Глинистый склон круто обрывается к реке. Вода в реке у берегов мутная, а срединный ее поток чист и прозрачен. За склоном стоит деревня муллу‑курумба с длинным и трудным названием Понгиничикаллур. У банановой pощи река делает поворот и уходит куда‑то в глубь зарослей. Ни на реке, ни в деревне никого не видно. Стоит тишина, и только журчит вода, перекатываясь с камня на камень. И вдруг из‑за банановой рощи раздается какой‑то разбойничий посвист. Вслед за посвистом выскакивают женщины и, поднимая фонтаны брызг, несутся по реке. Их юбки подобраны выше колен, что придает им всем лихой вид. Женщины размахивают коническими корзинками, которыми обычно муллу‑курумба ловят рыбу.
– Оё! О…ё! – разносится над рекой.
С противоположной стороны реки навстречу бегущим выскакивает еще группа женщин. Все они сходятся на середине реки. Одна из них поднимает корзину над головой и издает торжествующий вопль. И снова «О…ё! О…ё!» разносится над рекой.
Я знаю, что рыбной ловлей у муллу‑курумба занимаются женщины, но такую странную ловлю‑охоту я вижу впервые.
― Эй! – кричу я с берега.
Женщины на мгновение застывают, поворачиваются в мою сторону и машут мне руками. Я спускаюсь со склона к реке.
― Что вы там ловите? – спрашиваю я их. Женщины еще возбуждены этой странной охотой и нестройно кричат:
― Душу ловим. Духа ловим.
– Кого? – удивленно переспрашиваю я.
― Душу умершего! – снова кричат они.
Я слышала о разных помещениях этих душ‑духов. Я знала о духе, обитавшем в горшке, в камне, в дереве. Но то, что духи живут в реке, для меня было новостью.
Женщины, почувствовав мое замешательство, начинают наперебой объяснять:
― Три дня тому назад умер один парень. Понимаешь? Умер.
И пожилая женщина с молодыми искристыми глазами очень выразительно показывает, что значит умер.
― Поняла? – спрашивает она.
Я утвердительно киваю головой.
― Мы сожгли его в кажагаме. Ну, такое специальное место. Вон на том берегу, – показывает она. – А сегодня третий день, и мы сбросили пепел в реку. Ну как ты думаешь, куда делась душа?
Я недоуменно пожимаю плечами. Женщины вокруг смеются. Смеются насмешливо и ехидно. Видимо, они впервые встречаются с таким невежеством.
– Эх ты! – осуждающе говорит пожилая. – И что это у тебя за племя, если ты не знаешь, куда делась при этом душа?
– Душа будет в воде. Понимаешь? – говорит мне назидательно девушка лет восемнадцати с буйной копной вьющихся волос. – Неужели ты не можешь сообразить? – И снова насмешливый хохот.
– Тише! – говорит пожилая, останавливая хохот властным жестом. – Такого человека надо пожалеть и все объяснить.
Кто‑то не удержался и снова хихикнул.
– Слушай, – говорит снова пожилая. – Раз пепел спустили в реку, значит, и душа туда угодила. Она освободилась от всего и попала в воду. Но ты же должна понимать, что вода – неподходящее место для души. Ее нужно оттуда выловить. Вот мы ее и выловили. Эй, Джани! – властно распоряжается пожилая. – Покажи‑ка!
Джани, небольшого роста, в мокрой, прилипшей к телу одежде, протягивает мне коническую корзину, в которой бьется и прыгает маленькая серебристая рыбка.
― Видела? – победно спрашивает Джани. – Теперь с душой этого парня все в порядке.
– А почему ты думаешь, что это его душа? – задаю я Джани каверзный, с моей точки зрения, вопрос.
― Ох! – Джани чуть было не уронила корзину. – И чему тебя учили? Слышали? – не удержавшись, обращается она к остальным. – Что ни вопрос, то можно умереть со смеху.
И все начинается снова.
– Тише! – опять вмешивается пожилая. – Раз рыба поймалась сегодня, значит, это и есть его душа. Разве не понятно?
– Понятно, – покорно соглашаюсь я.
– Иэх! – Джани хлопает меня по плечу мокрой ладонью. – А у тебя голова еще соображает.
Таким образом я узнала, что у муллу‑курумба в отличие от других племен Вайнада есть кремация. Обычай этот недавний, видимо занесенный извне. Жены‑найярки возможно, ответственны за это. Кремируют только молодых, для пожилых и стариков соблюдают древний ритуал погребения. На берегу реки у каждой деревни есть свое место кремации – кажагам. Здесь раскладывается погребальный костер. Мертвого кладут на костер головой к югу. Рядом помещают лук, стрелы и нож‑секач. Женщинам оставляют украшения, серьги и рыболовную снасть. Все это пригодится человеку в «ином мире». И конечно каждого снабжают монеткой, которую кладут в рот.
На третий день пепел спускают в реку, и женщины начинают заниматься «веселым» делом – вылавливать душу из реки. Мужчины в это время отбывают на ритуальную охоту: дичью и рыбой кормят духов предков. Если покойника хоронят, то в могилу его также кладут головой к югу. В боковой стене могилы роется специальный карман для умершего. Лицо женщины поворачивают на запад, лицо мужчины – на восток. Так же как и на погребальный костер, в могилу помещают необходимые человеку вещи. Брат матери сбрасывает в погребение первую горсть земли, напоминая этим, что род матери ответствен за такое важное событие. Погребение отмечают кругом камней.
От погребального костра и от этого круга камней прямая дорога ведет в дом, который стоит на самом почетном месте в деревне и называется «девапора», или дом для духов предков. И конечно, в деревне Понгиничикаллур есть своя «девапора». Это самый красивый дом. На его беленых стенах нарисованы оранжевые слоны, синие лотосы, затейливо переплетаются в орнаменте зеленые листья. Крышу «девапоры» поддерживают деревянные столбики, украшенные резьбой. Нужно очень почитать своих предков, чтобы построить для них такой красивый дом. Дверь дома повернута на север, окон нет. От этого в доме сумрачно, свет проникает только через дверь. У противоположной к двери стены с потолка спускается массивная цепь. На цепи – медная лампа‑светильник. Ровно горит желтоватый огонек. Когда масло выгорает, лампу вновь зажигают. И делает это самая старая женщина в деревне. Она хранительница огня, зажженного в честь духов предков. Муллу‑курумба считают, что, пока горит этот желтый огонек, духи предков могут быть спокойны. Они получат здесь причитающуюся им долю поклонения, молитв и заклинаний. Они будут здесь напоены и накормлены. А в холодное зимнее время духи могут здесь обогреться около двух очагов, врытых прямо в земляной пол.
«Девапора» предоставляет духу предка возможность активно участвовать в жизни родного ему племени. Старейшины придут сюда решать все важные вопросы. Если решение таковых зайдет в тупик, жрец (он же и вождь) переночует здесь. Ночью духи предков обязательно нашепчут ему правильное решение. Ведь духи предков всегда в курсе всех охотничьих дел деревни. Они знают, кто пошел на охоту. Им принесут хороший кусок дичи. Правда, богу охоты тоже кое‑что перепадает – язык, хвост и лапы убитого животного. Но бог охоты вынужден жить лесу, у него нет такого красивого дома. Духов предков всегда осведомляют о начале сева, о сборе урожая, конце рабочего сезона. Ибо праздники подобного рода проводятся здесь, в «девапоре», совместно с духами. Они знают, был ли сегодня рыбный лов удачным или нет, определяют это по количеству рыбы, которую приносят женщины к «девапоре».
И конечно, духи предков участвуют в веселых танцах под барабан, которые затевают по ночам муллу‑курумба когда у них есть для этого повод или настроение. В общем, они участвуют во всем. А уж о рождениях, свадьбах и смертях и говорить не приходится. В этом случае «девапора» превращается в своего рода обязательный загс. Сюда приходят молодожены праздновать свою свадьбу. Более того, они должны провести в «девапоре» свою первую брачную ночь. Умершего приносят тоже к «девапоре». Ему показывают этот красивый дом и просят не забыть сюда дорогу. В назначенные дни для него приготовят здесь еду и разведут огонь. Короче говоря, если и есть кому завидовать в племени муллу‑курумба, так это духам их предков. У них всегда есть еда, они ухожены и снабжены необходимой информацией. Ни один из них не может произнести сакраментальную фразу: «Мне давно уже ничего не говорят».
Ну а боги? Они тоже есть. Правда, внимание, которое проявляют к ним муллу‑курумба, не столь повседневное. Но богам тоже обижаться не приходится. У каждого из них есть свое священное дерево, своя платформа и свой камень на этой платформе. За деревней Понгиничикаллур среди рисовых полей стоят две такие платформы. Они аккуратно обмазаны глиной.
– Вот эта, – говорит жрец Раман, – Кали, а это ― Мариамма.
Кали и Мариамма, несомненно, могущественные богини. Но ими комплект богов муллу‑курумба не исчерпывается. Каждый уважающий себя род имеет родовое божество – «девакулам». Кроме них есть верховная богиня Бутади. Правда, ее иногда называют богом Киратаном. Богини Тамбуратти, Малампужа оказывают свое покровительство племени. Но за это покровительство, как и за любое, надо платить. И муллу‑курумба исправно это делают. Они приносят к платформам богов и богинь кокосы, бананы, бетель и рис. А Тамбуратти жертвуют кур. Есть у них еще два бога: Кариаппан и Айяппан. В появлении последнего опять повинны жены‑найярки. Светлокожие грешные женщины, приведшие с собой своего вооруженного до зубов бога. Темнокожие мужья давным‑давно махнули на это рукой. В конце концов, когда так много богов, еще один не помешает и племя не разорит. Пусть живет и работает.
В честь бога или богини устраивается каждый год свой праздник. Поэтому так много праздников в племени муллу‑курумба. Каждый месяц гремят барабаны, и славные потомки показывают свое танцевальное искусство духам предков, живущим в доме, расписанном оранжевыми слонами, синими лотосами и веселым зеленым орнаментом.
Потомки ракшаса
Прежде всего, кто такой ракшас? Сразу должна сказать, что личность эта малосимпатичная. С ракшасами в джунглях Индии встретились пришлые арии и назвали их демонами, злыми духами, порождениями тьмы. Известный индийский эпос «Махабхарата» отзывается о ракшасах очень неодобрительно и приписывает им даже людоедство. А что касается другого эпоса – «Рамаяны», то лучшие его части посвящены войне полубога Рамы с ракшасом Раваном, который похитил жену Рамы Ситу и увез ее на далекую Ланку.
По сведениям этих произведений, ракшасы были черны, волосы дыбом стояли на их головах, а вместо зубов торчали клыки. Вот что они собой представляли. И поэтому трудно объяснить, почему светлокожий правитель Вайнада взял и женился на женщине‑ракшасе.
От этого светлокожего правителя и женщины‑ракшаса пошло целое племя. И называется оно кутта‑наикен. Обо всем этом я узнала еще до того, как встретила первого кутта‑наикена. Эта встреча в какой‑то мере меня настораживала. Что ни говорите, а такое родство. Ни мало ни много – потомки ракшаса. Демона и людоеда. И cамое главное, что сами кутта‑наикены, как мне удалось выяснить, не отрицают это родство, а наоборот, всячески настаивают на нем. И я приготовилась…
Внизу на склоне стояла деревня. Несколько бамбуковых домиков, обмазанных глиной, были разбросаны на небольшой площадке, врезанной в склон. Мне сказали, что это деревня кутта‑наикенов. «Ракшасы так ракшасы, – подумала я. – Надо все равно увидеть».
Неожиданно снизу донесся мелодичный звук. Он был тонок и чист. Кто‑то играл на флейте. Мелодия плыла над лесистым склоном, поднималась вверх, туда, к синему безоблачному небу. В ней слышалось журчание ручья, пение птиц и обыкновенная человеческая грусть. Я стала тихо спускаться по тропинке. Мелодия звучала все громче и громче. И наконец я увидела того, кто играл. На пригорке перед деревней сидел старик в красной майке. Beтер слегка шевелил его седые кудри. Более мирную картину трудно было себе представить.
– Эй! – негромко позвала я.
Старик кончил играть, но не обернулся. Он медленно поднялся, поправил майку на высокой худощавой фигуре и только после этого посмотрел в мою сторону.
– Здравствуй, – сказала я, – ты потомок ракшаса?
Старик застенчиво улыбнулся и утвердительно кивнул головой. Потом подумал и ответил:
– Конечно, ракшаса, а то кого же еще? Женщина‑ракшас была нашей прародительницей. Мы такие же темные, как и она.
– А в кого вы такие высокие? – спросила я.
– В того светлокожего правителя, – улыбнулся старик. – Но у нас не все высокие, есть и маленькие, как панья или урали‑курумба. А меня зовут Кунжен‑наикен, – неожиданно закончил старик.
Так тактично он дал мне понять, что я нарушила этикет. Сама не представилась и не поинтересовалась, как его зовут. Мне очень понравилась застенчивая улыбка Кунжена. Я была твердо уверена, что ею наградила его прародительница‑ракшаса. Ибо кто же такие ракшасы, как не маленькие лесные австралоиды, которые с луками и копьями отстаивали свою независимость, за что светлокожие пришельцы и распустили о них сомнительные слухи, обвиняя их в людоедстве и прочих злых качествах.
– Что же мы здесь сидим? – спохватился Кунжен. – Идем ко мне в гости.
Кунжен оказался вождем и пророком в своей деревне. Дом Кунжена стоял на глиняной платформе. На веранде дома располагался очаг, выдолбленный в глиняном основании пола. Кунжен сделал приглашающий жест, и мы пошли в дом. Там находилась единственная комната, не более шести квадратных метров. Бамбуковые планки стен были аккуратно подогнаны друг к другу. На одной из стен висели два барабана, лук, под бамбуковую стреху крыши были засунуты стрелы. Рядом с сухой тыквой, заменявшей сосуд для воды, лежал меч. Весь скарб обитателей дома помещался в двух холщовых сумочках, подвешенных к балке крыши. В хижине было сумрачно, свет проникал только через дверной проем.
― Откуда у тебя меч? – спросила я Кунжена.
― Меч перешел ко мне от предков. Ему, наверно, много‑много лет. Я помню, он принадлежал еще моему деду. – И он любовно тронул железное лезвие меча. – Когда я танцую и бог вселяется в меня, я рублю этим мечом.
― Всех? – спросила я холодея.
― Нет, – застенчиво улыбнулся пророк, – только злых духов.
― А‑а…
― Вот мани. – Кунжен протянул мне медный колокольчик. – Я звоню в него, когда пророчествую.
Я смотрела на колокольчик и думала, что в Вайнаде слишком много пророков. Каждый третий встречный – пророк. Поистине земля чудес.
– Хочешь посмотреть наших богов? – тронул меня за руку Кунжен.
Мы подошли к краю площадки, и здесь я увидела четыре священных дерева, четыре платформы и четыре камня‑бога на этих платформах. На первой из них помещался Гоматесваран из Майсура, затем Бомен, в центре уже знакомая мне Мариамма, рядом с ней Кулиген. Я вспомнила, что индийский этнограф Луиз писал о катту‑наикенах: «Они поклоняются деревьям, скалам, горам, змеям и животным и даже утверждают, что произошли от них. Они твердо верят в очаровывание, колдовство, черную магию и заклинания. У них распространено поклонение солнцу, луне и Шиве под именем Байрава».
Платформа богини Мариаммы была самая красивая и тем самым привлекла мое внимание. Я решила ее сфотографировать. Уже навела объектив фотоаппарата на священное дерево, когда Кунжен задал мне странный вопрос:
– Ну как там Мариамма?
– Откуда я знаю, – растерянно ответила я.
– Как откуда? – удивился Кунжен. – У тебя же эта штука с большим глазом, ты должна через нее видеть Мариамму.
Я не хотела дискредитировать «штуку» и дипломатично ответила:
– Мариамма… ничего.
– Как ничего? – возмутился Кунжен. – Ты скажи, как она выглядит.
– Симпатичная, – коротко сказала я.
– Я сам знаю, что она симпатичная, – горячился Кунжен. – Ты мне ее опиши.
«Господи, – подумала я, – что же это такое?»
– Мариамма… – начала я.
– Я сам знаю, что Мариамма, – отрезал Кунжен.
Ситуация становилась конфликтной. А конфликт с Кунженом в мои планы не входил.
– Ладно, – сказала я, смотря в фотоаппарат. ― Слушай. Мариамма очень красивая. Черные волосы, черные брови, черные глаза.
– Так‑так, – кивал головой успокоившийся Кунжен.
– Слушай дальше, – продолжала я. – На ней очень красивая одежда. Вся шитая золотом, а на запястьях золотые браслеты.
– Все правильно, – одобрительно кивнул Кунжен. – Твоя штука все правильно говорит. А что у нее в руке? – вдруг подозрительно спросил Кунжен.
«Что может быть у нее руке?» – лихорадочно соображала я, понимая, что теперь общими фразами не отделаешься. Здесь нужно точное знание. И если я совру, Кунжен не станет больше со мной говорить. Более того, он ославит меня как обманщицу. И надо же было ввязаться в такое.
― В руке? ― еще раз повторила я, оттягивая время.
И вдруг в моей памяти встала картина: ночной храм в Кальпетте, Мариамма за решеткой алтаря и меч, лежащий у ее ног.
– Меч! – выпалила я, как будто бросаясь в холодную воду. – Меч, такой, как у тебя. – И опустила фотоаппарат.
– Вот это да! – сказал Кунжен и осторожно коснулся фотоаппарата. – Все точно. Значит, Мариамма тебе явилась. Это очень хорошо. Я смогу повести тебя в наш заповедный храм в лесу. Мы туда никого не пускаем. Но Мариамма к тебе благоволит.
Я не ожидала такого вознаграждения за все свои моральные мучения. «Ай да Мариамма! – думала я, шагая за Кунженом. – Ай да молодец!»
Мы пришли в рощу на вершине горы. Здесь стояла удивительная тишина, и только было слышно, как где‑то внизу поют птицы. В листьях деревьев шумел свежий ветер и нес откуда‑то ароматы невиданных сказочных цветов. И хотя деревья мешали разглядеть окрестность, возникло ощущение, что роща приподнята над долиной, а может быть, над всем миром. Посреди рощи была расчищена аккуратная площадка, и на ней под священными деревьями возвышались три платформы с богами‑камнями.
Катту‑наикены сумели выбрать великолепное место для своих богов – Мариаммы, Тамбуратти и Кулигена. На священных камнях лежали солнечные блики, и мне казалось, что камни живые и двигаются. Двигаются бесшумно, враскачку, пересмеиваясь солнечными бликами. Заповедный храм, заповедное место… Здесь лунными ночами кутта‑наикены устраивают танцы в честь своих богов. Здесь они им приносят жертвы. И хотя кутта‑наикены являются потомками ракшаса, человеческая кровь никогда не оскверняла этого заповедного места. Здесь собираются боги на свои тайные советы. И бог гор Маладева всегда присутствует на этих сборищах. Бог этот велик и могуществен. Но еще более могущественны богини Тамбуратти, Мариамма и Масти.
Обо всем этом мне рассказал Кунжен, пророк и тонкий музыкант с застенчивой улыбкой прародительницы‑ракшаса.
Кату‑наикены ― небольшое племя. Сейчас их не более четырех тысяч человек. Их поселки разбросаны на лесных и горных трактах от округа Каликат до округа Каннанор. Катту‑наикенов называют еще джен‑курумба, ибо они принадлежат к славной и большой группе племен курумба. Тех курумба, которые много веков назад мужeственно сражались с правившими в Южной Индии могущественными царями Чола и побежденные вновь ушли в джунгли.
Как и муллу‑курумба, катту‑наикены не избежали контактов со светлокожими завоевателями и поэтому утеряли часть своих австралоидных изначальных черт. Но духи предков отнеслись к этой потере снисходительно. Духов предков беспокоит только нарушение древних законов племени. Но катту‑наикены стараются блюсти эти законы. Они регулярно приносят жертвы богам и духам предков, приветствуют каждый день солнце, не женятся внутри рода и аккуратно выполняют погребальный ритуал. Некоторые из них сохранили даже самый древний погребальный обычай. Они не кладут умершего в могилу, а оставляют его на съедение зверям и птицам. Слова «катту‑наикен» переводятся как «хозяин леса». И это отвечает действительности. До сих пор катту‑наикен уходит каждый день в джунгли, чтобы отыскать там съедобные коренья, лекарственные травы, мед. Среди них немало искусных охотников. Поэтому дичь является существенным дополнением к скудному дневному рациону катту‑наикена.
Охотники и собиратели в прошлом, сейчас они постепенно превращаются в плантационных кули. Ибо плантации все больше и больше вытесняют джунгли. И потомкам лесных ракшасов ничего не остается, как добывать свой кусок хлеба на этих плантациях.