Дворец, очень похожий на этот, был построен и в северной части города, перед тем как Тимур отправился в поход в Индию. Летописцы, регистрировавшие ежедневные деяния своего повелителя, так описывают это событие:
«Государь поставил здесь юрту. Дворцовый комплекс строили для игр и праздников. Эмир выбрал один из проектов архитекторов. Четыре военачальника следили за строительством четырех пристроек по углам площади. Государь Тимур был так заинтересован в строительстве этого дворцового комплекса, что задержался в городе на полтора месяца, чтобы дело было сделано быстро. Куски мрамора из Тебриза положили в углы фундамента.
Мастера из Исфагана и Багдада украсили стены фресками так искусно, что с ними не могли даже сравниться китайские рисунки в антикварной комнате Тимура. Пол был выстлан мрамором, нижнюю часть стен изнутри и снаружи покрывали фарфоровые плитки. Комплекс назвали „Садом севера“».
В окружении таких садов располагался город. Его огораживала стена длиной в пять миль. У Бирюзовых ворот стены гонец сворачивает вправо от дороги, по которой движется вереница мулл на осликах. Он – вооруженный всадник, его низкорослый конь черной масти блестит от пота и покрыт хлопьями пены. На почерневшем от пыли лице всадника горят налившиеся кровью глаза. Он механически подстегивает коня по обоим бокам. Это ведь гонец командующего армией, движущейся в Индию.
За гонцом через армянский квартал, где стоят в шапках из черного меха мужчины с желтоватым оттенком лица, на улицу мастеров по изготовлению седел, пахнущих кожей и маслом, и далее ко дворцу одного из управляющих городом, где ожидают секретари, чтобы размножить депешу гонца, движется толпа любопытных. Задержавшись в этом месте, любопытные рассчитывают услышать какие‑нибудь новости. Ведь их нельзя укрыть за стенами дома. Оказывается, гонец привез срочные депеши.
|
|
– Повеление нашего государя, – сообщает кто‑то. Но о сути повеления пока ничего не известно. Разъезжаются чиновники управляющего, и языки развязываются.
Вооруженные воины преграждают путь в крепость на холме, где обитают придворные женщины. Но у каждой из этих женщин имеется свой садовый дворик. В одном из них сейчас принимают гостей.
Домик в саду окружают клумбы роскошных роз и тюльпанов. Посетитель замечает, что его крыша островерха, как у китайской пагоды. Внутри домика покои сообщаются между собой дверными проемами под арками. Комнаты задрапированы шелком розового цвета, стены и потолок украшены серебристым орнаментом с узорами из бриллиантов. Полосы шелковой драпировки, колышемые ветром, производят впечатление движущегося занавеса.
В комнатах диваны под балдахинами из шелка, поддерживаемыми копьями. Пол застлан коврами из Бухары и Ферганы. В каждой комнате стоят табуреты, отлитые из одного куска золота. Они заставлены пузырьками с духами. Каждый из табуретов инкрустирован особым видом драгоценного камня – рубинами, изумрудами, бирюзой. Здесь хранятся также золотые кувшины с шербетом. Внутрь кувшинов брошены бриллианты. Вокруг одного из кувшинов расставлено шесть чаш. На дне каждой чаши, наполненной шербетом, лежит рубин в два пальца шириной.
Но гостей принимают не в домике, а в беседках, затененных от солнца. Там сидят седовласый Муава и несколько представителей тюркской знати, много персов из шахской семьи, а также вожди арабских и афганских племен. Когда они рассаживаются и замирают в ожидании, появляется супруга эмира, Сарай Мульк‑ханум.
|
|
Впереди государыни идут черные рабы, по бокам – ее фрейлины с потупленными взорами. Государыня шествует с гордо поднятой головой. На ней массивный головной убор малинового цвета в форме шлема, обильно украшенного драгоценными камнями и инкрустациями. Над бровями у нее висят круглые подвески из золота. Верхушку головного убора занимает миниатюрный дворец, из которого вздымаются белые плюмажи. Часть оперения склоняется к ее щекам, между перьями блестят крохотные золотые цепочки.
Ее свободное платье тоже малинового цвета с золотистыми оборками. Пятнадцать женщин несут в руках длинный шлейф от него. Лицо государыни, скрываемое накидкой из прозрачного шелка, покрыто белилами. Черные волосы покрывают ее спину и плечи.
Когда государыня усаживается, появляется еще одна супруга эмира, более молодая и менее уверенная в себе, но сдержанная и уважительная к государыне. Смуглая кожа и раскосые глаза выдают в ней монгольское происхождение. Она – дочь монгольского хана, взятая недавно в жены Тимуром.
К женам эмира подходят слуги, держа в руках золотые подносы с кубками, наполненными шербетом. Руки слуг, чтобы не касались подносов, зачехлены в белую материю. Они стоят на коленях, когда государыни пьют шербет. Другие слуги подают напитки присутствующим господам. Те опустошают кубки, опрокидывая их вверх дном в знак того, что не осталось ни одной капли шербета. Так выражается абсолютная признательность государыням за гостеприимство.
|
|
Резиденции Тимура располагались за крепостью повсюду. В цитадели же находились дома офицеров его штаба, не участвовавших в индийском походе эмира, а также чиновников городской администрации и казначеев. Крепость, стоявшая на краю ущелья, служила, кроме того, военным арсеналом и мастерской.
Там хранилась коллекция прекрасного и необычного оружия, а также находилась чертежная комната для конструкторов со столами, заставленными моделями катапульт, баллист и огнеметов, приводимых в действие противовесом либо кручением. В крепости имелись цехи, где оружейники отливали и закаляли стальные мечи. Тысячи пленных ремесленников постоянно трудились над изготовлением шлемов и доспехов. На этот раз они делали легкий шлем с передвижной стальной пластиной. Она опускалась для защиты лица и поднималась, когда в этом не было необходимости.
В помещение сокровищницы ходить не разрешалось, но недалеко от нее близ вольера для зверей находилось уединенное здание из белого мрамора, нечто вроде музея или антикварной комнаты, в которой Тимур временами оставался на ночлег. Во дворе этого дома росло дерево с золотистым стволом и серебряными ветками и листьями, вспыхивавшее ярким светом в солнечных лучах. Но что за плоды оно давало! С веток свисали настоящие жемчужины разного цвета, имеющие форму вишен и слив. Там были и необычные птицы. Их серебряное оперение словно покрывала красно‑зеленая эмаль. Они простирали крылья, словно собирались клевать плоды дерева. Внутри сокровищницы хранился миниатюрный замок с четырьмя башнями, украшенными изумрудами. Это была, конечно, игрушка, вещица для забавы, но символизировавшая богатство, которым владел эмир.
После полудня базары переполнялись людьми и духотой, шумом и пылью. Горожане могли купить там все – от манны небесной до хорошенькой девушки. Многие из них шли, однако, мимо базаров к гробнице Биби‑ханум. Они сворачивали в боковые улочки, чтобы избежать встречи с длинным караваном верблюдов, пришедшим только что из Китая по главному караванному пути. Верблюды везли в конопляных тюках душистые специи. Груз, помеченный китайскими иероглифами и арабской вязью, а также отпечатками печатей тюркских таможенников, направлялся в ганзейские города через Москву.
Подобно другим крупным дворцовым комплексам Биби‑ханум располагался на невысоком холме, окруженном пирамидальными тополями. В комплекс входили мечеть с примыкающим к ней медресе и кельями для наставников и учеников. Эти строения, огромные в объеме, охватить взглядом можно было только на расстоянии. Они до сих пор не достроены. Мечеть по размерам могла сравниться с собором Святого Петра в Риме. На ней еще не было центрального купола, но боковые башни высотой в 200 футов были построены полностью. Чтобы попасть в мечеть, посетители должны пересечь площадь, мощенную каменными плитами, и обогнуть мраморный бассейн. В мечети сидели уважаемые люди – муллы в больших тюрбанах, размеры которых впечатляли жителей Бухары, философов, изучавших природу. Они обсуждали законы природы с муллами, ограничивавшимися книжными знаниями.
– Кто научил Авиценну искусству врачевания? – спрашивает араб в черном облачении. – Разве не наблюдения за природой и эксперименты?
– И книги тоже, – добавляет горбоносый философ из Алеппо.
– В самом деле, он преуспел в медицине, – соглашается третий собеседник. – Но ведь он прочел «Закон природы» Аристотеля.
– Допустим, – включается в разговор мулла, который чувствовал себя не совсем уверенно среди столь образованных чужеземцев, – но каков результат, к какому выводу он пришел?
– Клянусь аллахом, – улыбается араб, – я не знаком с выводами его книги, но знаю, что он ушел из жизни из‑за чрезмерного интереса к женщинам.
– Тебе недостает ума! – сказал с укором глухой голос. – Чем закончилась его жизнь на самом деле? Великий лекарь, умирая, повелел, чтобы его труд читали вслух и тем самым находили путь к спасению.
Услышав эти слова, выходец из Алеппо встрепенулся:
– Послушай, ты, кто поганит ковер размышления плевками пустых возражений, я расскажу историю о нашем государе Тимуре.
Пока головы поворачивались в его направлении, философ пояснил, что два года назад он присутствовал на одном диспуте. Тогда ученые Самарканда и алавиты из Ирана сидели перед Тимуром в его лагере.
– Я слышал, как наш государь спросил, назовут ли его воинов или их врагов, погибших на войне, мучениками за веру. Никто не решался отвечать, пока не возвысил голос один кади. «Мухаммед, да будет благословенно его имя, – сказал он, – говорил, что перед ним предстанут в день Страшного суда не те, кто сражается ради спасения своей жизни, и не те, кто сражается без страха или ради славы. Нет, только те, кто сражается за дух и букву Корана, обретут спасение.
– И что ответил наш государь? – полюбопытствовал мулла.
– Он спросил кади, сколько тому лет. Кади ответил, что сорок. Тогда государь заметил только, что ему самому шестьдесят два года, и велел раздать подарки всем участникам диспута.
Собеседники задумались, запоминая рассказанную историю, чтобы пересказать ее другим.
– По‑моему, – молвил араб, – ты взял эту историю у Шарифеддина.
Философ из Алеппо возразил:
– Я сказал то, что слышал. Может, Шарифеддин позаимствовал эту историю у меня.
– Блоха тоже говорит, что одежда, на которой она сидит, ее, – ухмыльнулся араб. – Боже мой, Ахмед, неужели на диспуте не было других людей, кроме тебя?
– Если ты сомневаешься в набожности нашего государя Тимура, – воскликнул Ахмед, – то гляди!
Его рука в длинном рукаве, закрывавшем ладонь, указала на фасад мечети Биби‑ханум, облицованный лазоревыми плитками и позолоченной мозаикой, блеск которых убавила тень. Теперь этот блеск перебивала яркая синева небесного свода. Внушительное строение, взмывшее к небу как утес посреди пустыни, нигде не обезображивалось выбивающимися из стиля подпорками.
Но араб был не из тех, кто легко смущался.
– Клянусь аллахом, я это вижу. Мечеть построена одной из жен эмира.
Женщина, которая строила ее или ради которой ее воздвиг Тимур, покоилась в небольшой гробнице с куполом в соседнем саду. Тело Биби‑ханум лежало там у входа под квадратной плитой из белого мрамора. Толпы людей входили в этот сад и выходили оттуда. На страже стояли смуглолицые тюркские воины. Ее называли не иначе как Благословенная Принцесса.
Утверждали, что это тело любимой супруги эмира Алджай‑ага, перевезенное сюда из Шахрисабза. Говорили еще, что в саркофаге покоится другая принцесса, прибывшая из Китая[15]. Рассказывали также, что воров, забравшихся однажды ночью в гробницу, чтобы унести шкатулку с драгоценностями, ужалила змея, прятавшаяся в этом месте. Когда на следующее утро пришли стражники, чтобы занять свой пост, они обнаружили лежавшие на земле их бездыханные тела.
Тени на внутренней площадке комплекса удлинялись, и собеседники прекратили разговор. Некоторые отправились в баню, чтобы там их раздели, попарили, помыли, побрили, сделали массаж и отвели в теплую комнату просушиться, пока их одежда находится в стирке. Потом они оденутся в свежее платье и пойдут перекусить во дворец знатного лица либо в пригороде Самарканда у реки – в месте встречи горожан, которые хотят развлечься. Они заглядывают в харчевни, – где готовятся плов и ячменные лепешки. Потом наведываются в чайхану, где за половину стоимости серебряной монеты можно купить сладости, сушеные дыни и фиги. Обычно прогулка заканчивается потягиванием шербета в павильоне, откуда можно наблюдать проходящих мимо людей и бесчисленные представления на дощатом настиле.
Вдоль реки стоят палатки для театра теней, где на подсвеченных полотнах важно шествуют и ссорятся марионетки. Над головами гуляющих ходят канатоходцы, а внизу на земле, застеленной коврами, показывают свое искусство акробаты. Некоторые из горожан предпочитают удалиться в заросли сирени или рощи гранатовых деревьев, подсвеченных фонарями малинового и голубого цветов, а среди приятелей, сидящих на ковре на коленях, ходит по кругу кувшин с шербетом. Здесь обсуждаются новости дня. Музыкант подбирает на струнном инструменте разные мелодии, а поэт, оглядываясь по сторонам, читает стихи о малоизвестном астрономе, который, бывало, подписывался как Изготовитель Палаток. Ниже приведены строки из Омара Хайяма.
Мы лишь шахматисты, играющие блиц,
Чтобы позабавить великого гроссмейстера на небесах.
Некоторое время он двигает нас по доске жизни,
Затем снова сбрасывает в коробку смерти.
ГОСПОЖА БОЛЬШАЯ И МАЛАЯ
Самарканд строился так, как подсказывало Тимуру воображение. В отличие от других завоевателей монгольского происхождения, он вовсе не копировал архитектуру Персии такой, какой она существовала в то время. Да, он изучал персидские постройки, использовал строителей с юга, но все же монументы Самарканда оставались, по сути, тюркскими, а не персидскими. Их развалины, равно как и развалины сооружений Тимура в других городах, остаются по сегодняшний день замечательными памятниками тюркской архитектуры и сохраняют немеркнущую красоту.
Порой абсурдные и непривлекательные в деталях, порой блистающие великолепием с фасада и удручающие несовершенством кирпичной кладки с обратной стороны, они поражали в целом простотой и строгостью замысла. Тимур, обожая игру цвета, тяготел к монументальности. Минимум дважды он велел разбирать законченную постройку и восстанавливать ее в более монументальном виде.
В Тимуре коренились мрачный юмор тюркской расы и природная поэтичность кочевника. Его постройки – воплощение величавого спокойствия. Как обитателю пустыни, ему присуща любовь к зеленой растительности и проточной воде. Уместно отметить, что дворцы Тимура строились как часть садового комплекса.
В Самарканде имелась городская площадь – регистан – место молитв и разговоров, политических дебатов и обмена новостями, встреч знатных особ и торговцев. Четыре стороны площади составляли здания, построенные Тимуром, – мечети и медресе. Площадь располагалась на небольшой возвышенности у подножия холма, на котором стояла крепость. Ее всегда оживляли журчание арыков и шум фонтанов. На другой день после приема гостей, устроенного Сарай‑ханум, на площади с восхода солнца толпились люди. Их привлекали сюда слухи о прибытии днем раньше гонца от Тимура.
– Пока еще ничего не известно, – говорили знатные особы, – кроме того, что депеша от государя. Что означает утаивание содержания депеши – не хотят ли таким образом сделать вид, что ничего не случилось?
Люди вспомнили, что высокопоставленные военачальники не желали похода в Индию, пока их не побудил к этому Тимур. Даже внук эмира Мухам – мад Султан говорил: «Мы можем покорить долину Инда, но там много крепостей и препятствий. Во‑первых, реки, во‑вторых, пустыни и леса, в‑третьих, хорошо вооруженные воины и, в‑четвертых, слоны, затаптывающие людей».
– Долина Инда, – говорил тюркский полководец, побывавший в тех местах, – место страшной жары. Она не похожа на наш край, вызывает болезни и отнимает силы. Вода там мутная, а индусы говорят на непонятных нам языках. Что случится, если армия застрянет там надолго?
На этой площади присутствовали мудрые советники и люди, побывавшие правителями целых ханств перед тем, как Тимур нашел для них другие занятия.
– С золотом Инда, – возражали они, – мы покорим весь мир.
Они знали, что империя, находившаяся за горами, – сокровищница Азии и что Тимур задумал воспользоваться ее ресурсами. Они подозревали также, что он решил отыскать путь в Китай. Не затем ли два тюркских тюмена были посланы обследовать пустыню Гоби за Хотеном? Недавно от них пришло сообщение, что переход от Хотена до Камбалу составляет два месяца езды верхом. Воины из этих тюменов обследовали также Кашмир, где горные хребты преграждают путь в Китай.
Советники напомнили всем, что Тимур совсем недавно взял в жены юную дочь монгольского хана. А незадолго до этого умер китайский император.
– В мире, – заметил кто‑то, – имеется лишь шесть правителей, столь могущественных, что их имен не упоминают. Так говорил странник Ибн Батута, видевший каждого из этих правителей.
– Шесть? – рассмеялся один командир. – Есть только один такой правитель, и его зовут Тимур.
– Нет, – возразил ему более знающий собеседник, – странник прав. Он перечисляет этих правителей в таком порядке: такфур Константинополя[16], султан Египта, правитель Багдада, государь Мавераннахра, махараджа Индии и такфур Китая.
Пока наш государь одолел только одного из этих правителей, султана Багдада.
Тюркские военачальники без энтузиазма размышляли над результатами своих сорокалетних войн. Престарелый Сайфеддин и Муава в это утро тоже посетили регистан. За эти сорок лет только один из великих правителей бежал от Тимура. Но сейчас султан Ахмед возвратился в Багдад.
С запада поступали в основном безрадостные вести. Кавказ был охвачен мятежами, султаны вновь захватили Месопотамию. Что, если Тимур потерпит поражение в Индии! Люди так привыкли к его победам, что не ждут ничего другого. Ведь армия численностью в девяносто две тысячи воинов прошла Хайберский перевал и навела мост через Инд. Мултан пал, теперь Тимур двинулся против султана Дели.
Оставшиеся во главе правительства в Самарканде военачальники пытались уяснить боевые возможности слонов, которых они никогда не видели.
В это утро по регистану быстро распространилась новость относительно содержания депеши, которую привез гонец. Не потому ли крепостная стража рыскала всю ночь по городу? В депеше содержалось повеление государя: казнить Шад Мульк.
Весь Самарканд терялся в догадках: кто такая Шад Мульк? Лишь немногие знали это, и среди них старый полководец Сайфеддин.
Старейший из военачальников не так давно привез с собой из Персии черноволосую девушку. Небесное создание, ухоженное в гареме, с большими глазами и белой кожей. Халиль, младший сын Ханзаде, был покорен ее красотой. Сайфеддин отдал девушку этому юноше, уступая его мольбам. Так Шад Мульк, искушенная в искусстве любви, перешла в руки внука Тимура.
Халиль, охваченный страстью, часами находился у ног своей возлюбленной. Он мечтал жениться на ней официально, в присутствии придворной знати.
Однако Тимур немедленно отверг его просьбу об этом и велел привести Шад Мульк к себе. Но девушка либо бежала от страха, либо Халиль спрятал ее в тайном месте. Затем Тимур с армией отправился в поход.
Теперь повелитель прислал из Индии приказ казнить Шад Мульк. Халиль не мог ее спасти. Не могла и она надежно укрыться, поскольку все сады Самарканда подвергались тщательному осмотру. Существовал лишь один путь к спасению, поэтому, укрывшись чадрой, девушка поспешила во дворец к государыне Сарай‑ханум. Там она бросилась к ногам старшей жены эмира, умоляя государыню спасти ее от смерти. Девушке было неведомо бесстрашие представителей тюркских племен.
О происходившей встрече двух женщин ничего не известно. Но догадаться можно – встретились красивая девушка, с подкрашенными хной волосами, с перепачканными щеками от слез, смешанных с тушью для подведения глаз, и бесстрастная государыня, непоколебимая в верности традициям тюрко‑монгольских завоевателей. Шад Мульк, созданная для развлечений, теперь обезумела от страха. Сарай‑ханум же была вдовой и женой одновременно, а также бабушкой правивших ханов, женщиной, в которой сконцентрировались тревоги и тяготы пятидесяти лет.
В отчаянии Шад Мульк призналась, наконец, что ожидает ребенка от Халиля.
– Если это правда, – сказала государыня, – то эмир Тимур пощадит тебя.
Государыня, отослала Шад Мульк на попечение своих евнухов, запретив ей встречаться с Халилем до тех пор, пока о новых обстоятельствах жизни девушки не будет доложено Тимуру.
Любовь знатного юноши к никому не известной куртизанке – всего лишь мелкое происшествие, но от него зависела судьба державы. Между Сарай‑ханум и Ханзаде существовала острая вражда, поскольку последняя была менее влиятельной при дворе, хотя и более амбициозной и умной. Люди называли их Большой госпожой и Малой.
Для державы было бы гораздо лучше, если бы Большая госпожа позволила казнить Шад Мульк, но она сохранила ей жизнь. Позже Тимур утвердил ее волю.
В Самарканд прискакал гонец, который не делал тайны из содержания депеши, находившейся при нем. Он натянул поводья у вставшего на дыбы коня, чтобы прокричать у караульной дворца:
– Победа! Наш государь победил!
Другие гонцы прибыли с более подробными вестями, хотя и жуткими. Перед сражением с султаном Дели тюркские воины устроили резню, в ходе которой погибло сто тысяч пленных. Они разбили затем армию индусов и захватили Дели[17]. Слоны во время битвы были рассеяны огнеметами.
Победу широко праздновали в Самарканде. На регистане и ночью толпился народ. Особенно радовалось духовенство. С покорением Северной Индии у раджей была отнята казна, а сами они загнаны в горы. Духовные лидеры ислама мечтали о создании нового халифата, господство которого простиралось бы от Багдада до Индии. Под защитой Тимура в халифате установились бы мир и благоденствие. В таких условиях, естественно, возросла бы власть имамов.
Армия Тимура вернулась в Самарканд следующей весной, пройдя через Шахрисабз и мимо «Черного трона» – сада, разбитого на вершине горы и огороженного стеной из черного мрамора.
У Бирюзовых ворот города были расстелены ковры. Стены улиц, ведущих к цитадели, задрапировали тканью малинового цвета. За ограждениями крыш домов и стенами садов мелькали люди в цветастых шелковых одеждах. Украсились витрины торговых лавок, а зрители надели все самое лучшее.
Встречать победителей и приветствовать государя на дороге выехали управляющие города, племенные вожди и знатные женщины. Сюда приехала Сарай‑ханум с окружением, высматривая среди закованных в латы всадников лицо своего сына Шахруха. Здесь была и Ханзаде, ожидавшая появления своих первенцев – ханов Мухаммада Султана и Пира Мухаммада. Когда ханы проезжали мимо толпы людей, рабы подбрасывали в воздух горсти золотых монет и бриллиантов. Драгоценные камни сыпались под копыта коня Тимура.
Затем толпы зрителей замерли в изумлении. Появились первые из девяноста семи слонов, нагруженных сокровищами своих бывших владельцев. Животные, раскрашенные в разные цвета, кивали огромными головами над пыльной дорогой.
Так совершался восьмой триумфальный въезд Тимура в Самарканд. Вместе с добычей он привез из Индии планы строительства соборной мечети и двести строителей, способных помочь ему в этом деле. Летопись сообщает, что эмир, после того как спешился, прежде всего отправился в баню.
СОБОРНАЯ МЕЧЕТЬ ТИМУРА
Тимур хотел увековечить память о покорении Индии каким‑нибудь новым и заметным монументом. Очевидно, он заранее знал, что это будет, так как прибыл в Самарканд 20 мая, а 28‑го уже наблюдал за закладкой фундамента большой мечети, которую назвали позже Эмирской мечетью.
Размером она должны была быть с собор, достаточно вместительной, отмечает летопись, чтобы принять всех верующих, собравшихся в ее дворе. Разумеется, для архитекторов и ремесленников наступили напряженные дни и бессонные ночи. Пятьсот каменотесов были отправлены в горные карьеры. По дороге потянулись каменные блоки, доставлявшиеся на огромных арбах, приводимых в движение упряжками слонов – вновь обретенной тягловой силой. В связи с применением в строительстве этих животных специалисты изобрели вороты и лебедки, помогающие использовать эту силу еще более эффективно.
Когда возвели стены будущей мечети, к их отделке привлекли двести индийских мастеров. Тимур перешел от войны к строительству с полным самоотречением. Покончив с индийским походом, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о новой мечети. Возможно, кампания этой зимой стоила жизни двумстам тысячам человек, но эмира это не тревожило. Военачальники‑победители были поставлены надсмотрщиками за строителями, возводившими колонны и башни мечети.
Внутри мечети поднялись кверху четыреста восемьдесят колонн. Появились кованые медные ворота, потолок выложили мрамором и отполировали. Позолоченным железом и серебром покрыли кафедру проповедника и аналой. В качестве инкрустаций послужили цитаты из Корана.
Менее чем через три месяца муэдзин уже скликал верующих на молитву с минаретов новых башен, а с кафедры поминалось имя эмира.
Тимур никогда не принимал титула великого хана. Он оставался эмиром Тимуром Гуриганом – государем Тимуром Великолепным. Он не претендовал на принадлежность к тюра, на статус правителя, происходящего из семьи Чингисхана. Его фирманы начинались короткими фразами: «Государь Тимур повелел…», «Я, Тимур, слуга Аллаха, заявляю…».
Однако его внуки, родившиеся от женщины великоханского происхождения, имели титулы мурзы и султана. Тимур пожаловал им во владение ханства. Мухаммад Султан стал правителем страны Чете, пограничных монголов. Пир Мухаммад получил во владение Индию. Шахрух, обладавший более мягким характером, правил Хорасаном и строил по собственному вкусу дворцы в Герате. Сыновья опального Мираншаха имели владения на западе державы, которые были приведены в еще больший беспорядок.
Тимур ни единым намеком не давал повода предположить, кого он назначит своим наследником. Стареющая Сарай‑ханум верила вопреки всему, что эмирский трон будет отдан Шахруху. Ханзаде интриговала и льстила ради того, чтобы сделать наследником своего сына Халиля. Однако никто не осмеливался спросить открыто эмира о наследнике. Для своих же внуков Тимур был бескомпромиссным арбитром и беспристрастным судьей.
Свободный от тревог, мучивших женщин, Тимур, сидя в седле, наблюдал за работой слонов. Как‑то ему пришло в голову, что имевшийся городской базар слишком мал. Он велел провести широкую улицу от регистана к реке и создать по обеим ее сторонам торговые ряды. На все эти работы, по повелению эмира, было отпущено двадцать дней. Он поручил надзирать за работами двум своим военачальникам, пригрозив им смертью, если торговая улица не будет создана в срок.
Естественно, оба военачальника взялись за дело с максимальным рвением. Тимур, кроме того, приказал воинам снести все ветхие дома вдоль будущего торгового проспекта. Протестовать было бесполезно – все владельцы домов бежали с пожитками, которые удалось унести, пока рушились стены их жилищ. Из‑за города доставили рабочих, груды извести и песка. С места будущей торговой улицы убрали строительный мусор, утрамбовали землю, сделали подготовительные работы по планировке улицы и ее дренажу. Рабочих поделили на две смены: одна работала днем, другая – ночью при свете факелов. Они были похожи, сообщает летописец, на бесов, работающих у адского пламени. В месте работ не прекращался шум.
И вот широкую торговую улицу построили. Над ней возвели сводчатую галерею. Поставили дукканы, в островерхих крышах которых проделали отверстия для окон. Торговцам приказали немедленно везти свои товары. Еще до окончания двадцатидневного строительства готовую улицу заполнили толпы покупателей. Тимур проехался по ней, выразив удовлетворение проделанной работой.
Эпизод со строительством торгового проспекта имел последствия. Владельцы снесенных домов пожаловались судьям. Те во время игры в шахматы с Тимуром осмелились рекомендовать эмиру возместить убытки пострадавших домовладельцев. Это привело эмира в ярость.
– Разве город мне не принадлежит?! – воскликнул он.
Опасаясь за свои жизни, судьи поспешили заверить Тимура, что город действительно является его собственностью и его действия по отношению к домовладельцам абсолютно оправданны. Поразмыслив, однако, эмир ответил:
– Если вы считаете справедливым возместить ущерб этих людей, то я сделаю как вы хотите.
Очевидно, в это время Тимур не думал о новом военном походе, но занимался сбором информации. У него не было никаких оснований тревожиться за судьбу своей державы. Эмир опустошил Индию, север был под надежным контролем. Правда, у него отняли на западе земли, расположенные по берегам реки Тигр, однако в этой стороне не было силы, которая дерзнула бы вторгнуться во внутренние районы его державы.
Он уже достиг шестидесятичетырехлетнего возраста. Хотя его тело все еще ощущало силу, временами давали о себе знать болезни. В пожилом возрасте эмир сохранял живой и острый ум, но все чаще замыкался в себе, характер его еще больше ожесточился. Он воздвиг соборную мечеть, но верхушка духовенства не смогла на него оказывать никакого влияния. Всю жизнь его беспокоил внутренний конфликт. В сознании Тимура набожность отца, проповеди его наставника Зайнеддина и постулаты Корана не совмещались с наследием его кочевых предков, воинственностью и жаждой разрушения. «У мужчины – один путь». Это путь войны, побед и славы.