Мечтания пришлись всем по вкусу.
— На недельку бы неплохо слетать, — поддержал товарища Забурелов, — Приятно жить не запретишь.
— А вы уверены, что не перессоритесь из-за меня, забыв про чувство коллективизма? — кокетливо засмеялась Баранкина, обворожительно мерцая зелеными глазами. — Мне будет трудно делить между вами мою любовь поровну, не оказывая никому предпочтения.
— Прекрасная мысль! — барственно соглашался Семиженов. — Сейчас позову первого пилота и прикажу сменить курс. Вместо Красноярска — Бангкок. Я там бывал не раз и сумею правильно выбрать отель на побережье. Можно «Хилтон», а можно «Интерконтиненталь».
— А вашу любовь между собой поровну мы сумеем поделить, — пообещал Стрижайло Баранкиной, помня, как на банкете в особняке Семиженова на него нахлынуло вожделение, и он был готов овладеть пленительной женщиной с ногами топ-модели и с грудью парижанки, воздевшей знамя над революционной баррикадой. — Кто любит крылышки, кто ножки, кто белое мясо, кто грудку. Я же предпочитаю шейку и то, что у птицы зовется гузкой.
Все радостно засмеялись, сдвинули рюмки, — во исполнении мечты, за товарищество, за свободную любовь, которую в партийной среде еще на заре советской власти проповедовала незабвенная Коллонтай.
— Теперь мне предоставьте слово, — Забурелов поднял рюмку, поводя зарослями бровей, собираясь с мыслями. И пока собирался, Стрижайло рассматривал его раздвоенный подбородок, усмотрев в нем сходство с небольшими ягодицами, как если бы на подбородке Забурелова, спиной к зрителям, присел голый человечек. — Мы сейчас летим в город Красноярск, чтобы там образовать партию нового типа. Она должна быть действительно «нового типа», отлична от КПРФ. Должна быть партией солидных людей, с которыми можно иметь дело и крупному бизнесу, и Администрации президента, и кругам за границей. Хватит нам нищету плодить, бомжатники разводить. Член нашей партии должен быть хорошо одет, ездить на приличной машине, принимать посетителей в достойном офисе, иметь красивую секретаршу, устроить банкет в честь партийного или государственного праздника. Наш лидер должен быть образованным, интеллигентным человеком, а не самоучкой и выскочкой, наподобие Дышлова. Он должен знать экономику, юридическое дело, литературу, как русскую, так и зарубежную, и тогда к нам потянутся люди. А поскольку такой руководитель уже имеется, и именно его идеи легли в основание «партии нового типа», то я предлагаю выпить за нашего вождя, нашего лидера Семиженова — Сталина! Семисталина, который семи пядей во лбу!
|
|
Все смеялись по поводу удачного каламбура, тянулись к Семиженову. Тот не скрывал удовольствия, чокался, отправлял в свои малиновые губы властителя, в раздвинутый белозубый зев вождя вкусную рюмку «Камю».
«Фалькон», летящий навстречу сумеркам, мчался в зеленом меркнущем небе над потемневшей землей, где в редких деревнях и селениях начинали мерцать едва различимые огоньки. Стрижайло чувствовал, что пьянеет. И это ощущение лишь усиливало в нем веселье, иронию, тайное презрение к этим людям, что находились всецело под воздействием его чар, его оригинальных идей, его сумасбродных фантазий. Не ведая, выполняли его замыслы, озвучивали его мысли, воспроизводили его идеи. Неслись со скоростью девятьсот километров в час по той траектории, которую указал им Стрижайло. И их приземление будет его триумфом, его невидимой миру победой, и их сокрушительным поражением.
|
|
— Любезные соратники, — Стрижайло изящно и скромно поднял рюмку. — Мне выпала высокая честь оказаться в одном с вами обществе. Чем дольше длится наше знакомство, тем больше я у вас учусь. Учусь любить простой народ. Понимать чаяния людей труда. Стоять на страже их интересов. И если надо, жертвовать ради них своим благополучием, а иногда и жизнью. Такие люди нужны нашей многострадальной России. Они помогут ей встать с колен. Не сомневаюсь, вместе мы победим. Мы создадим «партию нового типа», выиграем думские выборы и пойдем на выборы Президента. И это не громкая фраза, не возбуждение от выпитого коньяка, — я знаю, я убежден, что на президентских выборах мы одержим ослепительную победу. За Президента России Семиженова, товарищи! Ура! — он рявкнул счастливым солдатским рыком. Остальные вторили ему, проливали коньяк, чокались с Семиженовым, который вдруг побледнел так страшно, что щетина на его щеках стала фиолетово-синей, как грозовая, наполненная молниями туча.
Земля была черной, небо едва светилось. В иллюминаторе пролегла малиновая заря, похожая на ватерлинию. «Фалькон» проносил их вдохновенные души над Сибирью.
— Что же мне сказать после столь замечательных слов? — Елена Баранкина, волнообразно качала рюмкой, проливая из нее драгоценную струйку. Взирала зелеными глазами молодой прекрасной ведьмы. — Я с вами навсегда. Я ваша сестра, ваша мать, ваша дочь. Я ваша коллективная жена и кормилица. Я вспаиваю вас моим молоком, как капитолийская волчица. — Она выпила и отставила рюмку. Глаза ее полыхнули разноцветным пламенем паяльной лампы, которой обжигают медную чеканку.
|
|
Услышав такие слова, оба секретаря, Забурелов и Хохотун, положили свои головы на плечи Елены Баранкиной, обнимая ее за талию.
— Ты наша капитолийская волчица! Ты — волчица КПРФ!
— Дай нам напитаться от твоих сосцов!
— Сейчас, мои маленькие! Сейчас, мои хорошие! — Елена Баранкина расстегнула блузку, и две восхитительные, круглые груди затрепетали своей белизной. Забурелов и Хохотун потянули жадные, сложенные трубочками губы, хватая розовые соски, которые скрылись в секретарских устах, набухая и удлиняясь. — Пейте, мои славные, на здоровье!
Хохотун и Забурелов ловко, с обеих сторон, раздевали Елену Баранкину, делая это привычно и профессионально, как чистильщики бананов. Снимали тонкие шкурки, обнажая шелковистый, слегка перезрелый плод.
— Мальчики, только юбку не помните… Аккуратненько ее положите…
В этом было нечто удалое, комсомольское, от молодежных организаций на черноморском берегу, от команды КВН, от стройотрядов, от мушкетеров, — «один на всех, и все на одного». Елена Баранкина, в пленительной наготе, лежала на диване, упирая вытянутую напряженную ногу в потолок «фалькона», а Хохотун, насыпав ей на лицо свои артистические волосы, время от времени дул на свой черный перстень и мучил ее, как захваченную в плен партизанку. Добивался признаний, но та не выдавала товарищей, скрывала пароли и явки, лишь иногда издавала жалобный стон. «Фалькон» летел над ракетной шахтой, затерянной в дебрях Сибири, и ракетчики в бункере на электронном табло вдруг прочитали странное слово «ебенать».
Место Хохотуна занял Забурелов, — пугал Елену Баранкину страшными шевелящимися бровями, будто взял их на прокат для такого случая у покойного генсека. Елене Баранкиной было страшно, она беззвучно кричала, впивалась в волосатую звериную спину Забурелова перламутровыми коготками, а тот все глубже вдавливал ее в диван, все больше раздваивал подбородок, и Елене Баранкиной казалось, что ей на лицо присел энергичный колючий карлик, душит шершавыми ягодицами. «Фалькон» пролетал над сибирской деревней, где в вечерней избе, окруженный свечами, лежал покойник. Подвыпивший, утомленный долгим чтением, пономарь, вдруг увидел, как колыхнулось пламя свечей, покойник в гробу улыбнулся и явственно произнес «охуеть».
Семиженов, страдавший прогрессирующей импотенцией, распалился зрелищем истязаемой жертвы. Покуда с ней оставался мучитель, Семиженов целовал дрожащую женскую щиколотку, норовил оттеснить Забурелова и куснуть беззащитную женскую грудь. Но как только мохнатый истязатель отпал, и Елена Баранкина закрыла свой измученный пах перламутровыми пальчиками, Семиженов рухнул на нее, как рушится потолок вместе с лепниной и люстрой. Белая маска его лица с черным коком и растворенными устами вампира изобразила триумф исцеленного импотента. Самолет пролетал над сталеплавильным комбинатом, где варилась танковая броня и кипели мартены. Сталевар, заглянувший в глазок, увидел, как из белого кипятка вдруг вылепился раскаленный, слепящий фаллос, и кто-то голосом горящего в танке наводчика прокричал «Блядище!»
Семиженов по-петушиному быстро разрядил свои вялые семенники, замахал крыльями, собираясь взлететь на забор, но передумал. Отсел к столу, взяв с тарелки зеленый листик спаржи. Стрижайло радостно схватил в свои сильные руки размягченную, как пластилин Елену Баранкину. Стал лепить из нее греческую амфору, Триумфальную арку, молодую верблюдицу, Венеру Милосскую, Кондолизу Райс, нижнюю часть Мадлен Олбрайт, бюст вице-спикера Слиски, правую ногу Новодворской, золотую бабу у «Фонтана дружбы», самоходную артиллерийскую установку, кратер вулкана Этны. И когда огромный, уходящий в землю провал переполнился магмой, окутался дымом, вскипел розовой пеной, Стрижайло почувствовал себя Эмпедоклом. В белом облачении, с золотым венцом на челе, кинулся в преисподнюю, сливаясь с Богом Огня. Самолет пролетал над факелом газа, трепетавшего над тундрой. Соня Ки, дремлющая в объятьях приезжего американского менеджера, очнулась. Ей показалось, что американец, не знающий ни бельмеса по-русски, вдруг отчетливо, без акцента произнес во сне слово «пиздота».
Пройдясь по первому кругу, пассажиры «фалькона» пригласили к Елене Баранкиной француза-стюарда. Тот не возражал, сказав «мерси». Стюарда сменил второй летчик, произнеся в финале «с ту». Ему наследовал первый летчик, спросив на прощанье «Кель кулер?» А потом и борт-инженер поставил самолет на авто-пилот и галантно, с хорошими манерами, сделал свое дело, заметив «шерше ла фам». Отдыхавшие пассажиры не мешали французам, выпивали и закусывали. А когда последний француз покинул Елену Баранкину, все двинулись по второму кругу. Елена Баранкина, прижимая к себе косматого Забурелова, произнесла:
— Вам, ребята, далеко до французов. Берите не числом, а уменьем.
Стрижайло был уязвлен этим злым замечанием. Больше не лепил из разомлевшей Елены Баранкиной пластилиновых фигурок, а свирепо трахал, — не только ее, но вместе с ней компартию в целом, праздничные шествия, митинги, партсобрания, членские взносы, агитационные брошюры, газету «Советская Россия», партийные списки, партийную «тройку», семинары секретарей райкомов, программу партии, думскую фракцию коммунистов, а также календарик Дышлова, где тот со своим жизнерадостным лицом снеговика поздравлял соотечественников с Новым годом. Все это придало его заключительному рывку такую ярость и силу, что самолет соскочил с автопилота и взял курс на Китай. Летчик ручным управлением с трудом вернул машину на прежний маршрут. «Фалькон» пролетал над староверческой заимкой. Последний из староверов, убежавший от греховного мира и ожидающий в тайге «конец света», увидел, как в небе несется раскаленная крылатая колесница, в ней Блудница Вавилонская, окруженная четырьмя апокалиптическими зверями, предается разврату. Старовер перекрестился и лег в домовину, ожидая явление Антихриста.
В аэропорту Красноярска, под утренней сибирской зарей, москвичей встречали местные коммунисты и функционеры новоявленной большевистской партии. Молодые учительницы русского языка и литературы, аспирантки, специалистки по лингвистике и филологии. Все держали в руках труд вождя по вопросам языкознания. Большинство уже сменили свои девичьи фамилии на гордую фамилию «Сталин». Среди встречавших находились Маша Сталин, Катя Сталин, Сара Сталин и Фатима Сталин, а так же представительницы многих регионов страны, получивших свое новое имя, как если бы вышли замуж за генералиссимуса. Предстоящий учредительный съезд и был помолвкой, венчанием, бракосочетанием, где связанные священными узами партийцы становились членами единой семьи, единой церкви, единой сакральной организации, исповедующей культ большевистского пророка. Партия «Сталин», будучи едва образованной, должна была приобрести моментальное развитие, вызвать сенсацию, вобрать в свои ряды миллионы чающих возрождения СССР, не только в России, но и за границей, особенно в странах «третьего мира». Обилие в партии молодых и прелестных женщин делало ее привлекательной, рождало сходство с весталками, хранящими священный огонь большевизма.
Семиженов обходил строй встречающих девушек, деловито и сдержанно осведомляясь о приготовлениях.
— Банкет подготовили? — спросил он у Маши Сталин.
— На тысячу персон, — был ответ.
— Войска к параду готовы? — поинтересовался он у Кати Сталин.
— Участвует Сибирский военный округ, Шестая воздушная армия и корабли Енисейской флотилии.
— Рабочие коллективы готовы выйти на демонстрацию? — допытывался он у Сары Сталин.
— Не только рабочие, но и пионеры и физкультурники. Транспаранты и флаги изготовлены в необходимых количествах.
— В каком состоянии находится тело вождя? — спросил он у Фатимы Сталин.
— Режим сохранения нормальный. Температура тела минус шесть градусов. Содержание в тканях бальзамов и смол шестьдесят процентов. Рост ногтей и волос остановлен. На шумы, включая революционные песни и поэмы о Сталине, не реагирует.
— Хорошо, — удовлетворенно заметил Семиженов, проходя вдоль девичьих рядов, кое-кого похлопывая по румяным щечкам.
Кортежем, с патрульной машиной автоинспекции, не заезжая в Красноярск, по окружной дороге, сразу отправились к месту проведения съезда. Енисей, сжатый гранитными скалами, мощно катил свои стальные, с синими воронками и водоворотами воды. На скалах зеленела тайга. Они миновали шлагбаум с автоматчиками, покатили по бетонной дороге в скалах, пока ни достигли секретного объекта, — подземного, укрытого в скалах завода, построенного по чертежам вождя, где действовали реакторы по производству урана и боевого плутония, тянулись конвейеры, на которых роботы лепили боеголовки для межконтинентальных ракет.
Директор завода, скрытый коммунист-сталинец, встретил их у входа в громадный, ведущий в гору туннель.
— В пятьдесят шестом году мы тайно приняли на хранение тело вождя, укрывая его от агентуры Хрущева. Верили, что наступит день, когда Иосиф Виссарионович встанет из гроба и наведет в стране долгожданный порядок. Приветствуем вас, товарищи, на нашем комбинате, который всем коллективом вступает в партию «Сталин». Когда вы начнете формировать «боевое крыло», мы готовы вооружить его боеголовками, ранцевыми боеприпасами и ракетами средней дальности.
Из глубины горы, по рельсам, выкатил электропоезд, точно такой же, как в московском метро, хромированный, сияющий. Все погрузились в вагон, который помчался вглубь гранитных скал, под землю, в гигантском туннеле, чьи своды позволяли утянуть под землю колокольню «Ивана Великого». Стрижайло, еще в Москве осведомленный о месте проведения учредительного съезда, сам активный участник мероприятия, был поражен циклопическим подземным сооружением, куда укрылись с земли великаны сталинской эры.
Поезд мчался в кромешной мгле и вдруг выносился на освещенные станции, точь-в-точь, как те, что поражали когда-то москвичей и гостей столицы своими мозаиками, майоликами, красочными витражами и фресками, на которых было отражено великое время. Стрижайло видел знакомых партизан, моряков, пехотинцев. Летящие самолеты, плывущие корабли, победоносные знамена, боевые эмблемы. На некоторых станциях поезд замедлял ход, и директор делал некоторые пояснения.
— Здесь работают реакторы, запущенные академиком Курчатовым, вырабатывающие атомную взрывчатку для Четвертой и Пятой мировых войн. Недавно к нам приезжал внук академика, писатель Курчаткин, который был поражен деяниями своего деда.
Действительно, было чему удивляться. Все пространство, где работали секретные установки, было выполнено в виде павильонов ВДНХ, — колоннады, фронтоны, пагоды, мусульманские аркады. Сами реакторы помещались в центре фонтанов, где стояли золоченые девы в костюмах народов СССР, высились фаллические початки кукурузы, снопы пшеницы, фантастические клубни и злаки. Их размер объяснялся тем, что они мутировали под воздействием радиации, достигая исполинских форм. Особенно поражал сноп ветвистой пшеницы, выведенный академиком Лысенко, содержащий в себе столько зерна, сколько производила вся Кубань.
Следующая станция напоминала платформу «Кропоткинская», — уходящие ввысь туманно-белые, словно лепестки лотоса, своды, мерное движение эскалаторов, вдоль которых стояли роботы с искусственными руками и чуткими пальцами, поворачивая в разные стороны оптические трубки и индикаторы. Их ловкие стальные фаланги лепили из серебристого порошка боеголовки, которые обретали форму человеческих голов и бюстов.
— Этот порошок — обогащенный уран и плутоний. В электронное управление роботов введена программа скульптора Клыкова, по эскизам которого роботы изготовляют головы президентов и премьеров тех стран, по которым может быть нанесен ядерный удар.
Стрижайло вглядывался в текущие по конвейеру бюсты, угадывая в них головы Президента США Джорджа Буша, Премьера Великобритании Тони Блэра, Президента Франции Жака Ширака, Премьера Италии Сильвио Берлускони. К своему великому удивлению вдруг увидел тонконосую, с узкой переносицей и характерными выпученными глазками, голову Президента Ва-Ва. Вся «девятка» плыла по конвейеру, готовая превратится в гигантские атомные взрывы, каждый из которых повторял головы незадачливых правителей мира. Появление среди них Президента Ва-Ва говорило о том, что в стране и ее военно-промышленном комплексе существуют силы, отождествляющие Президента Ва-Ва с врагами государства. Наводило на мысль, что не все в стране контролируется Администрацией. Есть и другой, сокровенный центр власти, быть может, в кругах ФСБ.
Это открытие породило у Стрижайло тревогу. Как если бы в его безукоризненно продуманный и блестяще исполняемый проект была внесена загадочная поправка. Заложен неучтенный компонент, способный направить проект по другой траектории, привести к незапланированному результату. Так было в Лондоне, где ему померещился мертвенный лунный лик среди черных деревьев Гайд-Парка. «Блоу-ап» Антониони. Таинственный экспромт. Проект в проекте. Невидимая личинка, отложенная в тулово сытого теплокровного зверя, нашедшая в нем свою еду и жилище. Но не было времени для обдумывания. Поезд мчался в туннеле, замедляя бег у станций.
Теперь это были кварталы жилого подземного города, где обитали физики, инженеры, военные, обслуживающие ядерное производство. Дома были сталинской архитектуры, принадлежали «большому стилю», построены по проектам архитектора Жолтовского, являя собой образцы знаменитого «сталинского ампира». На улицах было много военных с золотыми погонами и орденскими колодками, женщины и мужчины носили одежду послевоенных фасонов, строгую, аккуратную, трогательную.
— Большинство работников, однажды сюда спустившись, уже не подымаются на поверхность. Трудятся, отдыхают, заключают браки и умирают здесь, под землей. У нас много лауреатов Сталинских премий, дважды и трижды «Героев социалистического труда», кому на родине устанавливают прижизненный бюст, — с этими словами директор указал на несколько небольших монументов, запечатлевших лики героев, перед которыми стояли сами живые Герои, кто с пышной курчатовской бородой, кто в профессорской шапочке, а кто и просто вылитый академик Сахаров в молодости.
Тревога, посетившая Стрижайло, не проходила. Второй раз за время осуществления проекта, где все, казалось, подчинялось только его, Стрижайло, замыслу, — вторично возникал едва ощутимый сбой, говоривший, что не все выстраивается по его чертежам и схемам, существует второй, невидимый автор проекта, кто использует гений Стрижайло в своих интересах, вовлекая его в неведомую и опасную игру. Кто мог видеть врага в Президенте Ва-Ва, настолько серьезного, чтобы сбросит на него атомную бомбу? Бен-Ладан, лидер мировых террористов? Чеченские «полевые командиры», управляемые Шамилем Басаевым? Или агенты ЦРУ? Или страны «оси зла», такие как Северная Корея, Иран и Судан? Кто был лютым врагом Президента Ва-Ва, скрывался под личиной друга и желал ему смерти?
Между тем, подземный состав пролетал сверкающие станции.
— В этом зале, — директор с заговорщическим видом указывал на великолепный, пышный интерьер, с множеством архитектурных излишеств, напоминавших кулинарные изделия, — кексы, пирожные, сахарные головы и куличи. Подобная помпезность была характерна для сталинского архитектора Чичюлина, украшавшего города гигантскими «эклерами», «наполеонами», фруктовыми и шоколадными тортами. — В этом зале мы собрали боеголовки с тех ракет, которые подлежали уничтожению по договорам «ОСВ-1» и «ОСВ-2». Мы их не уничтожили, а перенесли сюда, откуда в любой момент они снова могут поступить на вооружение.
Тут только Стрижайло заметил, что в зале выставлено множество боеголовок, замаскированных под торты и куличи. Некоторые были посыпаны сахарной пудрой, другие разукрашены розетками и вензелями из крема, на третьих красовались марципаны и орехи. Все они были выполнены в виде бюстов Эйзенхауэра или Кеннеди, Аденауэра или Брандта, Этли или Макмиллана, — тех, давно ушедших лидеров Запада, что в прежние времена олицетворяли врагов СССР. Эти бюсты стояли в нишах и на постаментах, словно являлись частью великолепного интерьера, хотя голова Кеннеди была щедро полита кремом, а глаза канцлера Аденауэра были залеплены дольками мармелада.
— Вы видите эту стройную колоннаду с коринфскими капителями? — директор указывал на подземный храм, где мрамор колонн, цветы и листья аканфа создавали ощущение, какое возникает перед фасадом театра Красной Армии, построенного архитектором Алабяном в виде гигантской пятиконечной звезды, окруженной исполинскими колоннами, — Колонны — это ракеты дальнего действия, снятые с боевого дежурства в результате одностороннего разоружения. Мы не уничтожили их, а складировали под землей, на всякий пожарный случай. Они могут стартовать прямо отсюда и перелететь океан вместе с капителями, куда вмонтированы боеголовки мощностью в десятки Хиросим. Кстати, строго между нами, — Театр Армии и по сей день является замаскированной стартплощадкой, откуда разом могут стартовать все колонны. При этом сам театр не разрушится, и в нем будет продолжаться спектакль.
Стрижайло поражался дальновидности ракетчиков, не пошедших на поводу у политического руководства страны, сохранивших ядерный щит Родины. Однако, этот отрадный факт укреплял подозрение, что во все времена, включая и нынешнее, существовал законспирированный параллельный центр власти, не подчиненный легальному руководству.
Где сегодня расположен этот секретный центр? Кем он олицетворен? Кто, находясь в ближайшем окружении Президента Ва-Ва, действует против него?
Следующий зал, озаренный нежным свечением, чем-то напоминал остров Пасхи, — громадную кумирню со множеством идолов. Однако, вместо странных остроносых изваяний с длинными подбородками и высокими лбами, повсюду возвышались памятники Сталину. Бронзовые, гранитные, алебастровые, в долгополой шинели, в мундире генералиссимуса. Их было больше сотни, они стояли, прижавшись друг к другу, словно множество близнецов, рожденных из единого материнского лона. Каждый слабо светился. Душа наполнялась мистическим восторгом и обожанием. Хотелось пасть ниц и молиться, — не за собственное благополучие, а за процветание Родины, как об этом поется в религиозной сталинской песне: «Была бы только Родина богатой, да счастливою, а выше счастья Родины нет в мире ничего…»
— Когда Хрущев начал развенчание Сталина и уничтожение его памятников, верные сыны государства привезли памятники Иосифу Виссарионовичу сюда. И не только потому, что эти государственники были преданными сталинистами. Все памятники, по распоряжению товарища Сталина, были сделаны из обогащенного урана и боевого плутония. Так, в целях конспирации, было решено хранить, у всех на виду, стратегический запас ядерной взрывчатки. Сегодня, в случае необходимости, можно отделить от памятников голову вождя, загрузить ее в ракетоноситель, и мы увидим, как над Вашингтоном или Лондоном встанет гигантский, из раскаленной плазмы, памятник Иосифу Виссарионовичу.
Подземный поезд мчался, и казалось, что он пролетает станции «Новослободская» со стеклянными витражами, «Проспект мира», похожий на драгоценный фарфоровый сервиз, «Комсомольскую», где на великолепных потолочных мозаиках, не испорченных фальсификаторами истории, изображен мавзолей с когортой вождей, — Сталин, Берия, Маленков, Молотов, Каганович. Стрижайло чувствовал дыхание великой эпохи, грандиозность замыслов и свершений.
— То что вы сейчас увидите, — с гордостью и таинственностью произнес директор, — является знаменитой «кузькиной матерью», которой пригрозил Хрущев в Организации Объединенных Наций. Это ядерный заряд самой большой в мире мощности, который мы могли бы сбросить в районе гренландских ледников и погрузить США в океан. Американцы отвлекли Хрущева от этой плодотворной идеи, подбросив ему через Аджубея мысль превратить СССР в житницу кукурузы. Так в очередной раз ЦРУ обыграло КГБ. Пускай вас не удивляет вид «кузькиной матери». По установившейся традиции, заряд обрел вид скульптуры, над которой работал знаменитый скульптор Вучетич. Мы в шутку называем его работу «Кузькина мать зовет».
Они медленно проехали громадный зал, среди которого стояла исполинская обнаженная дева, призывно раскрыв объятья, томно подзывая к себе возлюбленного. Этим возлюбленным мог бы оказаться североамериканский континент, если бы ни Хрущев, околдованный дьявольскими початками. «Кузькина мать» своими размерами и эстетикой затмевала «Статую Свободы», как процветающий сталинский строй затмевал гниющий Запад.
Поезд пронесся в полной темноте, достигнув гранитных глубин в самом центре Саян. Остановился у озаренной платформы. Пневматические двери раскрылись, и Стрижайло вместе со всей делегацией вышел.
Зал поразил его. Он был выполнен, как мемориал, в темно-красных, торжественно-траурных тонах. Повсюду виднелись склоненные знамена, опущенное оружие, усыпанные цветами венки. Среди этого торжественно-печального великолепия возвышался ступенчатый, прозрачный кристалл, повторявший своими формами мавзолей. В глубине прозрачной хрустальной массы стоял гроб с телом Сталина.
Глава шестнадцатая
Стрижайло всматривался в хрустальный кристалл, в котором, как в глыбе льда, окруженный прозрачными спектрами, лежал Иосиф Виссарионович Сталин. С первого взгляда Стрижайло ощутил мучительное волнение, необъяснимую нежность, таинственное обожание и влечение. Словно от вождя к нему протянулась невидимая нить света, загадочный луч, с которым неслась бесшумная весть, бессловесное послание. Казалось, Сталин долгие годы ждал его появления, терпеливо готовился к встрече, и теперь, когда она состоялась, едва заметно, по-отцовски, улыбнулся.
Он был, как живой. Лицо, спокойное и величественное, с высоким лбом, на котором, словно границы эпох, отложились морщины. Крепкий, с горбинкой нос с распушенными седыми усами, накрывавшими верхнюю губу. На смуглых щеках чуть заметны оспины, словно прошелся град. Волосы серо-стальные, как слиток, с одиноко-отпавшим седым волоском. Руки сложены на груди, поверх военного кителя с краснозвездными золотыми погонами. На согнутых пальцах с сухими ногтями поблескивает маслянистая капля бальзама. Воротник охватывает коричневую стариковскую шею с темным галстуком, на котором драгоценно, золотом, серебром и бриллиантами, сверкает «Звезда Победы». Весь его облик, знакомый, родной, вызывал у Стрижайло сыновье щемящее чувство, боязнь потревожить отца неосторожным движением, прервать его долгую думу. Вот-вот шевельнется рука на груди, в ней задымится вишневая трубка, мундштук утонет в усах, и над думающим лицом взовьется голубоватая струйка, остекленеет в кристалле.
Стрижайло чувствовал, как между ним и Сталиным возникает живая связь. Мириады молекул, из которых состоял Стрижайло, чутко замерли, обратились туда, где лежал в саркофаге великий вождь. Направили бесчисленные хрупкие лучики, как крохотные лазеры. В ответ, среди усопших молекул вождя отозвалась единственная, — та, что оставалась живой в луковке седого волоса. Как микроантенна, уловила сигнал. Вошла в контакт с молекулами Стрижайло. Выбрала ту, что располагалась на мочке уха среди восприимчивых нервных волокон. Между ними установилась хрупкая связь. Это была связь эпох, связь галактик, связь родственных душ, пробившая толщу пространства и времени, преодолевшая разлуку отца и сына.
Между тем, вокруг саркофага происходило движение, готовилась церемония открытия съезда. Воздвигался помост, расставлялись кресла, вывешивались плакаты и лозунги. Среди присутствующих были октябрята с красными звездами, запевавшие серебристо и радостно «Летят самолеты, сидят в них пилоты…» Пионеры в красных галстуках, хором исполнявшие «Взвейтесь кострами синие ночи…» Ветераны войны с могучим песнопением «Вставай страна огромная…». Военные, делегированные из танковых частей «Броня крепка и танки наши быстры…» Крестьяне из окрестных деревень с песней «Мы железным конем все поля обойдем…». Рабочий класс, с непреклонной верой в очах: «Владыкой мира станет труд…» Спортсмены в белых брюках и майках, пышущие здоровьем и молодостью: «Фискульт-ура! Фискульт-ура, ура, ура! Будь готов, когда настанет час бить врагов…» Авиаторы во главе с Чкаловым и Громовым: «И вместо сердца пламенный мотор…» Командиры гаубичных батарей и самоходных орудий: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» Бригада кузнечного цеха, отковавшая самую большую в мире подкову: «Мы кузнецы, и дух наш молод…» Ученые, открывшие новый вид самого действенного в мире снотворного: «Любимый город может спать спокойно…» Землемеры с деревянными аршинами и миллиметровыми линейками: «Нам чужой земли не надо, но своей вершка не отдадим…» Все это множество вливалось в зал, рассаживалось на стулья и кресла. Маша Сталин и Сара Сталин управляли потоками, каждой делегации предоставляя заранее приготовленное место. Катя Сталин и Фатима Сталин стелили красную скатерть на стол президиума, ставили графин с водой, укрепляли старомодный, довоенной конструкции, микрофон.