– Джордан, я хочу представить тебя нашему хорошему другу Скитеру Спинксу. Мы все гордимся Скитером. Он наш городской хулиган, – произнес Майк.
Мы с Кэйперсом рассмеялись, и на мгновение нам показалось, что Скитер передумал.
– Надо же! Скитер? – ухмыльнулся Джордан, заставляя Скитера вернуться к делу. – Скитер?[124]Тебя что, назвали в честь крошечного кусачего насекомого, который сосет кровь из детских попок? Ну, у нас там, в Калифорнии, был один парень, которого мы боялись. Серфингист по прозвищу Турок. Так что мы, калифорнийские ребята, не слишком‑то боимся нарков, названных в честь насекомых.
– О господи! – простонал Генри Аутло. – Этот парень напрашивается на неприятности.
– Бейсбольной битой каждый дурак может ударить, а ты попробуй кулаками, – прорычал Скитер.
– Да, – согласился Джордан. – Стыд‑то какой, что тебе приходится драться с сопляком, а не с настоящим мужчиной.
– Дерись врукопашную, – приказал Скитер. – Будь мужиком.
– Я бы и рад, Скитер, – ответил Джордан, – да вот только мы в разных весовых категориях. И возрастных тоже. Ты больше меня. И больше Джека. Так что бейсбольная бита немного сравняет наши шансы.
– Да у тебя кишка тонка пустить в ход эту штуку! – воскликнул Скитер и без предупреждения попер на Джордана.
Когда в ту ночь Скитер Спинкс лежал в палате интенсивной терапии, весь Уотерфорд уже знал, что он жестоко заблуждался.
Позднее весь город узнал и о поразительном умении Джордана сохранять равновесие и его удивительной выдержке. Его движения были стремительными, точно молния. В тот день я увидел, как Джордан с быстротой гремучей змеи среагировал на выпад Скитера. А еще стало совершенно ясно, что Джордан подготовился к схватке, как только ударил битой по тротуару. И, решившись, он действовал так сосредоточенно, словно молился. То, чему мы стали свидетелями, было не просто смелостью, а беззаветной отвагой, силой духа, присущей только Джордану. В тот день он едва не убил Скитера Спинкса своей бейсбольной битой.
Джордан отступил в сторону и избежал первого удара Скитера. План Скитера был хорош: он хотел сбить Джордана с ног – так, как он сшибал мелких полузащитников во время школьных игр. План полностью провалился, когда Джордан, уклонившись, саданул битой Скитеру по затылку и тот первый удар привел к сотрясению мозга. Звук был такой, словно кто‑то разрубил курицу. Однако вместо того чтобы спокойно остаться лежать, Скитер встал на шатающихся ногах, униженный и кипящий от ярости, и сделал выпад, правда уже не такой точный, в сторону Джордана, которого и на сей раз не подвела вера в свою биту. Второй удар сломал Скитеру три ребра, причем одна из треснувших костей проткнула ему правое легкое. Потому‑то он и харкал кровью, когда на место происшествия прибыла машина «скорой помощи».
Скитер все еще до конца не понял ситуацию и сделал последнюю бесполезную попытку достать Джордана, но тот остался стоять как стоял с тем же холодным и невозмутимым видом. На сей раз Джордан сломал Скитеру челюсть. Сломанная челюсть положила конец карьере Скитера в качестве городского хулигана. Уотерфордские подростки больше не видели Скитера в своих ночных кошмарах, и уже на следующий день в городе не было ни одного мальчишки, которому не стало бы известно имя Джордана Эллиота. Его решили не арестовывать, официального обвинения тоже не предъявляли.
Позднее я узнал, что любовь и боль – синонимы в жизни Джордана Эллиота. По мере того как крепла наша дружба, Джордан несколько раз становился свидетелем моего унижения во время пьяных выходок отца. И тогда он рассказал мне, как в седьмом классе убежал из дому. Мать обшарила все побережье Южной Калифорнии, пока не обнаружила сына в Тихом океане в ожидании подходящей волны, чтобы доплыть до Азии. Вскоре после этого миссис Эллиот отвела Джордана в кабинет психиатра, капитана Джейкоба Брилла. Джордан неоднократно рассказывал мне эту историю, слово в слово.
Джордан не пожал руку капитану Бриллу и даже не взглянул на него, когда вошел в кабинет, а стал изучать интерьер. Доктор и мальчик с минуту сидели молча, а потом доктор Брилл откашлялся и произнес:
– Итак?
Но Джордана молчание ничуть не угнетало, и он в ответ не проронил ни слова. Он мог часами сидеть, не произнося ни звука.
– Итак? – повторил доктор Брилл.
Все так же молча Джордан уставился на психиатра. Всю свою жизнь Джордан смотрел на взрослых прямо и внимательно, и редко кто из них мог выдерживать молчаливую тяжесть его проницательного взгляда.
– Итак… Как думаешь, зачем мать прислала тебя сюда? – спросил доктор Брилл, пытаясь хоть как‑то завязать разговор.
Джордан пожал плечами и так же молча посмотрел на бледного, с виду не слишком располагающего к себе человека, который сидел перед ним.
– Должно быть, у нее на это есть важная причина, – продолжил доктор. – Она показалась мне весьма приятной женщиной.
Мальчик кивнул.
– Почему ты на меня так смотришь? – поинтересовался доктор. – Ты ведь здесь, чтобы говорить. Дядюшка Сэм платит мне хорошие деньги за то, что я выслушиваю пациентов.
Джордан отвернулся от врача и обратил свой взгляд на современную картину, где были изображены наложенные друг на друга разноцветные геометрические фигуры: квадрат, круг и треугольник.
– Что ты видишь, когда смотришь на эту картину?
– Плохой вкус, – бросил Джордан, снова уставившись на врача.
– Ты что, разбираешься в искусстве?
– Нет, – ответил Джордан. – Но для своего возраста я нечто вроде aficionado… любителя.
– Любителя? – переспросил врач. – По‑моему, ты еще и нечто вроде выпендрежника.
– Я говорю по‑испански, так что это не выпендреж, доктор. Еще я говорю по‑французски и по‑итальянски. Я жил в Риме, Париже и Мадриде, когда мой отец работал при посольствах. Моя мать любит искусство и получила степень магистра истории искусства при Римском университете. Она передала мне свою любовь к искусству. Можете мне поверить, ей эта картина еще больше не понравилась бы.
– Ты ведь здесь не затем, чтобы говорить о моих художественных вкусах, – заметил доктор Брилл. – Мы здесь, чтобы говорить о тебе.
– Вы мне не нужны, док, – отрезал Джордан. – У меня все нормально.
– А вот твои родители и учителя так не считают.
– Это то, что считаю я.
– Все считают тебя слишком неуравновешенным молодым человеком. Они считают, что ты очень несчастный мальчик. Кстати, я придерживаюсь того же мнения. И мне хотелось бы тебе помочь, – сказал доктор Брилл. Голос его звучал очень мягко, и Джордан не уловил в нем ни одной фальшивой нотки.
Чуть поколебавшись, Джордан все же заговорил:
– Да, я расстроен. Это так. Но не из‑за того, о чем все думают… Я заслуживаю лучших родителей. Бог совершил ужасную ошибку. Он дал мне не тех родителей.
– Он часто так поступает, – согласился доктор Брилл. – Но у твоих родителей безупречная репутация. В отличие от тебя. Они говорят, что у тебя нет друзей.
– Я предпочитаю одиночество.
– Одиночки часто не могут себя найти, – заметил доктор Брилл.
Но Джордан был готов к этому возражению и тут же выпалил:
– Так же как и мозгоправы.
– Прошу прощения?
– Мозгоправы – самые большие неудачники в мире. Я слышал, как отец миллион раз это говорил. Он и сегодня так сказал.
– Повтори точно его слова, – попросил доктор Брилл.
– Он сказал, что вы становитесь мозгоправами, потому что сами себя затрахали.
– В моем случае твой отец совершенно прав, – кивнул доктор Брилл. – У меня было на редкость тяжелое детство. Потому‑то мне и захотелось исправить мир.
– Вы не сможете исправить мой мир.
– Я попытаюсь, если ты мне позволишь, Джордан.
– Я пришел к вам под надуманным предлогом. Мои родители не принимают меня таким, какой я есть. Но они меня не знают. Они ничего обо мне не знают.
– Но они знают, что тебе ставят сплошные неуды.
– Я отключаюсь, – объяснил мальчик. – Даже часы перестают тикать, когда учителя заводят свою шарманку. Такая скука. Надо включить скуку в перечень семи смертных грехов.
– А от чего тебе становится скучно?
– От всего, – ответил Джордан.
– А я тебе тоже наскучил? – добродушно поинтересовался доктор Брилл.
– Брилл, – начал Джордан, уставившись на врача своими голубыми глазами, – такие люди, как вы, просто смерть. Вы никогда и ничего во мне не поймете.
– Я уже пятый по счету психиатр, к которому тебя направили, – произнес доктор Брилл, бросив взгляд на медицинскую карту. – И все отмечают твою враждебность и нежелание приспособиться к лечебному процессу.
– Мне мозгоправ не нужен, доктор, – твердо заявил Джордан. – Благодарю за то, что потратили на меня свое время, но у меня уже есть то, что мне помогает и что вы, парни, дать мне не способны.
– Можешь сказать, что это? – поинтересовался врач. – Любопытно было бы узнать.
– Это религия, – ответил Джордан.
– Что?
– Я очень религиозен. Я католик.
– Что‑то я не совсем понимаю.
– Ну куда уж вам, – отозвался Джордан. – Вы ведь еврей. Мозгоправы чаще всего евреи. По крайней мере, те, с которыми мне довелось встретиться.
– Я считаю, что это хороший знак. Что у тебя глубокое религиозное чувство.
– Спасибо, – сказал Джордан, поднявшись со своего места. – Теперь я могу идти?
– Конечно нет, – отрезал врач, повелительно указав мальчику на стул. – Твоя мать говорит, что тебя беспокоит новое назначение отца.
– Совсем не беспокоит. Мне с ними не по пути.
– Тебе двенадцать лет. Поэтому у тебя нет выбора. Думаю, нам нужно выработать стратегию, чтобы облегчить твое положение.
– Да, мне двенадцать, – согласился Джордан. – Знаете, сколько школ я уже перепробовал? Десять. Я перепробовал десять школ, док. Вы понимаете, что это значит – каждый год идти в новую школу? Это ужасно. В этом нет ничего хорошего. Ничегошеньки. Потому‑то дети военных такие трахнутые. Они или готовы лизать каждому второму задницу, или совсем дурковатые.
– Тебе надо учиться заводить друзей, – заметил доктор Брилл с легкой иронией в голосе. – Это учит уверенности в себе и гибкости в отношениях. Ты научишься правильно планировать свое время, и тогда тебе будет проще выходить из кризисов.
– Это учит одиночеству, – яростным шепотом произнес Джордан. – Вот и все, чему это учит. Ты никого не знаешь. Ты учишься обходиться без друзей. А потом я прихожу в кабинет типа этого, и кто‑то типа вас начинает допрашивать, почему у меня нет друзей.
– Твой отец получил назначение на остров Поллок, Южная Каролина, – сказал врач, вновь сверившись со своими записями.
– Южная Каролина, – фыркнул Джордан. – О таком назначении можно только мечтать!
– Твой отец вполне доволен. Тебе должно быть хорошо, потому что это хорошо для карьеры твоего отца. Ступенька вверх.
– Отец меня ненавидит, – прошептал Джордан, снова бросив взгляд на не понравившуюся ему картину.
– Почему ты так думаешь? – мягко спросил врач.
– Понял путем наблюдений, – ответил мальчик.
– Твоя мать сказала, что отец тебя очень любит. Она говорит, что он просто так сурово выражает свою любовь.
– С ненавистью у него тоже все в порядке. Он ее очень хорошо выражает.
– Джордан, твой отец когда‑нибудь поднимал на тебя руку? – задал вопрос врач, внезапно почувствовав, что дверь клетки, в которой сидел ребенок, захлопнулась.
– Нет, – солгал Джордан как истинный сын морского пехотинца.
– Он когда‑нибудь бил твою мать? – спросил доктор Брилл.
– Нет, – снова солгал Джордан, невидимый боец Корпуса морской пехоты.
– Он к тебе привязывается? – продолжил расспрашивать врач.
– Да.
– Кричит на тебя, превращая твою жизнь в настоящий кошмар?
– Да.
– Тогда давай выработаем стратегию твоего поведения в Южной Каролине. Давай тактически обойдем этого военного. Твоя мать говорила мне, что вы останетесь на острове Поллок четыре года, то есть до окончания твоей учебы в школе.
– И что?
– У тебя будет время завести друзей. Постарайся сделать это как можно быстрее. Присмотрись к мальчикам, с которыми тебе захочется общаться. Выбери самых достойных.
– Это в Южной‑то Каролине? – не поверил Джордан. – Бросьте, док. Мне повезет, если хоть у кого‑нибудь из них прорезались зубы.
– Занимайся всеми видами спорта. Заведи подружку. Гуляй по вечерам с приятелями. Ходи с ними на рыбалку. У твоего отца на новом месте будет много работы. Держись от него подальше. Старайся не попадаться ему на глаза.
– Я для него хобби, – сказал Джордан. – Он хочет, чтобы я стал точь‑в‑точь как он, а по мне, так лучше умереть.
– Зачем ты занимаешься серфингом? – поинтересовался врач. – Зачем носишь длинные волосы? Чтобы его разозлить?
– Это сводит его с ума, – улыбнулся Джордан. – Потому‑то я и ношу длинные волосы. Но серфинг – это другое.
– И что же?
– Когда я несусь по волнам, кажется, что со мною Бог. Океан. Солнце. Волны. Берег. Небо. Я не могу это объяснить, док. Это все равно что молитва без слов.
– А родители знают о твоей религиозности?
– Они ничего обо мне не знают.
– У тебя всегда было такое отношение к церкви?
– Это единственная вещь в моей жизни, которая осталась неизменной, – ответил Джордан. – Она утешала меня, когда я был ребенком. Она меня и сейчас утешает. Молитва – единственное, что помогает мне не чувствовать одиночества.
– Джордан, тебе очень повезло, что у тебя есть вера. Действительно повезло.
– Вы еврей. Во что верите вы?
– Я еврей, – спокойно ответил врач и протер очки галстуком. – И я ни во что не верю.
– Мне очень жаль. Это, должно быть, ужасно, – вздохнул Джордан.
– Ты хороший мальчик. Очень хороший.
– Когда я пришел, то сделал все, чтобы вы меня возненавидели.
– Ты отлично поработал, – рассмеялся доктор. – Мне нравится твой боевой дух. Мне все в тебе нравится. Не нравится только, что ты врешь.
– А когда я соврал? – спросил Джордан.
– Ты сказал, что отец никогда тебя не колотил. Сказал, что он не бил мать, – произнес Брилл таким тоном, что Джордан понял: этот человек знает все.
– Он нас и пальцем не тронул, – ответил Джордан, однако слова его прозвучали как‑то неубедительно.
Врач зааплодировал, но не насмешливо, а одобрительно.
– Отлично. Мы с тобой оба знаем, что, если ты скажешь правду, его карьере конец. Я прекрасно понимаю, почему тебе приходится врать. Джордан, держись от него подальше. За свою жизнь я навидался таких мужчин. И они становятся еще опаснее, когда их сыновья подрастают. Ты достаточно умен, чтобы избежать его кулаков. Перехитри его.
– Я попробую, – кивнул Джордан.
– Похоже, у тебя в жизни было не слишком много радости? – спросил врач.
– Не слишком.
– И что было самим плохим? Знаю, об отце ты мне не скажешь. А в школе?
Джордан подумал о своей короткой жизни, о том, что еще ни разу не получал писем от одноклассников. Его ни разу никто не пригласил в гости, и он никогда не танцевал с девочкой.
– В третьем классе, – решился наконец Джордан, – в феврале меня перевели в очередную школу, третью за год. В День святого Валентина в классе устроили праздничный вечер, и учитель поставил коробочки с именами всех детей. Утром дети положили валентинки в коробочки своих друзей и тех одноклассников, которые им нравились. Учитель назвал твое имя, ты вставал и брал свои валентинки. Одна девочка, Джанет Тету, получила их больше шестидесяти. Она была такой милой и красивой, что некоторые мальчики положили в ее коробочку по четыре‑пять валентинок.
– А ты не получил ни одной, – тихо произнес врач.
– Я за всю свою жизнь не получил ни одной валентинки, – признался мальчик. – Мой отец не верит в День святого Валентина. Он считает, что это глупый праздник.
– Джордан, жаль, что мы раньше не встретились. Поступишь в новую школу, продолжай заниматься спортом. Твоему отцу это понравится, а ты не будешь попадаться ему на глаза, – посоветовал врач.
– Нет, после спортивных занятий он заходит за мной. И все – я попался. Это самое плохое время. Когда я остаюсь с ним наедине, – покачал головой Джордан.
– Тебя будет забирать мама. Я обещаю.
– У нас в доме все решает полковник.
– В данном случае решать буду я, – твердо заявил доктор Брилл. – Или тебя будет забирать мать, или ты прекратишь заниматься спортом. Третьего не дано.
Уже гораздо позднее Джордан говорил мне, что не поверил доктору, но все же сказал: «Идет».
– Джордан, весь этот год я общался с твоей матерью, – сообщил доктор.
– Я этого не знал, – удивился мальчик.
– Она очень беспокоится за тебя. И за себя.
– Тоже мне новость!
– Она рассказала мне, что творит твой отец. Нет, можешь не волноваться. Она взяла с меня слово, что я буду молчать. Запретила докладывать об этом военному начальству. И к тому же мы все знаем, что в любом случае они ничего не станут делать. Твоя мать верит, что отец очень тебя любит. Однако боится, что когда‑нибудь он тебя убьет.
Джордан сказал мне, что сорвался, услышав эти слова, произнесенные вслух. Хотя в душе давно знал это. Но тогда он почувствовал, что раскрыли потаенное место в его душе, темный закуток, в котором он прятался еще маленьким мальчиком. За свою короткую жизнь он столько плакал, что можно было бы наполнить соленой водой небольшой аквариум. Вот только этих слез ярости никто не видел. И сейчас, сидя перед маленьким добрым врачом, он почувствовал, как по щекам потекли горячие ручейки. Он плакал, потому что тайна вышла наружу и этот нелепый, невзрачный человек заставил его мать признаться в их семейном кошмаре. В детстве он часто просыпался посреди ночи, переворачивался и чувствовал щекой холодное мокрое пятно на подушке, куда стекали его слезы. Словно кто‑то взял и пролил стакан воды.
– Я беседовал об этом с твоим отцом, – спокойно заявил доктор Брилл, когда Джордан наконец успокоился.
– Только не это! – воскликнул Джордан, посмотрев на врача испуганными, полными отчаяния глазами.
– Он все отрицал. Я показал ему медицинское заключение, сделанное в сентябре. Тебя положили в госпиталь с переломом челюсти.
– Я получил эту травму во время игры в футбол, – быстро ответил Джордан.
– Именно это ты и сказал врачу в приемном покое, – произнес доктор Брил и протянул Джордану толстый конверт. – Но в том году ты вообще не играл в футбол. Это подтвердил тренер Маккэнн.
– Это было что‑то типа игры в салочки с военными парнями, – выпалил Джордан, стараясь угадать следующий вопрос доктора.
– Джордан, это сделал твой отец, – отрезал врач. – Тебе больше не надо врать, чтобы его выгородить.
– А что сказал мой отец?
– Он все отрицал. Поначалу вел себя вежливо и сдержанно. Потом разозлился, но продолжал все отрицать. Затем, убедив себя в том, что я все это сочинил, просто рассвирепел. Для жены и сына терпеть такие приступы ярости, должно быть, безумно тяжело.
– Значит, так и не признал? – поинтересовался Джордан.
– Ничего не признал. Я сказал ему, что не уважаю офицеров и джентльменов, у которых ложь вошла в привычку.
– Так прямо и сказали?
– Да, – подтвердил доктор. – Он, конечно, грозился надрать мою толстую задницу.
– А ведь он мог действительно осуществить свою угрозу, док, – заметил Джордан.
– Не сомневаюсь, но я предупредил его, что судебное разбирательство может пагубно отразиться на его карьере. Я заключил с ним сделку. Сказал, что буду молчать, если он прекратит домашнее насилие.
– Думаете, поможет?
– Нет. А вот твоя мать надеется. Я хочу, чтобы ты сделал все от себя зависящее и не попадал отцу под горячую руку. Будь вежлив. Подыгрывай ему. Он просто кипятком писает, видя, как ты строишь из себя крутого умника, так что не переусердствуй, когда он рядом. Я буду периодически связываться с твоей матерью. Может, подстрижешь волосы?
– Нет. Я еще не готов доставить ему такое удовольствие. Хотя перед началом занятий в школе подстригусь. Обещаю.
– Что ж, все правильно. Удачи тебе. Как‑нибудь напишу.
– Я еще ни разу в жизни не получал писем от знакомых мозгоправов. Вы же все равно не напишете. Так зачем зря обещать?
– Я напишу, – ответил доктор Брилл. – Каждый год ты будешь получать от меня весточку.
– Интересно когда? – пожал плечами Джордан.
– На День святого Валентина, – улыбнулся врач.
Вот таким образом тем летом на тенистых улицах Уотерфорда и на залитом солнцем пляже острова Орион Джордан Эллиот занял свое место в нашей компании.
В детской лиге мы махали битой на первых четырех позициях. Майк отбивал первым, Кэйперс – вторым, успевая делать даблы и триплы[125], Джордан – третьим. Он, по сути, и вывел команду в финальные игры чемпионата штата. Я, как самый высокий, сделал в то лето двенадцать хоум‑ранов.
На чемпионате в игре против школы города Грира мы проиграли со счетом 0:1. Играя на правом поле, я пропустил флайбол[126]и был страшно удручен, но тренер Лэнгфорд напомнил нам, что еще ни одна детская лига Уотерфорда не доходила до финальных игр. Он сказал, что меня впереди ждет еще много чемпионатов, а потому я с детства должен научиться проигрывать, чтобы, повзрослев, в полной мере ощутить вкус победы.
После игры Джордан неожиданно пригласил Кэйперса, Майка и меня к себе домой на остров Поллок. Мы можем спать допоздна, сказал он, а потом сыграем в баскетбол в спортзале базы или поплаваем в бассейне при офицерском клубе. Я предупредил мать и пошел на стоянку, где вместе с Майком и Кэйперсом уселся на заднее сиденье автомобиля полковника Эллиота. Джордан сидел впереди. Его светлые волосы были все еще мокрыми от пота и усталости. Проигрыш нас всех удручил, и мы, непривычно притихшие, ждали, пока полковник Эллиот обсудит игру с тренером Лэнгфордом.
– Ты спросил у отца, как он отнесется к тому, что мы останемся у вас на ночь? – поинтересовался Майк.
– Я еще перед игрой у мамы спросил, – ответил Джордан. – Что до него, то он вряд ли заметит, даже если я приглашу в дом «Гарлемских путешественников»[127].
Полковник Элиот, одетый в форму морского пехотинца, подошел к стоявшему в тени автомобилю. У него была прямая осанка, а двигался он с мягкостью пантеры. Полковник подошел к машине, пошарил в кармане в поисках ключей, открыл дверь, уселся и вставил ключ в замок зажигания.
– Папа, – произнес в темноте Джордан.
Полковник Эллиот не ответил. Вместо этого он ударил Джордана тыльной стороной руки так сильно, что голова мальчика стукнулась о спинку сиденья, а бейсбольный шлем свалился назад, на колени Кэйперса.
– У тебя было пять уолков[128], пять чертовых уолков. Я же предупреждал, чтобы ты не бросал закрученный, пока как следует его не освоишь. Разве я не говорил тебе, маменькин сынок? Разве не говорил?
– Папа, – еще раз повторил Джордан, изо всех сил стараясь предупредить отца о нашем присутствии в темноте заднего сиденья.
Еще одна затрещина заставила Джордана замолчать, а полковник тем временем продолжал:
– Ты ведь обошел этого чертова мальчишку, который вел счет! Если бы ты не позволил тому маленькому засранцу убежать, то твоя ошибка не обошлась бы нам поражением в решающей игре.
– Это моя ошибка, полковник, – подал голос я.
Застигнутый врасплох полковник обернулся и только тогда заметил нас, потрясенно смотрящих на него с заднего сиденья.
– Мальчики, а я и не знал, что вы здесь. Эй, хорошая игра, парни, и чертовски удачный сезон. Черт побери, в этом автомобиле сейчас сидят лучшие спортсмены, способные встряхнуть наш городишко. Я здесь единственный, кто действительно знает, какими хорошими бейсболистами вы можете стать, играя в таком составе. Давайте‑ка остановимся и пропустим по молочному коктейлю. Как насчет молочного коктейля, сынок? – обратился он к Джордану, который смотрел невидящими глазами на все еще освещенное поле.
Джордан лишь кивнул, и я знал, что он просто боится открыть рот. Полковник Эллиот купил нам всем по «победному» коктейлю и по дороге домой был само очарование. Именно тогда между мной и Джорданом возникла незримая связь. Мы с ним оказались в одном и том же несчастном племени. Нет более крепкого братства, чем между двумя мальчиками, обнаружившими, что родились от отцов, развязавших войну против собственных сыновей. В ту ночь я поведал Джордану о своем отце и о том, какую страшную роль сыграл бурбон в печальной истории нашей семьи. Мы до рассвета рассказывали друг другу о себе, в то время как Кэйперс и Майк, счастливое детство которых не было омрачено родительским рукоприкладством, крепко спали в гостевой комнате.
По окончании бейсбольного сезона наша четверка провела две недели на острове Орион под присмотром моих дедушки и бабушки – Сайласа и Джинни Пени Макколл. Мы рыбачили в зоне прибоя – ловили на ужин камбалу и пятнистого окуня. В то лето я обнаружил, что мне ужасно нравится готовить и кормить друзей. И я наслаждался их похвалой, когда они за обе щеки уплетали приготовленные мною блюда. Я совершал набеги на бабушкин огород и потом запекал в алюминиевой фольге початки сахарной кукурузы, предварительно вымыв их в морской воде, обмазав маслом, посолив и поперчив. Под звездным небом Южной Каролины мы ели помидоры «бычье сердце», бамию[129], горох с кусочками соленой свинины и халапеньо. Я любил ходить между аккуратными рядами баклажанов, арбузов и огурцов, выбирая лучшее. Мой дед Сайлас говорил нам, что земля в этих краях такая плодородная, что если сунуть в нее десятицентовую монету, вырастет денежное дерево.
Каждую ночь я разжигал на берегу костер из плавника, а мальчики чистили рыбу, выловленную днем. От костра пахло водорослями и соленым воздухом – ароматом Гольфстрима. Этот сладкий запах пропитывал филе форелей и окуней, которое я томил в масле.
Во время отлива мы выходили с сетями к ручьям в глубине острова и по очереди показывали Джордану, как забрасывать сеть. Первым устраивал демонстрацию Кэйперс. Он наматывал веревку на левое запястье, брал в зубы утяжеленную часть сети, а две другие части держал руками. Для правильного броска требовались обе руки, рот и запястье. А еще требовались хорошая координация, прекрасный глазомер и долгая практика. У Джордана были все данные, и уже на пятом броске его сеть образовала правильный круг, словно сплетенная паутина. В эту сеть Джордан поймал свою первую белую креветку и своего первого голубого краба. Мы наполнили ящик со льдом креветками и таким образом благодаря отливу и моим стараниям обеспечили себя блюдами из креветок на целых четыре раза. Когда креветки ушли, мы стали ловить крабов, и их нам хватило на неделю. Я нафаршировал четырехфунтовую камбалу крабами и креветками и запек ее в бабушкиной духовке. Рыбу я сбрызнул лимонным соком, добавил чеснока, поэкспериментировал с кайенским перцем, паприкой, соевым соусом и оливковым маслом. Так я сделал первые шаги к будущей карьере.
После обедов мы ложились на песок и, чувствуя блаженную тяжесть в животе, постанывали от удовольствия. Именно тогда мы обнаружили, к своему удивлению, что Джордан знает ночное небо как свои пять пальцев. Каждую ночь Венера, как опытный фонарщик, озаряла для нас небосклон, и с этого момента начиналось все самое интересное. Мы смотрели на небо и говорили о своей жизни, рассказывая друг другу ничего не значащие истории, которые только и умеют рассказывать американские мальчишки.
Единственное, что расстраивало Джордана в то лето, – это местный прибой. Он не ожидал, что океан может так сильно разочаровать, и все же Атлантика целиком и полностью не оправдала его ожиданий. Стоя на берегу с доской для серфинга, он с недоумением смотрел на небольшие волны при низкой воде.
– Что за лужа! – воскликнул Джордан.
– Что ты этим хочешь сказать?! – возмутился Кэйперс так, словно Джордан оскорбил весь штат. – Это тебе не что‑нибудь, а океан. Атлантический океан.
– Просто он никуда не годится, – ответил Джордан. – Он недостаточно большой.
– Недостаточно большой?! – изумился Майк. – Какого рожна тебе еще нужно? Я тебя умоляю, это ведь океан.
– Вот Тихий – это настоящий океан, – возразил Джордан. – Он совершенно другой.
Даже в те первые дни нашей дружбы Джордан будил в Кэйперсе южный шовинизм.
– По‑твоему, в Калифорнии все лучше, чем у нас, в Южной Каролине? – поинтересовался Кэйперс.
– Ага. В Калифорнии все лучше. Парни, ваш штат напоминает страны третьего мира, – заявил Джордан, грустно глядя на небольшие волны, накатывающие на берег.
– А что это значит? – поинтересовался я.
– Ну, как бы вам сказать… Южная Каролина – это все равно что Оклахома. Ниже катиться уже некуда, – пояснил Джордан.
– Но ведь ты Эллиот, – сказал Кэйперс. – Эллиот из Южной Каролины. Твоя фамилия – одна из самых уважаемых в истории нашего штата.
– Что поделаешь, – бросил Джордан. – Все равно это отстойный штат.
– У тебя не простое происхождение, – произнес Кэйперс. – Должно быть, никто не потрудился рассказать тебе о твоих предках. Я тоже Эллиот по материнской линии. Мы троюродные братья. О семье Эллиот написана не одна книга.
– О моей семье тоже написано много книг, – встрял Майк.
– Назови хотя бы одну, – фыркнул Кэйперс.
– Бытие. Исход. Книга царств. Второзаконие… – зачастил Майк.
– Это не считается, – заявил Кэйперс.
– А для меня считается, – упорствовал Майк.
– Это ты сказал. Не я.