Антихрист, уважаемые господа и дорогие слушатели, будет из колена Данова. 31 глава




Общество князя, казалось, опасностью пренебрегало. Острожский и его дружки вели коней ленивым шагом, зевая или разгоняя скуку дурацкими разговорами.

– Смотрите, народ, – Якуб Надобный развернулся в седле. – Мы едем, прям как из легенды взяты. Братья славяне! Лях, Рус и Чех!

– Лях, Рус и Немец, – скривился Федька Острожский. – Где ты здесь чеха видишь?

– Рейневан, – сказал Тлучимост, – с чехами водится. И говорит почешски.

– Федька, – сказал позади Скирмунт, – ругается помадьярски, но он же не мадьяр. А Рейневан не немец, а силезец.

– Силезец, – Федька сплюнул, – Значит, ни то, ни сё. С перевесом немца.

– А ты сам, – спросил Рейневана Куропатва, – кем себя считаешь?

– А вам, – пожал плечами Рейневан, – какая разница?

– Без разницы, – согласился Куропатва.

– Ну вот, – обрадовался Надобный. – Я ж говорил, что взяты, как из легенды. Лях, Рус и без разницы.

– Слушай, Надобный, как там было с твоим братом Гиньчей? Это правда, что он королеву Соньку трахал?

– Неправда, – возмутился Надобный. – Ложь и поклеп! Невинно его Ягелло в Хенцинах приказал посадить. Поэтому я и пошел за Корыбутовичем в Чехию, наперекор королю. За то, что он с Гиньчей несправедливо поступил, гноя его на дне ямы, как пса.

– А ты не врешь? Потому что говорили, что Гиньча на Вавеле трахал.

– Трахал, – признал Надобный. – Но не королеву, а ее фрейлину. Щуковскую.

– Которую? – поинтересовался бывалый, видимо, Куропатва. – Каську или Элишку?

– Если хорошенько подумать, – подумал Надобный, – то, наверное, обеих.

На следующий день они подошли под Люблинец, городишко, расположенный на дороге из Севежа до Олесьна, важном пути для товарообмена Силезии с Малопольшей. Компания потирала руки и вслух радовалась мыслям о люблинецких корчмах и о пиве, которое там варят, однако ко всеобщему разочарованию Федор Острожский приказал им остановиться на привал вдали от застроек и строго запретил там показываться. Сам, в сопровождении только Яна Куропатвы, подался в город. Под вечер, когда стало темно. Обещая вернуться на рассвете.

Поначалу всё это мало волновало Рейневана. В конечном счете князь Острожский был атаманом, авантюристом и наемником всякий раз у другого хозяина, замешанным в аферы и такие делишки, которые следовало улаживать тайно, скрытно и впотьмах. Однако, со временем любопытство взяло верх, тем более, что и случай подходящий нашелся. Дело в том, что компания плевала на приказы князя. Оставив Скирмунта и Рейневана стеречь лагерь, они двинулись в сторону ближайших сел на поиски выпивки, еды и возможно секса. Когда Скирмунт уснул, Рейневан сел на коня и втихаря отправился в Люблинец.

По погруженному во мрак городу расползался дым, лаяли собаки, ревели волы. Единственным освещеным, причем обильно, домом был накрытый стрехой из камыша комплекс корчмы, несмотря на позднюю пору, там было полно людей, стоял шум и гам. Рейневан достаточно быстро высмотрел бросающегося в глаза серого коня Куропатвы и возле него вороного коня Острожского. Скрываясь в темноте, он уже собирался приблизиться, как вдруг к корчме подъехал с топотом и лязгом достаточно многочисленный кортеж, сопровождающий карету. Во двор выбежали дворовые с факелами, в круг света от светильников, выйдя из кареты, вступил богато одетый, статный и крепкий мужчина с рыцарской внешностью. На ступени корчмы, чтобы его встретить, вышел мужчина в обшитой соболями шубе, чуть моложе, с ростом и фигурой тоже рыцарской, слегка толстощекий. Рейневан вздохнул. Он знал их обоих.

Гостем был Конрад, епископ Вроцлава. Встречал Збигнев Олесницкий, епископ Кракова.[357]

Епископы, обменявшись приветствиями, вошли внутрь. Вооруженные и прислуга с факелами создали вокруг дома плотный кордон, конные стрельцы отправились патрулировать околицу. Рейневан, поглаживая коня по храпам, попятился в темноту. Надо было возвращаться. О том, чтобы подкрасться и подслушать, о чем сановники будут говорить, можно было и не мечтать.

 

– Польские фантазии, – сказал вроцлавский епископ. – Польские фантазии о Силезии. Наконец-то вылезло шило из мешка. Еретики, вероотступники и их союзники – польские отщепенцы разграбили ратиборское княжество, опустошили козельскую землю, спалили Крапковице, Бжег и Уязд, ограбили и разрушили монастырь цистерцианцев в Емельнице, сейчас идут на Гливице и Тошек. А на границе стоит польское коронное войско, готовое к вооруженной интервенции и аннексии Верхней Силезии. А ты, краковский епископ, вместо того, чтобы наложить анафему на короляязычника, вместо того, чтобы всяких Шафранцев, Збонских, Мельштынских и других польских приспешников ереси жечь на кострах, договариваешься со мной о встрече, хочешь вести переговоры, заключать договора. Какие? О чем? Я говорил твоему послу, Лодзицу Бниньскому, что о польской интервенции не попрошу. Никогда.

– Польское войско не войдет в Силезию, пока король Владислав не даст приказ.

– Тоже мне гарантия. Ягелло – старый гриб. Слушает то, что ему нашепчут.

– Факт, – согласился Збигнев Олесницкий. – А шепчут всякие. В том числе покровители ереси, русские схизматики и те, что рады бы видеть Литву оторванной от Польши. А ваш король Сигизмунд Люксембургский помогает им, раздражая Ягеллу обещаниями короны для Витольда.

– Король Сигизмунд, – гордо поднял голову Конрад, – может раздавать короны, кому захочет.

– Сможет, когда станет императором, что, в общемто, не так уж неизбежно. В настоящее время король Сигизмунд в своих местечковых и недальновидных интересах подвергает опасности Вселенскую Церковь. И миссию, которую Церковь должна выполнить на Востоке. Миссию христианскую, цивилизаторскую и евангельскую.

– Миссию, которая должна выполнить Польша? Мессия и избранный народ, оплот христианства? Ты грешишь гордыней, Збышек, польской гордыней. Миссию, о которой ты говоришь, с таким же успехом выполнит король Витольд.

Краковский епископ сунул руки в рукава шубы.

– Коронованный король Витольд ничего не выполнит, – сказал он. – Его не интересует ни Миссия, ни Рим. Его интересует власть и только власть. Апостольская столица об этом знает, поэтому не даст санкцию на коронацию Витольда. Апостольская столица знает, что на востоке она может опереться только на Польшу, только на Польшу может возлагать надежду в борьбе равно как со схизмою, так и с ересью. Кто ослабляет Польшу, разрушая ее союз с Литвой, тот является врагом не только Польши, но Церкви.

– Нынешнему папе ворожеи дают неполный год жизни. А его преемник может меньше любить поляков. Особенно, когда убедится, кто является истинным христианином. Кто тайно поддерживает и довооружает кацеров, а кто воюет с ними с оружием в руках, уничтожает их огнем и железом, чтобы положить окончательный крест еретической заразе.

– Ага! – Тут же догадался Олесницкий. – Готовите крестовый поход. Опять? Так спешите, чтобы вам надавали по морде? А ведь чехи дадут вам снова. Опять будете бежать оттуда, очертя голову, со стыдом и позором, скомпрометированные перед всем христианским миром. Начните же вы, в конце концов, думать. Тем, что вы позволяете кацерам так себя дубасить, вы усиливаете их.

– Это вы их усиливаете. Вы, поляки. Вашей поддержкой. Если бы вы вместе с ними не вступили…

– Если бы это зависело от меня, – перебил епископ Кракова, – польское войско вошло бы в Чехию уже завтра. Я ненавижу ересь и рад бы видеть ее укрощенной. Но приходится считаться с общественным мнением. В общественном мнении чехи – это славяне, это братья, в братскую страну не входят с войсками. Vox populi, vox Dei,[358]польская интервенция в Чехию была бы политической ошибкой с непредсказуемыми последствиями. И поэтому польской интервенции в Чехию не будет.

– Зато будет в Силезию, да?

– Не будет, пока Ягелло не даст приказ. Я, episcopus cracoviensis, делаю всё, чтобы не дал. Делаю всё, чтобы остановить и обуздать прогуситскую партию. Помоги мне в этом, епископ Вроцлава. Повлияв на Люксембуржца, чтобы он перестал подзуживать. В деле Витольда и короны для него.

– Что вам надо? – развел руками вроцлавский епископ. – Ведь с Витольдом вы управились. Ловко схватили послов, которые везли ему корону, обвели короля Сигизмунда вокруг пальца. Витольд удовлетворился орденом Дракона и смирился с фактом, что magnus dux [359]– это вершина его карьеры.

– Витольд не смирился и не смирится. Люксембуржец знал, что делает, когда открыл в Луцке этот переполненный амбициями ящик Пандоры. Теперь Витольд не остановится, пока не оторвет Литву. Он – угроза для Польши.

– Наибольшей угрозой для Польши, – фыркнул вроцлавский епископ, – являются сами поляки. Всегда так было и так будет. Но я готов к переговорам. Но переговоры – это ведь do ut des, дам, чтоб и ты дал. А ты ничего не хочешь дать, ни в чем уступить.

– А в чем я должен был бы уступить? И что получил бы взамен?

– Ты что-то дашь, я что-то дам. Clara pacta, boni amici. [360]Послушай краковский епископ, будущий кардинал, пастырь избранного народа. Если ты оставишь в покое Силезию, я оставлю тебе Восток, евангельскую миссию и обращение схизматиков. Дам быть оплотом. Витольд вам действительно вредит, порет то, что вы так долго и трудолюбиво ткали. То есть, он – действительно, угроза. И будет ею, пока жив. Пока жив. А если бы так… перестал жить? Вдруг и неожиданно?

Олесницкий какое-то время молчал.

– Мне это слушать не к лицу, – ответил он наконец. – Вовсе не к лицу. К тому же чисто теоретически я полагаю, что старания были бы напрасны. Витольда слишком хорошо охраняют, чтобы покушение удалось. Отравить его тоже не удастся. У него в услужении множество литовских чернокнижников, он постоянно пьет живую воду из тайных жмудских источников. Он нечувствителен к ядам.

– К известным ядам, – поправил Конрад. – Только к известным. Но ведь существуют и неизвестные, такие, о которых не слышали даже в Венеции, не то что в какой-то гиперборейской[361]Жмуди. А как говорят: Ignoti nulla curatio morbi. [362]На месте князя Витольда я был бы очень осторожен. Потому что, если мы договоримся, он может и года не прожить.

– А мы договоримся?

– А вы воспрепятствуете польскому войску войти в Силезию? Не подержите гуситов, Волошека и Корыбутовича?

– Эти вещи находятся в ведении короля Польши. Я им не являюсь.

– Правда? Разное говорят. Якобы вы запросто можете накричать на Ягеллу, можете даже обругать его. Ничего нового, польская Церковь всегда дергала за политические нити, не говори мне, что перестала. А ведь в Польше есть еще шляхта, землевладельцы, сословия, люди, с которыми король должен считаться. Не крути, епископ Збигнев. Clara pacta, boni amici! Сделаете ли вы взамен на мою приятельскую услугу в вопросе Витольда так, чтобы Польша не поддерживала чешских гуситов? Мало того, чтобы они в Польше стали омерзительны. Ненавистны? Всеми, от короля до самого беднейшего смерда.

– Не подскажешь, каким образом? Ты ведь такой умный.

– Теперь, – захохотал Конрад, – мне это слушать не к лицу. Сговор, провокация? Не пристало такое духовному лицу, простому работнику Господнего виноградника. Вести из Франции в Польшу, надеюсь, тоже доходят, Збышек? Вести о Жанне д’Арк, прозванной La Pucelle? О том, что она освободила осажденный Орлеан? Что разбила англичан под Пате? Что привела к коронации Карла VII в Реймском соборе? Что взяла в осаду Париж?

– И что из этого вытекает?

La Pucelle – это символ. А символ – это самое важное. Нельзя недооценивать его значения. Послушай другую притчу. В 1426 и 1427 годах гуситы совершили два очередных нападения на Ракусы.[363]Во время первого они напали на цистерцианский монастырь в Цветтеле, во время второго – на конвент в Альтенбурге. По обыкновению поубивали монахов, пограбили монастыри, подожгли. Ничего нового, скажете. И ошибетесь. В обоих монастырях чехи на мелкие кусочки поразбивали органы, разбили в черепки колокола, в щепки разнесли алтари. Статуи поразбивали или отбили им головы. Святые образа оскверняли и рубали мечами. Такое же иконоборчество они совершили в баварских монастырях в Вальдербахе и в Шентале в 1428 году. И в том же году в Силезии.

– И что?

– Символ. Во время войны все убивают, жгут и грабят, это нормально и считается в порядке вещей. Но только посланники дьявола отбивают голову статуе святого Флориана, мажут говном образ святой Урсулы и в щепки рубят прославленную чудесами Пиету. Только слуги Антихриста поднимают святотатственную руку на символ. А посланники дьявола и слуги Антихриста омерзительны и ненавистны. Всеми. От короля до самого беднейшего смерда.

– Понимаю, – кивнул головой Збигнев Олесницкий. – И признаю, что вы правы. Относительно символа.

– У меня, – улыбнулся епископ Вроцлава, – для этого даже нашлись бы люди. Снятая с виселицы отборная шайка. Готовая на всё. На любой указанный символ. Тебе, епископ краковский, остается только указать. Мы понимаем друг друга?

– Понимаем?

– Значит как? По рукам? Clara pacta, boni amici? Збышек? Отвечай.

Clara pacta.

Острожкий и Куропатва возвратились даже раньше, чем обещали, до четвертой ночной вигилии, а сигнал выступать дали на рассвете. К небольшому удивлению Рейневана князь Федор не повел их севежским трактом, но приказал двигаться на восток, прямо на восходящее красное солнце. А через каких-то две мили, пройденных по тракту, за бродом на реке, приказал свернуть на бездорожье.

– Эта речка, если не ошибаюсь, Лисварта. – Рейневан подъехал к князю. – Куда мы направляемся? Если можно узнать?

– Доедем, увидишь.

– Не волнуйся, медик, – Куропатва решил быть чуточку доброжелательнее. – Увидишь, всё будет как надо.

Рейневан покрутил головой, но ничего не сказал. Он придержал коня, чтобы оказаться в самом хвосте колонны.

Они ехали. Солнце было высоко, когда грунт сделался неприятным, подмокшим и вязким. Выезжали из одного болота и тут же въезжали в следующее, преодолевали одну за другой болотистые ложбины очередного заросшего кривыми вербами ручья. Над одним из таких ручьев Рейневан увидел Прачку.

 

Кроме него ее не заметил никто, потому что он ехал в хвосте, на некотором расстоянии от остальных. Сначала ее не было, была осветленная солнцем полоса на стволе засохшей и ободранной от коры вербы. И вдруг на месте полосы появилась Прачка. Она стояла на коленях возле вербы, склоненная над ручьем, с погруженными в воду аж по локти руками. Худая, до костлявости под белым облегающим платьем. С лицом полностью закрытым под сенью темных волос, спадавших в воду и кружившихся в течении. Ритмическими, ужасно медленными движениями она стирала, терла и выжимала то ли рубашку, то ли саван. С каждым ее движением из савана выплывали облачка темно-красной крови. Весь ручей струился кровью и кровавой пеной.

Рейневан дернул головой, повернулся. Но Самсона рядом не было. Хотя он чувствовал его присутствие, хотя мог поклясться, что слышал его шепот, Самсона рядом не было. Был ветер, резкий, злой ветер, который раскачивал зеленеющие ветки верб, покрывал рябью и блестками поверхность воды. Рейневан зажмурил глаза. Когда он их снова открыл, Прачки уже не было. Была белая полоса ободранного от коры ствола вербы.

Но течение продолжало быть темным от крови.

После полудня они выехали на более сухую местность, между пологими взгорками. А потом увидели одинокий, чуть повыше холм. Светлый.

Прямо-таки белый. Белеющий в блеске солнца поистине снежной белизной.

С вершины холма в небо поднималась колокольня церкви.

Clarus Mons,[364]– коротко пояснил Якуб Надобный из Рогова. – Ясна Гура. Монастырь паулинов под Ченстоховой.

Основанная около полувека тому Владиславом Опольским обитель паулинов становилась всё ближе и ближе. Уже можно было разглядеть обтянутый контрфорсами двукрылый claustrum [365]и церковь. Даже было слышно пение монахов.

– Так это наша цель? – уточнил Рейневан. – Монастырь? Мы едем в монастырь?

– Почти угадал, – ответил Федор из Острога, держа руку на чекане за поясом. – А что? Не нравится?

– Сегодня Пасха, – сказал Надобный. – Посетим святую обитель.

– Потому что мы очень набожны, – добавил Куропатва из Ланьцухова. Хотя голос у него был серьезный, Ян Тлумочист прыснул, а братья Кондзьолы загоготали.

– Едем, – оборвал Острожский. – Не болтать.

Монастырь становился всё ближе.

 

Benedicta es, celorum regina,

et mundi totius domina,

et aegris medicina.

Tu praeclara maris stella vocaris,

quae solem justitiae paris,

a quo iluminaris.

 

Рейневан попридержал коня, сравнялся с замыкающим кавалькаду Ежи Скирмунтом. Молодой литвин бросил на него перепуганный взгляд.

– Тут, дорогуша, – пробормотал он, – чего-то нехорошее намечается. Тута начинает петлей пованивать. Что же нам делать?

– Слишком поздно что-то делать, – с горечью и злостью сказал Рейневан.

– Ну, так что же ты думаешь делать?

– Держаться в стороне. И не принимать участия. Если удастся.

 

Te Deus Pater, ut Dei mater fieres et ipse frater,

cuitus eras filia, sanctificavit,

et mittens sic salutavit,

Ave plena gratia!

 

Возле ворот они спешились, группа паломников разбежалась при одном их виде. Если у Рейневана и были какие-то сомнения, то их развеял вид оружия, которое повынимали его спутники. Мельхиор и Микошка Кондзьолы сбросили тулупы, засучили рукава. Акакий Пелка поплевал на ладони, схватил топорище. Куропатва из Ланьцухова подошел, стукнул по воротам рукоятью меча, раз, потом еще раз.

– А кто там? – голос привратника постарчески дрожал.

– Открывай!

– Как это так: открывай? Кому открывать?

– Открывай! Живо! Мы по приказу короля!

– Как это?

– Ты открывай ворота, сукин сын, – рявкнул Федор из Острога. – Быстро! А то топорами вывалим!

– Как это?

– Поднимай запор, курва, немедленно! – заорал Куропатва. – Пока мы добрые!

– Помилуйте! Это же святое место!

– Открывай, черт бы тебя подрал!

Щелкнул запор, заскрежетал засов. Братья Кондзьолы тут же толкнули ворота, ударили их со всей силы, распахивая настежь обе половины, повалив привратника и его помощника, молодого монаха в белой паулинской рясе. За ними во двор ворвались Тлучимост, Пелка и Якуб Надобный. Упавший привратник схватил Надобного за плащ. Федор Острожский ударил его в висок чеканом.

– Нападееение! – завопил молодой монах. – Нааападееение! Разбойники! Браааатья!

Куропатва ударом меча пригвоздил его к земле. Открылись и тут же закрылись двери в капитулярий, щелкнул замок. Пелка подскочил, двумя ударами сбил завесы, ворвался в середину, через минуту оттуда послышался грохот и крики. Острожский и остальные побежали в направлении церкви. В портале и притворе путь им преградили несколько белых паулинов. Один протянул к князю распятие, почти касаясь его лица.

– Во имя Отца, и Сына и Святого Духа! Стойте! Это святое место! Не берите грех на ду…

Федька ударил его чеканом. Мельхиор рубанул топором второго, Микошка заколол мечом третьего. Кровь забрызгала стену и купель для крещения. Четвертого монаха Тлучимост прижал к стене, замахнулся ножом. Рейневан схватил его за руку.

– Что такое? – дернулся поляк. – Отпусти рукав!

– Оставь его, жалко времени! Другие уже хватают добычу!

В нефе и на хорах продолжалась дикая гонка. Братья Конзьолы гонялись за паулинами, секли и рубили их, кровь обагряла белые рясы, лилась по паркету, брызгала на скамьи, на подножье алтаря. Острожский вбежал за одним монахом в часовню, почти в то же мгновение оттуда донесся чудовищный крик. Другого Куропатва держал за рясу, дергал и тряс его.

Armarium! – ревел он, брызгая слюной монаху в лицо. Armarium, святоша! Веди в сокровищницу, а то убью!

Монах всхлипывал, вертел головой. Куропатва повалил его на колени, затянул чётки на шее и начал душить.

Убегающие паулины нарвались прямо на Рейневана и Тлумочиста. Рейневан ударил одного кулаком, другого повалил пинком, третьего со всей силы толкнул на каменную колонну. Тлумочист зареготал, присоединился, нанося удары тем, кто пытался подняться. Подскочили братья Кондзьолы, один с топором, второй с мечом.

– Оставьте! – крикнул Рейневан, заступая им путь и разводя руки. – Они уже получили! Я надавал фратерам по морде! Нука, живо, брать сокровища, сокровища!

Братья довольно неохотно, но послушались. Вместе с Тлумочистом вскочили на алтарь, схватили дароносицу и крест, собрали подсвечники, стянули вышитую скатерть. Залитый кровью Острожский выскочил из часовни, таща завернутую в плащ икону. За ним выбежал Надобный, в обеих пригоршнях неся серебряные дары, а под мышкой светильник.

– А ну айда в сокровищницу! – крикнул князь. – За мной!

Через ризницу они пробрались в помещения, прилегающие к капитулярию. Двери в armarium, на которые указал трясущийся монах, поддались под ударами топоров. Кондзьолы ворвались внутрь, через минуту начали выбрасывать добычу. На пол полетели вышитые золотом ризы, серебраные сосуды для реликвий, литургийные чаши и подносы, кибории, кадила, акваманилы, даже крапила. Куропатва и Рейневан впопыхах запихивали всё в мешки.

Во дворе уже стоял воз; Акакий Пелка и явно напуганный развитием событий Скирмунт запрягали в него лошадей, выведенных из конюшни, к решеткам приторачивали запасных. Кондзьолы и Куропатва свалили на воз мешки с добычей. Из церкви выбежали Тлумочист и Надобный, последний с красочным сборником гомилий под мышкой.

У притвора сидел и трясся от плача старый паулин. Микошка Кондзьол заметил его, достал кинжал.

– Брось, – сказал Рейневан.

И голос у него был такой, что поляк послушался.

Федор Острожский, уже в седле, замахнулся и швырнул на крышу сарая факел. Второй бросил на крышу конюшни Тлучимост. Скирмунт и Пелка заскочили на воз, один схватил вожжи, второй стрельнул батогом над конями.

– Айда! Айда!

Они бежали Велюньским трактом, дорогой на Клобуцк. Бежали на полном скаку. Однако, кони, запряженные в телегу, скакать не очень могли и не очень хотели. Не помогали ни крики, ни кнут.

– Съезжай туды! – Федор из Острога показал ездовым придорожную поляну возле свежей вырубки. – Туды!

– Значит, – Ян Тлучимост беспокойно осмотрелся, – здесь добро поделим? А потом каждый сам по себе?

– Разве что каждый сам по себе хочет висеть, – съязвил Федька. – Не, хлопцы, едем вкупе аж до Велюня. Там поделимся и двинем на Куявы, а оттуда в Марку или в Пруссию.

– И правильно, – кивнул головой Куропатва. – Мы обработали Ясну Гуру, этого нам не простят. От Польши нам надо как можно дальше.

– И как можно быстрее, – добавил Надобный. – Давайте бросим к черту эту сраную телегу. Мы в монастыре не набрали столько, чтобы не влезло во вьюки и на запасных коней. А, Федька?

– Выпрягайте, – согласился Острожский. – И перегружайте. А я тем временим должен еще что-то сделать.

Он спешился, стянул с телеги икону, развернул. Пелка охнул. Ян Тлумочист открыл рот. Ежи Скирмунт машинально перекрестился. Ян Куропатва из Ланьцухова покрутил головой.

– Если это то, что я подумал, – сказал он, – то давайте оставим это здесь. Бросим. Я бы не хотел, чтобы меня с этим поймали.

– С этим, без этого – какая разница? – Федька бросил икону на траву. – Это же только намалевано на доске. Вся его ценность в этих цацках и украшениях. Которые я не оставлю. Помоги кто-нибудь!

Ежи Скирмунт демонстративно скрестил руки на груди. Якуб надобный из Рогова и Ян Куропатва герба Шренява не шелохнулись. На помощь Острожскому поспешил только Тлучимост и братья Кондзьолы.

Мадонна Ченстоховска без сопротивления позволила, чтобы кинжалами поддели и сорвали ее корону из золотой бляхи. Она не проронила ни звука, ни слезы, когда сорвали корону ее Сыну. Ее темное лицо не дрогнуло, когда срывали бляху с манжет одеяния. Печальные глаза не изменили выражения, маленькие и тонкие губы не шевельнулись, когда выковыривали жемчуг и драгоценные камни.

Треснуло и поломалось дерево, затрещало и порвалось полотно. Ограбленная икона разломалась под ножами. На две доски. Больше и меньше.

Рейневан стоял, беспомощно и бессильно опустив руки. Кровь бросилась ему в лицо, глаза застилал туман.

«Hodegetria, – звучало у него в голове. – Указывающая путь. Великая Матерь, Pantea- Всебогиня. Regina- Царица, Genetrix- Родительница, Creatrix- Творящая, Victrix- Победительница».

– Хватит, – Острожский встал. – Те маленькие нехай остаются, не стоит возиться. Можем в дорогу. Только сперва выполню то, что велели.

 

«Матерь природы, властительница стихий, царица и госпожа сияющих высот. Та, чью единственную божественность в множестве образов почитает весь свет под разными именами и в различных обрядах».

 

Князь Федор Острожский вытащил из ножен широкий тесак с простым крестоподобным эфесом. Он подошел к ограбленной иконе.

Рейневан стал ему на пути.

– Уничтожь что-то другое, – сказал он спокойно. – Это нельзя.

Острожский отступил на шаг, прищурил глаза.

– А ты всё пакостишь, немчура, – процедил он. – Ничего, только пакостишь. Твои пакости мне уже надоели, терпеть твои пакости не могу. Прочь с дороги, а то убью!

– Отойди от иконы.

Ни выражением лица, ни голосом Федька не выдал своего намерения. Он ударил внезапно, быстро, как змея. Рейневан увернулся, сам удивляясь быстроте своей реакции. Он схватил наклонившегося князя за руку, толкнул головой на борт телеги, аж загудело. Дернул к себе, развернул и со всей силы заехал в челюсть, одновременно выбивая тесак из пальцев. Оттолкнул и рубанул. Острожский завыл, схватился за голову, из-под пальцев полилась кровь.

– Ууууоооааа! – заревел он, когда упал. – Убииил! Baszom az anyát! Бей его бей!

Первым бросился Тлумочист, за ним братья Кондзьолы. Рейневан отогнал их, размахивая тесаком. Тогда сбоку набросился Надобный, кольнул мечом, раня бедро. Микошка Кондзьол подскочил, ударил ножом по бицепсу. Рейневан опустил тесак, схватил за руку и нож, клинок рассек ладонь. Мельхиор Кондзьол прибежал, кольнул кинжалом, тем самым, которым срывал украшения с иконы. Лезвие скользнуло по ребрам, но Рейневан съежился от боли. Подскочил Тлучимост, полоснул ножом по лбу, на линии волос. Куропатва без размаха всадил ему меч в плечо, и в это же момент Пелка ударил ему вальком из телеги по руке выше локтя, добавил по пояснице и в затылок. У Рейневана потемнело в глазах, тело вдруг стало беспомощным. Он упал, хватаясь за разбитую икону и закрывая ее собой. Почувствовал, как острия колют и режут его, как сыплются тяжелые удары рук и ног. Кровь заливала ему глаза, по носу стекала в рот.

– Хватит! – услышал он крик Скирмунта. – Господи, да хватит! Да оставьте вы его наконец!

– Аа, жалко времени, – сказал Куропатва. – Он и так здесь подохнет. Уходим. Завяжите чем-нибудь лоб Острожскому, в седло его и айда!

– Айда!

Застучали и стихли вдали копыта. Рейневан выблевал. А потом свернулся в позе зародыша.

Нахмурилось. Начал моросить мелкий дождь.

 

Боль.

Descendet sicut pluvial im vellus. Она сойдет, как дождь на траву, как дождь обильный, орошающий землю. Во дни ее расцветет справедливость и мир великий, пока месяц не угаснет. И царствовать будет от моря до моря, от Реки аж до края земли.

И будет так до конца света, ибо она есть Дух.

Боль проходит.

 

Из летаргии его вырвали крики и ржание коней, земля вокруг затряслась от ударов копыт. Забрызганный болотом, Рейневан прижал икону к груди, нахмурился, чтобы раскрошить застывшую кровь, которая залепила веки, выплевал сгустки изо рта. Попробовал встать, не смог. Он слышал над собой голоса. Видел усатые лица, доспехи, руки в железных нарукавниках и панцирных рукавицах. Рукавицы хватали его, жали, как клещи, боль слепила глаза. Он сжимался и ежился от прикосновения, корчился и выгибался в рвотных рефлексах, снова падал в пропасть, летел вниз.

Его оставили в покое, он пришел в себя. Снова слышал ржание и храп коней, многих коней. Слышал голоса. С огромным усилием поднял голову.

Из седла гнедого жеребца с золотистой упряжью на него смотрел пронзительным взглядом статный толстощекий мужчина в соболином колпаке и обшитой соболями шубе.

Краковский епископ Збигнев Олесницкий.

– Что с ним?

– Побили его, ваша милость, – поспешил объяснить рыцарь в короткой тунике с гербом Побуг. – Здорово поколотили. Покололи, ножами порезали. Рана на ране… Не известно, будет ли жить.

– Поссорились, наверное, при дележе добычи?

– Кто знает, – пожал плечами Побуг. – Может быть, что он им препятствовал… Ломать… Когда мы его нашли, Богородицу держал, мы едва смогли с его пальцев…

– Почему, – Збигнев Олесницкий властно выпрямился в седле, – не догоняете остальных?

– Мы остались, чтобы следить за образом чудесным… Святыня ведь…

– Отправляйтесь в погоню. Без промедления!

– Слушаюсь, ваша милость.

Один из людей епископа схватил коня за мундштук, второй придержал стремя и подал руку. Олесницкий спешился, жестом приказал им отойти. Потом подошел. Медленно. Рейневан хотел подняться, но раненная рука не слушалась. Он упал на траву, не сводя с епископа глаз.

Hodegetria, – Олесницкий смотрел не на него, а на доску иконы, – погречески означает Проводница. Указывающая путь. Не знаю, указала ли она тебе правильный. И вдохновила ли тебя. Потому что меня – да.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2022-10-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: