Мистер Молар, чиновник из коллектората округа Нилгири, грузный, спокойный и молчаливый, удивленно посмотрел на меня и спросил:
– Дольмены? А что это такое? Я никогда о них не слышал, хотя и исколесил все Нилгири.
Я терпеливо объяснила Молару, что дольмены – это каменные конструкции, сделанные из плоских плит. Часто они связаны с местами древних погребений, а иногда имеют культовое значение. Дольмены, сказала я Молару, – одна из форм древней мегалитической культуры, довольно распространенное явление в Южной Индии, но до сих пор тайна их происхождения не разгадана. Кто их сооружал – местное ли австралоидное население, пришлое ли средиземноморское или уже смешанное дравидийское, – неизвестно. Определить точную этническую принадлежность этих сооружений пока не удалось. Археологи, которые исследовали дольмены, нашли там погребенные останки, черно‑красную керамику, железные изделия и золотые украшения. Ученые существенно расходятся в датировке дольменов. Одни считают, что дольмены сооружались в первые века, предшествующие нашей эре, другие относят их ко второму тысячелетию до нашей эры.
Все это я объяснила Молару и сказала, что мне хотелось бы посмотреть на дольмены, которые я видела только на фотографиях.
– Подумать только! – удивился еще раз Молар. ― Такие интересные вещи существуют в округе, а я о них не знаю. Мне тоже надо на них посмотреть. Так вы говорите, что это где‑то около Гудалура?
Я подтвердила.
– У меня есть дела в тех местах, – подумав, сказал Молар, – мы с вами туда поедем и найдем дольмены.
Был солнечный и приятно прохладный январский день. Наш «джип» весело бежал по глинистой дороге предгорий мимо поселков и деревень, мимо кофейных плантаций, рисовых полей и лесных зарослей. В этот день мы решили много важных вопросов. Молчаливый и с виду нерасторопный Молар обладал одной удивительной способностью – втягивать малознакомых людей в свои дела.
|
|
Мы проинспектировали деревенскую начальную школу. Молар сидел с важным и неприступным видом над школьными реестрами, а я проверяла, как выполняются учебные программы. Никаких отступлений я не нашла, а Молар заметил какой‑то непорядок в реестрах и долго выговаривал директору – молодому деревенскому пареньку, напуганному этой неожиданной проверкой. В попутной деревне племени курумба мы уладили земельный вопрос. Дело в том, что деревня оказалась на территории заповедного леса и лесной департамент хотел выселить жителей. Мне показалось, что это несправедливо, и Молар со мной согласился. Мы пришли к единому мнению: курумба по ряду веских причин с их земель выселять нельзя, и необходимо для них сделать исключение. Данное решение мы довели до сведения чиновника лесного департамента, чья контора располагалась в трех милях от деревни племени курумба. Чиновник после долгих уговоров согласился с нами, а потом поинтересовался, сколько времени я работаю в коллекторате Нилгири.
Молар улыбнулся впервые за весь день и сказал:
― Мадам не работает у нас. Она ищет дольмены.
― Что? – не понял чиновник.
― Дольмены, – важно ответил Молар, как будто сам всю жизнь только этим и занимался.
И тут я отметила про себя второе удивительное качество Молара. Он обладал способностью втягиваться в дела малознакомых людей, как в свои собственные.
|
|
― Дольмены? Это что же? – удивился чиновник. – Насекомые, что ли?
– Почему насекомые? – возмутился Молар. – Древние погребения.
― А! – понимающе закивал чиновник. – Могилы, значит. Так у нас в соседнем лесу есть такие могилы. Курумба их наделали. Эй, Канакан! – крикнул чиновник.
В дверь осторожно просунулась лохматая голова с плутоватыми глазками. Голова явно принадлежала представителю древнего австралоидного племени курумба.
― Да, сэр? – почтительно сказал Канакан.
– Поедешь вот с ними, – распорядился чиновник, – и покажешь могилы курумба. И сделаешь все как следует, слышишь? Они отстояли твою деревню от выселения. Имей это в виду. И чтобы никаких фокусов по дороге. Ясно?
– Ясно, ясно, сэр, – Канакан поспешно закивал лохматой головой. – Все сделаю, как вы сказали.
Канакан все сделал так, как ему сказали. Но не его вина, что на лесной поляне, куда он нас доставил «без всяких фокусов», не оказалось дольменов. На поляне, среди зарослей кустарника, было три погребения курумба. Три невысоких холмика, обложенных по краю кругом из камней. Круг камней тоже был одной из форм древней мегалитической культуры. Но я искала дольмены. Канакан объяснил, что курумба зарывают своих покойников в землю и отмечают место кругом камней. Здесь, в этом круге живут духи умерших. Днем Канакан сюда ходить не боится, а ночью здесь опасно. Ночью духи, поведал Канакан, выкидывают всякие фокусы.
Молара теперь трудно было остановить. Он явно заболел «дольменной лихорадкой». Мы мотались на «джипе» по всем окрестностям, расспрашивали местных жителей и даже школьников. Но они о дольменах ничего не знали.
|
|
Молар остановил «джип» на главной площади Гудалура. Сначала он исподволь опросил лавочников. Лавочники никак не могли понять, что же ищет этот солидный чиновник: могилы или храмы. Они ничего не слыхали о дольменах. Опрос лавочников привлек к Молару достаточно большую толпу горожан. И, воспользовавшись этим обстоятельством, Молар устроил летучий митинг. На митинге он вдохновенно и убедительно прочел лекцию о дольменах, перепутав, правда, кое‑какие частности. Лекция о дольменах повергла гудалурских обывателей в недоумение и не свойственную им задумчивость. Лавочники на площади закрыли свои лавки и присоединились к митингующим. В городе запахло всеобщим харталом. Проблема древних дольменов явно приобретала политическую окраску. И когда появилась группа представителей местных профсоюзов и трижды прокричала «Джай хинд», я поняла, что дела наши плохи.
Откуда‑то взявшийся верткий молодой человек, расталкивая толпу, пробился ко мне и скороговоркой сказал:
– Мадам, интервью.
– Только за дольмен, – ответила я.
― Но у меня такой валюты нет… – смутился репортер.
Бросив на меня неодобрительный взгляд, молодой человек стал пробиваться к Молару. Но тот важно пронес свое грузное тело через толпу и, сопровождаемый возмущенными взглядами обывателей и криками «Джай хинд!», втиснулся в «джип».
– Город называется, – недовольно пробурчал он, – не знают даже, что такое дольмены. И чему их учат в школах…
На этом кончилась моя дольменная эпопея в Тамилнаде.
И когда господин Кришнан уже на керальской территории Вайнада сказал: «Ой! Их там видимо‑невидимо», – я просто ему не поверила.
– Послушайте, – осторожно начала я. – Я имею в виду дольмены.
― Ну да, дольмены, – легкомысленно заявил господин Кришнан. – А что же еще? Там, где живут панья, их сколько угодно.
«Чем черт не шутит», – подумала я, глядя на Кришнана.
И вот мы идем по лесу, который примыкает все к той же горе Спящая богиня. Сам лес какой‑то особенный. Он светлый и прозрачный. В нем нет мрачных сырых мест, нет пугающих своей неизвестностью густых непроходимых зарослей. Тиковые деревья высоко подняли на своих стройных стволах прозрачные кроны. Внизу под ними редкие колонии сухого кустарника. Тропа прихотливо вьется по лесу. То подходит к горе, то снова отступает от нее. Но вот что‑то в лесу неуловимо меняется. Появляется несоответствующая всему правильность. И правильность эта на земле. Я делаю шаг в сторону от тропы и вижу прямоугольник, образованный четырьмя каменными плитами, выступающими над землей.
― Есть! – торжествующе кричит господин Кришнан. – Ну что это? – спрашивает он меня, хитро прищурив глаза.
― Дольмен, – несколько растерянно отвечаю я. – Или, вернее, дольменоидный кист, как говорят ученые. Дольмен, утопленный в землю.
Размер дольмена 1×2 метра. Он забит землей и густой травой. Рядом лежит плоская плита, покрывавшая его. Кто сдвинул плиту, я не знаю. Через несколько шагов мы обнаруживаем еще одно погребение. Его пытались, видимо, раскопать. Верхняя плита сдвинута в сторону. Внутренняя камера наполовину засыпана землей. Плиты камеры аккуратно пригнаны одна к другой. Я внимательно осматриваю камеру. На ее стенках отсутствует круглое отверстие, которое часто встречается в надземных дольменах. Я делаю еще несколько шагов и обнаруживаю непотревоженное погребение. Верхняя плита лежит на месте. Рядом другая, потом третья. Теперь мне весь лес кажется огромной мостовой, вымощенной плоскими плитами древних погребений. «Мостовая» уходит вдаль, к горе, откуда, наверно, и спускали эти гранитные плиты. Я иду по этим плитам и еще не совсем верю в свою удачу. Но «верю или не верю» – это область эмоций. А от меня сейчас требуется иное. Я должна определить типы погребений, густо усеивающие этот удивительный лес.
Первое, что я встретила, – это дольменоидный кист, не отмеченный камнями. Потом я вижу такой же кист, но отмеченный кругом камней. Я встречаю однокамерные дольмены и двухкамерные. Натыкаюсь просто на круг камней, в центре которого нет дольменоидного киста. Я знаю, там, в земле, в таком круге камней могут оказаться погребальные урны или просто останки без урн. И, наконец, время от времени попадаются менгиры ― вертикальные камни, врытые в землю. Кажется, все типы мегалитических погребений присутствуют в этом лесу. А сам лес – огромный музей, чудом уцелевший с древних пор. Все, что здесь находится, – это доистория. Такие погребения сооружались в давние века до нашей эры. Позже я узнала, что в XIX веке здесь копал Фаусетт и нашел керамику и железные изделия. Что ж, возможно. Но что таят в себе остальные сотни погребений, мы не знаем.
Здесь, в этом лесу и в его сухой земле, лежит немало неожиданностей и открытий. Местные жители называют этот лес Айремколи – «тысяча убитых». Но есть и другое значение этого слова – «тысяча источников». Действительно, тысяча ценнейших источников истории древнего Вайнада. И вопрос, кто покоится здесь в каменных ящиках и в каменных кругах, предки ли австралоидов или предки средиземноморцев, или праотцы тех или других, остается открытым. А от решения этого вопроса зависит многое. Кто лежит в земле панья или урали‑курумба, люди уже не помнят.
И я шла по этим плитам, как по мостовой, начало которой терялось в забытых далеких веках…
Мечи в джунглях
Солнечный свет дробился в листьях деревьев где‑то вверху, а здесь, внизу, было сыро и сумрачно. Пахло прелыми листьями и еще чем‑то пряным и острым. До ближайшей деревни, где жили люди племени урали‑курумба, оставалось мили две, не меньше. Урали‑курумба были соседями панья, и с давних времен те и другие хорошо знали друг друга. Я шла по тропинке, и сырая почва мягко пружинила.
Неожиданно из зеленой мглы передо мной бесшумно возникло видение. Оно было низкоросло, темнокоже, с густой кудрявой шевелюрой, которая дыбом стояла на его голове. Короче, видение выглядело так, как положено любому обитателю этих джунглей. По мере приближения видение материализовывалось и приобретало обычный человеческий вид. Теперь я уже могла разглядеть набедренную повязку, лук через плечо и… блестящую авторучку, торчащую за ухом. Ни лук, ни стрелы меня уже не удивляли. Меня удивила и поразила авторучка.
― Ты кто? – спросила я обладателя этой авторучки.
– Урали, – ответил он, округлив в изумлении глаза.
― А ты кто? – в свою очередь спросил урали.
Я не могла ответить ему так же просто и на минуту задумалась.
― А! – вдруг почему‑то обрадовался он. – Ты мадама! Мне о тебе говорили панья. А я – Падикен, жрец урали.
И тогда я осведомилась, зачем нужна жрецу авторучка. Падикен резонно ответил, что такая «палочка» есть у всех важных людей. У больших начальников и у лавочников. Падикен – тоже важная личность, и поэтому без «палочки» ему никак нельзя. Иначе в племени к нему не будет соответствующего уважения.
С такой постановкой вопроса я встретилась впервые. Жрец вынул авторучку из‑за уха и покрутил ею перед моим носом.
– Дай посмотреть, – сказала я.
– Нельзя, – покачал головой жрец. – Нельзя ее касаться. Это священная вещь. Только для жреца.
У меня в карманах лежало штук пять таких «священных вещей», но я промолчала. Мне нужны были другие «священные вещи», поэтому я спросила жреца:
– Эта авторучка – единственная святыня в племени?
– Что ты! – возмутился Падикен. – У нас еще есть храм.
– Может быть, ты объяснишь, как туда пройти? ― неуверенно попросила я.
– Конечно, конечно! – оживился жрец. – Храм другое дело. Его может каждый посмотреть. Это не то, что священная палочка. – И он любовно погладил авторучку, торчавшую за ухом.
Лесной храм урали‑курумба был расположен в четырех милях отсюда. Так мне объяснил Падикен.
– Я пойду с тобой, – неожиданно решил он. – A то ты еще заблудишься.
Я не возражала. Падикен нашел чуть заметную тропинку, отходившую от основной. Местность стала холмистой, и тропинка шла то вверх, то вниз, петляя среди густых зарослей тропических деревьев. С очередного холма мы спустились в небольшую лощину с болотистым дном. Здесь стоял тяжелый и терпкий запах гниения. Падикен сделал мне знак остановиться, а сам, чуть пригнувшись, стал что‑то выискивать по краю болота в густых зарослях жесткой, похожей на нашу осоку травы. Наконец он нашел то, что искал, и безмолвно поманил меня рукой.
– Теперь иди осторожно и ступай точно по моем следу, – предупредил он меня.
Мы шли через болото, и коричневая зловонная жижа выступала из‑под моих ботинок. Иногда ботинок соскальзывал с кочки, и нога по щиколотку погружалась в теплую неприятную жижу. На другом берегу болота оказался завал. Толстые бамбуковые стволы в беспорядке громоздились друг на друга. Между ними были надежные и уютные ловушки для каждого оступившегося. Мы перепрыгивали со ствола на ствол, стараясь удержаться на их гладкой поверхности. Время от времени под стволами я замечала какое‑то движение. Потом выяснилось, что весь завал был заселен змеями, которые предпочли сухие стволы бамбука неприятной сырости гнилого болота. За завалом вновь начались сплошные заросли. Это был колючий кустарник в человеческий рост. Падикен смело кинулся в заросли, пригнул куст и приглашающе кивнул мне. Когда я вошла, куст распрямился, и мы оказались со всех сторон зажатыми колючими плохо гнущимися ветвями. При каждом неосторожном движении колючки впивались в тело и рвали одежду.
– Что будем делать? – как‑то неуверенно спросил меня Падикен. – Вернемся или пойдем дальше?
– Пойдем дальше, если можно идти, – философски ответила я.
Жрец вытащил из‑за набедренной повязки вакатти – секач с изогнутым лезвием. Теперь Падикен рубил кусты, и мы медленно продвигались сквозь эти заросли. Кусты были непослушными, плохо поддавались секачу. Мы были все исцарапаны, а моя блузка превратилась в живописные лохмотья. Наконец заросли стали редеть, и впереди показался просвет. Мы вышли на небольшую уютную лесную поляну. Поляна была залита солнцем. Под ногами похрустывала зеленая сочная трава. Пронзительно кричали какие‑то птицы.
Жрец важно поправил за ухом авторучку, которую он умудрился не потерять в колючих зарослях, и показал в угол поляны.
– Вот храм.
Я увидела полуразвалившуюся бамбуковую хижину. «За что боролись?» – подумала я и двинулась к хижине. У самого входа жрец остановил меня повелительным жестом.
– Дальше нельзя, – сказал он. – Это заповедный храм. Только я могу в него войти. – И снова важно поправил авторучку за ухом.
Я почувствовала себя обманутой. Сначала не дали авторучку, теперь не пускают в храм. Я обошла вокруг хижины и сквозь широкую щель между бамбуковыми планками увидела алтарь‑камень. На камне что‑то лежало. Я присмотрелась и даже вздрогнула от неожиданности. На камне лежал меч. Я ни разу не видела таких мечей: даже в музеях Индии. Его конец был изогнут и завершался острым треугольником. Железное лезвие было покрыто ржавчиной, но рукоятка поблескивала накладным серебром. Я долго не могла оторвать взгляда от меча. Откуда он? И кто принес его в джунгли Вайнада? Почему темнокожие австралоиды ему поклоняются? Свидетелем каких давних и забытых событий был этот необычный меч? Все эти вопросы вихрем пронеслись у меня в голове. Я видела мечи у панья, видела меч перед богиней Мариаммой в Калпетте. Но такой меч в глубине джунглей в заброшенном лесном храме я видела впервые. Я теперь четко сознавала, что не уйду отсюда, не сфотографировав его.
― Послушай, Падикен, – дипломатично начала я. – Там лежит меч…
– Это священный меч, – сказал торжественно Падикен. – Он лежит здесь много веков подряд. И каждое поколение урали должно его охранять от чужих глаз.
― Я сфотографирую его? – попросила я.
Жрец поднял руки и стал у входа. Вся его фигура выражала решительное отрицание.
Я начала объяснять Падикену, как важно мне сделать это. Я сказала, что это важно для всех и даже для такого знаменитого племени, как урали, которое оказалось владельцем замечательного меча. Жрец впал в задумчивость.
– Фотографируй, – через некоторое время сказал он. – Но только не касайся меча. Даже я не могу его коснуться.
Я стала в тупик. В храме было темно, меч лежал неудачно. В таком виде его нельзя было снять.
На все мои уговоры жрец отвечал «нет» и «нельзя». Терпение мое уже истощалось, когда я вдруг поняла, что терпение жреца тоже на исходе. Он устал. Слишком много аргументов сыпалось на его кудлатую голову с авторучкой за ухом. И он сдался.
– Слушай, – хриплым шепотом начал он, – ты можешь это сделать. Но знай: никто еще после такого не оставался безнаказанным. Прикосновение к мечу навлечет проклятие богини на твою голову. Поступай, как хочешь, – и отошел от храма.
― Хорошо, – сказала я. – С богиней я договорюсь.
Падикен с сомнением покачал головой.
Я сняла пыльный меч с алтаря и положила его на землю. Когда я оглянулась на Падикена, то увидела его расширенные от ужаса глаза. Даже авторучка выпала из‑за уха и теперь сиротливо лежала у его ног.
– Смотри, – зашептал жрец, сглотнув слюну, – если кто узнает об этом в племени, тебе не сдобровать.
И вдруг он горестно запричитал.
– Аё! Аё! – раскачивался он, сидя на корточках.
― Ну что ты убиваешься? – спросила я. – Ты не скажешь, и я не скажу. Ты не касался меча, значит, пострадаю только я.
Я сфотографировала священный меч, положила его на алтарь и осторожно прикрыла бамбуковую дверку храма. Потом подняла с земли авторучку и протянула ее Падикену. То, что я коснулась «священной палочки», теперь на жреца не произвело впечатления. На его глазах совершилось большее «святотатство». Я нашла одну из своих авторучек и отдала ее Падикену. Это его в какой‑то мере утешило. Он гордо заложил ее за второе ухо и двинулся вперед, сверкая двумя авторучками. Время от времени он тяжко вздыхал, а я думала об этом необычном мече, который нашла в лесном храме.
Как‑то в библиотеке Мадрасского музея мне попался каталог индийского холодного оружия. Каталог был довольно подробный. Я обнаружила в нем рисунки мечей, найденных в древних погребениях, и снимки более позднего оружия. Но меча такой формы, какой был в лесном храме урали, я там не встретила. Кому принадлежал этот меч (или его первоначальная форма), я так и не узнала. Я натолкнулась еще на одну загадку древнего Вайнада, но могла строить только предположения. Я вспомнила, как плантатор Найяр, светлокожий хозяин кули‑панья и урали‑курумба, сказал мне однажды:
– Наши боги все вооружены. Посмотрите на Айяппана или Кали. У всех оружие. Этим оружием они громили злых духов – темнокожих толстогубых карликов.
Боги светлокожих пришельцев действительно были вооружены. Возможно, такими же мечами, один из которых сейчас лежит на камне‑алтаре в лесном храме темнокожих толстогубых австралоидов.
Когда пришли сюда вооруженные «боги», сказать пока трудно. Возможно, несколько тысяч лет назад. И опять отголоски зазвучали здесь, на солнечной лесной поляне в джунглях. Меч богини, священная реликвия, требующая поклонения. Может быть, на его ржавом лезвии еще сохранилась кровь «злых духов», предков теперешних урали‑курумба или панья? Не поэтому ли потомки этих «злых духов», сохраняя смутные воспоминания о прошлом, поклоняются грозному оружию, когда‑то их покорившему, как символу силы чужих богов и чужих светлокожих воинов? Заповедные храмы и алтари‑камни, темнокожие люди, вооруженные луками и стрелами, чьи мечи вы храните? Но молчат храмы и алтари, а люди плохо помнят свое прошлое…
– Мадама! А мадама! ― вдруг вывел меня из задумчивости голос Падикена.
Я и не заметила, как мы вышли на основную тропу и теперь приближались к деревеньке, просматривавшейся сквозь заросли банановых деревьев.
– Мадама! – снова повторил Падикен. – Хочешь, я тебе покажу еще один храм, но только меча там нет.
– Конечно, – ответила я.
– Мы передохнем в моей деревне, а то еще долго идти.
Я согласилась. В деревне Падикена стояли четыре бамбуковые хижины, крытые пальмовыми листьями. Земля вокруг была хорошо утрамбована и чисто выметена. Жена жреца, маленькая и юркая, приветливо захлопотала вокруг нас. Потом вдруг остановилась перед мужем и в удивлении всплеснула руками:
– Да у тебя вторая священная палочка! Падикен потрогал обе авторучки и важно изрек:
– Теперь я очень высокий жрец.
– Какой такой высокий? – не поняла жена. – Жрец и есть жрец.
– Вот и высокий! И не спорь! – подскочил к ней Падикен, потрясая обеими авторучками. – У всех начальников по одной, а у меня целых две! И не смей их касаться! Поняла?
– Поняла, поняла, – примирительно сказала жена и, махнув рукой, скрылась в хижине.
Она принесла банановую гроздь и несколько кокосовых орехов.
– Ешь, ешь, мадама, – сказала она, – И ты ешь, высокий жрец. – На последних словах она запнулась и ехидно хихикнула. Падикен грозно глянул на жену.
― Видала? – обратился он ко мне. – Никакого понимания, хоть и женщина.
И снова мы шли через джунгли. Теперь тропинка уводила нас куда‑то к северу, где за синими хребтами лежал Кург. Чем выше мы поднимались, тем прозрачнее и солнечнее становились джунгли. Сандаловые и тиковые деревья тянули свои светлые стволы ввысь, на небольших полянах пестрели яркие тропические цветы. Неожиданно тропинку перерезала грунтовая дорога, уходившая по просеке куда‑то вдаль. Мы быстро шагали по наезженной сухой земле. Через некоторое время дорога кончилась самым странным образом – она уперлась в массивную цепь, висевшую на двух столбах. На цепи болтался огромный замок.
– Вот так так! – сказала я. – Джунгли на замке.
― Это все лесной департамент, – объяснил Падикен. – Это они заперли наш священный лес.
Позже я узнала у местного лесничего, что эта цепь была мерой предосторожности против браконьеров. В священном лесу урали росли ценные экспортные сорта деревьев. Поэтому лес и заперли. Мы пролезли под цепью, и Падикен повел меня вглубь этого странного священного леса. Постепенно деревья становились все реже, и мы вышли на поляну. Почти в центре поляны возвышалось огромное тиковое дерево. Дерево было окружено аккуратно сделанной каменной платформой. Три небольшие ступеньки вели на этот своеобразный алтарь.
― Айяппан‑пари, – сказал Падикен, указывая на платформу. – Храм называется скала Айяппана, – пояснил он.
– Но разве Айяппан – бог урали‑курумба? – спросила я.
– Когда‑то он назывался Адуранмар, – смутился жрец. – А теперь вот Айяппан.
― Чем же занимается твой Адуранмар‑Айяппан? – заинтересовалась я.
– Охотой, – ответил Падикен. – Он бог охоты.
Я поднялась на платформу, которая была строго повернута на восток. Под священным деревом лежало огромное количество грубо сделанных из красной обожженнай глины фигурок. Сначала я заметила только фигурки собак – собаки маленькие, собаки большие. Собаки с висячими ушами и ушами, стоящими торчком. Собаки с длинными хвостами и без хвостов. Казалось, здесь в этих грубых фигурках, были представлены, все породы вайнадских собак. Урали‑курумба были щедрыми почитателями своего бога охоты, и уж собак они для него не пожалели. Какая же охота без собак? Но вот среди этого собачьего обилия я стала замечать и другие фигурки. Это были глиняные слоны, кабаны, зайцы, олени. Короче говоря, здесь присутствовал весь охотничий набор. Фигурки животных, на которых охотились урали‑курумба вместе с богом Айяппаном, были разбиты.
– Мы принесли их в жертву богу, – объяснил Падикен. – Раньше мы приносили ему добытую дичь. Теперь нам запретили охотиться в этом лесу, и дичи достать негде. Бог может обидеться, вот мы и приносим ему эти игрушки.
– И Айяппан не замечает, что вы его надуваете? ― коварно спросила я.
– Пока нет. – Падикен почему‑то перешел на шепот. – Ему, наверно, нравятся эти игрушки.
Потом жрец задумался, снова подошел к платформе и зашептал что‑то над фигурками. Оказалось, что уговаривал бога охоты поверить в то, что фигурки – настоящая дичь. Видимо, я поселила кое‑какие сомнения в голове Падикена. Здесь, в этом лесном святилище, я поняла, что урали‑курумба – народ сметливый и умелый. Действительно, некоторые фигурки вполне можно было принять за настоящих животных. Айяппан мог гордиться искусством своих почитателей.
Мы еще долго сидели с Падикеном у священного дерева. Ветер осторожно перебирал кроны деревьев, на разные голоса пели птицы. От нагретой зелени и травы струился густой, терпкий аромат. Здесь, наверно, было так, как много лет назад, когда священный лес не запирала массивная цепь с инвентарным номером лесного департамента, бог Айяппан имел свежую дичь, а у жрецов еще не было моды на авторучки.
Мастера на все руки
Древний Вайнад – своеобразный музей. Музей лесных австралоидных племен. Их там много, и живут они бок бок. Панья и муллу‑курумба, куручияры и катту‑наияны, адияны и аранаданы. Но иногда большие расстояния, горные хребты и густые джунгли разделяют племена. И тогда они могут не знать друг о друге. Но есть одно племя, о котором знают все. Это – урали‑курумба. Их имя назовут в любом племени Вайнада. Потому что урали‑курумба – мастера на все руки. Почему так получилось, трудно сказать. То ли существовала какая‑то давняя традиция, то ли сами урали оказались талантливее других. Но как бы то ни было, горшки для муллу‑курумба делают урали, широкие ножи вакатти для панья куют урали, узкие наконечники стрел для куручияров затачивают урали, высокие корзины, где хранится зерно, для адиянов делают урали. В любом племени вам скажут: сделано руками урали. Об этих руках говорят по всему Вайнаду. И мне захотелось посмотреть, как работают эти руки.
Рано утром я отправилась в деревню, где жил Падикен. Я шла по предрассветным джунглям. На траве лежала обильная роса. И эта росяная трава источала свежесть и тонкий аромат. Птицы уже проснулись и наполнили лес своим разноголосьем. Небо еще было серым, но на востоке сквозь деревья краснела полоса зари, готовая вот‑вот вспыхнуть золотом солнечных лучей. Падикена увидела сразу. Он стоял перед хижиной и время от времени воздевал руки к небу. И как будто по команде рук вспыхнули косые лучи солнца, и в них задрожала цветочная пыльца. Падикен запел что‑то без слов, прижал руки ко лбу, а потом к груди и осмотрелся.
― Падикен! – позвала я жреца.
― А, мадама! – оживился он. – Идем в дом, будешь гостем.
За хижиной раздавался глухой ритмичный стук, я догадалась, что это жена Падикена рушила падди в высокой деревянной ступе. В хижине, в очаге, врытом в землю, горел огонь. Голубой дым поднимался вверх и оседал на бамбуковых жердях крыши черной копотью. Рядом с очагом стояло несколько глиняных горшков, а на бамбуковой стене висело два барабана. Этим обновка хижины полностью исчерпывалась. Падикен суетился около очага и стал звать жену.
– Что это ты с утра пораньше машешь руками? ― спросила я его.
– Я не машу руками, – обиделся Падикен. – Я молился. Молился великому богу Потэ. Могущественному и славному богу. Я жрец и должен делать это каждое утро. А ты – «машешь руками», – передразнил он меня.
– Ну, извини, – сказала я миролюбиво. – Я не знала, что ты молился богу Потэ. А кто такой Потэ? Я что‑то не слышала о таком боге. И почему ему надо молиться с раннего утра?
– Ты не знаешь Потэ? – поразился Падикен. – Ты же видишь его каждый день. Кто дает нам тепло и свет. Потэ.
– Но ведь это солнце – Сурья, – возразила я.
– Так называют его другие. А для нас, урали, оно Потэ. Мы многое называем по‑другому. Мать у нас «абе», а отец – «амман», а другие называют мать «амма». Вот видишь как?
Да, действительно, язык урали чем‑то отличается от языка их соседей. Но откуда возникли эти различия, я не знала. Может быть, урали сохранили что‑то от того древнего языка, на котором говорили их предки – протоавстралоиды и который тогда еще не назывался дравидийским… Пока я размышляла над всем этим, пришла жена Падикена. Она начала переставлять глиняные горшки. Горшки были темными от копоти, как будто кто их специально покрыл черным лаком. У очага стояли маленькие горшочки, средние и совсем большие. Их днища были скруглены, на некоторых был незатейливый узор.
– Кто у вас в деревне делает горшки? – спросила я Падикена.
– У нас в деревне их когда‑то делали. А теперь не делают.
– Почему? – поинтересовалась я.
– Нет глины. Землю, на которой мы добывали глину, у нас отобрали и не разрешают оттуда брать глину. Мы давно уже не делаем горшков.
– Кто же все‑таки делал эти горшки? – не отставала я.
– Что ты меня спрашиваешь о горшках? Спроси лучше мою жену.
Жена Падикена сразу поняла, что настал ее черед.
– И кто спрашивает об этом у мужчин? – с укором сказала она мне. – Они об этом ничего не знают. Горшки делаем мы, женщины. И я делала их когда‑то. Но теперь мне их не из чего делать. Вот посмотри.
И жена Падикена извлекла откуда‑то из угла деревянный скребок, напоминавший лопаточку.
– Этим я и делала горшки. Вот тут, – она снова начала переставлять посуду, – остался еще мой горшок.
Она гордо подняла горшок на ладони.
– Посмотри, какой он легкий, звонкий и прочный. Разве мужчина может такой сделать? К примеру, мой Падикен?
Падикен смущенно хмыкнул, но потом приосанился и важно сказал:
– О чем ты, женщина, говоришь? То, что я умею, никто не умеет.
– В том, что ты умеешь, риса не сваришь, – отпарировала жена.
– Вот так всегда, – тяжело вздохнул Падикен.
– А где же все‑таки делают эти горшки? – спросила я жреца, давая ему возможность поднять свой престиж в глазах жены.
– Не знаю, – растерялся Падикен. – Если хочешь, мы пойдем с тобой от деревни к деревне и найдем горшечницу.
– Что ты удумал? – засмеялась жена. – От деревни к деревне… Этак ты, мадама, с ним всю жизнь проходишь. Надо идти в деревню Палвеличам и найти там Деви. Понял?
– Понял, – покорно согласился Падикен.
И мы снова пошли туда, где голубел хребет на границе с Кургом. Деревня Палвеличам возникла неожиданно среди редкой поросли деревьев. У нее был какой‑то заброшенный и неопрятный вид. Под деревьями стоял навес, крытый рисовой соломой. Никого в деревне не было видно, и только женщина, сидевшая на корточках под навесом, свидетельствовала о том, что здесь есть люди.
Мы подошли к навесу. Женщина поднялась навстречу нам. Она была уже немолодая, сухонькая, с тонкими подвижными руками. Под навесом стояли горшки.
– Кого это ты, Падикен, привел? – спросила она, с интересом разглядывая меня.
– Вот мадама, – начал Падикен, – хочет посмотреть, как ты делаешь горшки.
Женщина смущенно улыбнулась, искоса глянула на меня и сказала, что первый раз кто‑то приходит, чтобы посмотреть, как она делает горшки.
– Ты Деви? – спросила я ее.
– Деви, – изумленно глянула она на меня. – А ты откуда знаешь?
– Мне о тебе рассказала жена Падикена.
– А‑а… – чуть разочарованно протянула Деви. – А ты откуда?
– Из Советского Союза, – сказала я.
– Это где же? Что‑то я о такой деревне не слышала.
– Это целая страна, – важно пояснил Падикен. – И очень далеко отсюда.
– А что, – спросила Деви, – у вас там горшков не делают?
– Делают. Только другие.
– О! – оживилась Деви. – Ты мне покажешь, как их делают?
Я так растерялась, что даже забыла форму наших горшков.
– Я не знаю, как их делают, – чистосердечно призналась я.
– Аё! – всплеснула Деви тонкими руками. – Что это за женщины, которые не умеют делать горшки?
– Ты что‑то много говоришь сегодня, – пришел мне на помощь Падикен. – Женщины как женщины. Не всем же делать горшки. Они умеют многое другое.
Деви вздохнула и пригласила меня под навес.
– Иди посмотри, как это делается, – сказала она.
И вдруг неожиданно предложила:
– Давай я тебя выучу делать горшки. И ты научишь своих женщин. А?
«Это было бы неплохо», – подумала я.
– У мадамы нет времени заниматься твоими горшками! – почему‑то рассердился Падикен. – Лучше покажи, как ты делаешь сама.
Деви опять вздохнула и грустно посмотрела на меня. Так иногда смотрят хорошие, сердечные люди на неудавшегося в чем‑то человека.
― Ну, смотри, – сказала Деви. – Может быть, чему‑нибудь и научишься. – И покачала осуждающе головой.
Только теперь я заметила, что рядом с Деви не было гончарного круга. В любой индийской деревне у горшечника был гончарный круг, а здесь его не было. Мне опять невероятно повезло. Я смогла увидеть, как работал древний горшечник, может быть, самый первый из горшечников. Тот самый, который еще не знал, что такое гончарный круг. В каком веке родился такой горшечник? Наверно, в том же каменном. И урали упорно продолжают эту традицию каменного века.
Деви очень старалась. Ее руки работали точно и ловко. Временами она бросала на меня взгляды и как будто говорила: «Посмотри, как все просто. Запоминай и учись».
Она взяла ком приготовленной глины, размяла его сильными тонкими руками и, похлопывая его ладонями, быстро превратила в шар почти правильной формы. Затем взяла деревянный скребок и стала удалять все лишнее с шара. Постепенно кусок глины стал обретать форму горшка. Но только внешнюю его форму, внутри еще оставалась глина. Форма эта была удивительно правильной. Скребок в чудесных руках Деви работал точно и расчетливо. Ни одного лишнего движения, ни одного неудачного среза. Деви, как истый художник, выписывала твердую и абсолютно правильную линию будущего горшка. Когда внешняя форма была завершена и отделана, Деви отставила ее в сторону и пригласила меня полюбоваться ею. И только легкие следы скребка на форме говорили о том, что гончарный круг не принимал участия в ее создании.
– Теперь следи внимательно, – сказала Деви. – Я сейчас буду вынимать глину изнутри. Это самое трудное. Стенки горшка должны быть все одинаковой толщины. Иначе горшок лопнет, когда я буду его обжигать.
И снова засновали удивительные руки горшечницы. И снова точно и безошибочно скребок формировал внутреннюю стенку горшка. Для меня это было непостижимо. Я впервые видела, чтобы руки работали так быстро и точно. Наконец, горшок был готов. Он стоял перед Деви сырой, еще хрупкий, поражающий своей совершенной формой. Деви осторожно взяла его обеими руками и вынесла из‑под навеса на солнце. Там уже сушилось около десятка горшков разных размеров.
– Теперь пусть сушится, – сказала она. – Когда высохнет, я его обожгу.
– А на чем? – поинтересовалась я.
― На огне, – ответила Деви. – На очаге, на костре, на чем хочешь. Но надо, чтобы был огонь. Запомнила? А теперь я покажу тебе мой готовый горшок.
Она исчезла в соседней хижине и вскоре появилась, неся бережно в темных ладонях небольшой горшочек, отливающий чистым красновато‑розовым цветом обожженной глины.