсивно дергали ногами и руками хлеборобы в полях и сталевары у мартен. Заразительно смеялась мать, потерявшая ребенка. Хохочущие «омоновцы» били палками хохочущих демонстрантов. Бандит, содрогаясь от смеха, приставлял паяльную лампу к смеющейся груди пытаемого. Министр обороны со смехом обходил гогочущий строй колченогих солдат. Министра иностранных дел, дергаясь, как от колик, подписывал передачу Китаю очередной порции приграничных островов. Смеющийся священник отпевал улыбающегося в гробу покойника. Вся страна от океана до океана, умирая от голода, замерзая в домах, просовывая голову в петлю, приставляя к виску пистолет, безудержно гоготала под воздействием желтого дурмана, источаемого кольчатыми «червями смеха». Именно, лопаясь от смеха, народ согласился на десятикратное повышение цен на бензин, на передачу лесов и водоемов в частные руки, на размещение американских морских пехотинцев вокруг российских ядерных объектов.
Другие разноцветные черви, — металлически-бронзовые, жемчужно-мерцающие, туманно-лиловые, — выставлялись в банках во время ток-шоу, телевизионных игр, телесериалов, историко-политических хроник, пробуждая в зрителях чувство ненависти, отупения, хмурого дебилизма, бессмысленного ажиотажа.
Особые черви, изящных размеров, нежно вьющиеся, бесцветно прозрачные, с крохотными вскипающими в телах пузырьками, с миниатюрными золотистыми глазками, выставлялись в студии в те моменты, когда транслировались обращения Президента. Его интернет-беседы с населением страны. Сюжеты о посещении школ и приютов, гарнизонов и синагог.
Эти элитные экземпляры вскармливались питательной смесью, включавшей лоскутки потертой горностаевой мантии, зеленую патину «Медного всадника», трусики красавицы Дарьи Лизун с каплями коктейля «шампань-кобер», щепотки гипса, взятые в травмапунктах у несчастных танцоров Большого театра, получивших травмы от балерины Колобковой. Вся смесь излучала призрачный люминесцентный свет, какой бывает в подземных бункерах и на болотах среди тлетворных гнилушек. Пахла же смесь сладковатой одурью оттаявших моргов в районе Ханкалы и Моздока. Черви бесцветно мерцали и переливались в священном сосуде, у дикторов и комментаторов в голосе начинали звучать эротическая нежность и благоговение, а все общество испытывало прилив верноподданных чувств, столь сильный, что многие, особенно в провинции, становились на четвереньки и начинали подвывать по-собачьи.
Вот в такую организацию, зная ее истинное устройство, отправился Стрижайло. Передал видеокассету ведущему программы «Момент глистины», самим названием указывающей на тип червей, украшавших студию.
— Мне звонили. Задание будет выполнено, — радостно чмокнул губками Карапузов, ловко выхватив из рук Стрижайло пачку зеленых портретов с Бенджамином Франклином.
В урочный час Стрижайло, поставив перед собой толстый стакан виски со льдом, включил телевизор и стал внимать.
Вначале следовали морализаторские сюжеты, на которые Карапузов был мастер. Показали егеря Талдомского охотхозяйства, мрачного, кряжистого мужика, который забеременел и родил ребенка. Малыш был на редкость миловиден, тянулся к матери, которая раскрывала свою волосатую грудь и кормила чадо появившимся молоком из черного, непомерно разбухшего соска. Карапузов хлопал глазками, охал, упоминал о егере то в мужском, то в женском роде, а потом задался богословским вопросом, можно ли крестить такого младенца и не является ли он плодом запретной любви немолодого егеря и лесного кабана.
Затем следовал сюжет о том, как военные следопыты города Ржева отыскали в болотах немецкий танк «Тигр». Извлекли из донного ила и обнаружили в танке нерасстрелянный боекомплект и забальзамированного, превратившегося в торфяную фигуру немецкого генерала. В танке удалось запустить мотор, и он своим ходом дошел до областного центра, где был превращен в монумент немецко-российской дружбы. Генерала же следопыты передали в местную среднюю школу, где учитель истории, касаясь Второй Мировой войны, использовал его, как наглядное пособие. Карапузов задавался риторическим вопросом, не следовало ли, для полноты исторической правды, поставить рядом с немцем и русского генерала, который был найден в болотах годом раньше и находился в местном краеведческом музее.
Третий сюжет был посвящен Мстиславу Ростроповичу, который когда-то бегал по Белому Дому с «калашниковым». Теперь на этот уникальный, сохраненный для истории музыки автомат итальянские мастера натянули струны, превратив его в концертную виолончель, на которой великий музыкант исполнил ряд произведений Вивальди. При этом автомат стрелял короткими очередями, а жена музыканта Галина Вишневская, облаченная в бронежилет, принимала шальные пули и только покрякивала. Карапузов восхищался прочностью супружеских уз и тонко иронизировал по поводу «концерта для автомата с оркестром».
Наконец, последовал долгожданный сюжет, при виде которого Стрижайло прекратил отпивать виски и отставил хрустальный стакан с золотистым напитком.
Возникла панорама Гайд-парка с чугунной решеткой, вековыми платанами, памятниками Веллингтону и артиллеристам Ее Королевского Величества. Появился узнаваемый отель «Дорчестер» с парадным подъездом, стеклянной крутящейся дверью и привратниками в длинных камзолах и высоких старомодных цилиндрах. Холл с экзотическими персонажами в индийских тюрбанах, аравийских накидках, с магическими надрезами на черных африканских лицах. Камера переместилась в диванную, где на длинном канапе сидел Рой Верхарн, длинноголовый, с лысеющим черепом, длиннорукий, сутулый, похожий на богомола. Жестикулировал, принимал с подноса винную рюмку, которую подносил ему вислоносый, цыганистого вида служитель, в сюртуке с бронзовыми фирменными пуговицами. Стрижайло узнал переодетого агента ФСБ, с которым вместе летел в Лондон на «Боинге». Второй агент, с жестоким лицом вышибалы, был невиден, — он и делал съемку скрытой камерой, вмонтированной в бронзовую пуговицу.
Камера показала длинный проход в диванной, с ковром, именуемым «русской тропой». По этой муравьиной тропе, один за другим, двигались узнаваемые персонажи.
Кудрявый пилигрим с ассиметричным лицом и тревожными шизоидными глазами держал в руке сморщенное гнилое яблоко. Однорукий ловелас с бриллиантовой булавкой и огромной, гипертрофированной правой ручищей, в которой держал гантель, неутомимо культивируя в себе «правые силы». Женщина, ободранная, словно кошка, с раздвоенной верхней губой, своей «трегубостью» еще больше напоминая похотливое гибкое животное. Правдолюбец-либерал в погребальном, до горла застегнутом сюртуке, с фарфоровым портретом Галины Старовойтовой, который сколол с надгробной плиты. Нервический, с ошпаренными глазами человек, губа которого была проколота рыболовным крючком, тугая леска тянулась к Верхарну, и тот играл человеком, как рыбкой. Светлобородый чеченец с гранатометом на плече, в сопровождении чахоточной английской актрисы, которую он ненадолго выпустил из зиндана. Все они попадали в скрытую камеру, напоминая Стрижайло о странных днях, проведенных в «Дорчестере», о туманном видении Букингемского дворца и двух лесбиянках, не попавших в кадр. Как, впрочем, не попал в него Веролей, пособник Потрошкова, по чьему наказу была произведена секретная съемка.
И вот возник долгожданный Крес, «красный банкир», пресловутый казначей партии. Студенистый, в необъятном костюме, в вялых колыханьях, похожий на плывущую медузу, приблизился к Верхарну, протянул для рукопожатия пухлую руку. Некоторое время камера показывала их немое изображение, когда оба беззвучно открывали рты, чокались рюмками. Затем появился звук:
— Я готов перевести партии двадцать миллионов долларов по схеме, которую мы оговорили. Меня вполне устроит ваш счет на Кипре. Думаю, Дышлова он тоже устроит, — Верхарн буравил собеседника темными пронзительными глазками, обнажая в улыбке два заячьих резца.
— Это и есть секретный счет партии, из которого будет производиться реальное финансирование выборов, — отвечал Крес, мягко, комплиментарно кивая головой, в предвкушении большого гешефта.
— Надеюсь, я не выгляжу человеком, симпатизирующим коммунистам? Я хочу усиления компартии потому, что оно ведет к ослаблению Президента, — строго, безаппеляционно произнес олигарх.
— Совершенно справедливо, — поддакнул Крес. — Закон сохранения энергии. Там взял, здесь прибавил.
Голоса исчезли, потонув в неразборчивом шуме. Видно, мимо проходила группа приезжих из Бирмы, шелестя шелками, ожерельями из ракушек, в каждой из которых сохранялся шум моря. Стрижайло ликовал, — один этот фрагмент разговора оправдывал всю поездку в Лондон. Был развернутой эпитафией на каменном надгробье компартии. Звук появился снова:
— Я не требую от компартии никаких отдельных услуг, — говорил Верхарн, повелительно глядя на заискивающего «красного банкира», — Кроме одной. Если в Москве произойдет очередной теракт, — взорвется какой-нибудь аквапарк, или трибуна на рок-фестивале, — не включайтесь в истерию по поводу «чеченских террористов». Перенесите ответственность на неспособного Президента, отказывающегося вести разумные переговоры с Масхадовым. Уверяю вас, Масхадов вполне вменяем, ним нужно вести переговоры.
— Да хоть бы и с Басаевым, — бурно согласился Крес, чувствуя, как тридцать миллионов долларов, выплывают из темноты. Словно морской лайнер, великолепно озаряя мир, заходят в порт, то есть, в его кошелек.
Голоса потонули в металлическом звяканье, монотонных ударах, гулких вскриках, какие оглашают ночные джунгли. Это мимо прошли приезжие из бывшей Британской империи, кажется, из республики Чад, — звенели монистами, постукивали по барабану, притоптывали голыми пятками. Стрижайло не верил своим ушам. Эта запись устанавливала связь компартии с чеченскими боевиками, что не просто подрывало популярность коммунистов на выборах, но и служило поводом для возбуждения уголовного дела о пособничестве Дышлова террористам.
— Вы можете ручаться, что Дышлов сдержит обещание и использует мой транш для борьбы с Президентом? — Верхарн испытующе рассматривал Креса, который все больше расплывался по канапе, как оттаявший холодец. Надвигался на собеседника своей студенистой массой. — Дышлов мягок, поддается влияниям.
— Дышлов у нас в руках, — самодовольно усмехнулся Крес, сжимая кулак. — Как вы думаете, кто оплачивает ему счета? Расходы на строительство дачи? На тайные увлечения женщинами? На проживание в дорогих заграничных отелях и обеды в великосветских ресторанах? Я контролирую Дышлова. Являюсь его личным кассиром, как в свое время вы контролировали Бориса Николаевича. Типичная схема, — банкир и политик, — Крес подмигнул, заколыхался от самодовольного смеха, превратившись в смеющуюся медузу.
Голоса утонули в тяжеловесных стуках, утробном реве. Это через гостиную двигались приезжие индусы из Мадраса, проводя огромного слона. На спине его качалась кибитка, в ней сидели музыканты в тюрбанах, выставив длинные голосистые трубы. Слон топал, гулко ревел, подымая хобот.
— А Дышлов контролирует партию? — спрашивал Верхарн. — Как велик его авторитет в рядах коммунистов после стольких упущенных возможностей? Стольких политических поражений?
— Дышлов умелый аппаратчик, хороший оратор, тонко играет на настроениях рядовых коммунистов и обездоленных избирателей. Он может хорошо выступить, бросить революционную фразу. А много ли надо нашему избирателю, у которого сосульки на потолке и таракан в тарелке? Помани, и он за тобой побежит, как собачка — доверительно, как своему, отвечал Крес. Достал из кармана реквизиты своего банка в оффшорной зоне, передал Верхарну. Тот внимательно прочитал реквизиты, сунул в нагрудный карман:
— Через три дня переброшу деньги. Надеюсь, они помогут нам в общей борьбе.
Сюжет завершился. Карапузов, кипя возмущением, раздувал пухлые щечки, гневно морщил карамельные губки:
— И после этого за Дышлова пойдут голосовать? За человека, который берет грязные деньги от олигарха, обокравшего всю страну?.. Эти деньги не жгут вам руки, товарищ Дышлов?.. В то время как русские парни гибнут в чеченских горах, защищая Россию, человек, называющий себя патриотом, предательски, за спиной окровавленной армии, вступает в переговоры с террористами?.. Вы станете голосовать за предателя?.. Лицемер, который разыгрывает «карту бедных», делая вид, что защищает интересы бедных, сам есть с золотых тарелок золотыми ложками, парится в саунах с дорогими проститутками, тайно возводит дворец на Клязьменском водохранилище… Простой народ, ты пойдешь голосовать за миллионера? Пойдешь голосовать за того, кто называет тебя «собачонкой», презирает тебя, пользуется твоими голосами, чтобы продавать их олигархам и чеченским бандитам!..
После этого обличительного текста возникли кадры демонстрации, — Дышлов, непреклонный, с красным бантом, похожий на Эрнста Тельмана, шел во главе колонны.
Стрижайло схватил стакан с виски, чокнулся с телеэкраном, на котором крупно розовело, улыбалось мясистое лицо коммунистического вождя:
— Ваше здоровье, дорогой товарищ! — и его охватило ликованье победителя, опрокинувшего навзничь соперника.
Уже на другой день после передачи Карапузова правительственный телеканал показывал сцены, где коммунисты, возмущенные ренегатством Дышлова, сжигали свои партбилеты, рвали портреты вождя. А один ветеран войны облился из бутылки бензином и с криком: «Партия предателей!.. Будь проклят, изменник!..», поджег себя, превратившись в бушующий факел. В другом сюжете показали, как Дышлов, выступая на митинге, подвергся нападению толпы, в него плевали, кидали тухлыми яйцами. После этих унизительных кадров выступил Дышлов на фоне своего думского кабинета. Несчастный, исхудавший после смерти матери, деморализованный и больной, что-то жалобно бубнил в камеру — о «провокации», об «административном ресурсе Кремля». И вид у него был обреченный, как у лобастого бычка, которого ведут на бойню.
«Кто забил бычка оппозиции?» — веселился Стрижайло, еще и еще раз наполняя стакан виски «Бушмиллс», привезенными из Лондона.
Приближался съезд коммунистов, на котором предстояло утвердить избирательные партийные списки. Партия, в пропорции полученных на выборах голосов, проводила в Думу своих депутатов. Участие в списках было предметом ожесточенной борьбы и скрупулезных подсчетов, честолюбивых интриг и невидимых миру партийных скандалов. Заключался сложнейший компромисс между московским, вельможным руководством, провинциальными лидерами и районными активистами. Пирамидальная иерархия партии отражалась в партийных списках, а затем в думской фракции, — ударного отряда коммунистического парламентаризма. Оказаться в партийном списке, а затем и в Думе, означало переехать из убогой, тошнотворно-унылой провинции в Москву, в лучи славы, в восхитительное столпотворение московской политики, — пресс-конференции, внимание дотошных журналистов, встречи с Президентом, поездки с парламентскими делегациями по миру, вольготное жалование, автомобили, бесплатные квартиры. Ощущение своей необходимой и значительной роли, ради которой в дни избирательной компании приходилось до одури колесить по проселкам, встречаться с бестолковым раздраженными народом, наскребать деньги на телевыступления и публикации, выдерживать свинское давление беззастенчивой администрации, волноваться и нервничать — удастся ли втиснуть свое имя в тесные, капризные списки, прежде чем их вынесут на обсуждение ревнивых и непреклонных товарищей. Съезд предстоял ожесточенный, шансы коммунистов на выборах были великолепны, богатство, которое предстояло делить, заслуживало того, чтобы хвататься за топоры, как это бывало в крестьянских хозяйствах во время раздела имущества.
Накануне съезда Стрижайло провел две встречи. Первая, с Семиженовым, состоялась в кафе «Пушкин», рано утром, когда в элитное заведение на Тверском бульваре заскакивали крупные бизнесмены, депутаты «комильфо», знаменитые журналисты, — только для того, чтобы на виду у всех выпить чашечку кофе стоимостью в небольшой загородный домик, эффектно пошуршать свежим номером «Коммерсанта-клаус» и умчаться в сверкающем автомобиле делать дальше несметные деньги, вершить несусветные подлости, морочить головы одуревшим людям. Кафе было смугло-коричневым, душистым, с вышколенной прислугой. Дубовые стены, столы и стойки были настолько пропитаны ароматами кофе, что казалось, стоить отпились кусочек сухого дерева, кинуть в кипяток, и перед тобой окажется чашечка пенистого «каппучино» или дурманящего «эспрессо».
— Нет, вы только подумайте, — кипел негодованием Семиженов, отражая черно-стеклянным коком свет дождливого московского утра. — Мало того, что этот Крес засветился в передаче Карапузова, и нам теперь не отмыться перед избирателями за связь компартии с олигархами. Мало того, что вероломные отношения с Верхарном, главным врагом Президента, обрушат на наши головы весь административный ресурс, всю мстительную мощь ФСБ. Этот поганый жулик, пресловутый «красный банкир» увел у меня двадцать миллионов долларов, которые должны были пойти прямо на счета партии «Сталин». Он направил этот поток в свой оффшор на Кипре, и теперь легче отыскать Атлантиду, чем эти деньги. Он вор, проходимец, и, будь моя воля, я поставил бы его на счетчик и сам заплатил киллеру.
Стрижайло умело управлял негодованием Семиженова, как оператор управляет реактором, не доводя его до взрыва, поддерживая заданный уровень ненависти:
— Вы столько сделали за это время. Ваша партия «Сталин» превращается в реальную политическую силу. За вас многие секретари областных организаций, многие члены ЦК. Не позволяйте этому самодовольному Дышлову, этому вороватому Кресу манипулировать собой. Вы работаете, как вол, а они направляют заработанные вами деньги себе в оффшор.
— Я знал, что они воруют, знал, что околпачивают своих избирателей и гребут на их наивности миллионы. Но этот случай переполняет чашу. Пора дать бой. Пора перестать таскать из огня их каштаны, — выпуклые голубые белки Семиженова наливались дурной кровью, и было видно, как слепо он ненавидит Дышлова.
— На предстоящем съезде вы сможете стать лидером Партии и отправить в отставку Дышлова. Делегаты съезда возмущены отвратительной подставкой Креса. Возмущены намерением Дышлова протащить в избирательные списки, за счет партийных активистов, двадцать представителей Маковского и Верхарна. Вы должны воспользоваться этим и сбросить Дышлова. Объединить усилия КПРФ и партии «Сталин» и выиграть выборы. А потом ничто не помешает вам выдвинуть свою кандидатуру на президентских выборах от всех лево-патриотических сил.
— Я думал об этом, — яростно ненавидя, произнес Семиженов. — Что нужно для этого делать?
— Во время съезда, когда станут обсуждать списки, вы должны хлопнуть дверью. Выступить с разоблачительной речью и увести ваших сторонников со съезда. Пусть меньшая, верноподданная часть делегатов остается с Дышловым. Вы проведете свой параллельный, альтернативный съезд. На самом видном, самом эффектном месте. Да хоть в Кремле. Если не удастся в Кремле, то напротив Кремля. На Москва-реке. Арендуйте теплоход, назовите его «Сталин», плавайте напротив Кремля, афишируя на всю Москву свой «сталинский» съезд.
— Я думал об этом! — закипал ненавидящей радостью Семиженов.
— Простите, что вам еще принести? — официант склонил над ними свою красивую породистую голову.
— Еще две чашечки «эспрессо». Если можно, отпилите для заварки вон тот завиток над стойкой, — ответил Стрижайло.
— Будет сделано, — ответил официант и отправился к стойке отпиливать тоненьким лобзиком душистый завиток.
Вторую предсъездовскую встречу Стрижайло провел с Грибковым. Тщательно готовился к встрече. Прежде, чем уговаривать маленького заносчивого Грибкова восстать против Дышлова, учинить на съезде бунт и увести «на сторону» амбициозную группу сторонников, Стрижайло готовил почву. В цветочный горшок накопал земли из тенистого участка двора, куда забегали бездомные собаки, чтобы нервно задрать заднюю ногу и брызнуть ядовитой оранжевой струйкой. В эту почву, богатую солями, добавил органических удобрений, добытых на подмосковной ферме, где скопился избыток навоза. Этот состав, содержащий массу питательных веществ, гарантировал ускоренный рост. Был исходным материалом для политической группы, а в последствии и для парламентской фракции, которую возглавит Грибков. Способствующие быстрому вырастанию компоненты были тщательно отобраны и добавлены в почву в строгих пропорциях, описанных в древних алхимических трактатах. Сюда входило некоторое количество пенистого монастырского кваса, отражая участие во фракции православных и патриотических сил. Пупырчатая куриная шкурка с подмосковной птицефабрики, символизирующая союз с отечественным товаропроизводителем. Перетертый в муку гипсовый бюстик Столыпина, говорящий о монархических и державных стремлениях. Несколько красных ниток из генеральского лампаса, связывающих фракцию с военными кругами. Пепел сожженной странички из брежневской «Целины», что соединяло фракцию со всем положительным, что заключал в себе советский период. Эти составляющие тщательно замешали в почву, которая была увлажнена, согрета, многократно взрыхлена и промята, и из которой Стрижайло слепил круглый пористый шар. В этот плодоносный шар, подобный тому, что катит перед собой скарабей, Стрижайло заложил крохотную мучнистую личинку с едва заметной рыжей головкой, сонную, недвижную, выведенную в его политологическом «Центре эффективных стратегий». Эта личинка продолжит дремотное существование в сердцевине шара, покуда скарабей ни пропитает свою сферическую ношу капельками пахучих выделений. Тогда личинка проснется, станет бурно поглощать питательные вещества, совершит стремительный рост. Эту сферу, напоминающую живую, заряженную бомбу, Стрижайло покрыл пленкой рыбьего клея, что сообщало изделию прочность, не препятствуя проникновению воздуха. Любуясь своим творением, Стрижайло положил его в маленькую сафьяновую коробочку, где обычно хранятся перстни, и отправился на встречу с Грибковым.
Встреча проходила в зале игральных автоматов, коими был оснащен великолепный холл гостиницы «Орленок». Место, где когда-то собирался цвет комсомола, ударники строительных отрядов, молодые университетские интеллектуалы, герои афганского похода, — теперь это место сверкало восхитительными устройствами. Автоматы ненасытно поглощали деньги, отзывались пленительными музыкальными переливами, высыпали в руки счастливца горсть звенящих монет, показывали неудачнику насмешливый красный язык. Здесь же сновали изящные, в обольстительном макияже, зараженные СПИДом проститутки. Пылала вывеска стриптиз-бара. Расхаживали атлеты с бирками «секьюрити». Ненароком появлялись чеченцы-хозяева, озирая клиентуру тяжелым басаевским взглядом. Стрижайло и Грибков сидели за столиком за рюмками аперитива. Грибков только что проиграл демоническим автоматам две сотни долларов, выиграл пятьсот рублей, верил в свою политическую звезду, которая, выложенная из алых неоновых трубок, пылала в паху у неоновой же красавицы при входе в стриптиз-бар.
— Сейчас самое время совершить решительный шаг, — внушал Грибкову Стрижайло. — После всех ужасных разоблачений общество разочаровалась в старом коммунистическом руководстве. Партия рассыпается. Только вы можете удержать ее от распада. Время — отстранить Дышлова. Время показать, что у партии есть новый, молодой лидер, отважный интеллектуал, глубокий экономист, православный человек, друг военных и церкви, выдвиженец академиков и бизнесменов. Это вы — дорогой Грибков. Совершите поступок, которого от вас ждет история.
— А где гарантии? — осторожничал Грибков. — Я сделаю заявление на съезде, а делегаты меня не поддержат. И это будет губительный для меня фальстарт.
— Дышлов висит на волоске, — Стрижайло убеждал робкого духом Грибкова. — Его все ненавидят. Я знаю, Семиженов хочет устроить скандал на съезде, хочет расколоть компартию. Зачем вам отдавать компартию этому выскочке Семиженову? Партия пойдет за вами. Вы — символ возрождения, выстраданный патриотами лидер.