Господь повернулся и пошел прочь из Храма, провожаемый взглядами, полными уже не ненависти, а удивления, страха и обожания. Индусы сразу поняли смысл происшедшего, в отличие от меня.
Мы направлялись к храму Шивы.
– Шива в своем темном мире – белый, потому что он постоянно размышляет над существом Вишну. Вишну в своем чистом и светлом мире – темный, потому что он непрерывно думает о Шиве, – шептал мне Андрей.
Храм Шивы представлял собой такую же многоэтажную пирамиду, что и Храм Вишну. Камень украшен тонкой резьбой, на крыше – что‑то похожее на балюстраду.
У входа нас встретил индус в одеждах пуджари. Он был довольно молод, лет тридцать. Правильные черты лица, относительно светлая кожа, голова покрыта длинным концом одежд.
– Это Шанкарачарья, – прошептал Андрей.
Понятно. Значит, не тридцать, а больше тысячи. Я не впервые видел бессмертного, который так молодо выглядел: среди сяней были еще и не такие. Но Шанкара был философом, а не воином, и я представлял себе старца, убеленного сединами.
– Свою первую философскую работу он написал в пятнадцать лет, – пояснил Андрей.
Индус взглянул на нас глазами бессмертного и задержал взгляд на Эммануиле.
– Калки! – прошептал он и пал ниц.
– Ты узнал меня? – негромко спросил Эммануил.
– Я узнаю тебя в любых одеждах, на коне или пешим, с мечом или чакрой – все это только форма.
Эммануил кивнул.
– Да, это только форма. Я пришел поклониться Господу Шиве.
Шанкара провел нас в храм.
Шивалингам, возвышавшийся на алтаре, был велик, изваян из камня и украшен символом священного слога «Ом» и многочисленными венками из красных, белых и желтых цветов.
Эммануил сел перед ним в позу лотоса. Никогда не думал, что он это умеет.
– Идите, – сказал Господь, – Все, кроме Шанкары.
Мы покинули храм Шивы и до заката ждали у врат, не смея отойти, и любовались лотосами в зеркальных водах бассейна и храмовыми постройками вокруг него.
– А зачем Калки поклоняться Шиве? – спросил я Андрея.
– Потому что Вишну – преданнейший последователь Шивы, а Шива – самый преданный поклонник Вишну, точнее Кришны. Он сидит в медитации на горе Кайлас и вечно повторяет: «Харе Кришна, Харе Кришна, Харе Кришна!»
– Понятно, – сказал я.
Я представил себе Сатану, пребывающего в непрерывной молитве Богу. Нет, не представляется, Все‑таки чего‑то не хватает у нас в христианстве. Молитва Сатаны – это прикольно.
Наступили сумерки, и в водах бассейна отразились звезды. Шанкарачарья так и не появился. Стало совсем темно.
Наконец, двери Храма распахнулись, казалось, сами по себе, и мы вошли.
Господь так и сидел в позе лотоса, но Шанкары рядом не было. Одежды Эммануила снова стали ослепительно белыми, а в руке он держал трезубец, сияющий, как молния. Он обернулся: во лбу у него горел третий глаз, и я почувствовал себя Камой под огнем гнева Шивы.
Он встал, выпрямился, опираясь на трезубец в правой руке, на раскрытой ладони левой расцвел цветок огня.
– О, Бхайрава! – Это из помещения для пуджари появился Шанкара и пал ниц. Видимо, Господь отослал и его, пожелав медитировать в одиночестве.
– Это только форма, – сказал Эммануил.
– Тот, кто видит разницу между Вишну и Шивой – жалкий невежда, – улыбнулся Шри Шанкара.
И я подумал о Сатане как ипостаси Бога. Четвертой ипостаси. Если все есть Брахман, какая разница, кому поклоняться? Зачем творить добро, если добро и зло неотличимы друг от друга и Бог пребывает во всем?
– Кто такой Бхайрава? – шепнул я Андрею.
– Шива в своей разрушительной форме.
Эммануил покинул храм в сопровождении Шанкары и апостолов, и вышел к паломникам, собравшимся на равнине за городом, где пылали тысячи костров. Они увидели Господа с его сияющим трезубцем и не менее сияющим лицом, с третьим глазом, пылающим, как еще один костер, и пали ниц. Над кострами пронеслось громовое «Ом», как вздох из океанских глубин, как слово творения, сказанное Богом или первым человеком, заключающим в себе всех будущих людей.
Шри‑Ланка, бывшее царство упрямого Раваны, чистого преданного Господа Шивы, не доставила нам хлопот.
В середине октября мы были в Дели.
Мы с Марком спустились в город на вертолете, чтобы осмотреть местность и подготовить торжественный въезд Эммануила в столицу, который планировался на завтра.
Был праздник Дуссера, посвященный Дурге, ипостаси Кали, победившей нескольких демонов с труднозапоминаемыми именами: Махишасура, Чонду, Мунду и еще каких‑то, которых я не запомнил, как ни старался – честно говоря, даже не смог произнести. Праздник победы добра над злом. После Кали в роли защитницы добра и победительницы зла принять в этой роли Эммануила уже ничего не стоило.
По городу были развешаны изображения непорочной девы Кумари, перед которыми служили пуджу и ученые пандиты [91]читали катха – выдержки из индийских священных текстов, прославляющих богиню, обильно сдабривая их анекдотами и нравоучениями. Публика приходила в экстаз.
Одновременно праздновали Рамлилу, праздник Рамы посвященный, в общем‑то, тому же – победе добра над злом, точнее Рамы над Раваной. Вечером по всему городу гремели фейерверки, рассыпаясь огнями над улицами и парками.
Вереница автомобилей ехала по широкой белой дороге с золотыми перилами, и дорога слегка прогибалась под их тяжестью, а рядом плыли облака. На этот раз я оказался в одной машине с Матвеем. Эммануил ехал впереди и был в своей обычной антропоморфной форме: то есть с двумя глазами и без трезубца. По его правую руку сидела Мария, а за ним – Андрей.
Матвей сочувственно посмотрел на меня:
– Ничего, Петр, милость Господня недолговечна.
Я пожал плечами. Никогда и не ощущал себя фаворитом.
Мы медленно спускались в Дели по извилистой мраморной дороге, висящей в воздухе.
По первому впечатлению город напомнил мне Рим. Да, я понимаю, что все это очень древнее, но почему бы все‑таки не отреставрировать? Правда, улицы украсили к нашему выезду, как и везде в Индии, разноцветные флажки и гирлянды цветов.
Нас встречали толпы, так же, как и в Калькутте. Народ ликовал и бросал нам венки. Мы еле продирались через людское море. Медленно‑медленно, не более десяти километров в час.
Господь поднял руку, и с неба посыпались цветы. Желтые, белые, розовые…
Наш путь лежал в новый храмовый комплекс, на открытие которого нас пригласил все еще действующий премьер‑министр Арвинд Бихари Гхош. Наверное, надеялся сохранить место.
Мы остановились на площади, запруженной народом, возле огромного храма, белого с розовым. Стиль его архитектуры очень хотелось назвать византийским. Очень похоже на парижский Сакре‑Кёр. Пять высоких вытянутых куполов, словно половинки кабачков, но с индийским колоритом, Изысканный розовый декор. И купола рифлёные, как тыквы, И каждый увенчан диском вместо креста.
– Храм Калки, Бхагаван, – подобострастно объяснил господин Гхош.
Интересно, когда они успели сориентироваться.
Мы поднялись по белым ступеням и сняли обувь в храмовом предбаннике. Перед входом в главный зал премьер позвонил в колокольчик, чтобы предупредить божество.
Храм был ничуть не меньше собора Святого Петра и оказался заполнен до отказа. Толпа расступилась и пропустила нас вперед, к алтарю, перед которым все пали на колени и склонились до земли. Только Эммануил остался стоять.
Я украдкой смотрел на него. Господь слегка улыбался.
Мы поднялись. И я понял, что его так развеселило.
Алтарь был загорожен золотой решеткой, и там, на возвышении, верхом на белом коне, восседало точное скульптурное изображение Эммануила. Господь словно смотрелся в зеркало. Только на мурти, то бишь идоле, были индусские одежды, тот самый белый умопомрачительный наряд, в котором Эммануил принимал в Двараке Чайтанью, а в руке – меч. Фоном служили стилизованные языки пламени.
И мне стало ясно, что премьер Гхош сохранит место.
Господь медленно подошел к золотой решетке и шагнул на ступени алтаря. Господин Гхош украдкой приподнял голову и с безграничным удивлением смотрел на Эммануила. Тот тем временем поднялся к коню, коснулся своего скульптурного изображения и исчез. Зато искусственное пламя за мурти ожило, забилось и зашипело, а скульптура повернула голову и подняла меч, засиявший так ослепительно, что я закрыл глаза.
Конь встрепенулся, поднял голову, заржал, сделал чудовищный прыжок из алтаря в зал, и пламя летело за ним, словно шлейф. Народ отшатнулся и вжался в стены. А Эммануил (ибо именно он уже сидел на ожившем коне, а не мертвое изображение) направил коня к дверям Храма и выехал на запруженную народом площадь.
– Кали‑юга окончена! – провозгласил он, и казалось, что его голос разносится над всем городом. – Сатья‑юга! Эра добра и справедливости!
Народ в полном составе бухнулся на колени и упал, «как палка».
Эммануил (нет, Калки!) ехал по улицам, и мы шли за ним, едва продираясь через толпу. А за ним летело пламя, которое никого не обжигало.
– Не бойтесь! Это пламя для тех, кто. не принял меня! – провозгласил Господь. – Кали‑юга прошла! Сатья‑юга!
На закате Эммануил вернулся в храм, въехал в алтарь и замер. Скульптура раздвоилась на наших глазах, выпустив Господа. Он спустился по ступеням алтаря.
– Я не покидаю этот храм, – сказал он и кивнул в сторону мурти. – Я остался. Это мой дар по вашим молитвам.
И направился к выходу.
На Двараку вернулись по‑простому: в автомобилях. Там я вышел из машины и решил прогуляться пешком, благо погода была приятная, не больше двадцати градусов. В кои‑то веки здесь приятная погода!
Неподалеку от дворца мне почудились запах дыма и слабое потрескивание, как от костра. Приглушенные голоса, кажется, пение.
Мне стало любопытно, и я повернул на звук и запах.
Я шел по парку. Уже опустились сумерки. Вдали, между деревьями, мерцал огонь. Там, вероятно, располагались городские стены.
Парк кончился. Я вышел под ярко‑синее вечернее небо. Здесь, на открытой площадке, действительно рядом со стеной горел костер. Очень большой. Я понял: погребальный. И пуджари в белых одеждах колдовал рядом и заунывно пел ведические гимны.
Я внимательно посмотрел на него. Нет, не Андрей. Настоящий индус.
– Петр?
Андрей тоже был здесь. Он стоял в тени деревьев, и я его не заметил. Зато он сразу заметил меня, как только я вышел на свет, и поспешил ко мне.
– Это индусские похороны? – спросил я.
– Это погребальный костер.
– Чей?
– Мой.
– Как это?
– Очень просто. Когда человек принимает саньясу [92], над ним совершают все погребальные обряды. Правда, с моей стороны не совсем правильно при этом присутствовать. Саньясина не должна трогать смерть для мира. Но у меня особая саньяса.
Я понял, какая.
– Господь звал тебя? – спросил я.
– Да.
– Ты знаешь, зачем?
– Конечно.
– И не боишься?
– Боюсь.
– И?..
– И я не испугаюсь.
Он повернулся и зашагал прочь.
Утром мы пересекли историческую границу халифата.
Не помню, что меня разбудило, но около шести я обнаружил себя на крыше Дома Собраний. Вставало солнце. Далеко внизу оранжевым пламенем сверкнул Инд. Дул прохладный ветер.
Я заметил у перил фигуру в шафранных одеждах. Андрей. Я подошел. Он кивнул мне слегка высокомерно, как никогда не делал раньше, и я понял, что потерял друга. Он покровительственно коснулся моего плеча и слегка улыбнулся. Другой человек. Жжение в Знаке. Взгляд бессмертного.
Я ждал, когда он уйдет. Он, кажется, понял, усмехнулся.
– Так ты останешься один.
Повернулся и зашагал прочь.
Мы летели на северо‑запад. Речную долину сменили горы, шафранные, как одежды саньясина. Впереди лежал исламский мир, мир купцов и воинов, где долг каждого и превосходнейшее из деяний – джихад. Вопрос только в том, против нас или с нами. Впереди была земля Афганистана [93]. Мекка – далеко на западе. Мы снова двигались от периферии к центру, как из России в Рим. Господь не любил оставлять незавоеванные тылы.
КНИГА II
ЧЕТВЕРТОЕ ОТРЕЧЕНИЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Казнен за разглашенье тайны
Всепоглощающей любви,
Он – Бог, он – пастырь изначальный,
Кто миру выкрикнул: «Живи!»
Мансур Халладж – небесный Кравчий,
Палач бессилен перед ним.
Его веревка – мост висячий,
Не станет волосом одним.
То плоть горит? Неправда – это
Костер любви сжигает плоть,
И танец свадебный обета
Ведет танцующий Господь.
ГЛАВА 1
Удар был слабенький. Только зазвенела посуда и люстра отклонилась от вертикали и тут же вернулась в положение равновесия. Я встал и подошел к окну.
Вспышка. Потом грохот.
Гроза, что ли?
Молнии не бывают ярко‑оранжевыми.
Позвонил Марку. Его не было. Включил телевизор. Местный канал: девушки в белом идут по колено в воде. В центре – юноша, тоже в белом. Вокруг почему‑то сад. Минут через пять до меня дошло, что сад является раем, девушки – гуриями, а юноша – шахидом, погибшим за веру и попавшим в этот самый рай.
Еще не среагировали.
Грохот не утихал. Вспышки сменяли одна другую.
Нашел CNN. По экрану величаво плыла Дварака. Комментария услышать не успел, потому что зазвонил телефон.
– Как тебе салют?
Марк был явно в веселом расположении духа.
– Ты знаешь, что происходит?
– Знаю. Нас обстреливают.
– Кто?
– Передовые отряды движения Муридан.
Ясно.
Политическая обстановка в Афганистане, собственно, была такова. Все началось лет двадцать назад, когда либерального, европейски образованного падишаха свергли военные, потом этих военных свергли… другие военные. Потом… В общем, началась смута. Все воевали против всех и свергали друг друга поочередно. И тогда появились эти… студенты. Однако студенческая революция! Ученики Медресе и их преподаватели. Первые по совместительству ученики суфийских шейхов, муриды [94]. Почти поголовно. Вторые – собственно сами шейхи. Точнее, пиры, старцы. Последний термин здесь более распространен.
Я представил, как в России к власти приходят недоучившиеся семинаристы и монахи, и ужаснулся. Нет, конечно, поп попу рознь. Есть же иезуиты, доминиканцы или даже францисканцы… Отдельные представители, Но в общей массе!
То, что эти ребята нас обстреливали, тоже не говорило о высоком интеллекте.
– Да ладно, пусть боекомплект переводят, – усмехнулся Марк. – Жалко, что ли! И нам развлечение. Шавка слона облаяла.
Дварака плыла, нимало не реагируя на эти булавочные уколы. Приятно чувствовать себя слоном.
Наконец, где‑то через час, они поняли бессмысленность обстрела километровой толщи скалы и угомонились. К тому времени мы с Марком вылезли на крышу Дома Собраний на предмет попить кофе и полюбоваться зрелищем. Но не вышло. Нас вызвал Эммануил.
У него уже был Филипп Лыков.
Господь звонил по телефону. Верно, не было связи. Наконец дозвонился.
– Мне нужен мулла Абу Талиб… Кто? Махди. – Пауза. – Ас‑саляму алейкум! [95]Так я о мире. Ваши ракеты мне не очень докучают, но вы бессильны против воли Аллаха. Думаю, что уже поняли. Мои люди обсудят с вами условия капитуляции. Если не договоритесь, Небесный Иерусалим опустится на Кабул. Города больше не будет – только пыль и груды кирпича.
До меня не сразу дошло, что «Небесный Иерусалим" – это Дварака. Зато я сразу понял, куда нас посылают.
Мы подлетали к Кабулу. Вскоре город накрыло тенью.
Эммануилов выбор послов меня несколько удивил. Ну, я, понятно. Болтать языком, сглаживать острые углы и вообще для политесу. Но Марк с Филиппом! Да, оба имеют опыт общения с исламским миром. Правда, очень практический. Воевали там. Тем более зачем обоих? Рискованное ведь предприятие. Хрен его знает, что взбредет в голову этим студиозусам!
По поручению Эммануила я прочитал Коран и пару монографий по исламу, так что примерно представлял себе, что это такое. В Коране меня особенно впечатлила сура «Покаяние», полностью посвященная джихаду:
"…избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте!» (Сура 9, айят 5)
А также:
"Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и в по день не запрещает того, что запретил Аллах и Его посланник, и не подчиняется религии истины – из тех, которым ниспослано писание, пока они не дадут от купа своей рукой, будучи униженными». (Сура 9, айят 29) Ну и, конечно, сады, под которыми текут реки. До той телепередачи я не совсем понимал, что это за реки такие и почему они текут под садами. Теперь дошло. Вероятно, виной тому климат Аравии. Если большую часть года плюс пятьдесят и дует самум, раскаленный ветер пустыни, покажется высшим блаженством ходить по колено в воде.
Дворец, в котором проходили переговоры, отдаленно напоминал Воронцовский в Алупке, но был построен из белого камня. Три арочных входа, балюстрада по второму этажу, шестигранная башня с луковичными арками, увенчанная куполом, под крышей, похожей на шляпу вьетнамского крестьянина. Борьба местных традиций и европейского влияния. Постройка века девятнадцатого. Вокруг – сад, правда, уже вымерший, все же поздняя осень, вдали – горы. Имелась вертолетная площадка, где нас и встретили. Не то чтобы очень почетно, но с ковровой дорожкой, оркестром и эскортом. На эскорт Марк подозрительно поглядывал.
Внутри обстановка вполне восточная. Большой зал. Стены с витиеватым растительным узором: золотом по синему. В центре зала – мраморный фонтан. Правда, в нем нет большой необходимости. Погодка как у нас, только солнышко светит. Как бы не жарко. Фонтан, однако, работает, вероятно, для престижа.
По ту сторону фонтана сидят по‑турецки несколько бородачей в белых балахонах. В середине – мулла Мухаммад Абу Талиб. Я его узнал по фотографии. Черная окладистая борода, усы, маленькие острые глазки. Над всем этим возвышается белая чалма.
Я смотрел на него с любопытством. Недавно движение Муридан провозгласило его повелителем правоверных, то есть халифом, наместником посланника Аллаха, правда, никто больше с этим не согласился. «Повелитель правоверных» – титул владыки всех мусульман, а не кучки афганцев. «Если кто‑то захочет присоединиться к халифату и признать муллу Мухаммада халифом – то мы не возражаем», – ответили муриды. Но никто не внял.
Мы сели и поприветствовали друг друга.
В дальнем углу зала я заметил еще одну фигуру, с головы до ног закутанную в черное. Женщина? Жена? Ничего удивительного. У них тут даже святые женаты.
Я повторил ультиматум Эммануила, но при этом добавил, что компромисс в принципе возможен, что Махди вовсе не доставит удовольствия уничтожение одного из древнейших городов мира (явная лесть) и что мы могли бы договориться.
Надо сказать, что по поводу того, кто такой Махди, в исламском мире существуют существенные разногласия. Партия Аиши [96], бессмертной вдовы Магомета, в основном считает, что Махди – это пророк Иса (то есть Христос), который вернется перед концом света, чтобы сражаться с антихристом. И Аиша подтверждает это многочисленными хадисами (высказываниями Магомета) и цитатами из Корана.
Партия же Фатимы [97], дочери пророка, считает, что это двенадцатый праведный алид (то есть потомок ее мужа Али), который скрылся – ушел куда‑то в горы и не вернулся. И фатимиды ждут его возвращения. Судя по всему, Муридан должен был придерживаться первой концепции.
«Повелитель правоверных» был любезен и обходителен. Предложил кофе (я не отказался), поинтересовался здоровьем Эммануила. Последний вопрос меня рассмешил, но я сдержался.
– Прекрасно! По крайней мере пули его не берут.
– Удивительно!
– Самому пришлось наблюдать.
– Трудно в это поверить.
– А вы посмотрите за окно.
За окном, высоко в небе, висела Дварака.
Мулла не стал смотреть. Он прекрасно понял, что я имею в виду.
– И что обещает нам Эммануил, если мы сложим оружие?
Мулла Абу Талиб внимательно смотрел на меня. Наконец‑то разговор приобрел серьезный оборот.
– Жизнь – сейчас и место в раю потом. Кроме того, если вы признаете Эммануила Махди, то сохраните все ваши завоевания, иначе режим будет сменен.
– Тот, кто был повелителем правоверных, вряд ли согласится на столь малое…
– Махди не может вам обещать сохранения титула. Но ведь это всего лишь титул…
Терпеть не могу эти восточные разговоры. Вокруг да около! Ну, да или нет? Мулла обещал подумать и «выработать концепцию».
Мы шли по ковровой дорожке к вертолету. Я не был доволен. Переговоры не привели ни к чему.
Позади звучал женский голос, слишком далеко, чтобы можно было разобрать слова. Выходя из дворца, я заметил, что дама в черном последовала за нами, где‑то в конце делегации.
Филипп шел справа от меня, Марк – слева. Филипп рванулся влево, пытаясь столкнуть нас с дорожки, но не успел. Его тело обмякло, я подхватил его и почувствовал горячую влагу между пальцами. Только тогда я понял, что случилось. Оркестр резко замолк. Я не слышал выстрела. Меня поразила тишина.
Подоспел Марк.
– Он ранен?
Почему‑то я был уверен, что убит.
– Ранен, – констатировал Марк.
– Разрешите, я врач.
Я с удивлением посмотрел на закутанную в черное женщину. Впрочем, даже муриды разрешают женщинам работать в медицине. Просто странно видеть врача в чадре.
Мы осторожно подняли Филиппа и погрузили в вертолет. Я больше не собирался здесь оставаться.
«Врач» сделала попытку погрузиться за нами. И тут в мозгах у меня прояснилось. Шпионка? Шахидка! И я отстранил ее.
– Я только врач, – произнесла она.
Альтернативы не было. Мне как‑то не пришло в голову прихватить с собой врача.
– Марк, ты можешь ее как‑нибудь проверить? – спросил я.
Марк отобрал у охранника металлоискатель и провел вдоль чадры. «Врач» стояла смирно. Марк покачал головой.
Я не доверял металлоискателям. Здесь бы собаку, натасканную на взрывчатку. Я был готов поверить во что угодно, вплоть до миниатюрной атомной бомбы, спрятанной под чадрой.
Филипп застонал.
– Отходит, кажется, – прошептал Марк.
Я переводил взгляд с Филиппа на женщину и с женщины на Филиппа. Я колебался.
– Да пусть лезет! – процедил Марк. – Где наша не пропадала!
Я молчал.
– Двараке ничего не грозит. Господь с нами. Помнишь Бургундию?
– А мы?
– Черт с нами!
Последнее, пожалуй, верно.
– Проходите, сударыня, – усмехнулся я.
И дама в черном прошмыгнула к Филлипу. Никаких медицинских инструментов я не заметил. Она просто положила руку ему на грудь. Он задышал ровнее. Мне бы удивиться как следует. Но мозги опять отключились.
– Ладно, стартуем.
И мы взмыли в воздух.
Мы подлетали к Двараке. И ничего не взорвалось. И Филипп был жив. Я уже думал, что мы его довезем, когда взрыв все‑таки раздался. Я резко обернулся, опасаясь увидеть лужи крови и оторванные части тел. Но все были целы, только «врача» отбросило от Филлипа.
– Это ракета, – пояснил Марк. – Под нами. Не задело. Последний салют движения Муридан.
Но я смотрел на Филиппа. Он не дышал. Я встал, шагнул к нему и закрыл ему глаза.
– Прости, Филипп, второй раз ты меня спасаешь.
Потом перевел взгляд на женщину. Трудно судить о чувствах человека, лицо которого скрыто чадрой.
– Я ничего не могла сделать, – произнесла она. – Меня отбросило. Сожалею.
Я видел.
– Смотрите за ней в оба! – приказал я охране и вернулся к Марку.
Эммануил встретил нас сам на вертолетной площадке на крыше дворца. Мы вынесли тело Филиппа и положили к его ногам. Он опустился на колени. Я уже знал, что произойдет. Господь взял Филлипа за руку, и раны покойного начали затягиваться. Потом он вздрогнул и закашлялся. Открыл глаза.
– С возвращением, Филипп.
– Господи! – шепот, одними губами.
– Люди огня! – раздалось позади нас.
Я обернулся. Женщина в черном стояла совсем рядом, это был ее голос. Мне кажется, она смотрела на Господа во все глаза. Если бы не чадра!
– Аллах сотворил человека из звучащей глины и сотворил джиннов из чистого огня, – проговорила она.
Эммануил с любопытством смотрел на нее. По‑моему, он что‑то пытался вспомнить.
– Вы примете меня? – спросила она.
– Пожалуй, да. Пойдемте!
– Господи! Мы даже не знаем, кто она такая! – запротестовал Марк.
– Спокойно, Марк. Я знаю.
В тот же вечер мы получили официальное послание с извинениями муллы. Он клялся, что ни он, ни муриды не имеют никакого отношения к обстрелу послов. Есть силы более радикальные (куда уж?), а они приложат все усилия к поиску преступников.
Эммануил только усмехнулся:
– Охранять надо лучше.
И ограничил срок действия ультиматума тремя сутками.
Дварака начала медленно опускаться на Кабул, и я вспомнил об острове Лапуту.
А утром я смотрел по телевизору новости местного канала.
– Сегодня около полудня наша почетная гостья Аиша, бессмертная вдова пророка (да благословит его Аллах и да приветствует!), прибывшая к нам два дня назад из Города Мира Мадинат‑ас‑Салям [98], была похищена неверными и увезена на летающий остров. В связи с этим мулла Мухаммед Абу Талиб объявляет джихад Эммануилу, выдающему себя за Махди, и его людям.
Дварака пошла быстрее.
События тоже продолжали развиваться. В полдень Господь объявил о том, что берет Аишу в жены. Свадебные торжества должны были состояться после рамазана в городе Мадинат‑ас‑Салям, то бишь в Багдаде.
Местные СМИ обвинили Эммануила в том, что он взял Аишу силой.
Дварака опускалась. Вид был как с третьего уровня Эйфеле вой башни.
ГЛАВА 2
Эммануил вызвал меня к себе. Я думал, что речь пойдет об Аише. Признаться, я был немало заинтригован.
Пророк Мухаммад умер 31 год назад (правда, мусульмане утверждали, что был взят живым на небо). После себя он оставил двух женщин, двух вдов, пользующихся наибольшим авторитетом в исламском мире: любимую жену Аишу и дочь Фатиму. И эти дамы, мягко говоря, недолюбливали друг друга. Обе, несмотря на почет, оставались женщинами, практически бесправными в условиях жесткого патриархата. Обе искали мужчину, на которого можно опереться. Аиша нашла. Этот брак был, несомненно, выгоден и для Эммануила. Так он надеялся завоевать сердца мусульман.
«Люди огня…» О людях, сотворенных из пламени, я читал в запрещенной книге Жерара де Нерваля «История о Царице Утра и Сулаймане, повелителе духов». Хирам, строитель иерусалимского храма, якобы был из них. Вещь богоборческая, недаром запрещена. Царь Соломон, верный Богу, там мелок, туп и неприятен. И, судя по всему, замешан в убийстве Хирама.
Что имела в виду Аиша? Я надеялся на разъяснения.
Мои ожидания не оправдались.
Господь пил чай на крыше Дома Собраний. Предложил мне сесть.
– Я хочу познакомить тебя с одним человеком. Он пуштун. Поэтому несколько советов…
Дварака здорово опустилась за это время. Облака плыли высоко над нами, подсвеченные лучами заходящего солнца. Вокруг всплывали невысокие горы. Я подумал, что с тех гор Дварака элементарно простреливается.
– Не попадут, – успокоил Эммануил. – Я хочу познакомить тебя с одним местным принцем. Его зовут Дауд. Точнее – Мухаммад Дауд‑хан. Он племянник свергнутого короля. Возможно, он будет долго рассказывать о своей семье, кичиться предками и связями. Ты не удивляйся, у них так принято. Это приглашение к тому, чтобы ты тоже рассказал что‑нибудь адекватное. Есть что ответить?
Честно говоря, в моей семье не было ничего особенного. Более того, я был в ней самым успешным. А самой крутой связью была моя связь с тем, кто со мной сейчас разговаривал.
– Моя семья – вы и апостолы.
– Угу. Не вздумай только это ему сказать. Не поймет. Лучше придумай что‑нибудь. Ну например, что ты из древнего боярского рода. Или из царского. Дальний потомок какого‑нибудь царя.
– Разве что царя Соломона. По линии двоюродной бабушки.
– А неплохая идея! Значит, Сулеймана ибн Дауда. Замечательно! Главное, не проверить. Это точно.
Кроме того, он может навязчиво и перманентно расхваливать свою религию. Не спорь. Воспринимай как бесплатные консультации по местной культуре. Кстати, это одна из причин того, почему я вас знакомлю. В общем, слушай, запоминай, но ислама не принимай, – он улыбнулся. – Только не вздумай ляпнуть, что это я тебе не велю. Скажи лучше, что у тебя, например, очень верующая матушка, христианка, и это ее огорчит.
Я хмыкнул.
Эммануил посмотрел на темнеющие облака, потом на часы.
– Опаздывает, да, еще. Они здесь «часов не наблюдают». Живут вместе с потоком времени. Так что не обижайся. Я, видишь, жду смиренно.
Очередной чай допить не успели – раздалась канонада.
Снаряды разрывались где‑то по сторонам и под нами. Эффект от этого был еще меньше, чем два дня назад. Судя по всему, траектории снарядов отклонялись к земле, словно прижатые невидимой гигантской рукой.